С ПОСЛАНИЕМ ДРУЖБЫ

Мы были гостями Индо–Советского культурного общества. Когда конференция общества, проходившая в Дели, завершила свою работу, хозяева спросили нас:

— Чего бы вы больше всего хотели? — С полным единодушием мы ответили:

— Посмотреть страну.

Совершив стремительное перемещение из Москвы по воздуху через Стокгольм, Копенгаген, Франкфурт, Женеву, Рим, Абадан, Карачи — в Дели, мы потеряли всякое уважение к пространству и без колебаний согласились на предложенный маршрут, охвативший почти все главные города Индии.

Конечно, мы пожадничали и просчитались. Гонимые сроками, мы вынуждены были отказаться от многого из того, что нам хотелось повидать, обстоятельно изучить и понять.

Кроме того, мы не учли противоположности своих интересов и интересов тех людей, с которыми мы встретились в Индии.

Мы хотели как можно больше узнать о жизни индийского народа, а все, с кем бы мы ни встречались, хотели как можно больше узнать о жизни советского народа.

Был декабрь, а в Дели стояла сочинская жара. Ложась спать, нужно было открывать окна и включать электрический вентилятор с большими деревянными лопастями.

В первые же дни пребывания в столице Индии мне довелось повидать знаменитых дрессировщиков кобр и возвращающихся с работы грязных слонов, бредущих усталой поступью по окраинным улицам — главные улицы для них закрыты. Я видел факельное шествие бастующих банковских служащих и пикеты тюремных служащих, объявивших в те дни забастовку. Я видел замечательный минарет Кутб–Минар, состоящий как бы из пучка колонн, дворцы Красного форта — одного из памятников эпохи Великих Моголов, — на крепостных стенах которого сохранились следы пуль и снарядов с тех времен, когда англичане расстреливали здесь индийских повстанцев. Я посетил место кремации Махатма Ганди.

В старом городе, в районе Чанди Чока, я оказался свидетелем того, как гневная толпа вырвала из рук американского туриста фотоаппарат, возмущенная тем, что американец фотографировал сидящую на земле изможденную женщину с костлявым младенцем на руках. Люди кричали:

— Вам, дьяволам, хочется показывать Индию такой! Но она другая! — И какой–то человек, высокий, мускулистый, яростно кричал иностранцу: «Ты меня сними и покажи дома!», «Сфотографируй только одни мои кулаки, слышишь, только одни мои кулаки!»

Должен признаться, что, когда я в одиночестве бродил по улицам, особенно в районах старого города, я неоднократно испытывал на себе далеко не почтительное отношение прохожих. Даже когда я, согласно здешним правилам, шел, держась левой стороны, какой–нибудь человек вдруг переходил с правой стороны на левую и шагал мне навстречу, пристально и презрительно глядя в глаза, словно ища ссоры.

Но потом, воспользовавшись благоразумным советом, я стал носить на лацкане пиджака значок Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. И он оказался чудодейственным, этот маленький красный значок. Меня уже никто не пытался задеть, обидеть, и мне говорили вслед: «рашен», оборачиваясь, я видел ласковые улыбки.

Что же служит источником уважения простого народа Индии к нам, советским людям?

Во многих городах Индии тысячи людей приходили на митинги, организованные Индо–Советским культурным обществом. Народные поэты–импровизаторы пели на этих митингах песни, посвященные Советской стране. Светочем мира называли они ее. Солнцем, дарующим свои лучи дружбы всем народам мира. Они называли ее совестью мира, его светлой надеждой.

Это было в Канпуре на огромной площади, тесно заполненной людьми, при свете бензиновых факелов; под яростными лучами солнца в Сахаранпуре; в священных городах Индии Хардваре и Бенаресе, на берегах священного для индусов Ганга.

В Хардваре, в древнем здании, примыкающем к храму, собралось больше тысячи людей, чтобы выслушать рассказ советского человека о его стране. Меня посадили на возвышение, и я рассказал о том, как в единой братской семье живут народы всех национальностей Советского Союза. Когда я кончил говорить, встал старейший из присутствовавших на этом собрании и сказал:

— Из всех вер, которые существуют на земле, самая справедливая та, которая учит любви к человеку, любви одного народа к другому. Пусть будет благословенна эта справедливость, воцарившаяся на советской земле.

В Бомбее я познакомился с поэтом–рабочим Аннабхау Сатхе, автором баллады о Сталинградской битве, написанной им в 1943 году.

Сатхе играет на гармониуме в бродячей труппе народного театра. Таких трупп народного театра существует в Индии десятки тысяч. Актеры их переходят из деревни в деревню, собирая на свои спектакли, происходящие под открытым небом, одновременно по 25 тысяч человек. Произведения, которые они исполняют, большей частью злободневны и отличаются большой политической остротой; это не всегда нравится тем, кто считает, что политика не должна быть предметом поэзии, особенно обращенной к народу.

Однажды Сатхе сиел мне «Песню бурлаков Ганга». По мотиву она напоминала «Дубинушку». Вот некоторые строфы этой песни, которые я смог записать:

Давай разобьем узы воды,

Мы хотим увидеть рассвет,

День свободы близок — зачем же

Слепо подчиняться течению?

Кончив петь, Сатхе долго сидел неподвижно, устремив глаза вдаль, где сонно плескалась сизая вода залива. Потом он сказал мне:

— Я хочу написать поэму о двух великих реках — Ганге и Волге. И хотя воды их никогда не коснутся друг друга, я хочу увидеть на Ганге то, что существует на Волге, — великие сооружения, которые даруют ток машинам и дают воду крестьянским полям. Я хочу посвятить эту поэму вашим людям, которые помогут нам строить металлургический завод.

В Калькутте я посетил замечательного художника Индии Атула Боса. Он показал мне свою картину, написанную в 1943 году. На ней была изображена женщина, давшая жизнь ребенку и умершая от голода. Она лежала на земле, а вокруг пышно цвели тропические деревья дивной красоты.

— Я хотел, — сказал Атул Бос, — в этой картине показать сказочное богатство нашей земли и ужасающее горе народа, находившегося под гнетом английских колонизаторов. Я хотел также сказать, что народ бессмертен и он рождает героев.

Потом, отвернувшись от картины, он произнес с волнением:

— Я видел картины советских художников. И хотя я не нашел во многих из них каких–либо поразительных приемов живописи, они поразили меня ощущением богатства природы, ставшей достоянием человека, и эта гармония переполнила восторгом мое сердце. Я бы хотел, чтобы будущие молодые художники Индии создали картины, проникнутые такой гармонией…

Я хранил у себя, как реликвию, половину старинной монеты, подаренную мне рабочим Калькутты, который, передавая ее, сказал:

— Отдайте эту половину монеты у себя на родине такому же рабочему, как и я, и скажите ему, что я верю, что мой сын или внук встретятся когда–нибудь с его сыном или внуком и они сложат разрубленную монету.

Я храню записи стихов индийских поэтов из народа, обращенных к советским людям. Вот строфы, написанные поэтом из Сахаранпура:

— Вы приехали с посланием дружбы, вы привезли дыхание новой весны. Существуют силы, которые хотят разрушить мир. Сотни садов уже погибли. Дружба народов заставит развести сады. Люди объединились. Звезды шлют нам счастье. Рождается новая эра.

В Канпуре группа рабочих кожевенной фабрики пригласила меня посетить небольшой парк, расположенный в рабочем районе. В этом парке не было ничего примечательного. Я побродил по его дорожкам, обсаженным невысоким кустарником, и когда уже шел к выходу, один из рабочих отломил ветку от кустарника и протянул ее мне. Я решил, что кустарник обладает каким–нибудь особенным ароматом и, поднеся к лицу, понюхал. Но она ничем не пахла, эта зеленая ветвь, теплая от горячего солнца. Тогда рабочий прикоснулся губами к зеленой ветви и сказал взволнованно:

— Этот парк мы назвали именем Ленина. Когда–нибудь здесь будут расти самые красивые деревья, собранные со всей Индии.

Эта ветвь кустарника, взращенная руками рабочих города Канпура в парке имени Ленина, простая, скромная, с золотистой каплей смолы на месте излома стебля, стала для нас драгоценным даром любви одного народа к другому народу.

Мы приехали в Дэра–Дун, небольшой городок, расположенный в предгорьях Гималаев. В предместьях этого города находится знаменитый Индийский лесной институт. Его зеленые насаждения занимают площадь в четыреста гектаров. Это один из крупнейших лесных институтов мира.

С достопримечательностями Дэра–Дуна нас знакомил активист Индо–Советского культурного общества, правительственный подрядчик, господин Делин Сингх, седовласый почтенный старик, коренастый, широкоплечий, с головой, обернутой в розовую чалму, удивительно подвижный для своих восьмидесяти лет.

Но самое поразительное для нас было то, что господин Делин Сингх говорил по–русски.

В 1905 году он повез в Россию черный перец, индиго, шкуры, шерсть, сухие фрукты и фисташки. Восемь лет торговал он там.

Медленно, упорно, настойчиво вспоминая забытые слова, Делин Сингх говорил:

— Торговать надо. Дружить надо. Я в Россию на верблюдах ходил. Далекий путь. Хорошо торговал. — Потом, помедлив, он произнес задумчиво и задушевно: — Закрою глаза, народ ваш вижу, брат–народ.

И когда мы ночью возвращались из Дэра–Дуна в Дели, я смотрел сквозь открытые двери вагона на покрытые тьмою, узорно резные купы диковинных тропических деревьев, сквозь которые поблескивали черными зеркалами рисовые поля, и думал о том, из каких бесчисленных и разнообразных источников рождается эта великая чистая река любви индийского народа к нашему народу и как сладко ощущать эту любовь, быть верным ей, служить ей и делать все, чтобы она была бессмертной.

1955 г.