Кольцов

Фейхтвангер, политический изгнанник, книги которого были преданы анафеме на родине, четвертый год комфортно жил в шикарной вилле на побережье Средиземного моря, в небольшой деревушке Санари-сюр-Мер в обществе красавицы жены и любимых кошек.

Фрау Марта, изящная, покрытая легким загаром, обожала своего знаменитого мужа и заботилась о том, чтобы его постоянно окружала тепличная атмосфера. Она умело вела хозяйство, выполняла работу секретарши, занималась всеми издательскими делами.

Несмотря на тяготы изгнания, Фейхтвангеры жили на широкую ногу. Их часто навещали известные писатели, художники, интеллектуалы либерального толка. Объединяло этих талантливых людей то, что все они были поражены отнюдь не детской болезнью левизны, вызывающей атрофию нравственного чувства и утрату способности отличать добро от зла.

Ленин называл носителей этой странной болезни «полезными идиотами».

В них недостатка не было. Автор популярных романов Эмиль Людвиг, прославленный фантаст Герберт Уэллс, кумир европейских гуманистов Ромен Ролан, соперник Шекспира Бернард Шоу, наивный идеалист Анри Барбюс — все они клеймили гнилые западные демократии и видели в рябом сыне сапожника панацею от грозящих человечеству бед.

Фейхтвангер превзошел их всех.

Он был хорошим писателем. Его романы отшлифованы до блеска. У его персонажей теплое дыхание живых людей. Интрига развивается стремительно. Диалоги легки и естественны.

Немногие знали, каким каторжным трудом добивался он легкости стиля.

За рабочим столом этот утонченный эпикуреец и женоподобный эстет превращался в спартанца, повинующегося одному лишь беспощадному чувству долга. Он оттачивал каждый эпизод, взвешивал на невидимых весах все эпитеты и не успокаивался, пока не добивался желаемого изящества формы.

И все же его романы трудно причислить к литературным шедеврам. Они напоминают поддельный жемчуг: такой же гладкий и сверкающий, как настоящий, но лишенный того волшебного мерцания, которое приобретается только в загадочных морских глубинах.

Талант у Фейхтвангера был, а дара не было. Дар требует соучастия души, в то время как талант вполне обходится без этого. В его книгах много мастерства, но мало любви.

Самозабвенно любил Фейхтвангер только свою коллекцию инкунабул[1]. Трясся над ней, как скупой рыцарь над своим сундуком.

Это был писатель на все вкусы и на все времена, а времена наступали тяжелые.

Гитлер сделал из Германии одну большую казарму.

Геббельс выдвинул лозунг: «Пушки вместо масла».

Испания превратилась в испытательный полигон грядущей войны.

Независимая Австрия доживала последние дни.

Допекал экономический кризис.

Немецкоязычный книжный рынок был для Фейхтвангера закрыт, и, хотя каждый новый его роман тут же переводился на иностранные языки, фрау Марте становилось все труднее сводить концы с концами.

Осенью 1936 года писателя навестил журналист Михаил Кольцов — человек влиятельный, пользующийся особым доверием Сталина. Фейхтвангер, встречавшийся с ним пару раз на международных конгрессах, сразу понял, что их шапочное знакомство лишь повод для этого визита.

Кольцов нравился Фейхтвангеру. Это был один из самых умных людей, которых ему доводилось встречать в жизни. Парадоксальность суждений и дерзкая самоуверенность этого человека ему импонировали.

После того как гость отдал должное кулинарному искусству фрау Марты, хозяин повел его на верхний этаж, в библиотеку.

Фейхтвангеру принесли изготовленный по особому рецепту чай, а Кольцову великолепное бургундское вино.

— Что нового в Москве? — спросил Фейхтвангер, помешивая чай ложечкой.

— Москва все еще скорбит по Горькому, — ответил Кольцов.

— Горький долго болел. Его смерть не была неожиданностью.

— Ну да. Он крепко мучился в последнее время. Несколько раз говорил мне, что хочет умереть. Но ведь смерть медлит, когда ее ждут, как избавления. Впрочем, мы знали, что часы его сочтены. Сталин с Ворошиловым дважды приезжали к нему прощаться. Какие-то организации интересовались, куда присылать венки. Москва уже начала готовиться к траурным мероприятиям. А ему все не удавалось «сбежать в бессмертие».

— Сталин высоко ставил Горького как писателя?

— Вначале, думаю, да. Но потом сильно в нем разочаровался.

— Почему?

— Исписался буревестник. Как-то неуверенно прославлял советские трудовые будни. А за биографию вождя даже и не взялся, хоть и обещал.

— Его биографию Барбюс написал, — припомнил Фейхтвангер. — Я ее читал. Автору в дерзости не откажешь. У него там рождение Сталина описано, как рождение Христа. Появляется на свет младенец. Не то в погребе, не то рядом с погребом. В яслях, одним словом. Чем не евангелие?

— Тонко подмечено, — восхитился Кольцов. — Я тоже думаю, что образ Сталина Барбюс писал с Христа. А помогало ему в работе лишь собственное вдохновение. Никаких документов ему не дали. Зато отвалили за книгу триста тысяч франков — сумма немалая.

— Но вы же не хотите сказать, что Барбюс писал ради денег? — нахмурился Фейхтвангер.

— Конечно, нет, — удивленно взглянул на него Кольцов. — Хотя деньги никогда не мешают. А вы помните, как начинается его книга? Сталин возвышается на трибуне Мавзолея, как гранитный утес, а вокруг плещется людское море.

— Неужели это написано не от искреннего сердца?

— От искреннего, конечно. Иначе книга бы Сталину не понравилась. И названа она со вкусом: «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир». Книгу сразу же перевели, издали большим тиражом. Автора пригласили в Москву, закатили в его честь банкет. И тут он вдруг возьми да и заболей. Это ж надо! Прямо из банкетного зала увезли Барбюса в кремлевскую больницу, где врачи не смогли спасти его драгоценную жизнь. Такое вот несчастье.

Кольцов помолчал, поправил очки и с улыбкой посмотрел на своего собеседника:

— А с другой стороны, Барбюс написал отличную книгу. Ярко выявил свою прогрессивность и замечательно подытожил свою жизнь. Зачем жить дальше, если все главное уже сделано? Иногда смерть приходит вовремя…

— Что вы хотите этим сказать? — удивился Фейхтвангер.

— Ровным счетом ничего, — пожал плечами Кольцов. — Но смерть ведь избавляет от всех проблем. Не только от тех, которые есть, но и от тех, которые могли бы быть.

Фейхтвангер поморщился. Цинизм собеседника ему не понравился.

Заметивший это Кольцов усмехнулся и спросил:

— Вы ведь, наверно, уже прочли книгу Андре Жида «Возвращение из СССР»?

— Прочел. Жид мне ее сам вручил. И много чего рассказал. О том, например, что в Советском Союзе новое общество строится не по Марксу, а по Карфагену. Там человеческая жизнь ценилась так высоко, что именно ее преподносили на блюде злобному божку Ваалу, чтобы не свирепел от голода. Жид утверждает, что у большевиков целых два Ваала: коллективизация и индустриализация. Их, мол, все время нужно поить свежей кровью.

— А вы что ему на это?

— Я сказал, что формально-эстетический подход помешал ему увидеть истинную суть советского эксперимента и что я вообще не люблю ренегатов.

— Да, — задумчиво произнес Кольцов, — индивидуальное восприятие мира, даже если оно эстетически самое что ни на есть совершенное, не может быть конечной целью искусства. И после паузы добавил: — Но отвратительнее всего то, что в Москве Жид все хвалил, все превозносил до небес, а вернувшись в Париж, состряпал такую пакостную книгу.

— А не надо было доверять извращенцу и снобу. В его книге только эпиграф хорош. Вы его помните? Ну, этот гомеровский миф о Деметре, которая, чтобы превратить младенца в бога, клала его на ложе из раскаленных углей? Мать младенца, царица Матейра, случайно это увидевшая, богиню оттолкнула, а угли разбросала. Младенца спасла, а бога погубила. Так вот я считаю, что, написав такую книгу, Жид сам превратился в богоубийцу Матейру. Ведь речь идет о рождении нового божества. Именно в этом суть того, что происходит в Советском Союзе. — Фейхтвангер снял очки, протер их специальной тряпочкой и, с иронической усмешкой взглянув на Кольцова, продолжил: — Жид мне также говорил, что искал в Советской России сурового аскетизма и всеобщего братства, а нашел торжествующих партийных хамов, купающихся в роскоши среди всеобщего обнищания. А добило его то, что у пламенного коммуниста Кольцова две квартиры, три автомобиля и три жены.

— Жена, положим, одна, во всяком случае официально, — смущенно сказал Кольцов. — Машины же я часто меняю, потому что много разъезжаю по стране. А вообще-то хорошие работники у нас поощряются, это правда. Любая власть как-то выделяет нужных ей людей. Но дело не в этом. Обстановка у нас в стране не простая. Классовая борьба обостряется. Вот совсем недавно прошел процесс Зиновьева и Каменева. Это же ужас, до чего они дошли в своем озлоблении. Двурушничество таких людей вызывает у нас гнев и отвращение. Да и международное положение очень сложное. В Испании мы уже ведем бои с фашизмом. В этих обстоятельствах нам позарез нужна поддержка прогрессивной интеллигенции на Западе. Вот я и посоветовал Сталину пригласить к нам Андре Жида. Ведь этот идол западных либералов левел прямо на глазах. На всех перекрестках трубил о том, какой он замечательный коммунист, хоть и беспартийный. Ну как можно было знать, что такой человек окажется ренегатом?

— А как случилось, что Сталин его не принял? Ведь это могло в корне изменить ситуацию.

— Не знаю, почему он совершил такой просчет. Может, потому, что Жид хотел говорить с ним о гомосексуалистах. А Сталин их в тюрьмы велел сажать. За свои просчеты Сталин всегда наказывает других. Принцип у него такой. Теперь вот накажут меня. Ведь это я нес персональную ответственность за успех поездки Жида в СССР. Вождь никогда ничего не забывает и не прощает.

Кольцов помолчал и тихо произнес:

— Ну, разве что ошибку удастся исправить. На это вся моя надежда…

— Вот мы и дошли до самой сути, — засмеялся Фейхтвангер. — Вы ведь приехали пригласить меня в Советский Союз, не так ли?

Кольцов поднялся со своего кресла. Сказал торжественно:

— Не я, а товарищ Сталин приглашает вас. Меня же просили передать, что он будет рад с вами встретиться и с удовольствием ответит на ваши вопросы. К тому же вам будет выплачен гонорар за ваши произведения, те, что уже изданы в Советском Союзе, и те, которые готовятся к печати.

— Что ж, — сказал Фейхтвангер после паузы. — Такому человеку не отказывают. Я принимаю приглашение. А теперь расскажите мне немного о Сталине. Говорят, он человек жестокий.

— Жестокий — нет. Но жесткий — безусловно.

— Он хитер?

— Одурачить себя никогда не даст.

— Но он ведь диктатор.

— А что в этом плохого? Демократическую форму правления мы прикончили — и слава богу! Она не просто никчемна — она бесполезна, когда речь идет о решении стоящих перед нами грандиозных задач. Ведь что такое демократия?

— Господство народа.

— Правильно. А диктатура — господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем воли народа, как у нас, разве тогда диктатура и демократия не одно и то же?

— Это всего лишь верноподданнический софизм, — усмехнулся Фейхтвангер.

— Да, но согласитесь, что он весьма убедителен.

— Сталин верит в то, что цель оправдывает средства?

— Да, верит. Если социализм будет построен, то кто вспомнит, какую цену за это пришлось заплатить?

— А если не будет? — поинтересовался Фейхтвангер.

— Будет! Сталин не знает неудач. Не ведает поражений. Он одновременно и Наполеон, и Фуше нашей революции. И знаете, что я вам скажу? Есть в нем что-то от силы пророков Израиля, провозглашавших истину, когда все было против нее.

— Какие там пророки, когда вы создаете первую в мире атеистическую цивилизацию? — изумился Фейхтвангер.

— Это неверно, — возразил Кольцов, — первую атеистическую цивилизацию создал Рим. Ведь религии в нашем понимании там не было. Были суеверия.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво произнес Фейхтвангер. — Мы даже не знаем, во что верил Цезарь. В оставленных им записках нет и намека на это.

— А вы верите в Бога? — спросил вдруг Кольцов.

— Не знаю. Молюсь иногда. Бог — это то, чему я молюсь. Другого определения у меня нет.

— Ваше определение — самое точное, — сказал Кольцов.