ПУТЬ В ПОЛИТИКУ

В конце семидесятых Родс в «Символе веры» и в завещании формулирует свои политические взгляды. Но, может быть, эти писания, пусть не наивные и не «ребяческие», были все же идеями чудака-одиночки, этакого доморощенного философа с далеких алмазных копей, оторвавшегося от активной политической жизни столицы и одержимого манией величия?

В том-то и дело, что из англичан на юге Африки в те годы редко кто так часто дышал воздухом своей родины, как Сесиль Родс. Редко кто имел возможность так внимательно присматриваться и прислушиваться к тому, что там происходило.

Несмотря на дальность и трудности пути, Родс бывал в Англии чуть ли не каждый год. Он не просто приезжал, а жил там, и подолгу. И не где-нибудь, а в Оксфорде и в Лондоне — там, где новейшие веяния времени ощущались раньше и острее всего.

Оксфорд — не сам по себе, конечно, а вместе с теми перспективами, которые он открывал, — был у Родса одной из самых навязчивых идей. И стоило ему накопить денег, как он бросился осуществлять заветную мечту.

Он отправился в Англию в середине 1873-го, а в октябре был зачислен студентом Оксфорда. Правда, не в колледж, который назывался «университетским», — там его знания греческого и латыни оказались недостаточными. Родса приняли в другой, но тоже весьма известный колледж — Ориел, где ректором был родственник одного из его друзей по Наталю и алмазным копям. После рождества Родс бросил учебу и вернулся в Южную Африку. Открывшиеся там с началом мирового кризиса богатые возможности для «амальгамации» заставили Родса временно пожертвовать дипломом.

Зато 1876-й и 1877-й провел в основном в Оксфорде, приезжая на алмазные копи только в большие каникулы. Своему компаньону Радду он помогал советами в письмах и информацией о положении на бирже. Почти так же прошел и 1878-й. Степень бакалавра искусств Родс получил в декабре 1881-го, пробыв студентом больше восьми лет.

В Оксфорде ему было не очень легко. Трудно снова привыкать к учебе после совсем иной жизни. К тому же, попав туда, он скорее всего чувствовал себя чужеродным телом. Англичанин Феликс Гросс, автор книги «Родс Африканский», пишет, что Сесиль, стоя на более низкой ступени социальной лестницы и стараясь проникнуть в «когорту джентльменов», похвалялся своими африканскими приключениями и картинным жестом швырял на стол алмазы. А если это не производило впечатления, щеголял цинизмом, пренебрежительными высказываниями о людях, человечестве, религии.

Чтобы быть ближе к «золотой молодежи», Родс и вступил в Оксфорде в масонский орден, стал «братом Родсом». Документ оксфордской университетской ложи этого ордена сохранился в его архиве. Там сказано, что Родс прошел обряд посвящения, установленный Великим верховным советом, и что казначеем ложи «получено от брата С. Дж. Родса 5 фунтов 10 шиллингов» и качестве «пожизненного взноса».

Другой биограф считает, правда, что Родс в официальной иерархии занимал то же место, что и его соученики, ведь его отец окончил Кембридж, а братья были офицерами.

Но, должно быть, разница в социальном положении все-таки существовала. Она давала о себе знать, и весьма чувствительно. У Родса, во всяком случае поначалу, не было ни связей, ни положения, да и капитал пришел не сразу. Разве могла считать его ровней «золотая молодежь» самого привилегированного университета — околосветская, светская, а нередко и титулованная.

И все же, сколько бы неприятных минут ни доставляла Родсу собственная приниженность в университетские годы, от Оксфорда он получил очень много.

Не научных знаний, нет. Даже на страницах «Таймса» один из его современников вспоминал, что в Оксфорде Родс не слишком увлекался чтением. А когда ему делали внушения за отсутствие на лекциях, он повторял:

— «Удовлетворительно» мне поставят, а больше и не надо!

Что же тогда получил он от Оксфорда? Кроме, разумеется, степени бакалавра? Как раз то, что поначалу было самым трудным и неприятным, — общение со светской молодежью, такой высокомерной и пренебрежительной.

Притягательная сила Оксфорда была настолько велика, что туда тянулась знать из самых разных стран. Оксфордскую выучку прошло немало и российских аристократов. В начале нашего столетия там учился, например, один из самых богатых русских дворян — князь Феликс Юсупов, женатый потом на племяннице Николая II и получивший известность участием в убийстве Распутина.

Родс, верно, встретил в Оксфорде интереснейших иностранцев. Но гораздо важнее были для него, конечно, его соотечественники, английская знать. Те, кто готовился управлять Британской империей, те, кого готовили к этому по праву рождения. Им были знакомы все коридоры власти, они были вхожи во все ведомства и, что еще важнее, в частные дома, где творилась «большая политика». Они, как губка, впитывали настроение верхов и приносили его в Оксфорд.

В Оксфорде читали лекции самые известные люди тогдашней Англии, с университетских кафедр впервые звучали новейшие теории и идеи. Здесь читали и спорили о самых нашумевших книгах (собственно, здесь-то они зачастую и становились нашумевшими). Сюда доходили мнения из самых разных сфер. Здесь можно было явственнее ощутить подземные толчки, предвестники новых общественных разломов и сдвигов.

Знамение времени

Да, именно здесь, среди других избранных, Родс одним из первых улавливал гул приближающейся борьбы за колониальный раздел мира. Гул этот был еще не столь громогласен, как в конце восьмидесятых годов и тем более в девяностых, но звучал все явственнее — и в политике, и в общественной жизни.

Правительство и не догадывалось о планах и завещаниях безвестного человека по имени Сесиль Родс, но тем не менее исправно их выполняло. В 1876 году премьер-министр Дизраэли провозгласил королеву Викторию «императрицей Индии». Через год после того, как Родс начертал «Символ веры» и завещание, Англия захватила Кипр, а вскоре затем — многие «лакомые» области Африки и Азии.

В 1878-м, во время русско-турецкой войны, с подмостков лондонского мюзик-холла гремела песня, от которой публика приходила в неистовство. Не столько даже от слов «русские не получат Константинополя!», сколько от припева: Мы не хотим войны, но если уж придется воевать, то именем Джинго.

Нам хватит людей, и кораблей,

И денег, — чтоб воевать!

Словечко «Джинго» было придумано когда-то, чтобы не поминать ни бога, ни дьявола, не божиться и не чертыхаться. А песня настолько стала символом английского шовинизма, что с тех-то пор его и называют джингоизмом.

В 1870-м перед студентами Оксфорда выступил Джон Рёскин. Он говорил не о своих известных всей Европе трудах по искусству и эстетике, а в духе времени — о величии английской нации. Он напоминал слушателям об их «нордической крови», об умении британцев «непоколебимо повелевать и великодушно подчиняться», о том, что им уготована судьба, которой не удостоился еще ни один народ.

Каков же путь к такому величию? Силами своих «самых энергичных и самых достойных людей» Англия «должна как можно скорее приобретать колонии, захватывать каждый клочок полезной незанятой территории и там внушать своим поселенцам, что главное для них — это верность родине и что их первейшая цель — распространение могущества Англии на земле и на море; и что они, хотя и живут на далеком краю земли, должны помнить, что они принадлежат ей, как моряки, посланные на ее кораблях в далекие моря. Если уж мы в состоянии набрать солдат… которые из любви к Англии не страшатся пушек, мы найдем и тех, кто станет для нее пахать и сеять, кто ради нее будет добрым и справедливым и воспитает своих детей в духе любви к ней».[27]

Под этими влияниями Родс писал в свои оксфордские годы и «Символ веры» и первое политическое завещание.

Мы люди практичные

— Мы, люди практичные, должны завершить то, что пытались сделать Александр, Камбиз и Наполеон, — говорил Родс. Иными словами, «мы, практичные люди», должны объединить весь мир под одним господством. Не удалось это македонцам, персам, французам. Сделаем мы — британцы.

Значит, сам-то Родс считал себя реалистом в политике. И был тут, конечно, прав. Видно, знал себя лучше, чем некоторые его биографы, считавшие своего героя прежде всего мечтателем.

В начале восьмидесятых он еще только вступает на политическую арену. Но и тогда уже в его действиях виден трезвый расчет.

В начале 1880-го он стал членом парламента Капской колонии. Колония имела статут самоуправляющейся, и этот ее парламент обладал довольно широкими правами в решении местных дел. В парламент Родс попал благодаря тому, что район алмазных копей получил там шесть мест. Выборы были открытыми, подкуп избирателей тоже велся вполне открыто, Двадцатисемилетний Родс был к тому времени человеком достаточно богатым и на копях достаточно влиятельным. В ноябре 1880-го он баллотировался в избирательном округе Беркли Уэст и был избран. Депутатом от этого округа он оставался до самой смерти, больше двадцати лет.

Свое место в капском парламенте он занял в апреле 1881-го. Коллегам-депутатам он показался личностью весьма экстравагантной. Категорически отказавшись надеть черный костюм и цилиндр, он заявил:

— Я одет еще по-оксфордски, но думаю, что могу в этом одеянии заниматься законодательством ничуть не хуже, чем в черном.

Потом Родс появлялся в парламенте, как и всюду, в своих неизменных хлопчатобумажных довольно мятых брюках. Привычную парламентскую процедуру он нарушал и тем, что в речах поминал депутатов прямо по имени, а не по названию избирательного округа, как это принято в самой Англии и во всех ее владениях.

Красноречием Родс в парламенте не прославился. Зато выделился другим: видно было, что он знал, чего хочет. И всегда подчеркивал это, бросая вызов своим оппонентам.

Родс увлекался яхтой — на просторах Столового залива, у подножия Кейптауна, было где погоняться. Так вот, в одной из речей о своих противниках, «почтенных депутатах», он сказал:

— Хотя они и имеют хорошо оснащенные яхты, но я осмелюсь бросить им вызов и заявить, что они не знают, к какой пристани плывут.

Себя же он сравнил с маленькой яхтой, которая имеет четкую цель.

Участие в работе капского парламента открыло перед Родсом широкие возможности. Как парламентарий, он приобрел большой вес в решении дел колонии. Его связи уже не ограничивались алмазными копями. Постепенно, в течение нескольких лет, он сумел обзавестись влиятельными союзниками. Сблизился с людьми, занимавшими ключевые посты, такими, как имперский секретарь и личный секретарь британского наместника на Юге Африки сэра Геркулеса Робинсона. И сам Робинсон (официально его пост именовался — губернатор Капской колонии и верховный комиссар Южной Африки) тоже заинтересовался молодым человеком с такими широкими замыслами. Позже он стал поддерживать Родса буквально во всем.

Кроме губернатора в Кейптауне было и свое правительство во главе с премьер-министром. Родс близко познакомился с капскими политиками. Чтобы оказывать влияние на здешнюю политическую жизнь, он купил акции «Кейп аргус», одной из ведущих кейптаунских газет.

Одним словом, Родс с самого начала показал себя прагматиком в политике и, пусть не без промахов и провалов (у кого их не бывало), сумел быстро стать своим человеком в политических сферах Кейптауна.

Одно время — в 1882?1884 годах — он подумывал, не стоит ли стать членом британского парламента от консервативной партии. Империалистические планы консерваторов были ему очень близки. Еще раньше, в оксфордские годы, он вместе с четырьмя своими единомышленниками написал Дизраэли письмо с предложениями о расширении Британской империи.

В 1885-м, когда и в политике либералов отчетливо проявились имперские тенденции, Родс всерьез задумался, не стоит ли ему баллотироваться в английский парламент от либеральной партии. Но потом решил, что делить свое время между Южной Африкой и Англией, как это было в оксфордские времена, ему может оказаться пока не по силам. И занялся южноафриканскими делами.

Главным из этих дел многие английские политики считали тогда «бурскую проблему». Буры составляли большинство белого населения Капской колонии и всей Южной Африки. А их независимые республики преграждали путь английской экспансии. Буквально накануне появления Родса в парламенте всю «белую» Южную Африку всколыхнула первая англо-бурская война.

Английские власти, не сумев добиться от бурских республик согласия на «объединение», «федерацию» со своими колониями, в апреле 1877 года ввели войска в столицу Трансвааля Преторию, которая в те времена была маленьким поселком. Войск было не слишком много — двадцать пять солдат, но и их оказалось достаточно, чтобы поднять «Юнион Джек» и объявить Трансвааль аннексированным.

Трансваальские буры, жившие на фермах, разбросанных по обширной стране, не сразу узнали и тем более не сразу осознали свершившееся. Регулярной армии у республики не было. Фермеры должны были сами решать, как действовать.

Они собирались группами на просторах вельда — южноафриканской степи — и, мрачно посасывая свои длинные трубки, неторопливо обсуждали положение. Весьма неторопливо. Больше трех с половиной лет. Вспоминали свое первородство в «белой» Южной Африке, появление англичан и их непрестанные козни. Искали ответов в Библии, единственной книге, которую они привыкли читать.

В декабре 1880-го они наконец поднялись, выгнали англичан из страны и даже вторглись в британский Наталь. Завершило войну сражение на холме Маджуба 27 февраля 1881 года. Собственно, это трудно даже назвать сражением. Большой английский отряд во главе с генералом, ничего не подозревая, шел по дороге. Буры залегли по обочинам, и каждый взял на прицел офицера или солдата. Все было кончено в несколько минут. С тех пор и пошла по всему миру молва о бурах как о прекрасных стрелках.

Легко представить себе, какой накал страстей это вызвало в соседней Капской колонии, какой взрыв национализма среди тамошнего бурского населения.

Конечно, интересы буров, оставшихся в Капской колонии, не могли во всем совпадать с интересами их собратьев, тех, кто еще в тридцатые годы не захотел мириться с английским господством, ушел далеко на север и потом основал Трансвааль и Оранжевую. Но все же общность исторических судеб и неприязнь к англичанам объединяли их. Поэтому битва при Маджубе и последовавшее за ней восстановление независимости Трансвааля вдохновили и их и сделали несговорчивыми.

В среде капских буров выдвинулись свои вожди. Наиболее популярным на них стал Ян Хофмейер. Буры называли его «наш Ян». Он был членом капского парламента, издавал самую крупную бурскую газету «Зюйд-Африкаан» и основал в 1878 году Союз защиты фермеров. А с созданием в 1879 году первой крупной бурской политической партии — Африканер Бонд — Хофмейер уже через три года стал ее лидером. Одним словом, он был символом пробуждавшегося национализма капских буров, целиком связывавших себя не со своей прародиной — Голландией, а с Африкой. Подчеркивая эту связь, они все чаще называли себя африканерами, то есть африканцами, белыми африканцами, хотя в ходу были еще и старые названия — «голландцы» и «буры» (по-голландски — крестьяне, фермеры).

Родсу все это было в новинку. В первое десятилетие своей южноафриканской жизни он не так уж часто сталкивался с бурами. В Натале их было мало, а на алмазных копях — и того меньше. Жили они лишь на окрестных фермах. Так что на выборах и в начале своей парламентской деятельности Родсу пришлось в новых и непривычных условиях определить линию поведения по отношению к бурам. Ему впервые пришлось решать сложный политический вопрос, да и вообще впервые выступить на поприще реальной политики.

Как же он повел себя?

Он не стал навязывать Хофмейеру и его единомышленникам идеи «Символа веры». Не в пример тупоголовым джингоистам в Англии и в Южной Африке, тем, кто кричал «Помни Маджубу!» и призывал «наказать» буров, Родс понимал, что битва за «Южноафриканскую федерацию» на этом витке событий проиграна и нужна кропотливая, долгая, осторожная работа, чтобы исподволь подготовить возможности для объединения «белой» Южной Африки в будущем.

И он принялся всячески подчеркивать уважение к национальным чувствам буров. Избирателей-буров в своем округе он подкупал такими признаниями: «Голландцы — это в Южной Африке народ будущего». А в беседе с Хофмейером утверждал, что победа трансваальцев при Маджубе «должна заставить англичан уважать голландцев и оба этих народа — уважать друг друга».

Родс использовал давнее испытанное средство — подбирать ключи к каждому, кто тебе нужен. Всюду сойти за «своего». Выдавал себя за «своего», обещал что его политика будет служить прежде всего интересам Южной Африки, а не Англии. Разумеется, «белой» Южной Африки.

Буры вообще-то не склонны были особенно доверять словам. Английских политиков они перевидали на своем веку немало. Сколько побывало тут, даже Ч. П. — членов парламента! Приезжали, несли несусветную чушь, все путали. Судили о чем угодно, обещали что угодно. Или говорили так, чтобы ничего не сказать…

Пэджет, Ч. П., был лгунишка, и к тому же красноречив.

Индийский зной называл он «Азиатский Солнечный Миф»…

Я подумал о дурнях, как Пэджет, пишущих про Восток,

Об изъездивших свет идиотах, что стране не дают ничего…

Буры считали их бесполезными краснобаями, пустышками, у которых, как у кпплинговского Томлинсона, даже черти в аду не смогли бы найти ничего своего, собственного.

Мы просеяли много газет и книг, и ураган речей.

И много душ, у которых он крал, но нет в нем души своей.

Мы качали его, мы терзали его, мы прожгли его насквозь,

И если зубы и когти не врут, души у него не нашлось.

Родс — другое дело. Он всегда умел произвести впечатление человека, имеющего твердые убеждения, практичного, сильного, со своим и очень трезвым взглядом на мир. Одним словом, такого, с которым стоит иметь дело.

И он достиг своего. Его отношения с Африканер Бондом и с вождями капских буров оставались близкими почти полтора десятилетия. Близкими настолько, что буры поддержали его, когда он решил войти в капское правительство. И Родс вошел — правда, по первому разу ненадолго. С марта по май 1884 года он — казначей Капской колонии.

Суэцкий канал в глубь Африки

Еще в первой половине восьмидесятых Родс завоевал в «белой» Южной Африке славу человека, способного осуществлять свои идеи на практике. Речь идет о первом завоевании, связанном с именем Родса, — о захвате обширных земель народа батсвана. Англичане называли тогда этот народ бечуана, а его страну — Бечуаналендом. В наши дни это территория государства Ботсвана и прилегающей к нему с юга части Южно-Африканской Республики.

Сами по себе эти земли — каменистое плоскогорье и пустыня Калахари — большой ценности не представляли. Торговые связи европейцев с племенами батсванов ограничивались покупкой страусовых перьев и слоновой кости. Но страна батсванов привлекала Родса тем, что по ней проходил самый удобный для англичан путь в глубь Африки, и прежде всего к бассейну Замбези. На землях к востоку от страны батсванов уже обосновался Трансвааль, к западу — немцы. Родс называл эту страну и «путем на Север», и «Суэцким каналом, ведущим в глубь материка», и «ключом от дороги во внутренние области», и даже «горлом бутылки».

В начале восьмидесятых, вскоре после того, как Трансвааль вернул себе независимость, трансваальские буры вторглись в страну батсванов. В 1882-м и 1883-м они основали там еще две свои республики: Стеллаланд и Госен. Раздражению Родса не было пределов. Но он не был еще столь всемогущим, чтобы начать захваты самому, он мог только убеждать лондонское правительство, и то через посредство кейптаунского. А Лондон, по мнению Родса, проявлял преступную нерешительность.

В Лондоне действительно колебались. Поражения в войнах с зулусами и бурами сделали южноафриканские авантюры не очень популярными в английском общественном мнении. Положение в стране батсванов было крайне запутанным. Межплеменные распри осложнялись англо-трансваальскими противоречиями: англичане пытались использовать эти раздоры в своих интересах, буры — в своих. Одни вожди считались пробританскими, другие — пробурскими.

К тому же у Лондона было много и других хлопот во всех уголках земли. Кое-кто из лондонских политиков считал, что тут еще можно подождать — так ли уж срочно нужно решать «вопрос» о батсванах?

Но у Родса было немало союзников. Одни говорили о важности «имперских интересов», другие выступали как филантропы и призывали спасти батсванов от «грабителей» — буров. Миссионер Джон Маккензи только в сентябре — октябре 1882 года объездил двадцать девять городов и поселков Англии и ежедневно по два-три раза выступал с речами, призывая к аннексии страны батсванов. Его поддержало известное Общество защиты аборигенов.

В марте 1883-го английский парламент начал обсуждать вопрос о бурских «флибустьерах», нарушивших права батсванов. В палате общин сразу же была внесена резолюция, что бурских «флибустьеров» надо изгнать, а батсванов «спасти от грозящего им уничтожения». Джозеф Чемберлен говорил, что надо послать военную экспедицию для изгнания буров:

— Горький плач бечуанов должен быть услышан.

Если и были в английском истеблишменте сомнения, надо ли присоединять к Британской империи еще одну, сотую или двухсотую страну, то в 1884-м они кончились. В этом году в Африку ворвалась Германия и сразу захватила большие куски этого материка — на западе, на востоке, на юге.

Заигрывать с бурами Германия начала еще раньше. Их стали называть «нижненемецкими братьями», вспоминали, что предки буров жили когда-то поблизости от Германии, в Нидерландах. Еще в конце семидесятых в Германии пошли разговоры об установлении немецкого патроната над Трансваалем, о германской южно-африканской империи, о создании там «второй Индии — под германским контролем».

В 1884-м, когда на картах прямо к западу от страны батсванов появилась громадная Германская Юго-Западная Африка, эти мечтания обрели вполне реальный характер.

Интересное свидетельство оставили моряки русского военного корвета «Скобелев». В конце 1884-го он возвращался из Тихого океана домой, в Кронштадт и по дороге получил секретное распоряжение от Главного морского штаба — осмотреть новую колонию Германии. Корвет прошел вдоль всей береговой линии этой колонии, офицеры осмотрели ее и составили доклад «Некоторые сведения о новой Немецкой колонии на юго-западном берегу Африки, собранные при посещении корветом „Скобелев“ этого берега в январе 1885 г.».

Главное соображение доклада сформулировано так: «Теперь является вопрос, какие выгоды может ожидать Германия от колонии такой пустынной, лишенной путей сообщения, воды и всего необходимого, и в чем состоит ее значение? Дело в том, что Германия, по всей вероятности, не думает ограничиться только землею Людерица и надеется, при помощи покупки земель или каким-либо другим путем, проникнуть в Среднюю Африку, которая давно уже служит предметом внимания и стремлений других европейских народов, и там основать колонию».[28]

В том же 1884-м Германия заключила торговый договор с Трансваалем. Мало того, немцы стали теснить англичан не только на Атлантическом побережье Южной Африки, но, в союзе с бурами, и со стороны Индийского океана. В стране зулусов буры создали в августе 1884-го свою «Новую республику», а в следующем месяце два немецких агента добились у зулусского правителя Динузулу «концессии» в шестьдесят тысяч акров и разрешения строить железную дорогу от Трансвааля к Индийскому океану.

Зачем бурам было создавать эти марионеточные республики? Разве не проще было прямо расширять границы Трансвааля? Дело в том, что, признав независимость Трансвааля после битвы у Маджубы, Англия запретила ему расширять свои границы как на запад, то есть, в страну батсванов, так и на восток, на зулусские земли. Поэтому-то Трансвааль, не осмеливаясь прямо нарушить запрет, и создавал марионеточные республики.

Запрет этот был не единственным. Трансваалю возбранялось восстанавливать то официальное название, которое было у него до английской оккупации. Назывался он тогда Южно-Африканской Республикой. Англичане сочли это слишком претенциозным.

В 1884-м родсовская идея захвата страны батсванов победила и в Капской колонии, и в Англии. При этом Родс, не желая портить отношения с бурами, старался не оскорблять их, не злоупотреблять прямой бранью. Зато верховный комиссар Южной Африки Геркулес Робинсон в своих донесениях в Лондон прямо называл буров, вторгшихся на земли батсванов, «мародерами», «грабителями» и «пиратами».

Что уж говорить о газетах, о массовой пропаганде. Простой англичанин и у себя на родине, и в Южной Африке изо дня в день читал, что худших разбойников, чем эти буры, еще свет не видывал. Отнимают у африканцев и скот, и земли. Бандиты они. Очень худые люди.

Одно утешение — живут там же, рядом с этими разбойниками, и по-настоящему достойные люди. Вот, например, шотландец Смит по прозвищу Скотти (уменьшительно-ласкательное от Scot — шотландец). Им восхищались тогда многие англичане. Да и в наши дни он — герой кинобоевиков. Чем заслужил он свою славу? Так как же не заслужить — ведь он же известнейший разбойник. Как говорится теперь в Южноафриканском словаре национальных биографий, его имя «стало нарицательным для краж скота и других грабежей». Что же он — такой же, как бурские грабители?

Ну, конечно же, нет! Он, сказано в словаре, «по темпераментности напоминал легендарного Робин Гуда». Его грабежи всегда были «сдобрены отменным юмором».[29] Англичанам и в голову не пришло бы сравнивать Скотти Смита с разбойниками-бурами. Он, правда, позволял себе грабить и их, соотечественников-англичан, на что буры не посягали. И все же, разумеется, он — веселый Робин Гуд, а они — мрачные и коварные бандиты. Это может показаться странным только на первый взгляд: ведь история и литература полны примеров возвеличивания «своих» разбойников. В стивенсоновском «Острове сокровищ» — он вышел как раз тогда, в 1883-м, — сквайр Трелони говорит о пирате Флинте: «Я горжусь, что принадлежу к одной нации с этим человеком!»

Может, и не стоило бы тут уделять этому Скотти столько внимания, но дело в том, что в 1884-м его назначили инспектором на землях батсванов — защищать закон и порядок. И стал он одним из помощников Родса, потому что Родса в августе того года сделали заместителем верховного комиссара Южной Африки в Бечуаналенде. Функции Родса и его помощников не были четко определены. Да и как их определишь: европейское правительство создало должности администраторов для территории, которая еще не была захвачена. Даже тогда, в разбойничью эпоху «раздела мира», это выглядело как-то странно. Но в своем новом качестве Родс мог теперь вести переговоры с вождями Стеллаланда и Госена. Он говорил, что совсем не собирается изгонять их с земель батсванов. Пусть себе и дальше делают тут, что хотят, но — под английским флагом. Буры — странно! — не соглашались.

Тогда в декабре 1884-го в Южной Африке высадились четыре тысячи английских солдат во главе с генералом Уорреном. Задача этих войск была сформулирована так: «Изгнать флибустьеров из Бечуаналенда, установить мир в этой области, возвратив туземцам их земли, принять меры для предупреждения дальнейших грабежей и, наконец, удерживать страну до тех пор, пока ее дальнейшая судьба не будет определена».

Ликвидировав эти бурские республики, Англия предложила племенам батсванов покровительство королевы Виктории, то есть протекторат. Те не выразили восторга. Вожди племени баквена ответили: «Мы хотим посмотреть, что дает королевский протекторат тем вождям, на которых он уже распространен… Если мы увидим, что королева им хорошо покровительствует, мы тогда согласимся без возражений». Это был вежливый отказ, но Уоррен доложил в Лондоне, что «баквена искренне приняли протекторат».

Кама I, вождь племени бамангватов, предложил распространить британский протекторат на обширные земли — 80 тысяч кв. миль. Уоррен назвал это «беспрецедентным дружеским предложением». Но вскоре выяснилось, что Кама «дружески» уступил англичанам земли народа ндебеле, с которым он тогда враждовал.

Все это нисколько не помешало Англии гордиться результатами своих действий. Один военный корреспондент написал тогда, что Британия, «соединяя выгоду с филантропией», еще раз «защитила туземцев и от плодов их собственного невежества, и от вторжения грабителей извне».[30]

В сентябре 1885-го Лондон вынес решение: южную часть земель батсванов объявить королевской колонией — Территорией Бечуаналенд, а северную — Протекторатом Бечуаналенд.

«Путь на Север» был открыт. Но чтобы сразу идти дальше, Родсу еще не хватало сил.