ФИНСКИЙ «МЕНТАЛИТЕТ» И ВЫБОРЫ

Это было в Хельсинки, незадолго до очередных выборов в парламент, который в Суоми называется эдускунта. Мы с известным финским писателем Матти Курьенсаари заканчивали вечер за столиком в ресторане «Космос», рядом с гостиницей, недавно окрещенной модным словом «Спутник». Курьенсаари был гостем в Москве на Втором Всесоюзном съезде советских писателей. Этой зимой он стал главным редактором новой газеты — «Пяйвян саномат», центрального органа профсоюзов, печатного рупора оппозиции в социал-демократической партии.

Живой, порывистый, Курьенсаари расспрашивал меня о наших общих московских знакомых. Я же хотел узнать, что он думает о причине раскола в социал-демократической партии.

— Это чисто личная неприязнь одной группы вождей к другой! Склоки! — сначала ответил он. Потом перегнулся через стол и сказал: — Если же хотите знать не личную, а принципиальную подоплеку, то вот она! Слишком много мелких буржуа вступило в партию. Они не о социализме думают. В результате партия утратила свой классовый характер. Надо вернуться к классовой политике! Коммунисты потерпят у нас поражение. Их программа противоречит финскому «менталитету».

Финский «менталитет»! Очень часто приходилось встречаться здесь с этим словом, ведущим свое происхождение от латинского «mens» — дух. В понятие это тут вмещают и привычки народа, и образ его мыслей, и образ жизни. Причем каждый человек толкует их по-своему, и поэтому то и дело встречаешь противоречивые определения того, что же именно является финским «менталитетом».

Все же после бесед с людьми самых разных профессий, возрастов, вкусов, политических убеждений мне удалось установить какой-то общий перечень качеств, которые всеми моими собеседниками признавались неотъемлемыми национальными свойствами финского характера.

Честность. Этому никак не противоречил тот факт, что полицией было составлено в 1957 году 22 216 протоколов о разного рода кражах.

Трудолюбие. «Народ трудолюбив и страстно любит свою землю. Работает неутомимо, хотя частые непогоды мешают земледельческому труду» — эти слова Салтыкова-Щедрина о финнах верны и по сей день.

Традиционизм. Иные собеседники называли его консерватизмом, а кое-кто медлительностью и упрямством, традиционизм, который ныне своеобразно сочетается с любовью к техническим новинкам.

Развитое чувство юмора, хотя это, может быть, и покажется удивительным некоторым нашим читателям, привыкшим представлять себе финнов как людей угрюмых и молчаливых (можно им в утешение сказать, что именно такими многие финны представляют себе русских). Финский юмор. Участники гражданской войны в Испании рассказывали, что, когда их интербригада была на отдыхе и бойцы шестнадцати национальностей состязались в том, чей анекдот смешнее и остроумнее, пальму первенства получил финский анекдот.

Я не стану здесь передавать всех бытующих в Хельсинки анекдотов о трех обнаженных кузнецах, поднявших свои молоты над наковальней, — об этой скульптуре, установленной в центре столицы, перед универмагом Стокмана. Но как не рассказать о письме одной крестьянки, переданном по радио в четверть часа «воскресного ворчания» (была здесь и такая передача, в которой каждому вольно добродушно поворчать на мелочи быта, на соседа, на погоду, на министров и т. п.).

«Неужели правительству не хватает высоких налогов, какие мы платим, чтобы одеть этих голых кузнецов!» — сетовала в письме крестьянка, недавно побывавшая в столице.

Как сильно здесь чувство юмора, я убеждался и тогда, когда читал полные своеобразного комизма повести Майю Лассила «За спичками» и «Воскресший из мертвых», и в интимной застольной беседе, и даже слушая прения в парламенте.

Когда в свое время крайне правый пастор призвал в парламенте проклятие господне на голову людей, ратующих за социализм, выступивший затем депутат-коммунист ответил ему:

— Если бы господь бог внимал мольбам каждой собаки, то с неба падали бы жареные кости, а не живительный дождь!

И слова депутата-коммуниста вызвали смех на всех скамьях.

О финском юморе, однако, речь впереди. Здесь же хочется еще сказать, что в свой «менталитет» финны сейчас зачисляют и любовь к драматическому искусству.

— Вы, пожалуй, не найдете ни одного финна, который не сыграл бы какую-нибудь роль в любительском спектакле, — говорили мне.

84 рабочих любительских театра, постоянно действующих, и 3300 самодеятельных трупп, регулярно дающих спектакли, — для такой маленькой страны эти цифры очень красноречивы.

— Думается, — сказал мне товарищ, хорошо знающий финский «менталитет», — что такая любовь к театру, вернее — такое желание хоть немного играть на сцене, объясняется сдержанностью в выражении своих чувств, которая присуща финскому характеру и воспитанию. Я думаю, игра на сцене, где без всякого торможения можно открыто выражать самые необузданные чувства или самые интимные, обычно скрываемые от других переживания, служит как бы защитной реакцией на привычную, воспитываемую сдержанность в каждодневной жизни.

Были среди моих собеседников и такие, которые хотели включить в финский «менталитет» слабость к выпивке.

Об этой слабости говорит хотя бы тот факт, что здесь существуют десятки рабочих и буржуазных обществ трезвости — все эти «Друзья трезвости», «Союз трезвости финских учителей», «Женский центральный союз трезвости», «Заря» и т. д., которые находятся под влиянием различных политических партий и церковных организаций.

— У нас издается десяток антиалкогольных журналов, вроде социал-демократического «Трезвого народа», и не только для взрослых, но и детские. Самый популярный из них — «Утренняя заря», — говорил мне товарищ-финн. — Ведь не случайно у нас был по всенародному референдуму введен «сухой закон», и так же не случайно его потом отменили.

Теперь для регулирования производства и потребления спиртных напитков создано государственное акционерное общество «Алко» — монополия во главе с директором Фагерхольмом.

— Несмотря на то что создан особый «Союз трезвости автомобилистов», новые аэродромы у нас сейчас строятся руками шоферов-профессионалов и автолюбителей всех рангов, отбывающих наказание за то, что они сели за руль под хмельком!

Не так давно, на митинге при открытии нового аэродрома, президент Кекконен сказал, что над созданием его дружно трудились представители всех без исключения слоев общества.

— И мы должны быть особенно благодарны Фагерхольму, — пошутил президент, — за то, что он поставлял на стройку кадры, рабочие руки.

И все же, несмотря на «вескость» доводов, я не включаю в финский образ жизни слабость к выпивке.

Много, повторяю, приходилось мне в Суоми слышать рассуждений о «менталитете», и вот теперь, за столиком ресторана «Космос», за бутылкой бордо, впервые и к тому же от человека, считающего себя марксистом, я услышал такое категорическое утверждение: коммунизм противоречит финскому «менталитету», несовместим с ним!

— «Менталитет» — вещь изменчивая, — ответил я. — Это мы видим на примерах вашей и нашей истории. Разве не то же самое твердили о душе русского народа-богоносца кадеты, эсеры, октябристы, «мирнообновленцы», не говоря уже о «Союзе русского народа имени Михаила-архангела»?

Кстати, недавно я просмотрел сборник, посвященный двухсотлетию Хельсинкского университета, изданный в 1842 году. И там, в статье Эмана, которая так и называлась: «О национальном характере финнов», очень авторитетно сказано, что основное свойство финского характера — «пассивная созерцательность», что финнам чужды широкие национальные интересы и какие бы то ни было политические стремления, что народ Суоми по самой природе своей равнодушен к «мирской суете».

Теперь всем ясно, что это не так.

А разве в начале нашего века не считалось основным свойством финского «менталитета» отсутствие в нации классового духа, безропотное единство рабочих и работодателей, торпарей и кулаков? Единая, мол, семья, старшие и младшие дети. Разве не ошарашили тогдашних «знатоков» финского «менталитета» невероятные успехи социал-демократов, стоявших на позициях классовой борьбы?

Роман Илмари Кианто «Красная черта» — о первых выборах в сейм в 1907 году, сделавший знаменитым имя автора, рассказал тогда, почему безземельные торпари и беднейшие крестьяне вместе с рабочими отдали свои голоса социал-демократам.

С тех пор прошло полвека. И какие полвека!

И вот теперь уже не только буржуазные политики, но и вставшие на их позиции социал-демократические лидеры, а порой даже и такие прогрессивные литераторы, как Курьенсаари, уверяют, что марксизм противоречит финскому «менталитету».

«Партия спящих», «бутерброды» и «бомбы»

В дни, предшествовавшие парламентским выборам в июле 1958 года, я, не будучи ни христианином, ни тем более женщиной, жил в Хельсинки в гостинице «Урсула», принадлежащей Обществу молодых женщин-христианок. Разместилась «Урсула» в новом, многоэтажном доме, построенном рабочими сберегательными кассами.

Серняйнен — район, где находится гостиница, — с центром Хельсинки соединяет Длинный мост, переброшенный через пролив. Название обманчиво. Может быть, в старину он и казался длинным, сейчас же, рядом с новыми мостами, этот мост выглядел не таким уж большим. Впрочем, длины его перил было вполне достаточно, чтобы вдоль них выставить плакаты всех соперничающих на выборах партий. От крайней правой — Коалиционной — до Демократического союза народа Финляндии (ДСНФ), ведущая сила которого — коммунисты.

Такие плакаты и на других улицах города.

…Темный силуэт полуразвалившейся хижины и подпись: «Прекратим бегство из деревни».

Жилистый кулак опирается на две толстенные книги — Библию и Свод законов.

Это взывает к избирателям Аграрный союз.

Мальчик и девочка смотрят на вас с плаката ДСНФ — напоминание о том, что Демократический союз народа Финляндии отстоял в парламентских боях пособие на детей. Борясь за него, депутаты Союза выступали непрерывно свыше пятидесяти часов. Узнав об этом, матери малолетних детей во время прений приносили депутатам в парламент кофе, присылали саволакские пироги с рыбной начинкой.

Пониже детских головок на плакате головы взрослых — рабочего и работницы. Плакат о борьбе ДСНФ за страхование от безработицы.

Еще ниже — морщинистые лица старика и старухи: требование увеличить пенсии по старости.

С плакатов Коалиционной партии смотрят на прохожих портреты кавалеров ордена Маннергейма — человека в генеральском мундире, священников в пасторском облачении и без оного.

А вот еще плакат: лидер правых социал-демократов Вяйне Лескинен ведет к венцу свою невесту — Коалиционную партию; обрученные попирают ступени, на которых надписи: «Пособие на детей», «Страхование от безработицы»; военщина в парадном строб приветствует жениха и невесту.

И хотя речь идет о коалиционерах и социал-демократах, каждому ясно, что это сатира, а не саморазоблачение.

Петух на стрелке флюгера, указывающей направо, — это социал-демократы призывают голосовать за свой список. Странный, я тут бы сказал — самокритичный, плакат! По соседству — другой: на нем изображены улыбающиеся рабочий и крестьянин, профессор и девушка. Социал-демократы хотят сказать этим плакатом, что, мол, все слои общества будут ими довольны. Но в пику сотоварищам по партии, стремящимся порадеть сразу всем, с плаката социал-демократической оппозиции, выступающей со своим отдельным списком, протягивает руку рабочий в комбинезоне строителя. Торопящиеся люди проходят мимо, не обращая внимания на этот призыв к рукопожатию.

Народа у плакатов не видно, да и сами партии не очень рассчитывают на действенность своих плакатов.

Это скорее последнее напоминание об именах кандидатов и номерах, под которыми они баллотируются.

Финский избиратель, рассказывали мне, — традиционон. Его никакими плакатами а бурно-пламенными речами не проймешь. Если в начале своей политической жизни он проголосовал за представителя какой-нибудь партии, то останется верен ей и впоследствии, даже если и будет недоволен своим депутатом.

Отказ от традиции может быть вызван только большим душевным потрясением, из ряда вон выходящими историческими событиями.

Раз сложившиеся соотношения здесь изменяются очень медленно.

Исход выборов во многом зависит от поведения самой многочисленной, почти всегда получающей наибольшее число голосов «партии спящих». Так здесь называют людей, по той или иной причине уклонившихся от голосования.

Второй источник возможных изменений — это голоса молодежи, людей, которым за четырехлетний промежуток после предыдущих выборов исполнился двадцать один год. В политическую жизнь вступает четыре новых возраста. Сто шестьдесят три тысячи человек сейчас голосуют впервые.

Что думают эти юноши и девушки, к чему они стремятся?

В предвыборные дни в газете ДСНФ и компартии «Кансан уутисет» была напечатана карикатура: на скамье парка девушка, достигшая совершеннолетия, а вокруг нее, соперничая, увиваются кавалеры: социал-демократ, аграрий, представитель Шведской партии, коалиционер и «скуговец» — так называют здесь членов социал-демократической оппозиции. Эта карикатура довольно точно отражает суть дела.

Но что могут пообещать молодежи всерьез все эти партии?! Разве только бесплатный вход на танцевальные площадки!

«Неужели ж мы никому не нужны?» — с горечью спрашивают в своих письмах в редакцию молодежного журнала «Острие» юноши и девушки, вступление которых в жизнь началось с околачивания в очередях безработных на бирже труда.

Если же говорить об отношении народа к соседу, с которым у Финляндии более чем тысячекилометровая граница, — к Советскому Союзу, — то линия мира и дружбы настолько выражает чаяния масс, что открытое выступление против нее грозит политическим провалом. Даже те группы, включая Коалиционную партию, которые в свое время сделали все, что могли, чтобы не был подписан договор о дружбе и взаимопомощи (чтобы преодолеть их сопротивление, нужна была решимость Паасикиви), даже они теперь, и особенно в недели, предшествующие выборам, заявляли, что во внешней политике у всех, партий никаких разногласий нет. Правда, это не мешало им одновременно публиковать и всячески рекламировать отравляющие атмосферу дружбы мемуары бывших эсэсовцев и перебежчиков.

…Еще за день до выборов, выступая с прогнозами политической погоды, лидеры всех буржуазных партий единодушно предвещали поражение Демократического союза народа Финляндии.

Они привели в действие все, чтобы это случилось. Избирателям был преподнесен «предвыборный бутерброд» — так называют в народе снижение цен на хлеб и на масло, проведенное перед самыми выборами. Предыдущее правительство Фианда было провалено парламентом из-за того, что оно повысило цены на хлеб. Сменившее его правительство должно было возвратить прежние цены, но оно медлило с проведением этого обязательного решения парламента несколько месяцев, приурочив его к выборам.

Было заключено «предвыборное перемирие»: все буржуазные партии обязались вести полемику в «деловых рамках», не прибегая к клевете и другим нечестным приемам. Это означало, что поток клеветы и лжи всеми партиями будет обрушен на кандидатов Демократического союза народа Финляндии, на коммунистическую партию — ведущую силу этого Союза.

Так оно и вышло.

Все партии «единодушно» попрекали аграриев и коммунистов за то, что они говорят о необходимости борьбы за «линию Паасикиви», хотя, мол, по вопросам внешней политики ни у кого никаких разногласий нет. Утверждали далее, что именно коммунисты заинтересованы, чтобы между Финляндией и Советским Союзом были плохие отношения. Или вдруг распространили дикую выдумку, будто во время каких-то переговоров между Коммунистической партией Советского Союза и Финской компартией весной 1958 года речь шла о том, чтобы финские коммунисты устроили вооруженный путч и советские войска вошли в Финляндию. Большинство газет перепечатало эту провокационную клевету, пущенную «Хельсингин саномат».

Все это и должно было стать «предвыборной бомбой», потрясти финского избирателя, чтобы он в панике проголосовал за правых.

Но на финских трудящихся и такие трюки не произвели впечатления.

* * *

Тридцатидвухстраничный номер «Хельсингин саномат» почти наполовину наполнен разнообразными объявлениями — от трех строчек о продаже подержанного «Москвича» до занимающего полполосы оповещания о распродаже в универмаге, от поисков интересной блондинки для совместной поездки на машине во время отпуска до печальной нонпарели о том, что «из-за экономических трудностей отдается на усыновление четырехлетний здоровый мальчик».

Читатель покупает эту газету (которая стоит, пожалуй, дешевле, чем ушедшая на нее бумага), просматривает фотографии, анекдоты и карикатуры, столбцы интересующих его объявлений, читает страницы, посвященные спорту, города скую хронику, сообщения о том, кому из граждан сегодня исполнилось пятьдесят, шестьдесят и т. д. лет; он пробегает глазами телеграммы из-за границы, а политические комментарии или совсем пропускает, или, прочитав, не доверяет им и остается при своем мнении, то есть при мнении, сложившемся в той организации, к которой он примыкает. Грамотность — всеобщая. Привычка к газете — давняя. И при всем этом удивительно то, насколько большие тиражи буржуазных газет не соответствуют их политическому влиянию на массы.

Самая большая газета в Финляндии — «Хельсингин саномат» (тираж ее достигает 250 тысяч экземпляров) — поддерживает правую Народную финскую партию, которая на выборах потерпела сокрушительное поражение, собрав всего лишь 93 тысячи голосов… В то же время Аграрный союз, тираж газеты которого — «Мааканса» — в пять раз меньше, чем «Хельсингин саномат», собрал 440 тысяч голосов…

Но как бы то ни было, проигрывает его партия или выигрывает, Эркко, хозяин газеты «Хельсингин саномат», на всем получает прибыль. Он получает ее, публикуя провокационные статьи против коммунистов и против аграриев. Он получает доход от печатания избирательных списков и предвыборных обращений всех без исключения партий, в том числе и от поносимых его газетой Аграрного союза и ДСНФ, публикуя эти списки и обращения в разделе объявлений.

Коммерция остается коммерцией!

«Бескорыстное служение литературе существует теперь только в Финляндии!» — восхищался в прошлом веке отсутствием коммерческого духа в финляндской прессе и литературе писатель граф В. А. Соллогуб.

«Что нет в финской литературе торгашества, это очень естественно, — отвечал титулованному писателю «неистовый Виссарион», — занятие финской литературой не представляет никаких материальных выгод, а потому за него и берутся не спекулянты, а только люди действительно любящие литературу».

Разворачивая страницы «Хельсингин саномат», думаешь, как все изменилось с тех пор: пришла пора и «материальных выгод», пришла пора и спекулянтам. Это один из примеров изменчивости «менталитета».

И как хорошо, что народ воспитывает в себе защитную реакцию к таким органам печати — недоверие!

«Предвыборная баня»

В последнюю неделю перед выборами жаркие, солнечные дни перемежались холодными. Дождливое, темное утро сменялось солнечным вечером. И тогда, бывало, прямо в сосновую рощу приносили стол, ставили на него цветы. Лес превращался в зал заседаний. Подключался громкоговоритель, работающий от аккумулятора автомобиля, на котором приехал оратор.

Люди сидели вокруг на валунах, на земле, стояли у дороги, на которой резвились дети, пришедшие вместе с родителями в лес. Шла предвыборная агитация за кандидатов в депутаты.

На высоких скалах Брунспарка в Хельсинки я был на предвыборном собрании, созванном Шведской народной партией. Далеко над морем сияло солнце, а тут моросил дождь. Как цветы, распустились пестрые, разноцветные зонтики над головами слушателей. Ораторов было много (каждому давалось не больше пяти минут), а публики мало, — казалось, лишь жены и свояченицы пришли послушать речи выступающих.

— Все равно, сколько бы ни пришло на митинг, Шведская партия свои голоса получит, — сказал мне журналист Лео Линдеберг. — Традиция! Вместо того чтобы вслушиваться в речи, лучше посмотрите на море, посмотрите, как красив в закатном небе силуэт башни на островке — Свеаборгской крепости.

Нет, неправильно обвинять избирателей в аполитичности.

На всех митингах, где мне пришлось побывать, я видел, как люди внимательно слушали ораторов, сравнивали, взвешивали их доводы.

Особенно запомнился мне митинг, состоявшийся в обеденный перерыв в столовой одной из новостроек Хельсинки. Только что стало известно: Советский Союз предлагает дать финской фирме подряд на строительство гидроэлектростанции на реке Туломе, близ Мурманска. Там нашли бы себе работу тысячи две человек.

Даже сейчас, летом, много безработных строителей.

И вот после выступления оратора встал каменщик и довольно наивно, но откровенно спросил: а нельзя ли обойтись вообще без фирмы? Ведь она будет получать большую прибыль. Нельзя ли, чтобы прямо Финская коммунистическая партия взялась построить станцию?

Ему отвечала Хертта Куусинен:

— Да, мы умеем строить сами для себя, для своих нужд. Доказательство этого — наш Дом культуры в Хельсинки. Однако коммунисты не коммерческая фирма, и во внешнеторговые дела, как подрядчики, мы вмешиваться не станем.

Присутствовавшим роздали листки с приглашением на «предвыборную баню», которая должна была состояться в банный день — субботу, накануне выборов.

Парная баня Sauna — один из существенных признаков финского образа жизни, финского «менталитета». Мало сказать, что ее «уважают»! Здесь поистине царит культ бани. Даже на дизель-электроходах, сооруженных по последнему слову техники, рядом с ванными, душевыми кабинетами строят пахнущие березовым веником деревенские парные бани, с бревенчатыми стенами, с полками и печью для раскаленных камней. Радиолокаторы — это для удобства навигации, а для души и тела — деревенская баня, о пользе которой финские врачи написали уйму книг.

Даже в городских, многоэтажных домах, где в каждой квартире есть ванна, строят на чердаке или в подвале для всех жильцов баню, с печью для пара и полком. А о маленьких, индивидуальных домиках и говорить нечего.

Плывешь на пароходе по озеру. Обступили его бескрайние леса. На скалистых уступах над водой лепятся бесстрашные сосенки, цепко запуская корни в каждую расщелину. Тишина. Безлюдие. Безмолвие. Ни следа жилья, словно от сотворения мира здесь не ступала нога человека. И вдруг на мысу, между соснами и березками, мелькнули красные стены лесной баньки.

В Центральной Финляндии — одна баня на четыре души. В Сатакунте, где живет много шведов, бань меньше, но и там на восемь душ населения приходится одна баня. Узнав об этом, веришь утверждению старожилов, что почти три четверти финских граждан впервые увидели свет в бане.

Портовый рабочий Лаури Вилениус, участник интербригад, рассказывал мне, что первым делом финских добровольцев, когда они появились на испанской земле, была, к удивлению аборигенов, постройка невиданной там парной бани — сауны.

И когда популярный хельсинкский радиорепортер и комментатор У. Миеттинен попал в Москву, то для того, чтобы, как он сказал, «приблизить советского человека к сердцу финского радиослушателя», после передачи из Елоховского собора, доказывающей, что богослужение у нас не запрещено, он попросил разрешение провести радиорепортаж из Сандуновских бань.

Здесь, в облаках пара, стоя перед микрофоном, он рассказывал, что и в Москве в бане парятся люди, — а это было для многих финнов откровением. Миеттинен подошел к стоящему в мыльной пене москвичу-инженеру, завел с ним разговор о его заработке, о том, почему он любит париться и как часто бывает в Сандуновских банях. Затем с микрофоном он перешел к шоферу московского такси, который, сидя на полке, хлестал себя веником по спине. И как это ни кажется странным, но гулкое шарканье шайкой, бульканье льющейся воды, возгласы парящихся — все это вместе с объяснениями находчивого радиорепортера действительно приближало сердца финских слушателей к советским людям.

По требованию радиослушателей финское радиовещание неоднократно повторяло записанный на пленку репортаж из Сандуновских бань.

В разговоре о бане всегда легко было отличить узкого финского националиста от человека более широких взглядов. Когда я рассказывал, что точно такие же парные бани, как у финских крестьян, бытуют у нас на севере, в деревнях Архангельской, Вологодской, Новгородской и других северных областей, что и там крестьяне считают баню лучшим лекарством от всех болезней, и не случайно сложены пословицы: «Пар костей не ломит» или: «Полок мягче перины», люди ограниченные обижались, словно у них что-то отнимали, и начинали горячо убеждать, что это исконно финский обычай, что даже у ближайших их соседей — шведов — нет его и что русские крестьяне, мол, позаимствовали его у финнов. Другие же, узнав о русских парных банях, радовались тому, что находили еще одну черту быта, сближающую соседние народы.

И вот в Хельсинки, на «Альппила», состоялся своеобразный митинг — «предвыборная баня». В амфитеатре, образованном уступами скал, собралось более восемнадцати тысяч участников.

Здесь, на «Альппила», были все атрибуты любимой народом парной бани: и нарисованная на декорации печь, и настоящие полки, и совсем уже настоящие, свежие березовые веники в руках девушек, исполнявших народные песни и пляски, посвященные бане.

— Народные танцы пользуются теперь большим успехом. Возрождение их — заслуга Союза демократической молодежи. Они совсем уже было исчезли, забитые фокстротами, танго и такими новинками, как рокк-н-ролл, калипсо, — рассказывал мне товарищ, с которым я пришел на «предвыборную баню».

Сохранялись народные танцы лишь в редких уголках, да и там уже стеснялись танцевать их. Но, когда начались всемирные фестивали молодежи и студентов, финским ребятам тоже захотелось показать свои национальные танцы.

И активисты этого Союза стали учиться танцам у стариков и старух, а затем повезли на фестивали в Берлин, в Будапешт, в Варшаву, Бухарест, Москву.

Проникнутые народным юмором и грубоватой грацией, эти танцы горячо встречались аудиторией.

— Надо было видеть, с какими серьезными, неулыбчивыми лицами девушки и парни исполняли сначала эти танцы. Дескать, разве можно смеяться, когда занимаешься таким важным делом, как «возрождение народного танца»! Но раз за разом они освоились, успех окрылил их. И сейчас, танцуя, они сами веселятся от души.

Но вот танец окончился. И к микрофону подошел инженер Юрьё Энне — кандидат в депутаты от хельсинкской организации ДСНФ.

— Реакционеры пустили в ход басню о народном капитализме. Пусть они попробуют продать акции этого капитализма в бараках, где живут безработные, или на общественных работах, — сказал он. — Наддай-ка пару, Анна-Лийса, чтобы всем паразитам жарко стало! — заключил свое выступление Энне, обращаясь к Анне-Лийсе Хювенен, активистке Союза демократической молодежи, которая вела митинг.

Выступления Вилле Песси, Хертты Куусинен и других ораторов-коммунистов перемежались хоровыми песнями и выступлениями актеров.

А потом до поздней ночи молодежь танцевала на площадке.

Два прогноза

Выборы назначены на воскресенье и понедельник. Утро первого дня пасмурное, накрапывает дождь, но к двенадцати часам, к началу голосования, у избирательных участков образовались небольшие очереди.

Через четверть часа, однако, помещения участков опустели: воскресенье оставалось воскресеньем, с обязательной, несмотря на пасмурную погоду, поездкой за город. К концу дня в Хельсинки проголосовало меньше тридцати процентов избирателей.

В понедельник днем на одном из избирательных участков я провел четверть часа, прежде чем увидел пришедших сюда старика и старушку. Людно стало только в самые последние часы — от пяти до семи часов вечера, когда после трудового дня пришли рабочие. Они-то и решали дело.

За несколько часов до конца голосования мы вместе с Матти Рауховуори, бродячим фотографом, симпатичнейшим человеком, жизнь которого — цепь интересных приключений, посетив несколько избирательных участков в рабочем районе Серняйнен, возвращались по Длинному мосту в центр.

Мы остановились у газетного киоска, пестревшего яркими обложками многочисленных иллюстрированных журналов и газет, хельсинкских и зарубежных. Лондонский «Таймс», основываясь на сообщениях собственных корреспондентов, авторитетно утверждал, что на выборах в Суоми за лидерство борются две партии — социал-демократы и Аграрный союз. Остальные шансов не имеют.

— Дайте газету той партии, которая победит на выборах! — попросил Матти Рауховуори старушку газетчицу, сидевшую на стуле рядом с киоском.

Ни секунды не колеблясь, она подала ему свежий номер «Кансан уутисет».

— За правильный ответ я сфотографирую вас, — сказал Рауховуори.

Фотография эта хранится у меня и по сей день…

…И хотя здесь обычно рано ложатся спать, но всю эту ночь во многих домах окна светились. Люди слушали радио, которое до трех часов ночи регулярно передавало сведения о подсчете голосов в округах.

Уже к часу ночи определился успех ДСНФ.

Чем дальше, тем больше он нарастал…

Демократический союз народа Финляндии получил еще одно дополнительное место в Лапландии.

Другое — в Турку…

В Тампере — бывшей цитадели социал-демократов — третье.

…Семь новых депутатских мандатов!

Анна-Лийса Тиексо, председатель Союза демократической молодежи, как и в прошлый раз, была избрана в самом северном округе страны — в Лапландии.

Новый мандат в Тампере завоевал учитель гимнастики в мужской гимназии — Кууно Хонканен. Впрочем, в ту ночь эти фамилии мне еще ни о чем не говорили.

Больше всего голосов в стране было подано за Хертту Куусинен. Кроме нее, от Хельсинки по списку ДСНФ прошли генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Финляндии Вилле Песси, председатель Демократического союза женщин Тююне Туоминен и Юрьё Энне.

Да, старушка газетчица, оказалось, лучше, чем редактор «Пяйвян саномат», знала, что соответствует, а что не соответствует финскому «менталитету».

Победа демократических сил была очевидна.

На первое место вышел Демократический союз народа Финляндии. Он получил пятьдесят мест в парламенте, обогнав социал-демократов и аграриев.

В четвертом часу утра в комнате Хертты Куусинен раздался телефонный звонок. Говорила женщина, известный корреспондент, большой американской газеты.

— Простите меня, я решилась позвонить так поздно потому, что понимала: и вы в эту ночь не спите, — сказала она. — Поздравляю вас и ваших друзей с победой, и разрешите задать вопрос: как вы думаете, почему ваш список собрал так много голосов?

— Потому, что финский народ обладает разумом, умеет думать и уважает честность! — не замедлил ответ.

Как и до выборов, ни одна из больших партий самостоятельно не могла сформировать правительство, но впервые после 1916 года рабочие партии получили в парламенте абсолютное большинство. Единство их становилось настоятельной потребностью.

И ясно еще одно — народ одобрил линию дружбы с Советским Союзом.

Однако правые социал-демократы единству рабочего класса предпочли службу интересам самой реакционной части буржуазии.

После выборов, вопреки так ясно выраженной воле избирателей, путем разного рода парламентских комбинаций, было создано самое правое из всех сменявших друг друга послевоенных правительств.

Карикатурист, изобразивший на плакате таннеровца Вяйне Лескинена, который под ручку ведет к власти свою невесту — Коалиционную партию, к сожалению, оказался пророком.

Однако для всех беспристрастных наблюдателей было ясно, что детей от этого брака не будет, — такое правительство долго не просуществует и падет еще до конца года.

Так оно и вышло.

Усугубив своей политикой трудности, стоявшие перед страной, не решив ни одной важной проблемы, правительство Фагерхольма должно было выйти в отставку.

Снова представилась возможность создать правительство, которое опиралось бы на парламентское большинство: Аграрный союз, социал-демократическую оппозицию и Демократический союз народа Финляндии.

С таким предложением, отражающим настроение самых широких народных масс, и выступил генеральный секретарь Коммунистической партии Финляндии — Вилле Песси.

Но давление правых кругов на Аграрный союз оказалось настолько сильным, что его депутаты предпочли и на этот раз, в январе 1959 года, образовать неустойчивое правительство меньшинства, исключив из него таннеровцев и коалиционеров, но не пригласив ни социал-демократическую оппозицию, ни Демократический союз народа Финляндии.

Правда, неизменным условием участия в правительстве представителей ДСНФ было требование: немедля издать закон о страховании от безработицы, чему яростно сопротивляются представители капиталистических монополий.

Однако такой закон для финских трудящихся очень важен. В этом я воочию убедился сам, побывав в одном из лагерей на общественных работах, организованных для безработных.

Лагерь в Кюрекоски

Зимой пятьдесят восьмого года минут за сорок мы доехали на машине от Тампере до места работ в Кюрекоски. Здесь, прорубая дорогу, расширяя шоссе Турку — Тампере, работали как чернорабочие люди разных профессий: монтеры, штукатуры, плотники, маляры.

В полутора километрах от места работ; в заснеженном зимнем лесу, неподалеку от дороги стояли одиннадцать небольших дощатых бараков, напоминавших вагончики. Здесь находилась контора и жили девяносто восемь безработных. Остальные двести были размещены в близлежащих селениях.

Рабочий день уже окончился, и многих из обитателей этих вагончиков мы застали «дома».

Встретили они меня настороженно, — мол, еще один инспектор появился, — но, узнав, что я не инспектор, а советский писатель, оживились.

— Я работал бетонщиком, — рассказывал мне Аарне Тикканен, — зарабатывал в час двести пятьдесят марок… Здесь больше ста двадцати двух не удается… Мало интересного в этой работе. Одна надежда — снова попасть на «гражданку».

По одному этому слову «гражданка» видно было, что Аарне, полный сил тридцатидвухлетний парень, впрочем, как и другие, считают свою работу здесь не работой, а отбыванием повинности.

Да и как еще прикажете думать молодому человеку, присланному сюда из другой губернии, оторванному от семьи и привычной обстановки и получающему за такую тяжелую работу половинную оплату?

— Если есть семья или иждивенцы, то как бы усердно здесь ни работать, приходится получать на них от общины пособие по бедности, — сказал Аарне Саастомойнен, высокий, худощавый пожилой человек, выборный уполномоченный полутора тысяч безработных.

Я посмотрел на миниатюрную газовую плитку, установленную в бараке.

— Любуетесь цветами западной культуры? — иронизируя, сказал Саастомойнен и вдруг стал говорить быстро, словно опасаясь, как бы его не перебили: — Собрания на территории лагеря не разрешаются! Забастовки также запрещены. Видите объявление? — Он подвел меня к входу в лагерь и показал надпись: «Вход запрещен!» — Живем, оторванные от людей; оторванные от семей, словно в заключении без срока! Без вины!

И он, размахивая руками, со страстью, мгновенно преобразившей его морщинистое лицо, стал рассказывать, что недавно на общем собрании, которое пришлось созвать вне лагеря, безработные вынесли решение обратиться с просьбой к соседям, рабочим Швеции и Советского Союза, чтобы те прислали помощь — продукты для семей.

— Но вскоре приехали товарищи из Тампере и доказали, что мы не нищие, не бедные, что в стране продовольствия хватает и надо лишь добиваться, чтобы все его могли покупать, то есть чтобы не было безработицы. А для этого надо всемерно развивать торговые связи с теми странами, которые не знают экономических кризисов. С социалистическим лагерем. А также возможно скорее провести закон о страховании от безработицы.

Около 90 тысяч человек в 1958 году занесено было в картотеки биржи труда. А ведь не каждого и зарегистрируют!

— Если, к примеру, женщина лишилась службы, а муж имеет работу, ее в эту картотеку не занесут! — рассказывала мне уполномоченная женской бригады безработных, занимавшейся рытьем траншеи для водостока уже в самом Тампере.

Но даже и официальное число — 90 тысяч — безработных для маленькой страны с населением, едва превышающим четыре миллиона жителей, — огромно.

Зимой 1959 года безработных числилось еще больше, больше, чем когда бы то ни было в послевоенное время.

Каждый четвертый рабочий — без работы!

Вот почему вопрос о работе для всех и о страховании от безработицы стал самым насущным в жизни трудовой Финляндии.

— Страх остаться без работы не должен войти в наш «менталитет»… вот за это мы и боремся! — сказал мне председатель Союза каменщиков Хельсинки.

И я от всей души пожелал ему удачи в этой борьбе.