VIII. Рейн и Дунай

Завоевание Британии побуждает нас задуматься о внешней политике Клавдия в целом и о его действиях на территориях, расположенных у границ Империи. Август в своем завещании посоветовал оставить границы такими, какими они были при нем. Тиберий последовал этому совету и только удерживал нажитое. Вторгнувшись в Британию, Клавдий вслед за Калигулой отступил от этой линии поведения. Но это исключение из правила. В остальном он вел себя осторожно — в общем, очень близко к курсу, рекомендованному первым императором. Да у него и не было выбора: в тот момент британская экспедиция отнимала слишком много сил, чтобы пытать военного счастья в другом месте.

Верность Клавдия политике своих предшественников особенно четко прослеживается в Германии. Там еще больше, чем где бы то ни было, не стоило и заговаривать о расширении. Разгром Вара в 9 году, когда Империя потеряла три легиона в Тевтобургском лесу, положил конец продвижению за Рейн и начало новой политике в этом регионе. Германик возобновил наступление в первые три года правления Тиберия. Но эти походы, хотя и блестящие, не привели к оккупации земель. Это были чисто тактические успехи без явных стратегических последствий. Прекратив их в конце 16 года, Тиберий ограничился деятельной дипломатией и, кстати, весьма в ней преуспел. То подогревая раздоры между германскими племенами, то играя на соперничестве между вождями этих самых племен, он поощрял кровавые междоусобицы, в которых в конечном счете погибло столько же, если не больше, людей, сколько могла бы перебить римская армия. Именно таким образом начиная с 17 года херуски и маркоманы (два могущественнейших народа Западной Германии) бились друг с другом, раздираемые еще и внутренними противоречиями, и очень скоро потеряли и свое главенство, и лучших вождей. В 19 году вождь маркоманов Маробод, преданный своими союзниками, был вынужден просить убежища в Риме. Город охотно его принял, тем более что уже почти 20 лет мечтал от него избавиться. Маробод мирно скончается там в 37 году — в том же, что и Тиберий, его старый враг, а порой и сообщник. Арминию повезло меньше: грозный вождь херусков, разбивший римлян в Тевтобургском лесу, падет под ударами соплеменников в братоубийственной войне вскоре после того, как Маробод сдастся Риму.

Калигула как будто не планировал наступательных операций за Рейном, хотя его намерения трудно себе представить из-за неточности и тенденциозности источников. Во всяком случае, он старался восстановить дисциплину в одной Рейнской армии, где она дала слабину. Казнив военачальника Гетулика, который плел заговор против него, Калигула решил поставить во главе четырех легионов, стоявших в Верхней Германии, Гальбу — того самого, который потом сменит Нерона. Выбор оказался верным. Гальба придерживался строгих принципов, особенно в военной области, и очень быстро навел порядок, положив конец грабительским вылазкам, которые, похоже, участились после смерти Тиберия.

Тем временем вылазки германцев бессистемно продолжались. В 41 году, когда Клавдий только пришел к власти, Гальба и его товарищ Габиний, командовавший войсками в Нижней Германии, столкнулись с несколькими северогерманскими племенами, в том числе хавками и хаттами. Неизвестно, где происходили сражения. Была ли это оборона от орд, форсировавших Рейн, или репрессии на вражеской территории? Мы склоняемся ко второй гипотезе. В 41 году нужно было отвадить германцев от проникновения в Галлию, чтобы оттуда можно было снять два легиона для завоевания Британии. Отсюда необходимость в демонстрации силы в землях самых неспокойных племен. Эта одновременно карательная экспедиция и акция устрашения явно возымела свое действие, поскольку о данных племенах не будет слышно до 47 года. Она позволила и подлечить уязвленную гордость римлян: у хаттов отняли последнего «орла», утраченного Варом, что, кстати говоря, подтверждает гипотезу о сражении за Рейном.

Это было важное событие, поскольку в Древнем мире штандарт играл бо?льшую роль, чем знамя сегодня, — это был религиозный символ. На значках римских легионов был изображен орел Юпитера, символизировавший мощь Populus Romanus (римского народа) и его объединительную миссию, благословленную богами. Легионеры справляли перед ними обряды, даже воздавали им настоящий культ; припасть к воткнутому в землю значку значило получить право на убежище. Короче, они были чем-то вроде походных храмов, которые солдаты втыкали в землю в своих лагерях и брали с собой на битву. Независимо от поражения захват врагом значков сам по себе был катастрофой. Поэтому римляне не знали покоя, пока не возвращали их обратно. В 20 году до н. э. Август устроил грандиозное действо по случаю возвращения штандартов, утраченных Крассом в Персии вместе с семью легионами в жестоком поражении при Каррах в 54 году до н. э. Император лично отправился встречать значки на границе, а потом благоговейно поместил их в храм Марса Мстителя в Риме. Это возвращение, хотя его добились дипломатическим путем, а не военным, было расценено и отпраздновано как победа: воздвигли триумфальную арку, отчеканили монеты с соответствующим изображением. В 41 году возвращение последнего значка легионов Вара встретило меньший отклик. Победы Германика уже смыли кровью поражение в Тевтобургском лесу и позволили отбить два других штандарта (один — у бруктеров в 15 году, второй — у марсов в 17-м). Но Клавдия все-таки приветствовали как императора (полководца, одержавшего победу), а Габиний получил прозвище Хавк, поскольку победил хавков.

Шестью годами позже, в 47-м, Рим снова испытал удовлетворение, когда херуски явились просить себе царя. В эпоху Вара, а потом Германика этот мощный народ был передовым отрядом антиримской борьбы в Германии, но с тех пор, как перестал сражаться с легионами, его главная деятельность свелась к междоусобицам. Смерть Арминия не положила конец резне, в которой погибла большая часть знати и вся семья вождя. Последний выживший представитель династии находился в Риме. Его звали Италик. Его отец Флав приходился братом Арминию, против которого он сражался в рядах римлян. Именно этого человека теперь хотели себе херуски, надеясь, что он остановит у них кровавую анархию. Таким образом, Италик стал первым гражданином Рима, пришедшим к власти за рубежом. Поначалу херуски повиновались ему не переча, тем более что он не отдавал преимущества какому-либо клану. Кроме того, хотя он и воспитывался в Риме, но знал обычаи германцев и следовал им, в том числе устраивал попойки, которые, кстати, зачастую и приводили к смертельной поножовщине. Но очень скоро в стане херусков вновь начались разброд и шатания. Те, кто хотел прибрать власть к своим рукам, напоминали о происхождении Италика и противопоставляли его отца, союзника римлян, его дяде-герою. Постоянно толкуя о «свободе», как все демагоги, они старались натравить соседние племена на римского прихлебателя, сына предателя, целью которого было обратить германцев в рабов. Состоялось еще одно сражение, которое Италик выиграл, но тут и его прогнали. Тогда он заручился помощью лангобардов, живших к востоку от Эмса: им было выгодно, чтобы могущественные херуски продолжали истреблять друг друга. Так он вернул себе власть, но все же не смог пресечь межклановые разборки.

Междоусобицы херусков и их соседей казались достаточным основанием для политики невмешательства, провозглашенной Тиберием, которой придерживались и его преемники. За несколько десятилетий она помогла сделать неопасным самый грозный народ Западной Германии, не потеряв ни одного римского солдата. Но этот народ не был единственным. В том самом 47 году, когда херуски просили у Рима даровать им вождя, хавки, на какое-то время присмиревшие после взбучки, полученной в 41-м, вновь принялись за пиратские набеги, подходя на легких судах к берегам белгов[32] и разоряя их. Предводительствовал ими некий Ганнаск. Этот человек был родом из племени каннинефатов, живших на самом севере Нижней Германии у устьев Мааса и Рейна. Римляне набирали там вспомогательную конницу, где одно время служил и Ганнаск, который затем счел более прибыльным делом дезертировать и предаться грабежу во главе хавков. Уже не в первый раз командир вспомогательных войск становился врагом Империи. Конечно, такие перебежчики были особенно опасны, потому что изнутри знали армию, против которой сражались. Самыми известными из них были Арминий в Германии и Такфаринат в Африке, которые не так давно задали Риму много хлопот. Будут и другие.

Вероятно, не случайно, что хавки возобновили свои набеги во время британского похода, в котором участвовали три рейнских легиона из восьми. В частности, в армии, стоявшей в низовьях Рейна, не хватало XX Валериева легиона, ближе всего находившегося к территории, пострадавшей от разора, учиненного хавками. Кроме того, несвоевременная смерть Санквиния, наместника в Нижней Германии, вызвала замешательство «наверху». Клавдий назначил вместо него энергичного и успешного человека — Гнея Домиция Корбулона. Первым делом он должен был очистить Рейн и каналы от пиратских судов и прогнать Ганнаска. Потом — укрепить дисциплину, сурово наказывая за легкие проступки во избежание серьезных. Отметим про себя периодически возникавшую необходимость действовать жестко. Гальба, Габиний, а теперь и Корбулон были вынуждены, как говорит Тацит, прибегать ad morem veterem (к старым нравам), хотя между сменой этих военачальников проходило всего несколько лет. Можно себе представить, насколько политика невмешательства, исключавшая масштабные военные операции, приводила к ослаблению дисциплины, с чем постоянно приходилось бороться.

Решительный настрой нового легата оказал неожиданное воздействие на фризов. Это племя жило на берегу Северного моря к западу от Эмса. Долгое время фризы были союзниками Рима, как и их соседи хавки, проживавшие между Эмсом и Везером. Благодаря их поддержке, обеспечивавшей контроль над устьями этих рек, Друз I, а потом его сын Германик смогли подняться вверх по течению и высадить войска в центре вражеских территорий, в частности на землях херусков и хаттов. Но в 28 году представителю Рима в племени фризов пришла в голову неудачная мысль увеличить необременительную дань, до сих пор уплачиваемую в виде бычьих шкур небольшому гарнизону из легионеров. Начался бунт, солдаты были вынуждены отступить. Наместник в Нижней Германии попытался усмирить фризов, но его плохо продуманная карательная экспедиция окончилась неудачей. Тиберий, отказавшийся от мысли завоевать Германию, вовсе не горел желанием начинать новую войну за возвращение Фризии. Поскольку хавки, похоже, уже вернули себе независимость с окончанием походов Германика, с потерей Фризии у Рима больше не оставалось опорных пунктов по ту сторону Рейна.

Такое положение сохранялось, пока Корбулон не дал отпор набегам хавков. Фризы вдруг согласились перейти под римский протекторат и даже в подражание Риму обзавелись сенатом и магистратами. В этих землях вновь разместили военный контингент из легионеров, а фризам к тому же пришлось поселиться на территории, указанной им Корбулоном. Это не значит, что переместили всё население; думается, что римляне просто выделили «ничейную полосу» для прохождения своих войск. Вот только это внезапное подчинение без малейшего сопротивления вызывает вопросы. Древние авторы не делают уточнений, но можно предположить, что фризы стали пассивными соучастниками хавков, позволив им пройти через свои земли. Реакция Корбулона заставила их задуматься: нарваться на войну с Римом, чтобы не рассердить хавков, — опасная игра. Кроме того, нигде не сказано, что фризы находились в хороших отношениях с хавками, которые, возможно, вели себя слишком вольно. Можно даже предположить, что та легкость, с какой они уступили Корбулону, указывает на их желание избавиться от хавков.

Наместник не собирался останавливаться на столь удачно начатом пути. Он хотел уничтожить Ганнаска, а главное — «мягко» восстановить контроль над хавками, как это ему удалось с фризами. Но между «большими» хавками, жившими к востоку от Везера, и «малыми» хавками, обитавшими на другой стороне реки, существовал определенный антагонизм. Корбулон решил опереться на первых против вторых. Он вступил в переговоры с «большими» хавками, чтобы те принесли клятву верности, и они согласились убить Ганнаска. Но это убийство пробудило в племени хавков такой гнев, что Империя чуть не оказалась втянута в новую германскую войну.

В Риме вмешательство и успехи Корбулона вызвали оживленные дебаты. Одни ему рукоплескали, другие, верные «тибериевской» политике, опасались посылать армию в Германию. Клавдий больше склонялся ко второму мнению, он отдал приказ отвести гарнизоны обратно через Рейн. Когда Корбулон получил это послание, он находился в Германии, возможно во Фризии, чтобы запугать хавков. Удрученный этим решением, которое не мог оспорить, он ограничился такими словами: «Счастливы были прежние римские полководцы!» Потом велел сниматься с лагеря. Клавдий послал ему знаки триумфа. Обычно триумф, овация или знаки триумфа были наградой за решающую и полную победу. Здесь — ничего подобного. На самом деле это был любезный и льстивый способ дать понять Корбулону, что его приключение закончилось. Тиберий поступил так же, предоставив триумф Германику. Корбулон утешился, заставив свои войска прорыть канал длиной 34 километра между Маасом и Рейном. Это сооружение должно было предотвратить наводнения, а пока — чем-то занять войска. Его коллега из Верхней Германии Квинт Курций Руф заставлял своих солдат работать на серебряных рудниках у маттиаков — союзного племени, жившего на территории современного Висбадена. Чтобы Корбулон не завидовал, Клавдий и ему послал insignia triumphi. Мы уже знаем, что он взял в привычку раздавать их направо и налево. Конечно, легионеры были привычны к земляным работам, однако им пришлось не по вкусу вкалывать в жаре и духоте рудников или в гнилых и сырых поймах. На войне можно хотя бы захватить какую-то добычу, а тут ничего не выкопаешь. Поэтому когда командиров, заставлявших их махать кайлом, а не мечом, наградили, они восприняли это с иронией, к которой примешивалась досада. Им пришла в голову мысль тайно написать письмо императору и объяснить ему, что они об этом думают. Довольно фамильярно (ведь принцепс — их брат по оружию) солдаты посоветовали Клавдию заранее награждать новых полководцев — глядишь, те и не станут посылать солдат на каторгу, чтобы выслужиться.

Три года спустя, в 51-м, хаттские разбойники снова появились в Верхней Германии. Армия легко с ними справилась, бросив на них вспомогательные войска из вангионов и неметов (племен, живших в районе Вормса и Шпайера), которые изрубили их в капусту. Стоит ли уточнять? За этот подвиг легат Помпоний получил знаки триумфа. Тацита это забавляет. Поскольку Помпоний был еще и известным поэтом, историк не удержался от уточнения, что его стихи принесут ему гораздо больше славы у потомков, чем его ornementa… Это лишь одна из шпилек в адрес германской политики Юлиев — Клавдиев. Тацит беспрестанно возмущается пассивностью, заставляющей Империю держать оборону. Он охотно признает, что набеги пресекались и карались (по крайней мере самые разорительные), но бесится от того, что угроза не была устранена совершенно. На самом деле, хотя вылазки германцев носили ограниченный характер, они свидетельствовали о проницаемости границы и тем самым порождали чувство незащищенности. Во всяком случае, это был повод пересмотреть политику в отношении германцев. Тацит так и делает, а дебаты в сенате, вызванные энергичными мерами Корбулона, показывают, что такое положение дел не находило единодушного одобрения у правящего класса.

Что обо всем этом думать? Прав ли был Клавдий, продолжая «тибериевскую» политику в Германии? Напомним, что эта политика опиралась на принципы, установленные Августом после поражения под Тевтобургом. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо знать, чем Римская империя отличалась от своего германского соседа. Эта Империя, которую лучше было бы назвать «греко-римской», представляла собой в основном средиземноморский ансамбль — более однородный, чем может показаться на первый взгляд. Восток объединял бывшие греческие царства, порожденные завоеваниями Александра Македонского, а средиземноморский Запад — бывшие колонии Греции и Карфагена. Общим для этих наций была политическая структура, основанная на признании центральной власти и международных правил. Их экономики также обладали общими чертами, например, большая роль в них отводилась морской торговле.

Галлия с легкостью вписалась в этот мир, с которым завязала отношения задолго до римского завоевания. Греческое влияние там распространялось из «греческой Галлии», простиравшейся от Италии до Испании. Вдоль побережья протянулось ожерелье греческих городов, которые живы до сих пор, а их имена порой несильно изменились: Монако (Моноикос), Ницца (Никея), Марсель (Массилия), Антиб (Антиполис), Агд (Агата), Ла-Сиота (Кифариста), Эмпуриес (Эмпорион), а еще Йер (Олбия), Сен-Тропе и т. д. Археологические находки говорят о хорошо налаженной торговле в этих греческих колониях, откуда греческие товары распространялись по всей Галлии. Самыми подвижными были фокейцы, поселившиеся в Марселе еще в VI веке до н. э. Изначально они торговали оловом, которое привозили с Британских островов, используя в основном речные пути: по Сене, Ду, Соне и Роне, — и отправляли в Грецию. Потом массалиоты разнообразили свою деятельность, о чем говорят аттические гончарные изделия и бронзовые предметы, встречающиеся по всей Галлии, а также их деньги, которые находили даже на Джерси. С другой стороны, галлы не во всем были похожи на лубочные картинки или на иллюстрации из школьных учебников. Забудем на минуту об усатом воине, голова которого покрыта шлемом с крылышками. Галлы были умелыми ремесленниками, изготавливавшими самую лучшую стеклянную посуду, кожаную обувь, повозки, эмали, ткани, украшения, керамику; они в совершенстве умели обрабатывать самые разные металлы. Еще они изобрели бочку, сито, мыло, разные типы колесниц, в том числе повозки с поворачивающимися передними колесами. Вместе с этими предметами пришли обозначавшие их галльские слова, заимствованные латынью. Галлы-модельеры создавали столь удобную одежду, что она сохранилась до сих пор: штаны, короткие плащи (пелерины), обувь с высокими голенищами (galoche), caracalla — вид плаща, которому обязан своим прозвищем носивший его римский император. Добавим, что эти модельеры использовали самые яркие расцветки. Отсюда ткань, которую мы сегодня называем «шотландкой» — наверное, потому, что она долгое время использовалась в Шотландии, оставшейся кельтской. Наконец, галлы были земледельцами, возделывавшими зачастую столь обширные поместья, что название каждого двадцатого французского поселка происходит от имени галльского помещика! И здесь тоже применялись передовые технологии. В то время, когда римляне и греки еще пользовались сохой с закрепленным лемехом, галлы изобрели колесный плуг с независимой передней подвеской и подвижным сошником. Они раньше всех стали использовать борону и даже принялись за механизацию сельского хозяйства, внедрив сенокосилку и жнейку, перед которыми Плиний застывает в восхищении. Это что касается техники. Но наш земледелец далеко продвинулся и в науке удобрения почвы: на севере он применяет мергелевание, приводя римлян в восторг, во влажных областях — известкование, на юге посыпает чересчур сухую почву перегноем.

Короче, Галлия была крупной экономической державой, первой на Западе. Кстати, после своего завоевания она быстро займет место Италии во многих областях. Но ее могущество было подорвано раздробленной политической организацией. Единой Галлии не существовало, были галльские племена, в подавляющем большинстве управляемые по принципу античных полисов. Как и греки, галлы так и не сумели создать длительный союз, несмотря на чувство национальной общности. При таких условиях страна не могла в одиночку сопротивляться германской угрозе. Кстати, именно эта опасность побудила эдуев обратиться за помощью к Цезарю в 58 году до н. э., чтобы выстоять перед нашествием сотен тысяч гельветов, свебов, танктеров и усипетов. Так что не стоит воображать, будто Галлия стала галло-романской только под воздействием силы. В ее интересах было политически интегрироваться в структуру, с которой она и так уже была связана цивилизационно и экономически, чтобы ее не смыло неуправляемым потоком германцев.

Таким образом, римляне завоевали и объединили народы разных обычаев, но с родственными государственными институтами и высоким уровнем развития цивилизации. В итоге старых господ сменили новые, но для этого не пришлось в корне менять политические традиции. Добавьте к этой естественной однородности довольно широкую автономию, предоставленную местным властям, чтобы привязать их к центральной власти, — и вы получите политическую формулу Империи. Только некоторые регионы на периферии еще создавали серьезные проблемы. Там проживали народы, всегда обретавшиеся в удалении от крупных цивилизационных центров: кочевники из Северной Африки, альпийские горцы, иллирийцы, иберийцы, рейнские и дунайские племена. После подчас весьма жестоких конфликтов некоторые из этих народностей интегрируются, как иллирийцы и альпийские племена, или, по меньшей мере, станут верными союзниками, как батавы. Прочие будут частично истреблены и переселены, как астуры и кантабры в Иберии. Другие же, понеся большие потери, всё же останутся непокорными и неуловимыми, как кочевые племена в Северной Африке.

Германия тоже оставалась вдали от крупных цивилизационных центров, хотя и не была такой отсталой, как мы обычно себе воображаем. Но в отличие от периферийных областей, о которых только что упоминалось, она была гораздо более населенной, глубинной и обширной, что усложняло применение военной силы. Использовать дипломатию было не проще. Германские племена не знали постоянных правительств, а жили по системе кланов, в результате чего вокруг тронов возникала чехарда. Когда Тацит говорит о правителях германцев, то сразу добавляет: «насколько можно править германцами». При таких условиях установить надежные дипломатические отношения было невозможно. Не случайно, что Корбулон хотел навязать фризам приличные институты власти. Вести переговоры с царем? Это значило заключать договоры с вождем клана, временно получившим большинство и не обладавшим никакой реальной властью над другими кланами. Нужно было беспрестанно оценивать реальное влияние того или иного вождя на население и взвешивать информацию, поступающую от другого вождя. Ошибка в оценках могла повлечь за собой катастрофические последствия: Вар потерял свои легионы, поверив Арминию, а не Сегесту, а ведь тот его предупреждал о готовящейся ловушке.

Этой хронической нестабильностью и можно объяснить, почему Германия не принимала отношений клиентелы, которые Рим устанавливал на своих границах. Чтобы понимать, о чем идет речь, надо знать, что этот аспект дипломатии строился на понятии «патроната», определяемом римским частным правом. В строгом смысле слова это связь между семьей патрициев и ее «клиентами», то есть людьми, которым она покровительствует. В обмен клиенты служили своему патрону (главе патрицианского семейства), в частности, составляя его электорат. Отсюда выражение «избирательная клиентура». Такой вид социальных отношений, свойственный Риму, распространялся по мере завоеваний. Могущественные роды (gentes) защищали интересы целых полисов, чтобы увеличить собственный политический вес, в частности во время гражданских войн. Таким образом, система, изначально относившаяся к частному праву, незаметно перешла в область публичного права. Оставалось применить ее к окраинным царствам, сохранявшим чисто номинальную независимость. Царь-клиент награждался титулом «друга римского народа» — эта дипломатическая формула своей любезностью маскировала неравенство отношений патрон — клиент. Превратившись в конечном итоге в формулу публичного международного права, патронат сделал Республику, а потом и Империю патроном множества мелких государств и племен.

Окружив себя клиентами, Рим сумел без лишних затрат построить своего рода оборонительный вал. В самом деле, дееспособное государство-клиент не только в одиночку поддерживало внутренний порядок, но и обеспечивало внешнюю безопасность, а то и безопасность близлежащих территорий. Иными словами, это была полиция и погранохрана на самофинансировании, облегчавшая нагрузку на имперские армию и казну. Таким образом, царства-клиенты играли важную стратегическую роль, поскольку в мирное время мощь Рима с их помощью выходила за пределы его границ. А в случае войны между Римом и вражеской державой они превращались в первую линию обороны, пока не подоспеет имперская армия, которой они тогда поставляли вспомогательные войска. Если государство-клиент не справлялось с поддержанием внутреннего порядка, Рим вмешивался, чтобы рассудить конфликтующие стороны. Он восстанавливал на троне царя или возводил на него другого, если считал его более надежным. В конечном итоге, когда существование этих марионеточных государств больше себя не оправдывало (либо они становились неспособны играть свою роль, либо их интеграция уже не представляла сложности), Империя превращала их в провинции и управляла ими напрямую.

Для такой системы необходимо наличие трех условий. Во-первых, какой-никакой стабильности в государстве-клиенте. Во-вторых, способности государства-патрона разрешать его внутренние конфликты, а то и аннексировать, если беспорядки будут продолжаться. Наконец, способности покарать за измену. В германских же племенах, с одной стороны, не было достаточно стабильности для установления действенной связи патрон — клиент, а с другой — Империя не была в состоянии осуществлять военное вмешательство без особого риска, как чтобы защитить своих клиентов, так и чтобы покарать их.

Из этой невозможности создать в Германии дееспособную сеть клиентелы и родилось то, что нам хочется назвать политикой «активного невмешательства», введенной Тиберием. «Невмешательства» — потому что Империя отказывала в помощи клиентам, попавшим в беду; «активного» — потому что она разжигала междоусобицы, на которые германцы тратили много сил. Эта политика давала хорошие результаты, в частности ослабило маркоманов на юге и херусков на севере, но не решило германской проблемы в целом. Ибо, если приглядеться, стратегия отстранения, несмотря на успехи, имела два больших недостатка.

Первый из них — неспособность Рима защитить своих клиентов или держать их в узде. Направимся к Дунаю и рассмотрим это на примере Южной Германии. Вождь маркоманов Маробод был свергнут в 19 году и получил убежище в Равенне. Очень хорошо; этот человек имел чересчур большие амбиции в ущерб Империи. Тиберий использовал его как жупел против Катуальды — нового вождя маркоманов: как пишет Тацит, свебам (народности, в которую входили маркоманы и квады) давали понять, что Марободу «будет возвращена царская власть, если свебы начнут своевольничать». Такого рода давление на клиентов, чтобы принудить их к повиновению, было обычным делом. Пока всё прекрасно. А потом? В том же году Катуальда, свергнутый в свою очередь, укрылся во Фрежюсе, где будет играть роль очередного жупела против сменившего его Вибилия. Этот Вибилий был вождем союзного Риму племени гермундуров, проживавших на территории современной Тюрингии. Позже, опасаясь, что сторонники Маробода и Катуальды устроят беспорядки, Тиберий поселил их на юге нынешней Словакии, под властью Ванния из племени квадов — еще одного вождя-клиента. И вот настал 50 год: после трех десятков лет верной и беспорочной службы оный Ванний был изгнан своими племянниками по наущению Вибилия. Опять он. Что делает Клавдий? Ничего. Как и Тиберий, он отказывается рассудить своих клиентов. Его действия ограничиваются приведением одного легиона в состояние боевой готовности во избежание набегов воюющих сторон по сю сторону Дуная, а затем Ванний со своими последними спутниками получил приют в Паннонии. По меньшей мере надо признать, что племянники Вангион и Сидон, поделившие между собой его земли, останутся верны Риму. Однако постоянные государственные перевороты в стане союзников заставляют усомниться во власти Империи над германскими вассалами. Поведение тех же гермундуров, например, выглядит парадоксальным. В своей книге о Германии Тацит отзывается о них очень хорошо: «Племя гермундуров, верное римлянам; по этой причине с ними одними из всех германцев торговля ведется не только на берегу (Дуная. — П. Р.), но и внутри страны, а также в самой цветущей колонии провинции Реции. Они повсюду свободно передвигаются, и мы не приставляем к ним стражи; и если другим племенам мы показываем лишь наше оружие и наши укрепленные лагери, то для них, не проявляющих ни малейшей жадности, мы открыли наши дома и поместья»[33]. Это не помешает им свергнуть Катуальду, а главное — Ванния, не спросив согласия Империи. Во всяком случае, ничто не указывает на то, что Рим направлял издалека «выход в отставку» этого князька, который ни разу ему не изменил. Скорее, Риму приходилось всячески выкручиваться, лавируя между теми и другими, чтобы добиться хрупкого мира на протяжении одного поколения! Если присмотреться, Тиберий и Клавдий походили на жонглеров, вынужденных постоянно подбрасывать булавы, поскольку не знали, как остановить номер, чтобы они не упали им на голову…

Второй, куда более серьезный недостаток, — уход в сторону, предоставление инициативы германцам, когда те не убивали друг друга. В эпоху Юлиев — Клавдиев положение на Рейне было более напряженным, чем на Дунае. Почему? На наш взгляд, потому, что в Южной Германии еще ни одна народность не стала настолько сильна, чтобы принять эстафету у маркоманов в противостоянии Риму. Напротив, на севере хатты сменили своих соседей и конкурентов херусков, ослабленных междоусобными войнами, а сами соперничали с племенами послабее, типа хавков. Клиентеле не хватало глубины. В Северной Германии Рим только-только сумел привязать к себе ближайшие порейнские племена — батавов, вангионов и неметов, с которыми мы уже встречались. А дальше он не дотягивался кнутовищем, чтобы надолго установить реальное влияние.

Оставались чисто карательные экспедиции, которые тоже оказались не столь эффективными, как в других местах. Набег такого рода окупается только в том случае, если направлен против урбанизированного и богатого врага, которому есть что терять. Тогда выгода двойная: стратегическая, поскольку наказанный впредь дважды подумает, прежде чем приняться за старое, и экономическая, поскольку затраты на поход можно будет хотя бы частично восполнить за счет грабежа или собранного выкупа. Полукочевым северогерманским племенам мало что было терять, и забрать это малое у них было гораздо сложнее.

В целом обычная стратегия Римской империи была почти не применима к Германии. Эта доктрина основывалась главным образом на устрашении. Август сделал выбор в пользу немногочисленной, но хорошо оснащенной и дисциплинированной армии. Такая система «экономии сил» имела целью как сберечь государственные финансы, так и отвадить чересчур могущественных полководцев от дурных мыслей. При небольшом личном составе, разумеется, не может быть и речи о том, чтобы оказаться сразу везде вдоль огромной границы, но важно показываться в самых чувствительных точках. Идея не в том, чтобы немедленно отражать все набеги внешнего врага или подавлять внутренние бунты (всем ясно, что это невозможно), а чтобы сдерживать их за счет присутствия крупных сил. Только если сдерживания оказывалось недостаточно, приходилось прибегать к массовым репрессиям, чтобы вернуть ему характер устрашения. Это прекрасно работало, как уже было сказано, в отношении богатых, политически развитых, то есть способных поддерживать международные отношения, и доступных в военном плане государств. Германия не соответствовала ни одному из этих критериев. Это была страна, по величине равная Галлии, но гораздо менее развитая, без хороших дорог, покрытая по большей части лесами и болотами, где жило множество мало оседлых и мало управляемых племен. Там не существовало «центра тяжести», о котором говорит Клаузевиц и на который враг может надавить, чтобы победить. Добавьте к этому храбрость воинов, мобильность племен, свободолюбие и стремление к независимости, и вы поймете, как трудно было завоевать и поработить то, что нам хочется назвать «германской эктоплазмой».

Столкнувшись с таким неблагоприятным геополитическим раскладом, Клавдий продолжил испытанную политику своих предшественников. Стоит ли похвалить его за это? Возможно ли было выбраться из этой «вялотекущей клиентелы» и прибрать Германию к рукам, особенно на севере? Точно можно сказать лишь одно: переброска шести легионов в Британию лишила его возможности это сделать. Напомним, что ради этой операции Рейнскую армию урезали на три легиона из восьми, из Дунайской забрали один легион из четырех, а еще два создали специально. Каковы бы ни были экономические выгоды, завоевание Британии стало серьезной стратегической ошибкой. Этот остров не представлял собой никакой опасности для Империи — в отличие от беспокойной Германии, где эти шесть легионов можно было применить с большей пользой. Вероятно, опыт Друза I и его сына Германика не вызывал желания ввязаться в новую военную авантюру. Первый заложил основы романской Германии, вписывающейся в прямоугольник, очерченный на западе Рейном, на востоке Везером, на юге Дунаем. Но разгром Вара в 9 году положил этому конец, доказав непрочность клиентских отношений с вождями кланов. Как и отец, Германик предпринял крупные операции на суше и на воде, но без оккупации территории, боясь повторения тевтобургской катастрофы. Его тактика заключалась в том, чтобы опустошать территорию, вынуждая врага вступить в бой, в результате которого тот нес тяжелые потери. И тем не менее, несмотря на некоторые успехи, в том числе две блестящие победы, племенной союз, возглавляемый херусками, не был уничтожен. Без военной оккупации покончить с ним было крайне сложно.

Видимо, в Германии были испробованы уже все средства. Сначала завоевание и традиционная клиентела — не вышло. Затем отстраненность и то, что мы называем «вялотекущей клиентелой», — это начало давать кое-какие результаты благодаря междоусобным войнам среди германцев. Но в правление Клавдия эта политика себя исчерпала, особенно на севере. Однако похоже, что в это время положение в Германии позволяло вновь перейти в наступление. На юге маркоманы и родственные им квады превратились в тень самих себя: их вожди стали покорными и испытывали влияние гермундуров. Последние хотя и не спрашивали мнение Рима, влезая в дела своих соседей, но оставались верными союзниками. На севере херуски значительно ослабли. Соответственно хатты, наверное, превратились в самое могущественное племя в регионе. Но антиримский союз двух этих племен, сложившийся во времена Германика, больше не существовал. А если бы восстановился, то, вероятно, не обладал бы прежней мощью.

Возникает вопрос: позволили бы усилия, затраченные в Британии, совершить значительный прорыв в Германии — если не повторять ошибок прошлого? Масштабные наступления в стиле Германика проводить нежелательно, поскольку их исход непредсказуем. Бросить всю Рейнскую армию в поход, далеко оторвавшись от тыла, значило бы сильно рисковать. Зачастую путь назад оказывался куда опаснее пути вперед. И потом, большой размах операции побудил бы германцев объединиться, а это нехорошо. Вот почему можно задуматься о том, не оказалась бы успешнее стратегия постепенного продвижения вперед. История с Корбулоном показала, что оккупировать территории по ту сторону Рейна было вполне возможно. Кстати, два новых легиона, созданные для нападения на Британию, дали бы возможность осуществить бросок, не оголяя границу по Рейну. Квадратик между Северным морем, Эмсом на востоке, Липпе на юге и Рейном на западе стал бы первым этапом, если бы его решили захватить. Его можно было бы превратить в надежный тыл, прежде чем устремиться дальше. Пойти дальше значило бы столкнуться с хаттами и херусками. Это уже задача, но на сей раз две народности можно было бы разделить: у херусков был вождь, предоставленный Римом, они ослабли и продолжали грызться друг с другом. Хатты рисковали остаться одни. Более того, на юге они соседствовали с гермундурами. Если бы Империя заручилась поддержкой гермундуров, хаттов можно было бы взять в клещи.

Но не будем увлекаться исторической фантастикой. Точно можно сказать лишь одно: будущее Империи решалось не на Темзе, а на Рейне и Дунае. Это знали уже в I веке нашей эры. Кровь и пот, пролитые в Британии, а также затраченное серебро могли бы оплодотворить клочок романской Германии и, возможно, изменить ход истории.

Клавдий ошибся. Корбулон был прав.

* * *

Не одни лишь германские племена создавали напряженность на Дунае. Эта река, на которой проживало много народностей, была неспокойной границей и требовала тем большей бдительности, что находилась в непосредственной близости от Италии. В 6 году внезапный и страшный бунт иллирийцев показал уязвимость Апеннинского полуострова, которому грозила реальная опасность со стороны этих еще плохо усмиренных областей. Потребовались три года ужасной войны, чтобы подавить мятеж. Но Иллирию хотя бы поделили на две провинции — Далмацию и Паннонию, и она прекрасно интегрировалась в Империю, став даже одной из самых прочных ее опор. Ее крепкое, здоровое население поставляло превосходных солдат, а начиная со второй половины III века — длинную череду императоров, которые спасут Империю от военной анархии и германских орд.

Во времена Клавдия Иллирия, занимавшая примерно территорию бывшей Югославии за исключением восточной половины Сербии и Македонии, больше не вызывала проблем. Вот уже несколько лет как очаг напряженности переместился во Фракию — государство-клиент на востоке Балкан, географически соответствующее южной части Болгарии, восточной части Греции и европейской части Турции. Долгое время Рим не мог нарадоваться на это государство. В частности, во время мятежа иллирийцев царь Реметалк I оказывал Риму военную помощь. После его смерти в 13 году Рим поделил царство между его братом Рескупором III и его племянником Котисом VIII. Первый, считая себя обделенным, организовал убийство второго в надежде, что Рим смирится со свершившимся фактом и не полезет в драку. Рескупор оказался прав лишь наполовину. Тиберий в самом деле хотел избежать войны, но не собирался закрывать глаза на убийство, которое подрывало его авторитет. Поэтому он хитростью пленил царя и выслал его в Александрию, где его в конце концов казнили. Фракию же император заново разделил между наследниками: половину отдал сыну Рескупора по имени Реметалк II, а вторую половину — сыновьям Котиса VIII. Вот что значит мыслить последовательно. Тем не менее, поскольку мальчики Котиса были еще слишком юны, чтобы править, их пригласили в Рим на учебу. Позднее мы увидим, кому достанется пока еще неделимая половина царства. Как только предоставлялась такая возможность, Империя воспитывала у себя союзных принцев, чтобы держать их в запасе: это был лучший способ приобщить их к своей культуре, а также заставить осознать мощь их сюзерена. Они получали самое лучшее образование, порой вместе с юношами из императорского дома. Товарищем сыновей Котиса стал Калигула, который, придя к власти, решил подыскать им трон. В 38 году он предоставил половину Фракии Реметалку, который стал Реметалком III, чтобы его не путали с дядей Реметалком II, правившим другой половиной.

Но в 45 или 46 году Реметалка III убила его жена Пифодорида, являвшая одновременно его двоюродной сестрой. Неизвестно, чем руководствовалась эта дама, но ее поступок можно было бы объяснить ее происхождением. Пифодорида была дочерью Реметалка II и могла наследовать ему, что позволило бы объединить королевство. Если, исходя из этого, приписать ей намерение править всей Фракией без мужа, оставалось сделать только один шаг. Вот только после этого дворцового переворота Клавдию пришлось аннексировать Фракию. Нам неизвестно в подробностях, как именно это царство прекратило существовать, поскольку древние тексты об этом умалчивают. Эпиграфика, однако, сообщает нам о сосредоточении войск в этом регионе, а Тацит рассказывает, что Византия в 53 году добилась отсрочки по уплате налогов в возмещение затрат, понесенных в связи с фракийской войной. Всё это дает понять, что аннексию нельзя объяснить только политико-семейными неурядицами между Реметалком и Пифодоридой. Был еще и бунт против Рима, подстрекаемый претендентами. В 21-м, а потом в 25–26 годах страну уже потрясло восстание менее цивилизованных племен, не желавших покориться власти, в том числе и собственным вождям. Вероятно, эти племена снова восстали в 46 году в связи с династическими проблемами.

Мы уже говорили, что пребывание автономных царьков на троне в периферийных областях зависело от их способности обеспечить порядок в своей стране. Так случилось и во Фракии, большая часть которой еще не была готова интегрироваться в Империю. Вместо оккупации, которая дорого обошлась бы в плане человеческих жизней и денег, лучше было поддерживать там местное правительство, которое скорее поладило бы с недовольным населением. Но вот в 46 году произошли уже второй государственный переворот и третье восстание за четверть века! Конечно, Рим нес свою долю ответственности за неспособность предупредить мятежи 21 и 25–26 годов, поскольку управлял половиной царства во время несовершеннолетия сыновей Котиса VIII. Кстати, весьма вероятно, что именно по этой причине Калигула передал бразды правления Реметалку III, надеясь избежать новых беспорядков. Увы, бедный царь не смог ничего сохранить — ни порядок, ни собственную жизнь… Такая династия, ненадежная, как и население, которое она должна была успокоить, уже не представляла никакого интереса для Империи. И даже начинала мешать.

Превращение Фракии в провинцию становилось неизбежным. Рим не мог терять время на решение династических споров, и раз имперской армии приходилось слишком часто вмешиваться, чтобы исполнять полицейские функции, лучше уж перейти к прямому управлению. Надо еще подчеркнуть стратегическое значение Фракии, в особенности ее северной части. Она представляла собой вторую линию обороны (после Мёзии) от набегов племен, живших в низовьях Дуная по ту сторону реки. В частности, даки и бастарны[34] были совершенно неукротимыми племенами и уже давно требовали присутствия в Мёзии двух легионов, которые при необходимости усиливала фракийская армия. Например, в 19 году царь предоставил войска для похода против бастарнов и скифов. А беспокойные племена, поднимавшие восстания, жили как раз на севере Фракии. Если такой мятеж разразится во время военных действий против народов из низовьев Дуная, римская армия попадет в тиски или, в лучшем случае, останется без фракийских пополнений.

Не стоит думать, будто Клавдий приветствовал аннексию царств-клиентов. Лучшее доказательство тому — что братья несчастного Реметалка III сохранили за собой Малую Армению и Понт, куда Калигула посадил их на царство в 38 году. Просто подунайская область справедливо привлекала к себе его внимание, в особенности Балканы, реорганизованные после аннексии Фракии. Тиберий в начале своего правления объединил руководство Мёзией, Ахеей и Македонией. До 35 года эти три провинции оставались под властью одного наместника — Поппея Сабина, который установил рекорд чиновничьего долголетия[35]. Впоследствии Калигула не пересматривал систему объединенного правления на Балканах. В 44 году Клавдий вновь сделал эти территории отдельными провинциями. Ахея и Македония, где не было легионов, снова стали сенатскими провинциями; Мёзию, где стояли два легиона (IV Скифский и V Македонский), передали под управление императорского легата в ранге консула. Эта реформа была необходима. Мёзия занимала главное стратегическое положение в низовьях Дуная. Наместнику хватало военных забот, а он к тому же обладал властью над прокуратором из всадников, руководившим новой провинцией — Фракией. Ему были не нужны Ахея с Македонией, переданные под надзор гражданской администрации, поскольку там установился мир. И потом, возвращение этих двух провинций под управление сената было приятно для высокого собрания и нисколько не умаляло власти императора, так что эта операция была успешной и в плане внутренней политики.

Таким образом, Клавдию удалось удержать границы на западе, несмотря на переброску войск для завоевания Британии. Увы, он упустил исторический шанс в западной Германии, лишив Империю притока крепкого населения и стратегической глубины, которых ей всегда будет не хватать.

Направимся теперь к Средиземному морю и поплывем в Африку и на Восток.