Глава 13 Большевичка-обольстительница

Глава 13

Большевичка-обольстительница

Аллилуевы станут членами семьи Сталина, пройдут с ним путь от мира тюрем, смерти и заговоров до вершин власти – и вновь до мира тюрем, смерти и заговоров, по милости самого Сталина.

Сергей был очень интересным человеком – от цыганских предков он унаследовал любовь к приключениям. Он встревал в драки: если кто-то плохо обращался с рабочими, он заступался за них с кулаками. Его жена Ольга, урожденная Федоренко, “светловолосая… изящная ловкая женщина”, была “невероятно соблазнительной” марксисткой. “Ей было свойственно увлекаться”, – писала ее внучка Светлана.

Ее родители, по происхождению немцы, много работали и ко многому стремились, возлагая большие надежды на Ольгу. Но на пути встал Сергей Аллилуев, двадцати семи лет, слесарь – его предками были крепостные и цыгане. Он снимал у родителей Ольги жилье. Тринадцатилетнюю Ольгу собирались отдать замуж за соседского колбасника, но она влюбилась в жильца. Они сбежали вместе. Ее отец погнался за Сергеем с плетью, но было уже поздно. Сергей и Ольга с головой окунулись в дело революции и в то же время воспитывали детей – двух дочерей и двоих сыновей.

Младшая из детей Аллилуевых, Надежда, была еще совсем маленькой, но старшим детям приходилось видеть, как их мать, неуравновешенная нимфоманка, напропалую флиртует с молодыми конспираторами, которые дневали и ночевали в ее доме. Особенно ей нравились загадочные брюнеты; ее типом были грузины. “Она бросалась в авантюры то с каким-то поляком, то с венгром, то с болгарином, то даже с турком – она любила южан и утверждала иногда в сердцах, что “русские мужчины – хамы”, – писала Светлана.

Любимцами Ольги Аллилуевой были угрюмый эмиссар Ленина Виктор Курнатовский, сосланный в Сибирь, и Сталин. Ее сын Павел якобы жаловался, что мать “то на него [Сталина], то на Курнатовского вешалась”. Утверждают, что Надя говорила: ее мать призналась ей в том, что спала с обоими. Ее внучка Светлана пишет, что Ольга всегда питала слабость к Сталину, но “дети… относились к этому [ее увлечениям] как-то очень терпеливо; обычно все кончалось, и водворялась опять нормальная семейная жизнь”.

Роман со Сталиным – звучит правдоподобно, вполне в духе того времени[71].

Революционеры в подполье носили маску благонравия, но на самом деле вели себя весьма раскрепощенно. В пылу революционной работы постоянно возникали романы между товарищами, состоявшими в браке с другими людьми¹.

Когда Сталин не проводил время у Аллилуевых, он вновь командовал Камо и своими молодыми сторонниками-сосоистами. Если он хотел, чтобы его приказ выполнили быстро, он говорил: “Вот я сейчас плюну, и чтоб ты вернулся, пока не высохло!”

Камо быстро становился одним из ценнейших головорезов партии. Он был мастером принуждения, профессионально устраивал типографии и распространял листовки. Он не написал ни одой статьи и не произнес ни одной речи, но учил своему ремеслу других юных бандитов. В своих бестактных (и неопубликованных) воспоминаниях он рассказал многое о том, как в то время жили он и Сталин. Он понял, что листовки лучше всего прятать в борделе, потому что там нет шпиков. Денег у него было так мало, что для выживания ему фактически пришлось сделаться жиголо. Сначала была жена врача, позволившая ему жить у себя. Камо удивлялся, почему хозяйка так на него смотрит. Затем он переспал с ней. По его словам, ему было очень противно, но другой конспиративной квартиры не было, и он мало того что покорился, но еще и занял у нее денег.

Приставала к нему и другая женщина – медсестра-еврейка. Камо уступил и ей, после чего ушел и старался больше с ней не встречаться. Не он один опускался до того, чтобы жить за счет женщин. Один биограф, не дающий ссылок, но иногда неплохо осведомленный, утверждает, что Сталин закрутил в Тифлисе роман с некоей Марией Аренсберг, женой немецкого предпринимателя, которая подсказывала ему, у каких торговцев стоит вымогать деньги.

Закадычным другом Камо был молодой и нищий дворянин по имени Григорий Орджоникидзе, известный под прозвищем Серго. По образованию фельдшер, Серго был драчлив, вспыльчив, хорош собой и полон сил – карикатурный грузин: большие карие глаза, орлиный профиль и выдающиеся усы.

– Иди ко мне в помощники! – приглашал его Камо.

– Кому помогать – князю или прачке? – пошутил Серго. Он имел в виду маскировку Камо: то он уличный торговец с корзинкой на голове, то князь в черкеске, то бедный студент, а то – коронный номер – прачка с тюком белья. Серго близко подружился со Сталиным: эта дружба приведет его в Кремль, но затем погубит.

Школярские проделки Сталина, Камо и Серго привлекли внимание города. Двоюродная сестра Серго Минадора Торошелидзе[72] вспоминала, как эта троица однажды уселась на галерке театра “Артистическое общество”, когда там давали “Гамлета”. Едва появился призрак отца Гамлета, они бросили вниз сотни листовок – те упали на колени аристократам и буржуазии, а хулиганов и след простыл. В Государственном театре они сбросили листовки на голову заместителю губернатора².

Ожидая, когда партия простит его, Сосо перебрался в Батум. Меньшевики Джибладзе и Исидор Рамишвили встретили его холодно.

“Я услышала стук в дверь”, – пишет Наташа Киртава.

– Кто там? – спросила она.

– Я! Сосо!

– Сосо, дорогой! Я отправила тебе письмо в Иркутск – каким образом ты вернулся в Батум?

– Бежал!

Она приветила своего любовника, одетого для маскировки в военную форму. Иерархия империи Романовых, выстроенная на прусский манер и отраженная в разнообразии мундиров, обеспечивала революционерам отличный выбор маскарадных костюмов. Когда Наташа рассказала товарищам о возвращении Сосо, некоторые обрадовались, а некоторые нет. Меньшевик Рамишвили обругал Сталина при Киртаве.

“Должна прогнать из дома, – кричал он, – в противном случае исключим тебя из наших рядов!”

Сталин благородно оставил дом Наташи, но Рамишвили распространял слух, что с его побегом что-то нечисто: наверняка Сталин провокатор. Сменив восемь квартир, он все в той же военной форме был вынужден вернуться к Наташе, которая собрала денег для его возвращения в Тифлис.

“Куда ты поедешь, Сосо, что мы будем делать, если тебе опять не повезет?” – спрашивала она. Потом она вспоминала, что он погладил ее по голове и поцеловал, сказав: “Не бойся!”

Один железнодорожник одолжил ему свою форму – фуражку, мундир и фонарь контролера, вспоминает кондуктор, все время возивший Сосо из Тифлиса в Батум и обратно. Но Сталин не забыл Наташу. Оказавшись в Тифлисе, он написал ей письмо, в котором пригласил к себе; письмо было якобы о проблемах со здоровьем: “Сестра Наташа, ваши врачи никуда не годятся; если ваша болезнь осложнилась, приезжайте сюда, здесь врачи хорошие”.

“Я не поехала по семейным обстоятельствам”, – написала она. Быть может, вернулся муж? Сталин был разъярен³.

Вместе с большевиком Филиппом Махарадзе, который был старше Сталина и стоял у истоков “Третьей группы”, они редактировали нелегальную грузинскую газету партии “Пролетариатис брдзола” (“Борьба пролетариата”) и писали для нее статьи. Печаталась газета на подпольной типографии в Авлабаре, рабочем районе Тифлиса. Но затем в апреле Сталин на месяц вернулся в Батум, и эта поездка тоже оказалась неудачной.

Во время празднования Первомая на морском берегу Сталин, судя по всему, повздорил с местными – вероятно, меньшевиками. У марксистов разгорелась подогретая вином драка, в которой Сталина побили. Он встретил Наташу Киртаву, которая отклонила его предложение жить вместе. “Я подошла поздороваться, но, увидя меня, он крикнул с озлоблением: “Уйди от меня”[73]⁴.

Избитый и отвергнутый в Батуме, выслеживаемый жандармами в Тифлисе, Сосо ретировался в Гори, где прятался у своего дяди Георгия Геладзе и, скорее всего, виделся с Кеке. Давришеви рассказывает, что он выправил в Гори новые документы на имя Петрова – это был его очередной пседоним⁵.

В конце июля Цхакая отправил Сталина на запад Грузии, в исторические области Имеретию и Мингрелию. Там он должен был организовать Имеретино-Мингрельский комитет. Сталин поехал в Кутаис – грузинский провинциальный город, где жило 30 000 “кучеров, полицейских, духанщиков, блеклых чиновников и праздных мелких помещиков”. Это было важнейшее задание, потому что крестьяне на западе, особенно в Гурии, были политизированы, как нигде больше в империи. Это глухое место – “горы, болотистые долины и невысокие холмы, покрытые кукурузными полями, виноградниками и чайными плантациями” – кипело в возмущении. Вместе с Красным Князем Сашей Цулукидзе и новым другом – велеречивым молодым актером Буду по прозванию Бочка – Сталин появился в прекрасное время для революционера: война с Японией высасывала из империи соки. В июле 1904 года террористы из боевой организации эсеров взорвали неуступчивого министра внутренних дел Плеве. Его преемником стал неопытный аристократ князь Святополк-Мирский. Он попробовал было начать политическую оттепель, но в ответ получил только новые забастовки и беспорядки.

В деревнях западной Грузии уже полыхал бунт. Шла крестьянская война, крестьяне нападали на знать, захватывали землю и выгоняли царскую полицию. Сталин переезжал с места на место – от Кутаиса до Владикавказа и Новороссийска; он более десяти раз уезжал из Тифлиса, чтобы помочь начать революцию или найти на нее деньги. Охранка заметила его в Тифлисе и в октябре рапортовала: “Джугашвили бежал из ссылки и в настоящее время является главарем партии грузин, рабочих”. Жандармы попытались накрыть его в Тифлисе, но Сталина предупредили, и он скрылся. Когда его и Буду Мдивани арестовали и заключили в Ортачальскую тюрьму, друзьям удалось бежать. Полиция стреляла, но Буду закрыл Сосо своим телом.

В западной Грузии он путешествовал с удочками и рыболовными снастями; когда его арестовала местная полиция, он убедил стражей порядка, что просто рыбачил. В сентябре и декабре он впервые наведался в Баку – нефтяной город, где большевистские типографии мобилизовали рабочих на декабрьскую стачку. Рабочие победили⁶.

В то время как эсдекам надлежало бы сплотиться, партию раздирало изнутри. Большевики сосредоточились на создании революционного авангарда, а Жордания и меньшевики действовали практичнее: они предлагали бунтующим крестьянам то, что им было нужно, – землю. Сталин поддерживал распрю в Кутаисе: он исключительно ловко прибегал к клевете, лжи и интригам. Местный меньшевик Ной Хомерики написал удивительное письмо в комитет – в нем характер и стиль Сталина описаны блестяще:

“Товарищ Коба передал вам, что якобы мы… были против вас и добивались удалить из ем-ка [местного комитета]. Я заявляю, что ничего подобного не было и переданное вам от Кобы – гнусная ложь. Да, именно гнусная ложь с целью дискредитировать в глазах товарищей меня и другого человека… Я удивляюсь, однако ж, как может человек дойти до такого нахальства. Я знаю вообще цену таких людей, как этот господин, но, признаться, такой “смелости” от них не ожидал. Но оказывается, они на всякие средства падки, если только эти средства оправдывают цель. А цель, или, вернее сказать, честолюбивые замыслы… та, чтобы показаться народу великим человеком. <…> Бог их не одарил нужным для этого талантом, им приходится… прибегать к интриге, лжи и тому подобным прелестям. <…> …такие “грязные” личности… хотят внести в это великое и святое дело грязь и нечистоты”.

Сталин заявлял, что имеет право выгнать из комитета кого пожелает, хотя и сам знал, что это неправда. Хомерики называл его “донкихотом Кобой”, но, как это часто бывало, бесстыдное “нахальство” Сталина одержало верх[74].

Радуясь тому, что он упрочил влияние Ленина в Грузии, в сентябре 1904 года Сталин написал два письма своему горийскому приятелю Давиташвили в Лейпциг. Сталин называл Ленина “горным орлом”, нападал на меньшевиков и хвалился, что комитет колебался, но “мне удалось убедить их”. Плеханов, по его мнению, “или совершенно рехнулся, или в нем говорят ненависть и вражда”, а Жордания удостоился определения “ишак”. Неученый грузин с удовольствием развенчивал корифеев марксизма. Письмо подействовало: Ленин впервые услышал о Сталине. “Горный орел” назвал Сталина “пламенным колхидцем”.

В канун Нового, 1905 года Сосо велел небольшой группе железнодорожников встретить его у Дворянского собрания на Головинском проспекте. Благородные либералы проводили тогда так называемую Банкетную кампанию, чтобы склонить царя к дарованию конституции. Но большевикам претил подобный незрелый буржуазный либерализм. Как только председатель открыл банкет, Сталин в сопровождении рабочих ворвался в зал и потребовал слова. Когда пирующие отказали ему, он сорвал вечер криками “Долой самодержавие!” и вывел своих рабочих на улицу – они пели “Марсельезу” и “Варшавянку”. 2 января главный порт империи на Дальнем Востоке, Порт-Артур, сдался японцам. Так начался 1905 год⁷.

В воскресенье 9 января, когда Сталин снова был в Баку, революционер и одновременно агент полиции священник Гапон встал во главе 150 000 рабочих, которые пришли к Зимнему дворцу в Петербурге, чтобы подать царю петицию. Дорогу им преградили казаки. Они дали два предупредительных залпа, но рабочие не остановились. Войска открыли по толпе огонь, затем бросились на демонстрантов. Погибло 200 рабочих, несколько сотен было ранено. “Нет больше Бога! – прохрипел отец Гапон. – Нет больше царя!”

Кровавое воскресенье потрясло всю империю – последовали бурные демонстрации, этнические чистки, убийства и открытые революционные выступления. По стране одна за другой проходили забастовки. Крестьяне жгли усадьбы и библиотеки своих хозяев – было уничтожено 3000 поместий. Начались волнения в армии. “Редеют царские батальоны, гибнет царский флот, сдался, наконец, позорно Порт-Артур – и тем еще раз обнаруживается старческая дряблость царского самодержавия”, – писал Сталин в прокламации. Но царь все еще надеялся на чудо. Он предпринял одну из самых удивительных морских кампаний в истории, отправив дырявый Балтийский флот почти через весь земной шар, в обход Африки, Индии и Сингапура, на битву с японцами. Если бы эта авантюра удалась, победа Николая II гремела бы в веках.

Царь уволил злосчастного министра внутренних дел и назначил нового – тот предположил, что определенные политические уступки необходимы. “Можно подумать, что вы боитесь революции”, – отвечал император. “Государь, революция уже началась”.

Это была Революция 1905 года, которую Троцкий потом назвал “генеральной репетицией”. В то время казалось, что это уже сам спектакль – жестокая и упоительная битва, идущая по всей империи, но особенно на Кавказе, где Сталин овладел умениями, которые будет применять всю жизнь⁸. Он очутился в своей стихии и находил наслаждение в кошмарной трагедии.

“Рабочие Кавказа, пора отомстить! – писал он. – Самодержавие… просит нас предать забвению свист нагаек и жужжание пуль, сотни убитых героев-товарищей, их славные тени, витающие вокруг нас и шепчущие нам: “Отомстите”!”⁹

Данный текст является ознакомительным фрагментом.