Глава семнадцатая СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Глава семнадцатая СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Япония была союзником Германии и потенциальным врагом США, воевавшему с ней с июля 1937 года Китаю следовало помогать. Но ситуация в Китае была запутанная: правительство Гоминьдана во главе с Чан Кайши, формально объединившее страну в 1928-м, враждовало с коммунистами; в январе 1941-го дошло почти до гражданской войны, и тогда же Япония предложила Гоминьдану перемирие. США нужно было разобраться: согласится ли Китай на мир с Японией, способен ли он выдержать японскую агрессию, можно ли помирить КПК с Гоминьданом, как намерены вести себя русские, которым, с одной стороны, выгодно, чтобы Китай сопротивлялся Японии и она не могла напасть на СССР, а с другой — чтоб она напала на Штаты и опять-таки не трогала СССР. Каждого мало-мальски толкового американца, отправлявшегося в Китай, просили прощупать обстановку. Хемингуэи не стали исключением. В Вашингтоне с ними встретился Гарри Декстер-Уайт, начальник денежно-кредитного отдела министерства финансов, и просил собирать информацию об отношениях Чан Кайши с КПК, а также о состоянии Бирманской дороги, важнейшего транспортного пути. Но недавно мир узнал, что Папа Хем ездил в Китай в качестве… советского шпиона.

Выпущенная издательством Йельского университета книга Джона Эрла Хейнса и Харви Клера «Шпионы. Взлет и падение КГБ в Америке» основана на документах из архивов Лубянки, переписанных бывшим сотрудником КГБ Александром Васильевым. Это делалось в соответствии с контрактом между издательством и нашей СВР (Службой внешней разведки). Но в середине 1990-х в России к этому проекту охладели, Васильев эмигрировал; значительная часть его материалов не прошла проверку, так что, хотя книгу Хейнса и Клера на Западе воспринимают как серьезную работу, доверять ей можно, как Гэйлорду, лишь отчасти.

Первый этап шпионской деятельности Хемингуэя, по мнению авторов книги, был невольным: на Советы работал давший ему задание Декстер-Уайт. ФБР неоднократно предупреждало Белый дом об Уайте, в 1948-м он был обвинен в шпионаже и давал показания в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, но вскоре умер. Его вина не доказана. Историки Уильям Лангер и Эверетт Глизон из Гарвардского университета полагают, что Уайт в интересах СССР и Великобритании спровоцировал вступление США во Вторую мировую войну, в частности, составил американский ультиматум от 26 ноября 1941 года, с помощью которого Японию «заманили сделать первый выстрел» в Пёрл-Харборе; в тех же интересах Уайт заморозил выплату 200-миллионного кредита правительству Чан Кайши в 1942-м. Другие историки — Стивен Шлезингер, Брюс Крейг, Роберт Скидельский — убеждены, что предателем Уайт не был, а просто хотел, чтобы СССР и США были союзниками, и поступал в соответствии со своими убеждениями. В любом случае маловероятно, чтобы Уайт открылся Хемингуэю.

Но, как следует из материалов Васильева, Хемингуэя завербовали помимо Уайта: сделал это агент НКВД Яков Голос (Джейкоб Рейзен), активист компартии США. В 1930-х он владел турагентством — оно позволяло узнавать о поездках американцев в страны, интересующие советскую разведку. Китай был важен, и Голос, узнав о маршруте Хемингуэя, дал задание коммунисту Джозефу Норту завербовать его. Норт сперва поговорил с Хемингуэем о «Колоколе», упрекнул за клевету на коммунистов, тот попросил прощения, после чего Норт доложил Голосу, что «он серьезно хочет работать с нами и намерен компенсировать свои ошибки». Хемингуэй сообщил маршрут, получил кличку «Арго», уговорились о способах связи. Однако найти «Арго» в Китае связные не сумели, никакой информации не получили и «законсервировали» его; забегая вперед сообщим, что он числился в агентах почти 20 лет и за это время, как следует из отчетов кураторов, ни разу палец о палец не ударил. А теперь давайте думать. Сперва о том: мог ли Хемингуэй согласиться работать на советскую разведку?

Аргументы «против»: во-первых, до Пёрл-Харбора он категорически не хотел, чтобы Америка втягивалась в войну, во-вторых, СССР до 22 июня считался союзником Германии, каковой позиции Хемингуэй вряд ли мог сочувствовать (правда, по словам Менокаля, он в прочность этого союза не верил и предсказывал, что «фюрер перехитрит Сталина»), К тому же, ему не нравилась политика американского правительства; того, что Рузвельт спас страну от экономического краха, он не оценил, так как не интересовался экономикой, видел одно: богатые грабят трудовой народ. Себя он относил не к богатым, а к ограбленным — ведь он зарабатывал, а правительство обложило его налогами. Его также возмущала позиция правительства по отношению к Испанской республике — не пришли на помощь, а когда американские добровольцы вернулись домой, их преследовали: «репрессиями», даже в более поздний период маккартизма, это может назвать лишь человек, не живший в Германии, СССР или Китае, но их далеко не везде принимали на работу и общественное мнение было против них; Рейган, будучи президентом, говорил, что большинство американцев до сих пор думают, что эти ветераны сражались «не на той стороне».

Теперь об отношении Хемингуэя к коммунистам. Хотя американские биографы утверждают, что он после испанской войны «перестал интересоваться политикой», и приводят в доказательство письма Перкинсу («я не партийный писатель») и слова, якобы сказанные Джозефу Норту: «Мне нравятся коммунисты как солдаты, но как проповедников их ненавижу», есть и другие свидетельства. В письме Рольфу, предлагавшему вступить в компартию США, Хемингуэй говорит, что не может принять партийную дисциплину, но по-прежнему считает, что «было прекрасно сражаться за то, во что мы верили»; он поссорился с Бесси и Вольфом, но других коммунистов — Дюрана, Рольфа, Хуана Маринелло — продолжал числить в друзьях. Наконец, он обожал «рыцарей плаща и кинжала» и в мечтах, возможно, видел себя Филипом Роулингсом. Хейнс и Клер считают, что он был «романтиком-дилетантом» и ему просто нравилось воображать себя шпионом. Так что мог согласиться, наверное. Но — согласился ли?

Если да, то почему, так любя рассказывать о своих подвигах, действительных или мнимых, никогда никому не упомянул об этом? И главное, если согласился работать — почему не работал? Нравилось играть в шпионов — так почему ж не играл? Почему «потерялся» в Китае? Запил и забыл? Ладно, допустим, что в Китае ему недосуг было встретиться со связным, а по возвращении он запамятовал, что его завербовали, и поэтому не пришел к Норту и ничего ему не рассказал. Но почему Норт не мог сам посетить его, расспросить о поездке, и тогда Голосу было бы что доложить в Москву?

Возникает версия, на первый взгляд абсолютно неправдоподобная, зато объясняющая это противоречие. В романе Грина «Наш человек в Гаване» герой, ради денег согласившийся стать резидентом разведки, в отчетах придумывает несуществующих агентов. А теперь вернемся к отчету Голоса. Он лично с Хемингуэем не встречался, донесение о вербовке основано на словах Джозефа Норта, человека, никогда не бывшего другом Хемингуэя, но, возможно, желавшего им казаться. Норт якобы упрекнул Хемингуэя за ошибки в «Колоколе», а тот извинился и сказал, что согласен на вербовку, дабы их загладить. Невозможно поверить, что Хемингуэй перед кем бы то ни было извинялся за свой роман, куда вероятнее другая сцена: Норт сказал Хемингуэю, что в его романе есть «ошибки», Хемингуэй ответил «Да пошел ты!», после чего Норт, не желая признать унижения, отрапортовал Голосу, что вербовка прошла успешно, а Хемингуэй, как персонажи Грина, не подозревал, что его «завербовали». Трудно в такое поверить? Что ж, мы еще будем возвращаться к этому вопросу.

В Гонконге Хемингуэи провели месяц. Пестрое сборище — гоминьдановцы, коммунисты, японские шпионы, британские военные — Хемингуэй писал, что опасность так давно висит над городом, что стала привычной и люди «веселятся без удержу». Познакомились с англичанином Абрахамом Коэном, много лет служившим в китайской полиции, — Хемингуэй собирался написать о его приключениях книгу. Коэн свел новых друзей со вдовой первого китайского президента Сунь Ятсена, он же рекомендовал, какой участок фронта выбрать для осмотра. В первых числах марта выехали в 7-ю военную зону гоминьдановской армии — в Шаогуань. Всюду грязь и неразбериха, ехать пришлось на лошадях, таких низкорослых, что Хемингуэй, по его словам, не мог понять, то ли он сидит на лошади, то ли несет ее. Военных действий не было, но в честь приезда американцев китайский генерал устроил спектакль, приказав открыть огонь по предполагаемым позициям врага, потом разыгрывались пропагандистские пьески — муж наслаждался обстановкой, жене казалось, что она попала в сумасшедший дом. В 1978 году Марта опубликовала мемуары «Путешествия в одиночку и со спутниками»; на основе ее воспоминаний и других материалов Питер Морейра в 2006-м издал книгу «Хемингуэй на китайском фронте: его шпионская миссия с Мартой Геллхорн», где описал, как мучительно было путешествие мужа с женой, абсолютно разных и по-своему неуравновешенных: Эрнест пил беспробудно, Марта приходила в ужас всякий раз, когда сталкивалась с «народом», который она любила только в теории.

В начале апреля приехали в Чунцин, военную столицу гоминьдановского Китая — комфортная жизнь в отеле отчасти примирила супругов. Марте нужно было сделать серию интервью с китайскими руководителями, начали с Чан Кайши. Хемингуэй нашел его «настоящим военным командиром», малоспособным к демократии, но — «война всегда требует диктатуры» (он не отличал военную дисциплину от диктатуры, хотя первая предполагает соблюдение правил, уставов и пусть специфических, но законов, а вторая их игнорирует). На обеде присутствовал американский посол Нельсон Джонсон, говорил о силе Китая, Хемингуэй усомнился, но потом, увидев, как китайцы ночью без освещения строят аэродромы для американских самолетов, писал, что они «способны на невозможное, как египтяне времен пирамид».

Встречались с несколькими гоминьдановскими военными чинами, но это была одна сторона, а нужно еще «прощупать» коммунистов — готовы ли они к сотрудничеству с Чан Кайши. Удалось пообщаться с представителем КПК Чжоу Эньлаем (по воспоминаниям переводчицы Анны Вонг, встреча произошла 15 апреля, тайно, в частном доме). Чжоу за два месяца до этого разговаривал с экономическим советником Рузвельта Лафлином Керри, который сказал, что финансовая помощь будет оказана при условии прекращения раздоров с Гоминьданом, теперь Чжоу спросил о том же Хемингуэя, тот ответил обтекаемо. Ян Жэньцзин, автор еще одной книги о пребывании писателя в Китае, приводит телеграмму Чжоу Мао Цзэдуну: «Согласно нашей беседе с Хемингуэем, у нас все еще много пространства для манёвра».

На другой день поехали в Мандалай, оттуда в Рангун и Куньмин, осматривали строящуюся Бирманскую дорогу, далее на юг, в Лашо. Вернулись в Рангун и там, не в силах больше выносить друг друга, разделились: жена поехала в Джакарту, муж в Гонконг. В «Пост меридиен» он написал, что город готов к обороне (его защищали британские войска), но в частных беседах говорил, что англичан «перебьют как крыс». (Он был прав — в конце года в Гонконге погибнет множество народа.) Встретил знакомого по Испании Рамона Лавалье, с ним совершил визит на фронт в районе Кантон, затем вылетел в Манилу, где пробыл несколько дней, отсылая корреспонденции в «Пост меридиен»: первая отправлена 10 июня из Гонконга, седьмая и последняя — 18-го из Манилы. Писал он о том, что русско-японские отношения не помешают СССР оказывать помощь Китаю, что Китай без поддержки вряд ли способен отразить агрессию Японии, что США и Англии следовало бы в собственных интересах пытаться остановить японцев и что пока японские войска увязли в Китае, Америка успеет подготовиться к возможной войне с Японией.

Прилетев в Вашингтон, воссоединился с Мартой — та, заразившись от мужа склонностью к несчастным случаям, была покалечена и больна. Отчитался перед Уайтом, был представлен полковнику Томасону из морской разведки (ветеран Первой мировой, очень понравились друг другу). Томасон был уверен, что японцы не рискнут напасть на Штаты, Хемингуэю удалось поколебать его оптимизм. Напомним, что встретиться с «завербовавшим» его Нортом он и не подумал. Из столицы поехали в Ки-Уэст, где у Полины гостили младшие сыновья, договорились, что дети приедут осенью в Сан-Вэлли. Вернулись в Гавану и там с радостью (по воспоминаниям Менокаля), как и все, кто не мог понять, на чьей стороне находятся русские, узнали о нападении Германии на СССР. 12 июля было подписано британско-советское соглашение о взаимной помощи. Эдвин Рольф, работавший в ТАСС, попросил сделать заявление. Хемингуэй отвечал:

«Ты знаешь, как я отношусь ко всяким заявлениям. Когда дело доходит до них, я становлюсь заикой. Они обычно начинаются словом „я“ и выглядят ужасно напыщенно, и писателю надо быть очень самоуверенным, чтобы производить их. Но если тебе нужно послать текст в Россию, то я напишу его как сумею. „Я с Советским Союзом на 100 процентов в его войне против нацистской агрессии. Люди в Советском Союзе сражаются и умирают ради зашиты всех людей, которые выступают против фашизма. Война в Китае показала, что ни один народ, знающий, за что он сражается, не может быть побежден, если сражаются все и если страна достаточно велика, чтобы можно было отрезать и окружить армию агрессора. Я приветствую Советский Союз и его героическое сопротивление“. Если это недостаточно ясно, можно усилить. Комментировать британско-советский договор не вижу смысла. Я думаю, что Британия выпестовала Гитлера, не позволив Франции его уничтожить (Хемингуэй обожал Францию и по неизвестной причине терпеть не мог Англию, поэтому свалил вину с больной головы на здоровую. — М. Ч.), и вооружила его для нападения на Россию, а нынешний договор с Россией для них временный и они денонсируют его, когда им будет нужно».

Текст Хемингуэя был воспроизведен в «Интернациональной литературе» в одном ряду с заявлениями Драйзера, Эптона Синклера, Генриха Манна, Уэллса и Хьюлетта Джонсона[40]: слово «война» в первой фразе заменили на «вооруженное сопротивление», «нацистов» на «фашистов», вместо «сражаются и умирают» оставили «сражаются». Упомянем сразу, что Хемингуэй в войну сделал еще ряд заявлений в адрес СССР. В 1942 году через ТАСС отправил в «Правду» поздравление к 23 февраля: «24 года дисциплины и труда во имя победы создали вечную славу, имя которой — Красная Армия. Каждый, кто любит свободу, находится в неоплатном долгу у Красной Армии. Но мы можем заявить, что Советский Союз получит оружие, деньги и продовольствие, в которых он нуждается. Всякий, кто разгромит Гитлера, должен считать Красную Армию героическим образцом для подражания». (С заявлением Хемингуэя соседствовало поздравление от кубинского президента Батисты.) В 1943-м в «Правде» было помещено его новогоднее приветствие (в компании Томаса Манна и Фейхтвангера): «В 1942 году вы спасли мир от варваров, сопротивляясь в одиночку, почти без помощи. В конце года мы начали сражаться в Африке. Это — символ обещания. Каждый человек в Америке будет работать и бороться вместе с рабочими и крестьянами Советского Союза ради общей цели — полного освобождения мира от фашизма и гарантии свободы, мира, и правосудия для всех людей».

Кроме того, он писал Роману Кармену: «Я, зная Вас, убежден, что Вы в огне сражений, в боях, которые Ваш народ ведет с фашизмом. А я пишу Вам с далекой Кубы, которая в стороне от сражений. Но не подумайте, что я отсиживаюсь в тиши. Представьте себе, будучи здесь, на Кубе, я тоже воюю с фашистами. Сейчас я не вправе рассказывать Вам, в чем выражается моя борьба с фашистами. Придет время, я об этом расскажу…» и Симонову (уже после войны): «Всю эту войну я надеялся повоевать вместе с войсками Советского Союза и посмотреть, как здорово вы деретесь, но я не считал себя вправе быть военным корреспондентом в ваших рядах, во-первых, потому, что я не говорю по-русски, во-вторых…» Но об этой второй причине и о его «войне с фашистами» — позднее. Пока, летом 1941-го, он воевал только с женой.

Еще до свадьбы было ясно, что они не уживутся. «Она любила все гигиеническое. Ее отец был врачом, и она сделала все, чтобы наш дом как можно больше был похож на больницу. <…> Ее друзья из журнала „Тайм“ приезжали в Финку, одетые в отглаженные спортивные костюмы, чтобы играть в безупречный элегантный теннис. Мои друзья тоже играли в пелоту, но они играли грубо. Они могли прыгнуть в бассейн потными, не помывшись предварительно в душе, потому что они считали, что только гомики принимают душ». Хемингуэй все свел к бытовым противоречиям, и они действительно были причиной ссор — Марта не любила рыбалку, охоту, алкоголь, вообще все, что любил ее муж, — но суть конфликта глубже. Она не была его «спутницей» или «помощницей», а была, как журналист, равна ему. Она вела себя свободно, как мужчина, всюду ходила одна, не умела быть слабой и писала мужу, что «никогда не могла уважать мужчин, которым нужно, чтобы женщины зализывали их раны и льстили им». Кроме того, она, по мнению некоторых изыскателей, флиртовала с другими мужчинами. Мейерс отыскал массу упоминаний о том, что супруги не удовлетворяли друг друга сексуально: она жаловалась, что он пьян и груб, он рассказывал, что она «не создана для постели». Наконец, она не хотела или не могла родить ему дочь. И все же они, кажется, любили друг друга. В мемуарах Марта заявила, что годы, проведенные с ним, были «лучшими в ее жизни — и худшими». Он страшно тосковал, когда она уезжала, писал ей то ласковые, то отчаянные письма. Но долго выносить друг друга они не могли.

Летом он совершал рейсы на «Пилар» с Грегорио Фуэнтесом — Марта с ними не плавала. В середине сентября поехали в Сан-Вэлли (по железной дороге в качестве бесплатных гостей компании «Юнион пасифик рэйлроуд»): туда же съехались Хемингуэи-младшие, учившиеся в школе Кентербери в Нью-Милфорде. Как и в прошлые приезды в Сан-Вэлли, Хемингуэй (по рассказам местных) был тих, приветлив, с женой не ссорился и пьяным его никто не видел. Охотились — мальчишкам разрешалось расстреливать до 300 патронов в день. Приезжал Гари Купер с женой, обсуждали будущий фильм. 3 декабря отправились в автомобильное путешествие по Техасу и Мексике. Существуют легенды о том, что и эта поездка была шпионской (по заданию не советской, а американской разведки), цель — поговорить с испанскими республиканцами, эмигрировавшими в Мексику, и узнать, согласны ли они воевать в армии США. Невероятного в этой версии ничего нет, но нет и подтверждений. В ФБР знали о поездке: в рассекреченном «файле Хемингуэя» упоминается, что он в Мехико «встречался под чужим именем с коммунистом Густавом Реглером». Означает ли это, что «агент Арго» контактировал с коммунистами по заданию Голоса, или, напротив, что агент американской разведки «прощупывал» коммунистов? Никаких свидетельств в пользу того или другого нет; исследователь Дэниел Робинсон считает, что поездка была обычной туристической, под чужим именем Хемингуэй путешествовал далеко не в первый и не в последний раз (любил инкогнито), а с Реглером виделся просто по старой дружбе.

Утром 7 декабря 1941 года японская палубная авиация и подводные лодки атаковали американские военные базы в окрестностях Пёрл-Харбора на острове Оаху. Через 6 часов после нападения американские командующие на Тихом океане получили приказ начать боевые действия против Японии. 8 декабря Рузвельт выступил на объединенном заседании обеих палат конгресса; была объявлена война. Для Хемингуэя это оказалось неожиданным: неделей раньше он писал Перкинсу, что Япония «не посмеет» напасть. Под Рождество вернулись в Гавану — Хемингуэй обратился к НАНА с предложением выехать в качестве корреспондента на Тихий океан или в другой район боевых действий. Однако Уилер, разочарованный его работой в Испании, ответил, что «на настоящем этапе войны» командование американской армии не хочет пускать корреспондентов на фронт. Хемингуэй был оскорблен и, когда Марта предложила ехать за свой счет, отказался и предался мирным утехам: петушиные бои (завел собственных петухов), ставки на хай-алай, ставки на ипподроме, удвоенные дозы алкоголя. Начиная с этого времени его постоянным спутником стал поселившийся в Гаване в ноябре 1941 года Хосе Луис Эррера, коммунист, хирург из 12-й Интербригады (с ним приехал его младший брат Роберто, недоучившийся медик).

Американские биографы о жизни Хемингуэя на Кубе с 1940 по 1960 год знают мало — источники до сих пор для них закрыты — так что этот период подробно описан лишь кубинскими авторами (Энрике Сирулес, Норберто Фуэнтес) и советским журналистом Юрием Папоровым. Папоров (уже после смерти Хемингуэя) руководил бюро агентства печати «Новости» в Гаване, имел доступ к источникам и в 1979 году опубликовал книгу «Хемингуэй на Кубе». Американцы ее, как и работы Сирулеса и Фуэнтеса, характеризуют как «бесценный материал» и не выражают сомнений в ее правдивости. На самом деле к ней следует относиться очень осторожно — в первую очередь потому, что она основана на рассказах братьев Эррера, которые много врали и преувеличивали свою роль в жизни Хемингуэя: Роберто называл себя «секретарем» писателя, хотя никогда им не был, Хосе Луис утверждал, что «просвещал» Хемингуэя в политике, а тот внимал и соглашался. По рассказам Эрреры-старшего выходит, что он и его брат круглосуточно торчали в «Ла Вихии», знали все о делах Хемингуэя и были единственными его друзьями; все, что Папа делал хорошего, он делал по совету Хосе Луиса, а дурные поступки совершал, когда его не слушался. (Постоянными гостями в «Ла Вихии» братья Эррера действительно были — это подтверждают Марио Менокаль, управляющий усадьбой Рене Вильяреаль, шофер Хуан Лопес, по словам которого, Эррера «всегда перебегал дорогу, старался быть первым»: все они крутились в орбите великого человека и отчаянно ревновали друг к другу.)

Кроме того, книга Папорова — беллетристика, хотя и написана с использованием фактов. Автор сам придумывал диалоги и сцены, пересказывал выдумки героя и байки о нем (например, как Хемингуэй в цирке укрощал львов). Это относится и к работе Фуэнтеса, основывавшегося на тех же источниках, пересказавшего те же анекдоты и тоже позволявшего себе додумывать за героя его мысли и чувства. Об архитектуре и природе Гаваны, о местном колорите, о занавесках и дверных ручках в «Ла Вихии», о хемингуэевских кошках и собаках, о разных видах спорта вы узнаете из этих книг всё. Но в том, что касается конкретно Хемингуэя, слишком полагаться на них не стоит.

После «Колокола» Хемингуэй долго не писал: единственной работой зимы — весны 1942 года было составление антологии о войне для издательства «Кроун паблишерс»: из своего он включил отрывки из «Прощай, оружие!» и «Колокола», а также написал предисловие: «Составитель этой книги, принимавший участие и раненный в прошлой войне, которая должна была покончить с войнами, ненавидит войну и ненавидит политиков, чье плохое управление, доверчивость, алчность, себялюбие и честолюбие вызвали эту войну и сделали ее неизбежной. Но раз мы уже воюем, нам остается только одно. Войну надо выиграть». А вскоре и некогда стало писать — нашлись дела поважнее, о которых он сообщал Кармену и Симонову.

В апреле 1942-го он обратился в американское посольство в Гаване с предложением создать сеть контрразведки.

Куба фактически не воевала, но с декабря 1941-го находилась в состоянии войны с Германией, Италией и Японией. На острове жило много испанцев, в том числе бывших франкистов, которые могли стать шпионами — например, снабжать информацией немецкие подлодки, крейсировавшие у северного побережья Кубы и нападавшие на танкеры союзников, которые перевозили нефть в США и Англию. Мог и настоящий германский шпион попасться. У профессиональных контрразведчиков до Кубы руки не доходили, так что предложение любителя имело смысл. С Хемингуэем встретились сотрудники посольства Роберт Джойс и Эллис Бриггс. Он сказал, что уже организовывал работу контрразведки в Испании — они поверили. Он предоставлял гостевой коттедж в усадьбе под штаб-квартиру и почти ничего не просил — только оружие и немного денег для агентуры. Джойс и Бриггс доложили информацию послу, Спруиллу Брэйдену, тот передал ее по инстанциям. В начале мая Брэйден принял Хемингуэя и сообщил, что «наверху» согласны, кубинские власти — тоже. Оружия не дали, выделили на все про все 500 долларов в месяц (по некоторым источникам — 1000). Брэйден предложил назвать организацию Crime Shop, но Хемингуэй предпочел свой вариант — Crook Factory, то есть «Плутовская фабрика», и выбрал себе код — 08.

30 сентября он докладывал Джойсу, что в группе состоят 4 агента и 14 осведомителей; в разные периоды у него числилось от 15 до 26 человек. У беллетриста Дэна Симмонса есть роман «Колокол по Хэму» — деятельность «Плутовской фабрики» там описана довольно точно. «„Полевой агентурой“ Хемингуэя оказалась разношерстная компания бродяг, собутыльников и старых приятелей, о которых Боб Джойс узнал из уст писателя, а я — из досье Гувера под грифом „О/К“, в их числе — Пэтчи Ибарлусия и его брат, которые должны были действовать в качестве разведчиков в промежутках между матчами хай-алай; младший брат доктора Эрреры Сотолонго Роберто, эмигрант из Каталонии по имени Фернандо Меса, работавший официантом и время от времени помогавший Хемингуэю управляться с яхтой; католический священник Андрес Унцзайн, плевавшийся при всяком упоминании о фашистах; несколько рыбаков из гаванских доков; два богатых испанских дворянина, проживавших в больших усадьбах на холмах, расположенных ближе к городу, чем Финка Хемингуэя; целый выводок шлюх не менее чем из трех гаванских борделей; несколько портовых пропойц, провонявших ромом, и слепой старик, который днями напролет просиживал на Парк-Сентрал».

Собранные сведения агент 08 еженедельно систематизировал и составлял донесения, которые Джойс передавал куда следует. Донесения до сих пор не рассекречены, так что судить об их важности невозможно. В рассекреченных документах ФБР содержатся лишь упоминания об отдельных эпизодах: так, Хемингуэй сообщил, что генерал Мануэль Бенитес, шеф полиции, хотел захватить власть на Кубе, когда Батиста и посол Брэйден уезжали в Вашингтон, но информация не подтвердилась; один из агентов нашел в баре подозрительную коробку, но там оказались религиозные книжки. Он также сообщал о коррупции среди кубинских чиновников, но это не имело отношения к шпионажу.

По сей день никто не может сказать, была ли «Плутовская фабрика» серьезным делом или мистификацией, как в гриновском романе. Джеффри Мейерс: «Я сомневаюсь, что „Плутовская фабрика“ достигла больших успехов, но ее существование оказывало некоторое давление на фалангистов, потому что они знали, что за ними следят». Энрике Сирулес утверждает, что «фабрика» выявила массу потенциальных шпионов, но его книга — такая же беллетристика, как роман Симмонса. Даже Эррера ни о каких серьезных результатах работы группы не говорил. Папоров приводит рассказ испанского эмигранта Хосе Рехидора о том, как «фабрика» «распотрошила» группу сочувствующих фашистам во главе с кубинским министром финансов, но эти слова никем, даже самим агентом 08, не подтверждаются. Зато есть много воспоминаний о веселье, царившем на сходках агентов. В одном из недавно опубликованных писем жене Хемингуэй рассказывал о собрании «фабрики»: «Нас было 21 человек, и мы выпили всего лишь 24 бутылки вина… Томми Шевлин пел замечательные песни, и в знак одобрения все кидали в Фернандо бутылками, а неодобрения — стульями…. Торвальд стащил пистолет у заснувшего солдата и стрелял из него… Хуан получил буханкой хлеба по уху и изображал бой быков…»

Посол Брэйден в мемуарах 1971 года «Дипломаты и демагоги» писал, что Хемингуэй «создал прекрасную организацию, которая делала первоклассную работу». То же самое утверждал Бриггс в книге «Выстрелы по всему миру». Наверно, им видней, хотя возможно также, что они попали под обаяние Папы. Супруги Брэйден часто приглашали Хемингуэя к обеду, тот предлагал заняться боксом, рассказывал военные и спортивные байки — посол, человек аристократического происхождения и утонченного воспитания, был и шокирован и очарован. Хемингуэй устраивал вечеринки у себя дома — Брэйдена на них не было, но Бриггсы приходили с детьми. По воспоминаниям Бриггса, Хемингуэй был гостеприимным хозяином, тактичным и чувствительным: когда кто-то начинал ссориться, очевидно страдал и умел шутками устранить недоразумение. «Его личность была так сильна, что почти никто не мог устоять перед ним. <…> Хотя среди друзей он не пользовался своей властью, чувствовался дух жестокости, когда он говорил о людях, которые ему не нравились».

«Почти два года я провел в море на тяжелых заданиях…» К концу первого месяца работы «фабрики» агент 08 появился в посольстве с другим проектом: охотиться на яхте «Пилар» за немецкими подлодками. (Таковые у берегов Кубы встречались, 15 мая 1943 года кубинскому военному судну удалось потопить одну.) Бывало, подлодки всплывали, чтобы остановить рыбаков и отнять у них продукты; если «Пилар» прикинется рыбацкой лодкой, есть шанс, что немецкая субмарина захочет напасть, и тогда яхта, соответствующим образом вооруженная, захватит врага. «Вот зачем, кроме гранат, нам нужен крупнокалиберный пулемет, — говорит Хемингуэй в романе Симмонса. — Я отлично стреляю из автоматического оружия, Джон. Тренировался на своей бабушке. Нацисты даже не успеют понять, какая смерть их настигла. Еще мы с Лукасом хотели бы знать, насколько велика рубка типичной немецкой подлодки, какова ширина люка. Но больше всего нас интересует, какое действие оказывает граната, попавшая внутрь субмарины? Есть ли у нас шанс взять ее на абордаж и притащить этих мерзавцев в гаванский порт либо на одну из военно-морских баз США? Я перестал его слушать. Это уже была не просто фантазия, а бред сумасшедшего. Однако посол Брэйден, первый секретарь Бриггс и шеф военно-морской разведки в Центральной Америке полковник Джон Томасон-младший воспринимали его всерьез. Прошло еще тридцать минут, и, хотя Брэйден сказал, что, прежде чем дать окончательный ответ, ему нужно посоветоваться с остальными, было очевидно, что Хемингуэй получит горючее, фанаты, автоматы и каперское свидетельство. Настоящее безумие».

Безумие или не безумие, а согласился не только доверчивый Брэйден. В затею были посвящены пять адмиралов, в том числе командующий военно-морской базой в Гуантанамо; три полковника, Джон Томасон, Хейн Бойден и Джон Харт, курировали проект. Вряд ли они приняли всерьез намерение агента 08 потопить подлодку, скорее их привлекло другое: «Пилар» могла заметить в территориальных водах что-нибудь подозрительное. Военно-морское ведомство снабдило яхту приборами гидроакустики, для работы с которыми был командирован сержант ВМС Дон Саксон, выдало автоматы или, как их называют, пистолеты-пулеметы Томпсона, ручные фанаты (в бомбах отказали), бензин за счет государства, жизнь членов экипажа была застрахована. Операции присвоили имя «Френдлесс» («Одинокий») в честь одного из хемингуэевских котов. Команда: первый помощник — миллионер-плейбой Уинстон Гест, кузен Черчилля, два моряка — Фуэнтес и Дунабейтиа, спортсмены братья Ибарлусиа, эмигрант-каталонец Фернандо Меса и Дон Саксон, иногда присоединялся еще кто-нибудь.

Долго тренировались: разбирали и чистили оружие, бросали гранаты в фанерные щиты. Когда субмарина всплывет около «Пилар», возможны два варианта: либо, открыв огонь, вынудить экипаж подлодки подняться на палубу и там его захватить, либо просто бросить в люк гранату — для игроков в хай-алай это пустяк, а лучше бомбу — ее изготовили сами в корпусе от огнетушителя. (Марта замечала, что при втором варианте экипаж «Пилар» тоже погибнет от взрыва.) Патрулирование началось в июне. Делать ничего не надо было, только дежурный глядел в оба, остальные ловили рыбу, загорали и играли в карты, Хемингуэй читал. Тот же вопрос, что о «фабрике»: дело или игрушки? — и тот же неопределенный ответ. По словам Фуэнтеса, однажды подлодка хотела обстрелять яхту, но появившаяся авиация ее потопила, Эррера (сам не ходивший в рейды) тоже упоминает этот случай, а в рассказе Рехидора «Пилар» сама гонялась за подлодкой.

Из документов известно лишь об инциденте 9 декабря 1942 года: Хемингуэй, согласно донесению, в бинокль заметил, как испанский пароход «Маркиз де Комильяс» замедлил ход недалеко от северного побережья Кубы; вскоре стало видно, что к нему приближается «что-то серое, низкое». Предположили, что на пароходе шпион, которого собираются пересадить на подлодку. «Пилар» сбавила ход, часть экипажа начала изображать процесс рыбной ловли, другая часть готовила бомбу. Но пароход уплыл, а «серое низкое» так и не обнаружилось. Зато поймали громадную барракуду. Хемингуэй доложил о происшествии военно-морскому атташе в посольстве, тот передал информацию в ФБР, пароход проверили, пассажиров и команду опросили, но ничего не выявили. Однако Денис Бриан, автор книги «Лица Хемингуэя» (1988), приводит воспоминания Уинстона Геста, утверждающего, что они действительно видели подлодку и несколько дней спустя получили от военно-морского атташе подтверждение: субмарину заметили экипажи других судов.

«Вклад Хемингуэя был настолько серьезен, что я настоятельно рекомендовал наградить его орденом» — так операцию «Френдлесс» оценил Брэйден, и он действительно писал представление в военно-морское ведомство; Папоров и Фуэнтес приводят воспоминания знакомых Хемингуэя, которым тот с гордостью демонстрировал копию письма Брэйдена. Жена, однако, не разделяла мнения сотрудников посольства, в операции «Френдлесс» видела развлечение за казенный счет и ругала мужа за «постыдную и бессмысленную жизнь», которую он ведет вместо того, чтобы ехать на фронт или работать. Однажды ее взяли в патрулирование вместе с женами Джойса и Бриггса, вышла увеселительная прогулка с шампанским, но чего можно ожидать, когда на борту дамы? С другой стороны, брать их на задание было странно: а если бы в тот день на «Пилар» напала подлодка? Или экипаж понимал, что никто не нападет?

В патрулирование брали и сыновей, кроме Бамби: в мае, когда тот ненадолго прилетел из Европы (он окончил Дартмутский колледж, хотел стать морским офицером, но отец его отговаривал, рекомендуя университет), «Пилар» еще не была готова. В июле приехали Патрик и Грегори, выходили с отцом в море, но, как ни странно, не были в восторге. Патрик вспоминал, что отец в то лето страшно пил и казался не совсем нормальным: «Он утратил контакт с действительностью. Он сходил с ума, пытаясь исправить мир, и был полон самодовольства». Грегори: «Он ужасно изменился. Он беспрестанно говорил о великой книге, которую напишет, но, по-моему, чувствовал, что разучился писать». Марте не нравилось, что детей подвергают хоть и призрачной, но опасности. Ее также раздражало, что в доме постоянно околачивается толпа нетрезвых людей, и что ее муж, помимо виски, пива и шампанского (столовое вино не в счет), пристрастился к абсенту. В «Ла Вихии» не прекращались скандалы; по воспоминаниям Менокаля, когда он подходил к дому, оттуда обычно неслись такие громкие крики, что он пережидал во дворе, когда ссора окончится.

Вскоре Марта получила задание от «Кольерс» — выехать на Карибские острова и написать о настоящей подводной войне. Отец остался с сыновьями. Им посвящена одна из частей книги, которую он начнет писать еще не скоро — «Острова в океане»: «Он всегда любил своих детей, но раньше не сознавал, как сильно он их любит и как это плохо, что он живет с ними врозь. Ему бы хотелось, чтобы они всегда были с ним и чтобы мать Тома до сих пор оставалась его женой». «Та, вторая, родила тебе чудесных детей. Очень непростые, очень своеобразные оба, но ты знаешь, как много хорошего они унаследовали именно от нее. Она прекрасная женщина, и с ней тебе тоже не следовало расставаться». Летом 1942-го у отца жили только младшие дети, но в романе присутствуют все трое (они гостили и втроем, но в другие периоды). Бамби — Том: «Старший мальчик был длинный и смуглый, шея, плечи и длинные ноги пловца и большие ступни, как у Томаса Хадсона. Лицом он смахивал на индейца, и был он веселого нрава, хотя в покое лицо у него принимало почти трагическое выражение.

Томас Хадсон однажды посмотрел на сына, когда тот сидел грустный, и спросил: „О чем ты думаешь, дружок?“

„О наживке“, — ответил мальчик, и лицо у него сразу осветилось. Глаза и рот — вот что в минуты задумчивости придавало трагическое выражение его лицу, но стоило ему заговорить, и лицо сразу оживало».

Патрик — Дэвид: «Для Томаса Хадсона Дэвид всегда оставался загадкой. Горячо любимой, но все же загадкой». «Он всегда напоминал отцу звереныша, который живет сам по себе, здоровой и отзывчивой на шутку жизнью. <…> Этот мальчик никогда не будет по-медвежьи сильным и широким в плечах, и он никогда не будет спортсменом и не хочет им быть, но в нем есть чудесные свойства мелкого зверька, и голова у него работает хорошо, и жизнь налажена своя собственная. Он привязчивый и наделен чувством справедливости, и быть рядом с ним интересно. К тому же он всегда во всем сомневается, как истинный картезианец, и любит яростно спорить и поддразнивать умеет хорошо и беззлобно, хотя иной раз и перебарщивает».

Грегори — Эндрю: «Младший мальчик был светлый, а сложением — настоящий карманный крейсер. Физически он в точности повторял Томаса Хадсона, только в меньшем масштабе, короче и шире. <…> Он любил задевать своих старших братьев — была в его натуре темная сторона, которую никто, кроме Томаса Хадсона, не мог понять. Ни отец, ни сын об этом не задумывались, но они различали друг в друге эту особенность, знали, что это плохо, и отец относился к ней всерьез и понимал, откуда это у сына. Они были очень близки между собой, хотя Томас Хадсон жил с ним под одной крышей меньше, чем с остальными детьми. Этот младший мальчик, Эндрю, был отличный спортсмен — настоящий вундеркинд — и с первого же своего выезда обходился с лошадьми, как заправский лошадник. Братья гордились им, но задаваться ему не позволяли. В подвиги этого мальчугана трудно было поверить, однако его видели в седле, видели, как он берет препятствия, и чувствовали в нем холодную профессиональную скромность. Он родился каверзным мальчишкой, а казался очень хорошим, и свою каверзность подменял чем-то вроде задиристой веселости. И все-таки по натуре он был дурной мальчик, и все знали это, и он сам знал».

Что дурного было в младшем сыне? Из троих Грегори был самым атлетичным, больше всех походил на отца. Стрелок несравненный: в августе 1942 года в возрасте 11 лет занял второе место на взрослом чемпионате Кубы по стрельбе в голубей. Из письма Хемингуэя к Хедли: «Джиджи (уменьшительное от Грегори. — М. Ч.) этим летом прекрасен. Он всегда самый лучший мальчик. Он стреляет изумительно, в прекрасном стиле… О Джиджи написали в газетах как о феноменальном маленьком американце и „знаменитейшем Джиджи“… Он очень рад быть „знаменитейшим“ и стреляет, как маленький ангел». Отец рассказывал всем, как «феноменально» Грегори играет в бейсбол, плавает, пьет спиртное (не в 11 лет, а в 17); гордился его умом и талантом. Грегори единственный из сыновей проявлял литературные способности и склонности, в школе был редактором газеты. Была, правда, некрасивая история: он получил приз за сочинение, отец был счастлив, а потом обнаружил, что дитя списало отрывок из Тургенева. Но разве этого достаточно, чтобы объявить ребенка «дурным»? И тем не менее его отец писал его матери: «Из всех членов семьи, кроме меня и тебя, в нем сильнее всего темная сторона. Он скрывает ее так ловко, что об этом невозможно догадаться, и она может взять над ним верх. Но, может быть, это пройдет, это проходит у всех талантливых людей вместе с юностью…» В середине 1950-х Хемингуэй написал рассказ «Всё напоминает тебе о чем-то» (I Guess Everything Reminds You of Something), не публиковавшийся при жизни, о том, как отец разочаровывается в сыне, несмотря на его успехи в стрельбе: «Мальчик совершил все самое ненавистное и гадкое. <…> Но это из-за его болезни, сказал себе отец. Его мерзость была болезнью».

«Мерзость» заключалась в том, что мужественный Грегори с детства обнаружил наклонности трансвестита. (Они не обязательно совпадают с гомосексуальностью: Грегори четырежды, как и его отец, женился и был отцом восьми детей, хотя это, конечно, ничего не доказывает.) Своей третьей жене он рассказал, что все началось, когда родители, уехав в Африку, оставили его, двухлетнего, на попечении жестокой няньки: когда малыш описался, та угрожала бросить его одного, он, рыдая от ужаса, случайно нашел материн чулок, прижал его к лицу и почувствовал, что успокаивается. Потом он стал надевать ее одежду и ему становилось легче, и в конце концов он начал получать от этого наслаждение. Когда родители все узнали? Как пишет со слов Грегори его знакомый Дональд Джанкинс, отец в начале 1940-х, возможно, в то самое лето 1942 года, застал мальчишку одетым в платье Марты. Был скандал. Другие изыскатели относят скандал к более позднему периоду, так как Грегори много раз гостил у отца и признаков ссоры не обнаруживалось. А Бамби утверждал, что семья ничего не знала о странностях Грегори до 1951 года.

В 1976 году Грегори опубликовал книгу «Папа: личные воспоминания». Он обвинил в своей «болезни» родителей, которые мало общались с ним (это правда: его постоянно кому-нибудь подбрасывали). Мать «не любила его так, как старшего брата Патрика, и не обладала сильным материнским инстинктом». Еще больше виноват отец — «чрезвычайно мужественный, но постоянно сомневающийся в своей мужественности и не верящий в нее; он так же ведет себя по отношению к сыновьям, сомневается в том, что они мужчины, и постоянно этим обеспокоен». В интервью «Вашингтон пост» в 1987 году Грегори объяснял, что «вся его жизнь ушла на то, чтобы оправдывать завышенные ожидания отца». Он утверждал, что отец с десяти лет заставлял его пить спиртное и убивать животных, упомянул об эпизоде, когда отец привел его смотреть на петушиный бой: он был в ужасе и восторг отца его шокировал. (Похожий эпизод вспоминали Тилли Арнольд и Бад Парди — они не критиковали Хемингуэя, а, напротив, восхищались его «спортивным духом»: в Кетчуме ставили капканы на сорок, Хемингуэй, узнав, что им потом сворачивают шею, сказал, что лучше использовать птиц для развлечения: мальчики будут освобождать их, подбрасывать в воздух и убивать выстрелом.) Два старших сына подобных претензий к отцу не высказывали, но они вообще говорили о нем уклончиво: выносить сор из избы у Хемингуэев не полагалось.

Проницательный читатель не забыл, как Эрнест и Полина мечтали о дочке и были разочарованы рождением Грегори, и как самого Эрнеста мать принуждала изображать «доченьку». Линн усматривает тут прямую связь с трансвестизмом Грегори. Сам Грегори писал: «Мой отец ужасно хотел дочь. Для моей матери мое рождение означало, что она, а также я упустили возможность осчастливить этого эгоиста». Считать ли это совпадением? Да кто же может однозначно ответить на такой вопрос?

* * *

Марта вернулась с Кариб с материалом для романа; по словам Грегори, отец сказал ему: «Дадим Марте шанс — она этого заслуживает», сам же писать не хотел или не мог. В сентябре дети уехали в школу, Марта отправилась навестить Элеонору Рузвельт; в одиночестве Хемингуэй как обычно сдал, пил так, что даже видавший виды экипаж «Пилар» беспокоился о его здоровье. Утверждая, что счастлив в обществе «простых людей», он тосковал по старым друзьям-интеллектуалам. Один такой к нему приехал — Густаво Дуран, работавший в Музее современного искусства. Хемингуэй помогал ему деньгами, хлопотал, чтобы пристроить консультантом в Голливуд, но не вышло из-за коммунистического прошлого Дурана. Американское гражданство, однако, Дуран в 1942-м получил и в ноябре приехал на Кубу и поселился в «Ла Вихии». Его старосветские манеры всех очаровали, Брэйден и Бриггс были в восторге. Хемингуэй был уверен, что друг примет участие в деятельности «Плутовской фабрики» и операции «Френдлесс», но, к его изумлению, Дуран отказался: затеи агента 08 показались ему «ребяческими», отчеты осведомителей он назвал чепухой.

Приехала жена Дурана Бонита, несколько дней все было спокойно, но вернулась Марта и высказала недовольство: она не желала, чтобы в доме жили посторонние. Начались конфликты, о которых потом рассказывал Дюран, в основном из-за мелочей: пропал кот, его искала вся Гавана, Хемингуэй рассказал Боните, как однажды подстрелил собаку, убившую кота, так, чтобы та трое суток умирала в мучениях; если это была шутка, то Бонита ее не поняла и ударилась в слезы, муж поругался с хозяином. В конце концов гости съехали в отель и встречались с Хемингуэями только на ужинах в посольстве: в один из таких вечеров Хемингуэй набросился на Дурана, назвав его «трусом и слабаком», который «не хочет бить фашистов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.