Глава 3 «ПО ТУ СТОРОНУ»: «НАДО ДРАТЬСЯ, А НЕ СДАВАТЬСЯ!»

Глава 3

«ПО ТУ СТОРОНУ»: «НАДО ДРАТЬСЯ, А НЕ СДАВАТЬСЯ!»

Накануне

…В середине июля 1991 г. мы завершили сессию Верховного Совета обсуждением проекта нового Союзного договора, который я получил от президента Михаила Горбачева. На том же заседании была сформирована Государственная делегация для участия в обсуждении проекта договора и его подписания, с определенными оговорками, или исключением «из подписи» ряда положений и статей того документа. Дата заседания делегаций республик была определена Горбачевым — 20 августа 1991 г.

Ельцин улетел в Алма-Ату по приглашению Назарбаева; а сам я, по давней традиции, намеревался отдохнуть в Сочи. В Сочи разразился мощный шторм, было много разрушений, пришлось помогать местным властям ликвидировать последствия. С отдыхом не получилось, и я прибыл в Грозный, решил погостить у матери. После трехдневного пребывания в Чечено-Ингушетии 18 августа я вернулся в Москву и сразу же направился в поселок Архангельское, где мы тогда жили по соседству с семьей Ельциных. К вечеру прилетел из Алма-Аты Ельцин. Я его встретил в аэропорту, и мы оба вернулись в Архангельское, договорившись встретиться в 9 часов утра в Верховном Совете.

С учетом того, что проект договора, подготовленный в ходе длительной работы рабочих групп в Ново-Огарево, вызывал много сомнений, что обнаружилось в ходе его обсуждения на сессии Верховного Совета, я решил провести заседание Президиума Верховного Совета 19 августа в 10 часов утра и пригласить на это заседание всю российскую делегацию. В состав делегации, которую возглавлял Ельцин (я — заместитель главы делегации), входили премьер Силаев и ряд наших представителей парламентских комитетов и комиссий, руководители Верховных советов республик, областей, краев и городов (в том числе Степанов Виктор из Карелии, Магомедов Магомед из Дагестана, мэр Петербурга Анатолий Собчак и др.).

Замысел заседания, согласованный с президентом Ельциным, заключался в том, чтобы ознакомить весь состав делегации с целым рядом неприемлемых для России положений, содержащихся в новоогаревском проекте союзного договора, выслушать замечания других членов делегации и выработать нашу общую, единую позицию по проекту, предложенному Горбачевым. В противном случае обсуждение и подписание Договора 20 августа могло сорваться из-за разных позиций членов даже нашей, российской делегации, не говоря уже о делегациях других союзных республик.

В частности, у меня всегда вызывало протест маниакальное стремление наших российских автономных республик добиться своего «равенства» с союзными республиками. Для России это могло означать только одно — ее гибель. Однако это разрушительное для Российской Федерации положение было совершенно определенно сформулировано в проекте договора. Заключение Верховного Совета России (на июльской сессии) в этой части проекта договора состояло в том, чтобы не допустить такую формулировку в окончательном тексте договора. Разумеется, республики, особенно Татария, Башкирия, Северная Осетия, Чечено-Ингушетия, Якутия (не столько республики, сколько их руководители, которые навязали этот подход Горбачеву), хотели сохранить сформулированное в тексте документа положение. Были и другие сложные вопросы к горбачевскому проекту — все это нам следовало обсудить 19 августа с тем, чтобы быть готовыми к решающему заседанию под председательством союзной) президента Горбачева 20 августа 1991 г.

Архангельское — балет Чайковского «Лебединое озеро» и военно-политический переворот (ГКЧП-1)

С осени 1990 г. наши две семьи, Ельциных и Хасбулатовых, жили в дачном поселке Архангельское но соседству. Мы часто запросто захаживали друг к другу — на обед, ужин или просто поговорить о делах. Наши жены общались между собой еще чаще. В поселке жили также члены правительства России, вице-президент, депутаты, некоторые помощники президента Ельцина, в общем, почти все руководство России (кроме Ивана Силаева).

Вечером 18 августа, сразу же после прибытия из Грозного, я направился в Архангельское (там, как оказалось, меня ждали служебные пакеты, направленные из канцелярии президента Горбачева). Жена, Раиса Хасановна, планировала приехать к вечеру — она была в московской квартире. Позвонил Ельциным, Наина Иосифовна сообщила, что Ельцин в воздухе, летит из Алма-Аты в Москву, прибудет поздно. Как я выше заметил, он гостил у президента Казахстана — Нурсултана Назарбаева. Я его встретил, как обычно, у трапа самолета, и мы оба приехали в Архангельское. Ехали, разговаривали, обменивались впечатлениями, кое о чем переговорили, решили встретиться в Парламентском дворце в 10 часов утра, до заседания Президиума Верховного Совета (назначенного мной на 11 часов).

На следующий день, 19 августа, как обычно, я встал в 6 часов утра, быстро привел себя в порядок, разогрел кофе, выпил чашку. Зашел водитель, Володя, сообщил, что можно ехать (кстати, никакой охраны у меня не было). Зазвонил телефон, поднимаю трубку — говорит взволнованно жена, спрашивает: «Что случилось? Соседи говорят о том, что произошел переворот, ты знаешь об этом?» Отвечаю: «Ничего не знаю». — «Включи телевизор!» Включаю. Фрагменты из балета Чайковского «Лебединое озеро». Смотрю на экран. Тут же звонит мой университетский однокашник, Женя Финоченко, кричит в трубку: «Руслан — переворот! Готовься к бою!» Непрерывные телефонные звонки… А по телевизору — музыка Чайковского, «Лебединое озеро». Появляется скупая официальная информация относительно того, что президент Горбачев болен, его обязанности исполняет вице-президент Геннадий Янаев. Создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), в который вошли 8 человек: Г. Янаев (вице-президент), В. Павлов (премьер), Д. Язов (министр обороны), В. Крючков (председатель КГБ СССР), Б. Пуго (министр внутренних дел), О. Бакланов (член Политбюро ЦК КПСС), Шенин, Тизяков, В. Стародубцев. На отдельных территориях страны (включая Москву и Ленинград) введено чрезвычайное положение… Лихорадочно размышляю.

Первое — это минимум попытка государственного переворота. Как глубоко простираются замыслы? Насколько они решительны? Убили Горбачева? Упрятали за решетку? Или он участвует с ними, играет запасную роль? Вряд ли! Их задачи? Ограничиваются свержением Горбачева? Или еще что-то?

Второе. Отношение путчистов к российскому руководству — каково оно? Видимо, на острие — Ельцин и я. Я уже давно являюсь одной из главных мишеней, мешающей им нейтрализовать Ельцина (как в случае с «шестеркой»).

Третье. В какой степени задействована армия?

Все эти «почему?», «кто?», «как?» и «что делать?» буквально стучали в моей голове. Я бегом направился к дому Ельциных.

«Нельзя сдаваться! Надо драться!»

У внешней двери, на улице, понуро стоит Александр Коржаков, открыл мне дверь. Вошел, увидел растерянную Наину Иосифовну, поздоровался, спрашиваю: «Где Борис Николаевич?» Отвечает: «Наверху».

Вбегаю на второй этаж, открываю дверь спальни — на кровати сидел полураздетый, старый, обрюзгший человек. Похоже — сильно усталый, невыспавшийся. Он даже не реагировал на мое шумное вторжение, голова склонена чуть ли не до колен, был безучастен. Я несколько секунд с удивлением смотрел на него, не понимая его состояния, затем подошел вплотную, полуобнял его вялое, крупное тело и сказал, стараясь как можно мягче: «Вставайте, Борис Николаевичу приводите себя в порядок. У нас появились новые дела, а времени — мало, нужно действовать».

Я, откровенно говоря, не ожидал увидеть растерянного до предела Ельцина. Мне стало его жалко — он был морально раздавлен, с потухшим взглядом, вялыми движениями. Это уже было плохо.

Я его основательно встряхнул и уже жестко сказал: «Побрейтесь, умойтесь и одевайтесь, у нас мало времени, нам надо сформулировать план борьбы, созвать совещание наших сторонников здесь, у вас, Борис Николаевич!»

Ельцин вяло говорит: «А зачем это? Все кончено, Крючков выиграл. Теперь уже ничего сделать невозможно. Горбачев — сидит».

Я возмутился: «Драться надо! Вы что, хотите сдаться без боя? Это же позор! Над нами люди смеяться будут! Что напишет о нас история, вы подумали? Ввяжемся в бой, а там видно будет. Давайте быстрее приводите себя в порядок — я буду сюда созывать людей, это — лучше, чем если мы будем здесь сидеть вдвоем, ожидая бесславного конца. Нам надо быстро сформировать штаб, разработать план действий».

Ельцин. А что конкретно вы предлагаете, Руслан Имранович? Борьбу с Армией, МВД, КГБ? Мы проиграли. Вы — теоретик, ученый, не представляете всю мощь государства и КГБ Крючкова! Все бесполезно!

Я. Не представляю! Сейчас не до выяснения этих «представлений», надо действовать! Приведите себя в порядок, Борис Николаевич, пожалуйста — быстро!

Я спустился на первый этаж, зашел в кабинет Ельцина, пригласил туда Коржакова и попросил срочно найти Силаева, Руцкого, а также всех тех наших соратников из Верховного Совета и правительства, кто находится в Архангельском. Найдите Попова и Собчака — он в Москве, должен был сегодня утром прийти ко мне, пригласите обоих прибыть сюда, немедленно (Собчак прибыл, Попов — нет).

Пока он выполнял это задание, мы с Ельциным (уже пришедшим в себя) стали обдумывать сложившуюся ситуацию. Надо сказать, он довольно быстро вошел в обычную форму, к нему стала возвращаться энергия, бодрость. Слабость, кажется, прошла, во всяком случае, во внешнем его поведении.

Что делать? Мобилизация ресурсов, анализ, действия

Я спросил Ельцина, с кем из военачальников он имеет какие-то связи, знакомства, позволяющие переговорить о ситуации. Он назвал Павла Грачева, командующего воздушно-десантными войсками, — как-то встречались, говорили о чем-то, хотя трудно это назвать «знакомством».

Я. Позвоните ему, спросите о намерениях ГКЧП и почему в Москву вводятся войска, вопреки законодательству? Почему об этом ничего не знает российская власть?

Ельцин так и сделал. Переговорил с Грачевым, кажется, минут пять. Но ничего конкретного тот ему не сказал, ограничившись тем, что у него имеется приказ министра обороны маршала Язова выдвинуть войска в центр Москвы и взять под контроль «определенные объекты». Вот и весь разговор — я сам все это слышал. Следующий разговор Ельцина, по моей подсказке, был с Назарбаевым. Он, похоже, был очень напуган и слышать не хотел о каких-то «совместных акциях» типа обращения к народу СССР — эту идею я предложил Ельцину для согласования с казахстанским и украинским президентами. Назарбаев стал даже намекать на то, что все — это «ваши московские дела», они как бы «не совсем касаются Казахстана, и вы там у себя разберитесь, что к чему».

Разговор с Назарбаевым не вдохновил нас. Ельцин, который расстался с ним всего лишь пару дней тому назад более чем дружески, на этот раз столкнулся с шокирующей сдержанностью и холодностью Назарбаева. Он с удивлением повторил мне слова Назарбаева — «надо изучить обстановку», «это — ваши московские игры».

С Кравчуком вообще не удалось связаться — видимо, он распорядился, чтобы его не соединяли с нами. В приемной сообщили, что с Кравчуком в настоящее время связь невозможна. Нам с Ельциным тогда показалось, что оба эти наши самые близкие союзники знают нечто больше того, что знаем мы, — возможно, с ними о чем-то уже договорились, возможно — за «наш» счет. Так оно и оказалось, о чем я узнал впоследствии. На Назарбаева мощно «надавил» Крючков. А Кравчука до полусмерти напугал генерал Варенников, командующий сухопутными войсками. Варенников прибыл в Киев сразу же после предъявления ультиматума Горбачеву и имел длительный разговор с Кравчуком. Он так же, как и Назарбаев, взял обязательства «не вмешиваться в московские дела», в обмен на обещание не вводить ЧП в их республики. Наивные люди! Стоило нам потерпеть поражение в Москве — и у них полетели бы головы! Конечно, всего этого мы еще не знали, но нечто такое заподозрили уже в те первые минуты путча.

Затем мы с Ельциным обсудили основной вопрос: «Что же нам делать?» У нас нет войск, Украина и Казахстан нас не поддерживают, Прибалтика — не игрок, эти три республики СССР «списали со счета» — они нам не союзники. Несколько позже мы узнали, что все эти три республики вместе со своими лидерами замерли в страхе, ожидая жестокой расправы, несравнимой с событиями 20 января. Так что здесь рассчитывать на помощь вообще не приходилось.

Я. Что у нас есть? Это, по сути, один фактор — поддержка народа, как единственная наша опора — если нам удастся его поднять. Точнее, если позволят лидеры ГКЧП. Я сказал, что на первом этапе ГКЧП (коль скоро мы с ним, Ельциным, все еще не арестованы), скорее всего, применит по отношению к нам «мягкий вариант» давления. В надежде, что мы с вами, Борис Николаевич, попросим пощады, согласимся с их основными требованиями. Поэтому, если мы не будем репрессированы в ближайшие часы, — пока мы не прибудем в Парламентский дворец, — у нас появляется возможность для организации сопротивления…

Ельцин. Что вы имеете в виду? Вывести народ на улицу? Это было бы хорошо, но вряд ли нам это позволят сделать!

Я. Поэтому надо быстро, на весь мир заявить, что мы, руководители России, заявляем о своем сопротивлении Янаеву и его группе, узурпировавшей власть у президента Горбачева. Поэтому нашим первым лозунгом должно быть требование вернуть Горбачева в Кремль. Но все это — повторяю — в том случае, если нас с вами немедленно не арестуют.

Ельцин. Да нет, Руслан Имранович! Я не буду защищать Горбачева. Он мне столько крови попортил… Пусть «они» делают с ним, что хотят. «Горбачев сам привел ситуацию к такой разрядке», и он, Ельцин, не будет требовать его «восстановления» в президентской должности, если он на самом деле «сидит».

Я, откровенно говоря, внутренне был удивлен такой примитивностью суждений собеседника. Поэтому возразил: «Речь идет не том, чтобы вы помогли Горбачеву. Речь идет о том, что данное требование к путчистам может помочь стране, да и вам лично, и мне тоже — сохранить наши жизни, обеспечить победу над путчистами. В этом — суть нашего требования немедленно вернуть Горбачева в Кремль».

Ельцин молчит. Далее я развил свою мысль, подчеркнув два следующих момента.

Первое. Путчисты, зная, что вы ненавидите Горбачева, меньше всего ожидают такого шага с нашей стороны. Они ждут чего угодно, но не требования немедленно вернуть в Кремль президента Горбачева. Это вам понятно, Борис Николаевич! Здесь ключевой элемент всей нашей тактики борьбы!

Второе. Нас с вами в народе считают «нарушителями» Конституции СССР. Представляете, какая мощная волна поддержки наших действий развернется, когда люди узнают, что Ельцин, несмотря на свою антипатию к Горбачеву, во имя закона и справедливости требует возвращения в Москву изолированного путчистами Горбачева? Это надо отразить в нашем воззвании к народу, которое мы с вами должны немедленно, без промедления написать и распространить в стране. Пока такая возможность имеется.

«Согласен, Руслан Имранович, так и будем действовать», — сказал Ельцин. Он полностью согласился с такой тактикой.

Времени у нас вообще не было, поэтому наше обсуждение было энергичным. Когда мы согласовали эти положения, в комнату стали заходить наши соратники и помощники. Первым пришел взволнованный Иван Степанович Силаев, который хотя и не находился в поселке, но сумел добраться раньше других, живших здесь же, по соседству; затем прибыли Руцкой, министры Ярошенко и Полторанин, советник Ельцина Бурбулис, депутат Шахрай. К концу совещания подъехал Собчак.

Первое совещание российского руководства. Обращение «К гражданам России!»

Ельцин сказал собравшимся, что времени мало, надо быстро решить вопрос о подготовке одного документа, о чем мы уже с Русланом Имрановичем договорились. Это должно быть «Обращение к народу». Что мы скажем в этом документе? Он посмотрел на собравшихся. Все молчали. Повернул голову в мою сторону. — Что?

Я сказал, что это должен быть лаконичный (две-три страницы текста), очень четкий и жесткий документ, в котором надо отразить несколько моментов. Первый — квалификация действий Янаева и его группы как государственная измена и путч. Второй — абсолютная невозможность для Российской Федерации какой-либо поддержки действий этой группы. Третье — требование немедленно освободить из-под стражи президента Горбачева и дать ему возможность исполнять свои обязанности. Все молчали.

Бурбулис. А зачем нам надо выступить в защиту Горбачева? Он сам — главный виновник происшедшего.

Полторанин. Я согласен с Геннадием Бурбулисом. В «документе» не стоит его вообще упоминать…

Ельцин. Вы не правы. Но нет времени дискутировать. Надо отразить наше требование и вернуть Горбачева в Кремль. Руслан Имранович прав. Пишите!

Я (Полторанину). Михаил Никифорович, Вы у нас главный журналист. Пишите.

Он стал искать ручку в своих карманах и никак ее не найдет. Я достал свою ручку и протянул ему, придвинув стопку бумаги. Все впились взорами в Полторанина — с чего он начнет? Не получается — дрожит рука.

«Дай сюда мою ручку, — невольно со злостью вырвалась у меня фраза, — у меня руки не дрожат/» Так я и написал тот текст, который уже к вечеру того же дня, 19 августа 1991 г., распространился по всему СССР в рукописном виде, написанный моей рукой. По ходу мне делали замечания, кое-что я учитывал; но писал быстро — надо было спешить.

Подписали, надо быстро отпечатать. Некому. На даче у Ельцина не было пишущей машинки (не говоря уже о компьютере), но ксерокс имелся. Мы размножили написанный мною текст и вручили каждому из присутствующих, вполне допуская, что некоторых из нас могут арестовать. Одновременно попросили множить и распространять документ всеми возможными средствами, чтобы он попал в СМИ немедленно.

Пока мы обсуждали свой план борьбы с заговорщиками из Кремля и писали документ, к нам поступали сообщения о появлении у Архангельского какого-то воинского подразделения на джипах (как позже я узнал, это было подразделение группы «А»)… Это было уже весьма опасно. Собравшиеся высказывали самые разные идеи… Я сказал, что здесь задерживаться нельзя, надо скорее выезжать в Москву. Там мы сможем более детально ознакомиться с обстановкой. К тому же у меня на 10 часов было назначено заседание Президиума Парламента. Вышел на улицу и тут же столкнулся с подъехавшим Собчаком. Он спросил меня: «Что мне делать, Руслан Имранович?»

Я ответил: «Немедленно возвращайтесь в Ленинград. Я наделяю вас полномочиями подчинить войска округа, МВД и КГБ. Возьмите наш первый документ по организации борьбы с ГКЧП — «Обращение к народу». Не задерживайтесь. В Москву не возвращайтесь.;.» На огромной скорости помчался в Москву. Вслед за мной Ельцин, Силаев и др. Через 15 минут после моего отъезда в наш дом зашли военные, спросили меня. Племянница сказала им, что я выехал рано утром в Москву…

Верховный Совет вступает в борьбу

Очень важно было обеспечить немедленное вступление в борьбу Верховного Совета, а до открытия его сессии — Президиума Верховного Совета. Очень своевременным оказалось то, что я еще до начала летних отпусков определил дату заседания Президиума Парламента на 19 августа. Повестка: встреча с Государственной комиссией, назначенной Верховным Советом для обсуждения и подписания Союзного договора 20 августа. Поэтому весь президиум был в полном составе, когда я с запозданием на час примчался из Архангельского.

Всю недолгую дорогу (15 минут, не более) я обдумывал ситуацию. Подготовленное и подписанное тремя руководителями страны «Обращение к гражданам России», — безусловно, важное мероприятие. Но ни у президента Ельцина, ни у премьера Силаева нет абсолютно никакой силы, которая могла бы противопоставлена Армии, войскам МВД и спецслужбам Крючкова, которые противостоят нам. Единственная, по сути, наша политическая сила — это парламент, Верховный Совет России, депутатский корпус, а также аппарат, который я знал хорошо и доверял ему (более 500 человек). Абсолютное большинство депутатов — это убежденные демократы, честные и порядочные люди, избранные на честных парламентских выборах, преодолев сопротивление партийной бюрократии. За более чем полтора года нашей деятельности они стали опытными политиками, имеют мощную опору среди своих избирателей, обладают немалыми связями в политических, деловых, партийных, военных кругах в Москве и провинциях. Если наш парламент полностью вовлечь в начавшееся противостояние с путчистским центром, возможно, нам удастся переломить ситуацию. Таковыми были мои размышления в те минуты, когда я открыл заседание Президиума Верховного Совета.

Члены президиума в полном составе ждали меня. Лица встревожены. В зале множество наших депутатов, работников аппарата, несколько министров правительства Силаева, журналистов мало — их не пропускает воинское оцепление.

Все ждут моих первых слов, реакции — взоры впились в меня. Я начал с констатации явления — в стране произошел путч, возможности которого много говорили; но я лично не верил в такой разворот событий. Относительно судьбы Горбачева — ничего не известно. Судя по опубликованным «документам» непонятного пока что «Государственного комитета по чрезвычайному положению» (ГКЧП), путчисты выступают против нового Союзного договора, который, по их мнению, ведет к развалу страны.

Но вы знаете и мою позицию в этом вопросе, и общую оценку этого проекта со стороны нашего Верховного Совета, в частности выделение тех конкретных статей проекта, с которыми мы не согласны. Поэтому мы планировали именно сегодня, на нашем президиуме, обсудить вместе с Государственной делегацией вопрос: как нам поступить в ходе заседания по этому вопросу в Кремле под председательством Горбачева. В частности, я предполагал, что нам следует обсудить три следующие позиции:

1. Согласиться с Горбачевым и подписать предложенный им проект, несмотря на сильнейшие его изъяны.

2. Подписать только те положения и статьи, которые не вызывали сомнений при обсуждении на заседании Верховного Совета (это было 3 недели тому назад).

3. Отказаться принципиально от подписания даже отдельных положений и статей, предложить четко определенное время для устранения тех недостатков, наличие которых в тексте документа делает его подписание с нашей стороны невозможным.

Такая же возможность, то есть публичного выражения своего несогласия, как и у нас, руководителей и депутатов России, была у тех высоких должностных лиц СССР, которые, однако, организовали тайный заговор с целью свержения власти. Они совершили государственную измену, осуществили военно-государственный переворот, создали неконституционный, а следовательно, незаконный орган власти в стране — некий «государственный комитет по чрезвычайному положению» — и объявили о «временном» переходе всей власти в стране к этому самому ГКЧП. Они отстранили законно избранного президента СССР от власти и осадили Парламентский дворец России танковыми частями Армии, вовлекая Вооруженные силы в политические дрязги, пытаясь «замарать» солдат, офицеров и генералов, — если не кровью, то прямым участием в государственном перевороте.

Что предпринято руководством России для разрешения ситуации? Я пересказал в основном то, что нами было сделано, зачитал текст «Обращения», высказался в том плане, что в отношении путчистов нам следует занять предельно жесткую позицию, и предложил президиуму начать конкретную борьбу с хунтой за возвращение страны к конституционному порядку. И самое главное — принять решение о немедленном созыве Чрезвычайной сессии Верховного Совета в связи с совершенным должностными лицами СССР государственным переворотом и сложившейся в связи с этим ситуацией в СССР и Российской Федерации.

Начались бурные дебаты, говорили все вместе и каждый в отдельности, осуждали путчистов, предлагали варианты сопротивления. Лишь два человека выразили свое несогласие с моим предложением. Один — заместитель Председателя Верховного Совета Борис Исаев, другой — Владимир Исаков, председатель одной из двух палат Верховного Совета. Председателя другой палаты, Абдулатипова, не было, — видимо, выжидал. Если Исаев просто выразил свое несогласие с оценкой ситуации и ограничился этим, то позиция Исакова была категорической, наиболее жесткой из всех версий правокоммунистической ортодоксии — он полностью оправдывал деятельность ГКЧП. Странным был он, этот Исаков. Он, например, на Первом съезде депутатов (май — июнь 1990 г.) был буквально по-рабски предан Ельцину. Было даже смешно наблюдать, как здоровый мужчина, доктор юридических наук, как собачонка, бегает за председателем. Тогда, по предложению Ельцина, Исаков, абсолютно не отличавшийся от множества других депутатов какой-то известностью, способностями и пр., был избран на один из важнейших постов в Верховном Совете — председателем палаты — Совета Республик Верховного Совета. Но ко времени переворота он стал откровенным врагом Ельцина, всячески торпедировал любой новаторский законопроект, постоянно искал и находил поводы для атаки своего бывшего сюзерена. Отличался крайней тяжеловесностью в суждениях, от написанных им бумаг веяло скучной канцелярщиной, а отчетливый провинциализм превращал догматический склад ума в чудовищное упрямство, не возможное преодолеть никакими логическими доводами.

Так вот, Исаков в своем неприятии моей оценки ситуации говорил следующее: «Я в принципе согласен, что произошел государственный переворот. Но вы, Руслан Имранович, готовили другой переворот 20 августа через подписание Союзного договора». Логика, не лишенная смысла. Если иметь в виду, что готовы были подписать горбачевский проект договора, и то — с существенными оговорками, всего лишь 9 союзных республик, конечно же, проблема сохранения Союза в составе всех 15 республик была очевидной… Этот тезис ловко использовал Исаков.

На меня жадно смотрели другие члены Президиума, 18 человек, десятки депутатов, работники нашего аппарата, журналисты — что скажет лидер Верховного Совета в ответ на фактически представителя тех кругов, которые совершили государственный переворот? Какую он (то есть я) приведет аргументацию против той, которую изложил Исаков?

Не было времени для дискуссии, но и важность вопроса была велика — это была важнейшая предпосылка к развертыванию борьбы против заговорщиков. Члены президиума — это люди самостоятельные, авторитетные, они возглавляют комиссии и комитеты — структуры Верховного Совета… Надо было их убедить в необходимости решительной борьбы с теми, кто стоял на позиции Исакова.

Я подчеркнул именно этот момент — не случайность идентичности позиции Исакова и группы должностных лиц СССР, которые осуществили военный переворот. Логика Исакова вроде бы внешне убедительна — если вы помните, я еще на III съезде народных депутатов, созванном по инициативе «шестерки», в том числе Исакова, выражал опасения, что союзный центр ведет дело к тому, что некоторые республики вообще откажутся участвовать в этом «договоре». Это действительно так. Но давайте поставим вопрос иначе: что выиграет Союз, если мы, Россия в лице высших органов власти, не будем принципиально участвовать в работе по Союзному договору, — как будем добиваться выполнения наших существенных поправок и не подпишем его, даже в «усеченной» форме? Не дадим ли мы тем самым повода для полного развала Союза ССР? Напомню — этому вопросу была посвящена дискуссия на сессии Верховного Совета, на его последнем заседании, всего три недели тому назад, когда мы утвердили состав Государственной делегации для участия в обсуждении и подписании договора у Горбачева в Кремле 20 августа. Тогда было принято постановление Верховного Совета, ставшее для нас Законом. Против этого постановления сейчас и выступает Исаков — почему? Напомню, что с аналогичных позиций написана статья Председателя Верховного Совета СССР уважаемого Анатолия Ивановича Лукьянова, опубликованная в сегодняшнем номере газеты «Правда». Его позиция мне представляется еще более, мягко говоря, «странной», чем позиция Исакова. Исаков свое отношение к горбачевскому проекту высказывал публично, и мы знаем это, а Лукьянов — никогда ранее, хотя я часто встречался с ним на различного рода совещаниях в Кремле, в том числе в рамках обсуждения проектов договора.

Мне ни разу не приходилось слышать от него, даже в частном порядке, его возражения против проекта договора. Более того, насколько я знаю, Лукьянов поддерживал требования российских автономий добиваться уравнения их прав и полномочий с союзными республиками, в то время как я выражал сильнейшую озабоченность этими поползновениями и требовал на совещаниях у Горбачева прекратить поддержку автономий в этой части. Что мешало Лукьянову — Председателю Верховного Совета СССР — вынести на обсуждение проект договора на сессию Верховного Совета и там изложить свою позицию? Нет, этого он не сделал, а ныне пытается теоретически оправдать антиконституционные действия некоего «государственного комитета по чрезвычайному положению», которые он, председатель Союзного парламента, должен был осудить первым, не дожидаясь нашей реакции.

Однако, продолжал я, должен вам высказать свое мнение: в создавшихся условиях, когда президент Горбачев, похоже, изолирован, а другие институты союзной государственной власти, контролируемые изменниками, по сути, утеряли свою легитимность, Лукьянов, как Председатель Верховного Совета СССР, не являющийся членом преступного ГКЧП, — единственный законный полномочный руководитель союзного центра. С ним мы и будем вести переговоры относительно создавшейся в стране ситуации. А сейчас, уважаемые коллеги, время не ждет, его у нас нет: предлагаю принять постановление президиума из двух-трех пунктов, они могут быть следующими, если вы согласитесь — я зачитаю написанные мною строки из следующих предложений.

Первое: Осудить действия Янаева и группы высших должностных лиц, совершивших в ночь на 19 августа с.г. государственный переворот. Одобрить Обращение к народу; подписанное президентом, и.о. Председателя Верховного Совета России и Председателем Совета министров России.

Второе: Созвать в связи с создавшейся ситуацией в СССР и РСФСР Чрезвычайную сессию Верховного Совета, — может быть, на 21-е число. Ранее мы просто физически не можем созвать депутатов. Хотелось бы надеяться, что нам не помешают в этом.

Мои доводы оказались убедительными. С небольшими редакционными поправками предложенный документ был принят. «Против» проголосовали двое — Исаев и Исаков. Таким образом, это был второй официальный документ, принятый в первый день переворота, 19 августа (первое — обращение «К гражданам России», принятое российским руководством). Указы президента последовали уже за постановлением Президиума Верховного Совета. Специально подчеркиваю это обстоятельство, чтобы была ясна определяющая роль Российского парламента в подавлении путча.

Оба эти документа тиражировались на всех многочисленных ксероксах Верховного Совета и Правительства России, и многочисленные помощники депутатов и работники нашего аппарата связывались с регионами, зачитывали тексты документов; волонтеры на своих автомобилях развозили их на станции метро, вокзалы, автостанции, аэропорты и т. д. Сопротивление началось, приобретая взрывной характер. Затаившаяся было Москва встрепенулась. Первоначальный испуг быстро проходил.

Постановление Президиума Верховного Совета РСФСР

О созыве Чрезвычайной сессии Верховного Совета РСФСР

В ночь на 19 августа политическая обстановка в нашей стране коренным образом изменилась в результате антиконституционного переворота.

В соответствии с Конституцией СССР чрезвычайное положение могло быть введено Верховным Советом СССР или Президентом СССР с согласия республики, а при отсутствии такого согласия решением Верховного Совета СССР, принятым большинством не менее двух третей от общего числа его членов. Поскольку при введении чрезвычайного положения была нарушена Конституция СССР, постольку действия так называемого чрезвычайного комитета являются государственным переворотом — поставлено под вопрос нормальное функционирование конституционных органов власти РСФСР.

В сложившейся ситуации Президиум Верховного Совета РСФСР постановляет:

1. Созвать внеочередную сессию Верховного Совета РСФСР 21 августа в 11.00 в Доме Советов РСФСР с повесткой дня «О политической ситуации в РСФСР, сложившейся в результате государственного переворота».

2. Исполнение решений так называемого чрезвычайного комитета будет квалифицироваться как участие в совершении государственного преступления со всеми вытекающими последствиями.

И.О. Председателя

Верховного Совета РСФСР

Р.И.Хасбулатов 19 августа 1991 года

Как писали впоследствии аналитики, быстрое появление этого документа сыграло, несомненно, важнейшую роль на первом этапе подъема массового движения против путча — граждане России увидели решительную позицию руководства страны, отвергающего насилие в жизни общества. Это в громадной степени укрепило наш авторитет в народе, его возмущение действиями ГКЧП стало открытым, особенно в крупных городах, в вузах, научных и творческих коллективах, на промышленных предприятиях. Тогда же, сразу после окончания заседания президиума, я попросил подготовить инструктивное письмо для направления во все органы власти на территории России — на имя их руководителей. И продиктовал его содержание. Вот что говорилось в этом письме:

«Вам направлены Постановление Президиума Верховного Совета России, указы Президента РСФСР от 19 августа 1991 года и обращения «К гражданам России» и «К военнослужащим Советской Армии», принятые в связи с антиконституционным государственным переворотом.

Необходимо обеспечить широкое информирование населения и безусловное исполнение установок, содержащихся в указанных Документах, всеми должностными лицами учреждений, организаций и предприятий Российской Федерации.

Руководители, не принявшие меры по исполнению Доку-ментов Верховного Совета, его Президиума, указов Президента РСФСР, будут привлекаться к ответственности в соответствии с Законом. Должностные лица, исполняющие решения антиконституционного государственного комитета по чрезвычайному положению, попадают под действие Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону…» Сообщил я также о том, что Чрезвычайная сессия Верховного Совета определена на 21 августа в 10 утра, и потребовал обеспечить прибытие депутатов.

Это мое инструктивное письмо, как мне сообщили руководители провинций позже, заставило их быть очень осторожными в требованиях партийных органов и местных чекистов поддержать ГКЧП. Некоторые из них, однако, заняли выжидательную позицию, в то же время не препятствуя растущему числу людей, поддерживающих Верховный Совет. Это тоже играло в нашу пользу, усиливая изоляцию ГКЧП от общества. Нельзя требовать от всех, чтобы они были героями, — хорошо уже то, что чиновники не мешали людям выражать свое отношение к событиям в Москве.

…Обстановка в Белом доме была напряженной. Депутаты, служащие, журналисты — все задавали бесчисленные вопросы, главным из которых был: «Что делать?»

Сразу же после окончания заседания президиума я вошел в свой рабочий кабинет на пятом этаже, на ходу отдавая какие-то распоряжения и отвечая на вопросы. Окна кабинета выходят на широкий двор нашего здания и на набережную Москвы-реки. Было 12 часов. Взглянув в окно, я увидел танки и бронемашины, а в отдалении — огромную массу людей, двигающихся к Белому дому. Увидел и начало возведения баррикад вокруг здания парламента: два паренька несли какую-то ржавую ванну. Откровенно говоря, у меня сжалось сердце, — это шли защищать свой парламент москвичи. Москва поднималась. Любительские радиостанции уже передали наше воззвание. Другого способа не было — мы оказались в информационной блокаде — к телевидению доступа у нас не было, к радио тоже, наши «Российская газета» и «Россия», вместе с другими газетами демократического направления, были закрыты.

Зашла большая группа депутатов — и опять вопрос: «Что делать?» Я молча пригласил их к окну и показал на идущую к нам массу людей и воздвигаемую перед Белым домом баррикаду. Сказал: «Надо организовать этих людей, надо строить баррикады». Тут же договорились провести совещание-семинар на тему «Что делать?» — то есть о тактике деятельности депутатов и работников аппарата Верховного Совета.

Собирание сил

…Примерно в 13 часов я зашел в Палату национальностей и… был поражен — этот зал вместимостью чуть больше 200 человек полностью был заполнен депутатами, сотрудниками аппарата Верховного Совета, журналистами. Мест не хватало, люди стояли. А ведь август — время отпусков, как они здесь оказались?

С утра депутаты и работники аппарата стали звонить в приемную председателя и его заместителей, председателей комитетов и комиссий. Когда узнали, что я провожу заседание Президиума Верховного Совета и аппарат уже получил от меня указание начать подготовку Чрезвычайной сессии Верховного Совета, они бросили все свои дела и стали прибывать на работу. Другой аспект этой проблемы — я с самого начала своей работы стал уважительно, бережно относиться к людям аппарата — сам проводил еженедельные оперативные совещания с руководителями подразделений, интересовался жизненными условиями сотрудников, помогал им всем, чем только мог. И вот эти сотрудники аппарата Верховного Совета, опытные люди, мужчины и женщины, имеющие немалые связи в Москве и провинции, бросив свои личные дела, примчались в Москву, в Парламентский дворец, поддержать сопротивление путчистам.

Отмечу, что такой солидарности аппарат Правительства России не проявил, а все «силы Ельцина» состояли из двух-трех десятков людей. Таким образом, основная тяжесть борьбы с путчистами падала на Верховный Совет и его аппарат. Они и должны были стать основным организатором массового сопротивления.

Все это было мной сказано людям, которые ждали услышать от меня ответ на простой вопрос — что делать? Психология людей — это не только сложная, но и довольно странная «субстанция». Принято полагать, что руководитель должен знать ответы на все вопросы, — в нашем случае — «как организовать разгром кремлевских путчистов?». Как будто я всю жизнь только и занимался тем, что громил путчистов. Но прийти в аудиторию и сказать людям, которые пришли спасать страну от заговорщиков, что я, ваш председатель, не знаю, как решить эту задачу, — это было и неверно, и просто невозможно для меня в той ситуации.

Я начал свое выступление с постановки целей и задач парламента, главная из них — разгром путчистов. Конкретная, оперативная цель сегодняшнего дня — лишить хунту возможности начать атаку на наш дворец. В этих целях нам необходимо мобилизовать все ресурсы, главный из которых — это привлечение как можно больше людей, москвичей, в наши ряды. Если огромные массы москвичей устремятся под стены Белого дома и образуют по его периметру «живое кольцо», тогда путчисты не посмеют штурмовать Парламентский дворец. Студенты и преподаватели — они придут сюда первыми, так же как врачи и учителя, инженеры, ученые, то есть интеллектуальные силы Москвы. «Вам следует начать организованную деятельность — связывайтесь прямо со студенческими советами университетов и институтов Москвы, приглашайте их представителей сюда, к нам в парламент. Далее, профсоюзы, пенсионеры — это люди, готовые прийти по нашему зову, надо их организовать. Вы — опытные специалисты, имеющие огромные знания в деле организации людей.

Очень важная задача — преодолеть информационную блокаду — из «классики революций» — средства сообщений, особое внимание железнодорожным и автомобильным станциям, аэропортам и речным вокзалам; следует снабжать пассажиров нашими «документами», листовками, прокламациями — люди охотно возьмут «груз» и будут раздавать его по месту своего прибытия в разных концах страны. Надо сформировать группу литераторов-сатириков — пусть они занимаются рисованием шаржей на членов хунты — все это тоже в народ и пр… Найдите типографии заводов и начните печатать массовым тиражом наши документы. Здесь, в нашем здании, срочно надо соорудить радиостанцию, чтобы круглосуточно выступали общественные деятели, известные люди, протестующие против ГКЧП. Это — задача для наших депутатов — журналистов Югина, Любимова, Старкова, Политковского и других.

Необходимо организовать систематизированную работу по обеспечению связи с провинциями в условиях цензуры и блокады; настроить региональных руководителей на вывод людей на улицы — забастовки и демонстрации, так, как это уже началось в Ленинграде. Предупредите всех — никакого сотрудничества с ГКЧП! Это нужно не только для достижения победы над ГКЧП, но и им самим, в том числе руководителям: через 2–3 дня мы разобьем этот пресловутый ГКЧП и вынуждены будем снимать тех работников, которые <замарали» себя сотрудничеством с путчистами, — это должны знать все.

И не забывайте, основное звено нашего успеха — это Москва, надо поднимать москвичей. Б этих целях необходимо немедленно наладить самое тесное сотрудничество с депутатами Моссовета и районных советов… Каждый из вас должен исходить из того, что ваша работа будет иметь смысл тогда, когда она занимает определенное место в нашем общем плане по свержению ГКЧП. То есть речь должна идти, с самого начала, об организованной деятельности, организации сопротивления. Тогда мы победим… Работа с войсками — командирами и солдатами. Здесь «ударное звено» для наших депутатов-офицеров. Юшенкову надо организовать эту деятельность. Где генерал Кобец и космонавт Николаев? Пусть явятся…»

В общем, для начала организации работы я, кажется, сказал все то, что можно было сказать… Любительские радиостанции уже передавали содержание «Обращения к гражданам России» и постановление Президиума Верховного Совета о созыве Чрезвычайной сессии парламента на 21 августа с.г.

О возможностях сотрудников Парламента свидетельствует такой эпизод, который изрядно меня развеселил. Одна из сотрудниц моего аппарата имела родственницу, которая работала в канцелярии премьера Валентина Павлова. Она передала ей около 10 наших документов — «Обращение», постановление Президиума о созыве Чрезвычайной сессии, мое инструктивное письмо региональным властям, некоторые указы Ельцина и еще целый ряд документов. Она, в свою очередь, пользуясь всеобщей неразберихой, творящейся вокруг Павлова и его ответственных работников, переслала все эти документы с грифом «Правительство СССР. Для служебного пользования» всем руководителям союзных республик, автономий, областей и краев Российской Федерации.

Руководители, получив эти документы, были в недоумении — они и мысли не могли допустить, что они направлены к ним без официального разрешения Кремля. Но задавались вопросом: для каких целей их знакомят с «ними»? Но никто из них не осмелился позвонить в канцелярию Павлова и выяснить эту «цель» — привычки к беспрекословному повиновению в бюрократической иерархии были сильны до конца Системы. Я узнал об этой «истории» вначале от… Председателя Верховного Совета Киргизии Ширимкулова. Он сразу догадался, что документы поступили к ним отнюдь не с разрешения премьера Павлова. В нашем телефонном разговоре поздно ночью он, смеясь, спросил: «Руслан, как тебе удалось превратить канцелярию премьера СССР, главного путчиста, в пункт рассылки документов Верховного Совета России?»

Позже сообщили о «получении» документов и наши руководители провинций. Конечно, службы Крючкова зафиксировали эти разговоры и поняли, какой ляпсус был допущен, — но дело было сделано. Они даже не успели разобраться в конкретном лице, кто осуществил эту «подрывную акцию». А эта милая женщина после распада СССР, вместе со всем аппаратом Верховного Совета СССР, стала работать уже у нас, в Российском парламенте.

Первая пресс-конференция

…Пришел Лев Суханов, помощник президента, сказал, что Ельцин приглашает на пресс-конференцию. Большой зал для заседаний правительства на 6-м этаже переполнен людьми, в основном журналистами, много депутатов и других лиц (конечно, и агентов ГКЧП). Грохот танков становился все слышнее в наших служебных помещениях. Непрерывно звонили внутренние телефоны — от президента, вице-президента, премьера: мы постоянно обменивались информацией. Пока я налаживал работу с депутатами, а затем связывался с областными и краевыми городами, мои многочисленные помощники (в том числе пришедшие из разных организаций и ведомств, включая моих однокашников по МГУ) предпринимали энергичные действия по выявлению масштабов путча, целей заговорщиков, выяснению судьбы Горбачева и его семьи, ситуации с воинскими частями и настроениями командиров и пр.

Вначале Борис Ельцин зачитал обращение «К гражданам России» и первый свой указ, касающийся оценки действий путчистов. Ельцин подчеркнул, что довести до народа это заявление по телевидению и радио не представляется возможным. Путчисты взяли под свой контроль практически все средства массовой информации в столице. Поэтому была выражена особая надежда на то, что эти документы станут известны жителям страны и мировому сообществу с помощью зарубежной прессы. Президент проинформировал собравшихся, что связывался по телефону с Янаевым, который «неубедительно пытался объяснить, почему Горбачев не может исполнять свои обязанности».

Далее Ельцин отметил, что его попытки связаться с Форосом, где должен был находиться Горбачев, не увенчались успехом: «Не соединили. Если он жив и находится в Крыму на своей даче, то полностью блокирован. Я разговаривал с ним последний раз в пятницу. Он был в добром здравии, готовился 20 августа прилететь в Москву, чтобы подписать Союзный договор, и на 21 августа назначил большое совещание. Ничего не угрожало его здоровью».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.