Глава восьмая «АРАКЧЕЕВЩИНА»: ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ

Глава восьмая

«АРАКЧЕЕВЩИНА»: ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ

В первый день января 1810 года в 9 часов утра в Зимнем дворце началась торжественная церемония открытия Государственного Совета. Император Александр произнес речь. Государственный секретарь M. M. Сперанский зачитал Манифест об образовании Государственного Совета.

18 января состоялось официальное назначение графа Аракчеева председателем Военного департамента Государственного Совета. На освободившуюся должность министра военных сухопутных сил был определен генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли.

Демонстративный уход Аракчеева с поста, на котором он был в высшей степени полезен, как ни странно, не ухудшил отношения к нему императора Александра. Об этом ясно свидетельствовал приказ Его Величества от 18 января, где говорилось: «В воздание отличного управления генералом от артиллерии графом Аракчеевым Военным министерством по поступлении его в Государственном Совете в Председатели военного Департамента отдавать ему все прежние военные почести»[152]. Александр сохранил за Аракчеевым звания и члена Комитета министров, и сенатора. В результате влияние графа на ход государственных дел после того, как он оставил пост военного министра, не только не уменьшилось, но скорее даже возросло.

Барклай-де-Толли не оправдал надежд Аракчеева: он оказался намного более самостоятельным в своих действиях, чем его сиятельство ожидал. H. M. Лонгинов писал графу С. Р. Воронцову 13 сентября 1812 года: «Барклай, выведенный из ничтожества Аракчеевым, который думал управлять им как секретарем, когда вся армия возненавидела его самого, показал однако же характер, коего Аракчеев не ожидал, и с самого начала взял всю власть и могущество, которые Аракчеев думал себе одному навсегда присвоить, но ошибся, присвоив их месту, а не себе, и Барклай ни на шаг не уступил ему, когда вступил в министерство».

Впрочем, это лишь некоторым образом ограничивало вмешательство графа во внутреннюю жизнь военного ведомства. Во всяком случае те, кому Аракчеев покровительствовал, будучи военным министром, нисколько не огорчились отставкой его с этой должности и переходом в Военный департамент Государственного Совета, а, напротив, поспешили напомнить ему о себе.

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич! — писал 16 февраля 1810 года Оренбургский генерал-губернатор князь Г. С. Волконский. — Видев во все управление вашего Сиятельства Министерством военных дел многократные опыты милостивого вашего ходатайства у престола высокомонаршего по делам высочайше вверенного мне края и дивизии и чувствуя в полной мере всю цену вашего благодеятельного ко мне и к служащим под моим начальством расположения, я в непременную и приятнейшую вменяю обязанность принести вам, милостивый государь! чувствительную благодарность. Во всю жизнь мою долгом поставляю сохранять во глубине души моей чувствия искреннейшей признательности к особе вашего сиятельства. Быв побуждаем таковыми чувствованиями, я щитаю приятнейшею обязанностию принести вашему Сиятельству усерднейшее поздравление с новым важнейшим занятием председательского поста в военном департаменте, и всепокорнейше прошу вас, совершенный мой благодатель! быть милостивым защитником, покровителем и председателем по делам высочайше вверенного мне края, что я приму новым доказательством продолжения ваших ко мне милостей»[153].

В исторической литературе временем наибольшего могущества Аракчеева считаются годы, последовавшие по окончании войны России с наполеоновской Францией. В действительности же граф Аракчеев стал правой рукой императора Александра на несколько лет раньше. Почти все, что было характерным для последнего десятилетия царствования Александра I, в том числе и то, что впоследствии назвали «аракчеевщиной», имело место уже в 1810 году. Оно, правда, выражалось тогда не столь ярко, как это было позднее. К тому же деятельность Аракчеева в годы, предшествовавшие Отечественной войне, заслоняли собой преобразовательные опыты Сперанского.

В 1809–1811 годах степень воздействия на ход государственных дел у Сперанского была выше, чем у Аракчеева. Михайло Михайлович занимал ключевую должность в Государственном Совете — госсекретаря. Но при всем том положение графа Аракчеева в сфере высшей власти было прочнее.

Его Величество еще не заносил над госсекретарем-реформатором своего молота, но наковальня общественного мнения под Сперанским уже образовалась. И простые чиновники, и вельможи травили его клеветой, эпиграммами и карикатурами, преследовали как «опасного уновителя». Графа Аракчеева в обществе также не жаловали, однако он не был реформатором, не затрагивал фундамента благополучия целых общественных групп, а потому хотя и считался «мерзавцем» и «злодеем», но никак не мыслился человеком опасным. Но самое главное — узы Аракчеева с императором Александром были значительно более устойчивы, нежели цепи, связывавшие Сперанского с Его Величеством. Аракчеев в тех ролях, в каковых он выступал, был необходим Александру всегда. Сперанский же в своем качестве реформатора — лишь на какое-то время.

По камер-фурьерскому журналу видно, что в 1809 году Сперанский приглашался на обед к императору 77 раз, а граф Аракчеев — 55. Но в 1810 году картина другая: у Сперанского было в этот год 25 приглашений, у Аракчеева — 45. В 1811 году у Сперанского — 32 приглашения, у Аракчеева — 79.

А в 1810 году ко всему тому, что связывало Аракчеева с Александром прежде, добавилось новое и большое — то, с чем пребудут они до гроба (до Александрова, во всяком случае), что станет общим их делом на всю жизнь. Это новое большое общее дело — военные поселения.

Позднее, когда устройство военных поселений развернется в грандиозное предприятие, станет занимать умы россиян, идею их организации в России припишут Аракчееву. «Непонятно, как Аракчееву, умному человеку, пришла в голову такая дикая мысль», — будет сетовать графиня А. Д. Блудова. Священник Павлович, служивший в 20-х годах XIX века в одном из военных поселений Малороссии, записал в своих воспоминаниях: «Мудрое измышление приснопамятного Аракчеева, в пределах великого Нова-города известное под названием поселения пахотных солдат, а у нас — на юге — процветавшее под водительством графа от поселений Никитина под наименованием военного поселения, мрачным пятном легло на страницах бытовой истории нашего народа».

Между тем идея организации в России военных поселений в рассматриваемое время принадлежала в действительности не кому иному, как Александру I. Именно российский император был главным идейным вдохновителем этого грандиозного мероприятия. 13 марта 1817 года Аракчеев писал Александру: «Благодательное внимание к заслугам победоносных Ваших воинов внушило Вашему Императорскому Величеству в 1810 году мысль, достойную отеческого Вашего о них попечения: дать и им свою оседлость, — соединить в определенных округах земель все возможные для них выгоды, и вместе с тем удовлетворить всем видам благоустроенного правительства Великой Империи».

Н. К. Шильдер в своей биографии императора Александра утверждал, что мысль об организации в России военных поселений пришла Его Величеству по прочтении статьи французского генерала Сервана «О пограничных силах государств». Эту статью государь якобы приказал князю П. М. Волконскому перевести на русский язык, оставя против текста перевода белые страницы. На них Александр начертал потом свои мысли о поселении русских войск[154]. Приведенный историком-генералом факт важен, но не менее значим и тот, который в его книге не приводится. Говоря об инициативе императора Александра в деле организации военных поселений, следует отметить, что в начале 1810 года с предложением учредить «усадьбы для полков» выступил адмирал Н. С. Мордвинов. В поселении войск сей государственный деятель, славившийся, кстати говоря, своей честностью и независимостью суждений, видел единственное реальное средство уменьшения расходов на содержание армии. Мордвинов составил даже специальную записку с обоснованием необходимости устройства военных поселений и подал ее Александру I.

Вместе с адмиралом Мордвиновым идею поселения войск на определенной территории разделял целый ряд крупных русских сановников, и в этом не было ничего удивительного. Сама по себе идея выглядела вполне разумной и благородной. Поселением войск можно было существенно облегчить участь солдат, которые, приобретая оседлость, получали возможность завести семью и домашнее хозяйство. С другой стороны, военные поселения казались выгодными для государства: поселенные солдаты сами обеспечивали себя продовольствием и фуражом.

Вообще практика размещения войск на мирное время среди населения, на которое возлагается при этом обязанность их материального обеспечения, существовала в европейских странах еще в эпоху Средневековья. В конце XVII столетия в Швеции была введена система поселения войск среди плательщиков налогов на их содержание.

Царь Петр решил применить шведский опыт в России. Предполагая заключить в 1709–1710 годах мир со Швецией, он одновременно думал о том, как ему поступить со своей армией, которая в случае окончания войны окажется без дела. И в конце концов пришел к мысли не распускать войска, а разместить по стране среди населения, которое будет обеспечивать их содержание. При таком порядке можно было в процессе снабжения армии припасами обойтись без разветвленной сети посреднических органов и таким образом спасти значительные финансовые средства от пропажи в карманах посредников. Указом от 19 февраля 1711 года Петр I учредил институт комиссаров, призванных рассчитывать материальные потребности войск, размещенных в губерниях.

Надежды Петра I на установление мира в то время не оправдались. Русские войска стали возвращаться домой только в 1718–1719 годах. Петр I нашел им временное применение на строительстве крепостей, каналов, гаваней и приступил к реформе налогообложения, в соответствии с которой вводилась подушная подать. По указу от 26 ноября 1718 года в Российской империи была начата перепись душ мужского пола. В процессе ее определялась и ставка подушного налога.

5 марта 1721 года был издан сенатский указ, гласивший: «Генерал-Майору и Лейб-Гвардии Майору Волкову в Новгороде и в Новгородском уезде армейские драгунской и пехотной полки росписывать по душам мужеска пола, как ему именно Царского Величества указ повелевает, считая мужеска пола по 32 алтына по 2 деньги с каждого человека».

24 февраля 1722 года был опубликован указ Петра I о расположении полков на число душ мужского пола и о содержании этих полков собранными с данных душ деньгами. Его текст начинался со слов: «Понеже его императорское величество указал армейские как драгунские, так и пехотные полки разположить всего государства по поданным скаскам на крестьян мужеска полу на пять миллионов и для того в губернии и в провинцыи посланы генералитет и штап-афицеры, а имянно…». Далее в указе перечислялись имена генералов и штабных офицеров и указывалось, в какие губернии они посылаются. Затем излагалось повеление расселить конные и пехотные полки таким образом, чтобы на каждого пешего солдата приходилось «по 36 душ без 16 доли души», а на конного — «по 50 душ с полу и с осмою частию души». Естественно, что при размещении войск в губерниях для них строились полковые и ротные дворы, дома для офицеров, штабов, склады, госпитали т. п.

Военные поселения создавались во всех российских губерниях, за исключением Сибирской, которая была слишком удалена от столицы. Войска при этом призваны были сами содействовать сбору подушной подати. Население отреагировало на эту реформу недовольством, а кое-где и бунтами. Именно с этого времени военные поселения как таковые стали пользоваться в России дурной славой. Впрочем, после смерти Петра I большого развития они так и не получили.

В годы правления Екатерины II идея создания в России военных поселений снова обрела себе сторонников в правящих кругах русского общества. Одним из них был, в частности, известный военачальник Захар Григорьевич Чернышев. С 1763 года он являлся вице-президентом, а в 1773–1774 годах — президентом Военной коллегии и, пребывая в этом качестве, выдвинул план поселения русской армии. Большой интерес к военным поселениям проявлял и цесаревич Павел Петрович. Он собирал сведения о попытке организации их в России, предпринятой Петром Великим[155]. В 1774 году наследник престола представил своей матери-императрице записку «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребнаго для защиты онаго, и касательно обороны всех пределов». Павел доказывал в этой записке, что для улучшения состояния дел в Российской империи необходимо прежде всего отказаться от наступательных войн и основное внимание уделить обороне. Такая смена политики позволит, полагал он, придать армии новую организацию. Основу ее должны составить, по его мнению, военные поселения, в которых обучение военному делу и военная служба сочетаются с производительным трудом. При этом цесаревич предлагал навести в войсках строгий порядок, предписав каждому, «начиная от фельдмаршала, кончая рядовым, все то, что должно им делать». Если же, пояснял молодой реформатор, благодаря введению по всему государству строгой централизации, все — и фельдмаршал, и солдат — должны будут испрашивать особые высочайшие разрешения на каждый случай, не предусмотренный инструкцией, то «через таковое ограничивание все будут несравненно довольнее и охотнее к службе, потому что не будут страдать и видеть себя подчиненными прихотям и неистовствам частных командиров, которые всем сим скверняют службу и вместо приохочивания удаляют всех от ней». Екатерина II отнеслась к плану создания в России военных поселений отрицательно, увидев в военных поселянах силу, опасную для самодержавия. Но идея военных поселений от такой высочайшей реакции не умерла. Она продолжала жить в высших слоях русского общества, принимая иногда весьма экзотические выражения. Князь M. M. Щербатов изложил ее в своем утопическом романе, который так и не дописал до конца. Утопия историка называлась «Путешествие в землю Офирскую господина С., извецкого (то есть шведского. — В. Т.) дворянина». В ней описывалась жизнь в некоем фантастическом государстве, в котором существует следующая организация армии: «Каждому солдату дана — меньше обыкновенного хлебопахаря — однако довольная земля, которую они обязаны сами обделывать: треть же из каждой роты, переменяясь погодно, производит солдатскую службу; а и все должны каждый год собираться на три недели и обучать военным обращениям, а во все время, в каждый месяц по два раза…» В жизни обитателей «земли Офирской», отмечал Щербатов, «все так рассчитано, что каждому положено правило, как ему жить, какое носить платье, сколько иметь пространный дом, сколько иметь служителей, по сколько иметь блюд на столе, какие напитки, даже содержание скота, дров и освещения положено в цену». Это сочинение читал великий князь Павел и даже обсуждал его со своим наставником Н. И. Паниным. Вполне мог читать произведение M. M. Щербатова и великий князь Александр.

Как бы то ни было, став императором, Александр Павлович проявит такую (иногда переходящую просто в жестокость) настойчивость в деле организации в России военных поселений, которая возможна лишь при твердой убежденности в правильности избранного пути. Впрочем, вполне может быть, что эта настойчивость проистекала из веры Александра в благие последствия своей реформы для солдат и населения вверенной ему Богом и убийцами его отца империи.

А. Ф. Орлов, служивший в 1810 году флигель-адъютантом при императоре, был свидетелем одного из разговоров Его Величества с графом Аракчеевым на тему военных поселений. Находясь однажды в императорском кабинете Зимнего дворца, они видели в окно, как мимо проходил караул Преображенского Гвардейского полка, возвращавшегося со своего поста у Главного штаба в казармы. Была морозная зима — гвардейцы мерзли. Их вид и надоумил, видимо, Александра сказать Аракчееву: «Всякий раз, когда я смотрю на моих гренадер, у меня сердце обливается кровию, как подумаю, сколько они испытали в походах трудов, лишений, опасностей. Поход кончился, мы с тобою отдыхаем, а их служба в мирное время едва ли не тягостнее, чем в военное; как подумаю еще, что и по выходе в отставку, после 25-летней службы солдату негде голову преклонить, у него нет семейного очага». Граф Аракчеев в ответ заявил: «Ваше Величество, надобно об этом подумать, устроить их быт к лучшему» и при этом, по словам А. Ф. Орлова, упомянул о приграничных военных поселениях в Австрии. Услышав слова графа, Его Величество обратился к нему с просьбой: «Устрой мне это, Алексей Андреевич, ты доставишь мне самое большое удовольствие, я умру покойно».

В отличие от Петра I император Александр планировал создать такие военные поселения, в которых бы войска содержались не за счет окружающего их населения, а на средства, заработанные собственным трудом. Поэтому александровские военные поселения предполагали создание обширных хозяйств; в которых бы производились необходимые для поселян продукты или получался доход, позволяющий обеспечить войска всем, что им требовалось. Цель, которая преследовалась при этом, была вполне благой — уменьшить бремя содержания армии, которое несло население, и облегчить жизнь солдату, дать ему возможность заводить семью и детей еще в молодые годы.

***

Для организации первого военного поселения император Александр выбрал территорию Белоруссии, а точнее Климовический уезд Могилевской губернии. Местность эта располагалась на довольно отдаленном расстоянии от Петербурга. Наверное, для проведения первого опыта поселения войск полезнее была бы территория поближе к столице, но, видимо, интересы организации обороны от возможного наступления наполеоновской армии перевесили все остальные доводы.

На роль первых поселенцев были избраны солдаты одного из батальонов Елецкого пехотного полка, командиром которого являлся генерал-майор Лавров. Граф Аракчеев сделал предварительные расчеты: определил площадь земли, необходимой для первого военного поселения, количество зерна для первой посевной, начертил план поселка, схемы зданий и т. д.

28 июня 1810 года Его Величество писал Алексею Андреевичу в Грузино: «Домашнее несчастие, со мною случившееся, помешало мне с тобою увидеться в последнее твое пребывание в Петербурге. Потеря горячо любимого ребенка[156] лишила меня дня на три всякой возможности заниматься делом. Возвратясь из Царского Села, не нашел уже тебя в городе, ждал твоего приезда. Но, наконец, сестра моя причиною, что ты еще остался в Грузино. Чтобы не терять более времени, я приказал Лаврову ехать к тебе в Грузино для личного с тобою переговора, я ему весь план изъяснил. Военный министр извещен, что сию часть я исключительно поручаю твоему попечению и начальству. Теперь остается начать. Чертежи твои весьма мне понравились, и мне кажется, лучше придумать мудрено. Лаврову покажи, пожалуй, все твое сельское устройство и, как скоро будешь свободен, приезжай в Петербург. За сим с помощию Божиею уже приступим к делу. При сем прилагаю все бумаги по сему предмету. Навек пребуду искренно привязанным».

9 ноября 1810 года Александр I издал на имя генерала Лаврова указ, которым повелел ему приступить к поселению одного из батальонов Елецкого полка на территории Могилевской губернии. Местные жители переселялись в Новороссийский край, в Херсонскую губернию. Их страдания, их телесные и душевные муки, вызванные переселением на новое место, разлукой с родиной, легли первым камнем в фундамент учреждения, названного военными поселениями. Вторым камнем легли в него страдания и лишения самих поселян — солдат Елецкого пехотного полка. Их ждал в Могилевской губернии тяжкий, изнуряющий и тело и душу труд.

По приказу Аракчеева на территории, назначенной для военных поселений, было развернуто великое строительство. Возводили роскошные здания для штабов, прокладывали шоссейные дороги, ставили домики для солдат. А когда построили все это, затратив неимоверное количество средств и человеческих сил, то выяснилось, что главные труды еще впереди. Пашни и пастбища оказались расположенными на таких далеких расстояниях от домов, что и люди, и скот приходили туда изнуренными. А когда приступили к обработке земли, обнаружилось, что солдаты — неумелые земледельцы, да и незнакомы с особенностями местных почв. Скотину же им выдали иностранную, выписанную за большие деньги из-за границы. Непривычные к белорусской болотистой растительности, коровы тощали день ото дня и вскоре почти все перемерли.

С громадными потерями, финансовыми и человеческими, удалось к началу 1812 года создать что-то сносное: поселенные солдаты освоились с новой местностью и новыми правилами жизни. Быт их кое-как наладился. В феврале 1812 года Аракчеев писал Александру: «Батюшка Ваше Величество, изволите увидеть из письма Лаврова, что дела его идут хорошо».

Вторжение наполеоновской армии в пределы России приостановило дальнейшее развитие военных поселений. Однако сваи были забиты. Война с Наполеоном едва успеет завершиться, как граф Аракчеев вновь получит повеление императора Александра приступить к их организации. И начнет опять с батальона Елецкого полка.

***

По некоторым сведениям, первая реакция Аракчеева на идею создания в России военных поселений была резко отрицательной. Адъютант графа Маслов рассказывал Никите Егоровичу Панину, что Аракчеев даже становился на колени перед императором и умолял его не заводить в России военных поселений: «Государь, вы образуете стрельцов!»[157] Однако Александр не только не внял предостережениям своего любимца, но именно его выбрал на роль главного исполнителя плана поселения войск. Чем объяснить императорский выбор?

Основной мотив, которым руководствовался Александр, выбирая на роль главного исполнителя плана расселения войск именно Аракчеева, навсегда остался бы для нас загадкой, когда б не выдал его император сам — своей маленькой обмолвкой в письме к графу от 28 июня 1810 года. Выше уже приводились строчки из этого письма: Александр сообщал, что приказал генералу Лаврову ехать в Грузино. Указанная же обмолвка заключалась в словах Его Величества, обращенных к владельцу Грузинской вотчины: «Лаврову покажи, пожалуй, все твое сельское устройство». Император намеревался устроить военные поселения по образцу порядков, заведенных в принадлежавшей Аракчееву вотчине.

Об этих порядках с похвалой отзывались те, кто бывал в Грузине. Александр многократно слышал хвалебные отзывы и в конце концов решил сам посмотреть на устройство аракчеевского хозяйства. Посещение Грузина Его Величеством состоялось — и это еще один немаловажный факт — всего за три недели до написания им упомянутого письма к Аракчееву. Вот как описывал данное событие граф Алексей Андреевич в своих «автобиографических заметках»: «Июня с 7-го на 8-е число, 1810 года, что было с понедельника на вторник, Государь Император Александр I-й, возвращаясь из Твери, нарочно изволил заезжать в Грузино посетить графа Аракчеева; прибыв ночью во 2-м часу, изволил лечь почивать, а поутру 8-го числа, в 9 часов, одевшись, изволил посещать церковь и гулял по всему саду и селению до 11-ти часов; потом, возвратись в дом, изволил фрыштыкать (завтракать. — В. Т.) и потом с графом Аракчеевым ездить на дрожках по деревням, и возвратись во 2-м часу, изволил иметь обеденный стол и после обеда пробыл до 7-ми часов вечера, и потом изволил отправиться в Санктпетербург и был чрезвычайно весел и доволен». Устройство крестьянского быта в Грузинской вотчине произвело на Александра неизгладимое впечатление. В рескрипте, данном в адрес Аракчеева 21 июля 1810 года, Его Величество писал: «Граф Алексей Андреевич! Устройство и порядок, который лично видел я в деревнях ваших, при посещении вас на возвратном пути моем из Твери, доставили мне истинное удовольствие. Доброе сельское хозяйство есть первое основание хозяйства государственного. Посему я всегда с особым вниманием взирал на все сведения, доходящие ко мне о благоустройстве частного сельского управления, и всегда желал, чтоб число добрых и попечительных помещиков в отечестве нашем умножалось. Надеяться должно, что примеры их изгладят постепенно следы тех неустройств, которые, к сожалению всех людей благомыслящих, необдуманная роскошь или небрежение доселе в сей части оставляли. Быв личным свидетелем того обилия и устройства, которое в краткое время, без принуждения, одним умеренным и правильным распределением крестьянских повинностей и тщательным ко всем нуждам их вниманием, успели вы ввести в ваших селениях, я поспешаю изъявить вам истинную мою признательность за удовольствие, которое вы мне сим доставили. Когда с деятельною государственною службою сопрягается пример частного доброго хозяйства, тогда и служба и хозяйство получают новую оценку и уважение. Пребываю к вам всегда благосклонным».

Александр I не мог не понимать, что военное поселение — это прежде всего хозяйство, и притом хозяйство особого типа: не армейское, но и не помещичье. Он потому и восхитился порядками, заведенными Аракчеевым в деревнях Грузинской вотчины, что увидел в них конкретный прообраз будущего хозяйственного устройства военных поселений. Голая идея, овладевшая им, наполнилась живой плотью. Судьба графа была решена. Кому же как не хозяину Грузина было поручать исполнение плана организации военных поселений?

Сам же Аракчеев если и противился поселению войск, то лишь поначалу. Когда император Александр приказал ему приступить к делу, он взялся за него со всей той решительностью, на которую был способен, и много внес в устройство военных поселений своего личного. Недаром и связалось впоследствии это учреждение с именем его одного.

Решительность вообще была в натуре Аракчеева, но в эпопее с военными поселениями он действовал решительно еще и потому, что знал — пусть сначала лишь в общих чертах, — что и как делать. К моменту, когда началось создание военных поселений, Алексей Андреевич имел более чем десятилетний опыт упражнений по устройству крестьянского быта. Опыт сей был вполне пригоден для нового предприятия. Граф с самого начала создавал в своей вотчине не совсем обычное хозяйство — не такое, как у других помещиков.

Весь домашний быт и хозяйственную деятельность своих крестьян Аракчеев старался детально регламентировать. Он стремился буквально каждую ситуацию в крестьянской жизни урегулировать инструкциями или правилами и за первое десятилетие владения Грузинской вотчиной многое успел.

Так, Аракчеев установил правило, согласно которому любая, даже самая бедная крестьянская семья должна была иметь хотя бы одну, причем здоровую, лошадь и определенное количество коров. В случаях, когда скотина заболевала или издыхала, вотчинный голова обязан был немедленно заменить ее или купить новую. Если же обнаруживалось, что у кого-то из крестьян более двух месяцев отсутствовала лошадь или недоставало коров, то голова выплачивал за каждого такого крестьянина 15 руб. штрафа, а старшина деревни отдавал 10 руб., а еще отрабатывал две недели в графском саду. При затягивании выплаты штрафа сумма его удваивалась.

Количество коров, которое обязан был держать крестьянин, зависело от размера его земельного участка. Если у крестьянской семьи имелось земли на две души, она обязана была держать не менее четырех дойных коров; если земли было на три души — шесть коров и т. д. Граф предусмотрел в своих инструкциях и случаи, когда коров заедали волки, — в таких ситуациях нерадивые хозяева выплачивали штрафы. При простой пропаже коровы размер штрафа удваивался.

По предписанию Аракчеева ежегодно проводилась перепись всего скота Грузинской вотчины. В назначенное время лошади с жеребятами и коровы с телятами приводились в одно определенное место, где всех животных проверяли. Молодняк тут же клеймили, обозначая год рождения. Рев, конечно, стоял на всю округу, но дисциплина есть дисциплина: не только люди, но и все вообще живые твари обязаны были строго соблюдать заведенные графом порядки. 17 апреля 1811 года Алексей Андреевич сообщал своему другу М. В. Храповицкому: «Я нынешнюю весну перенял у вас и строгий отдал приказ в своем Грузине — всех кошек посадить на привязь, дабы более моим птицам садовым дать свободы».

21 марта 1805 года в Грузинской вотчине вступили в законную силу составленные Аракчеевым «Правила о свадьбах». Первое из них гласило, что в январе каждого года вотчинный голова обязан был представить графу списки женихов, которым надлежало жениться в текущем году. Форма списков была специально разработана автором «Правил» и приложена к их тексту. Согласно второму правилу поступившие к графу списки женихов переписывались в журнал и затем отдавались под расписку карандашом тому, кому поручалось проэкзаменовать назначенных к женитьбе крестьян на предмет знания ими молитв и заповедей Господних. Третье правило предписывало проводить указанный экзамен в течение Великого поста во время говения женихов. В каждом списке женихов предусматривался специальный столбец для отметки знания ими молитв. Из сохранившихся в архиве списков видно, что отметки бывали разные, например: «Молитвы знает», «знает хорошо» или «знает, но сбивается», «молитв не знает».

После экзамена списки представлялись вновь графу. Время представления также устанавливалось: «На святой недели в первые два дни». Затем указанные в списках женихов крестьяне подлежали смотру. На основании результатов экзамена и смотра граф давал разрешение на свадьбу. Резолюции Аракчеева и здесь блистали оригинальностью. Так, отказывая одному крестьянину в праве жениться, Алексей Андреевич начертал: «Не позволяю за грубость брата». В другом случае: «Позволяю, но если молитвы все не будет знать к великому посту, то больно высеку».

Все свадьбы предписывалось оканчивать до Троицына дня. После Троицы в первые три дня списки женихов, ставших мужьями, с отметками головы, кто на ком женился, опять поступали к графу. Граф ставил на списках свои пометы и передавал их в канцелярию на хранение.

Пункт девятый «Правил о свадьбах» предусматривал: «Естьли в числе женихов будут находиться оные из бедных семейств, за которых из домов богатых родителей невесты обыкновенно не соглашаются выдавать, то об оном голова обязан докладывать Графу, дабы таковые свадьбы стараться согласить». Пункт десятый добавлял: «Для общей пользы крестьянского состояния стараться свадьбы соглашать, дабы богатые невесты выходили замуж в бедные семейства; а женихи богатых семейств брали бы дочерей из бедных семейств». Невестам хорошего, но бедного семейства граф обязывался помогать собственными своими деньгами для «построения шубы или какого платья» и просил докладывать ему о нуждающихся в такой помощи.

Пункт двенадцатый «Правил» предупреждал: «При составлении же списков голова и помощник его должны наблюдать, дабы не назначать жениться больных, увечных, и глупых, и дурного поведения».

Пункт четырнадцатый содержал еще более суровое предупреждение: «Наблюдать строго голове и помощнику, дабы в бедные и одинокие семейства, особливо за сирот, выдавать девок лучшего поведения и хороших хозяек, а в противном случае естьли окажется, что дурная девка будет выдана в одинокое семейство, то неизбежно вдосталь разорится оное семейство, за что оне оба отвечают строго Графу, да и согрешат пред Богом».

О бедных семьях граф-законодатель проявлял особую заботу. Так, он предписывал старшинам деревень смотреть, чтобы при свадьбах в этих семьях не было ничего излишнего и чтобы не платили бедные церковникам дорого за свадьбу и не подвергались бы тем самым окончательному разорению. Богатым семьям разрешалось все устраивать на свадьбе по своему усмотрению.

Последнее, двадцать четвертое правило о свадьбах гласило: «Естьли по власти Божией овдовеет кто из тех крестьян, которые уже обучалися молитвам и заповедям Господним, то таковой и во второй раз не иначе может жениться, как тогда, когда он окажется, что знает все молитвы и заповеди Господни хорошо твердо. Ибо всякий христианин обязан знать молитвы и заповеди Господни во всю свою жизнь, а к старости еще оные нужнее для человека, ибо оне утешают нас, облегчают в болезнях наших».

Граф, кажется, совсем не верил в способность людей делать добро самостоятельно, единственно из душевного влечения ко всему доброму, заложенному в человеческой природе. Ему, по-видимому, никогда не приходило в голову, что к любви, заботе о ближнем человек может быть влеком своим природным инстинктом и что принуждать людей делать добро значит причинять им зло — убивать в них заложенный природой инстинкт добра.

Пожалуй, яснее всего это неверие Аракчеева в добрую натуру людей выразилось в сотворенных им «Кратких правилах для матерей-крестьянок Грузинской вотчины». «Закоренелые предрассудки, неопытность и самое нерадение матерей в деревнях, в рассуждении необходимого смотрения за своими малолетними детьми, бывают причиною многих детских болезней и даже самой их смерти, — начинал Алексей Андреевич свое наставление. — Сии пагубные последствия, столь противные законам Божеским и столь ненавистные в глазах самого человечества, проистекающие от одной только материнской беспечности и невнимания, лишают жизни младенцев, по крайней мере третьей части. Всевидящий Творец строго взыщет с родителей, когда смерть детей причинится от нерадения их. Они, как виновники смерти их, дадут ответ перед Богом и не избегнут правосудного его наказания. Многолетние и внимательные наблюдения помещика вашего, пекущегося о благосостоянии вашем, доставили ему испытанные средства для исправления заблуждений ваших и потому, во избежание проистекающих от оных пагубных следствий, родители должны строго наблюдать следующее». Далее излагались конкретные правила. В частности, матерям предписывалось содержать младенцев в мягком, сухом и чистом белье, которое надлежало постоянно менять. Обмывать ребенка граф разрешал только теплою водою. Запрещалось пугать детей с целью прекращения их плача, прибегать к шептанию и колдовству старух. Параграф двадцать четвертый «Кратких правил…» устанавливал: «Каждая мать и при занятии своем сельскими работами должна младенца своего кормить, по крайней мере, три раза в день, ибо от редкого кормления молоко у матери может испортиться и вредить младенцу. Для сего и необходимо матери летом во время работ брать его с собою в поле или приходить с работы для него домой. Мать же, не исполняющая сей обязанности, как виновница болезни младенца, не избегнет правосудного божеского наказания и остается в худом замечании у помещика».

Параграф двадцать пятый содержал короткое и ясное правило: «Когда мать рассердится, то отнюдь не должна давать сосать грудей младенцу».

Всего в «кратких» правилах для матерей Грузинской вотчины было тридцать шесть (!) параграфов. В Петербурге Аракчеев имел обыкновение, издав какое-либо предписание, заботиться о его соблюдении. Данному обыкновению граф-законодатель не изменял и в Грузине. Последний параграф рассматриваемых «Правил» гласил: «Старшина деревни, памятуя сии правила, для матерей предписанные, во время хождения по избам осматривает колыбельки и рожки, и если что сыщет противное данным наставлениям, то строго понуждает исполнять их обязанности и сказывает об оном лекарю при первом его приезде в деревню, а голова при осмотре деревни каждый раз должен лично осведомиться о сем и сам поверять и осматривать оное.

Все сии наставления, сколько полезные, столько же и утешительные для каждой матери, по собрании их в одной избе для лучшего их памятования, должны быть им читаемы, по крайней мере, каждый месяц. Сверх сего каждый раз после крещения младенца священник обязан прочитывать сии правила отцу и матери, с ясными и подробными их объяснениями. Закоренелые же в своих вредных обычаях и нерадивые матери должны быть понуждаемы старшинами к точному сего наставления исполнению».

По распоряжению графа составленные им «Краткие правила для матерей-крестьянок Грузинской вотчины» были размножены (а позднее даже напечатаны) в количестве, необходимом для того, дабы все крестьянские семьи их имели. Алексей Андреевич специально позаботился, чтобы названные правила хранились в каждом крестьянском доме «у образной киоте, дабы их всегда можно было видеть».

Чтобы ощущать себя личностью, человек должен иметь свободу выбора между добром и злом — он сам себе должен быть творцом! Беззастенчиво вторгаясь со своими моральными кодексами в такие сферы человеческой жизни, каковым по самой их сути назначено пребывать в сокрытости от посторонних глаз, Аракчеев лишал крестьян всякой возможности проявлять себя по собственному усмотрению, разрушал последнее убежище, где еще могли они быть личностями. Содержанием своим аракчеевские инструкции и правила были вполне разумны и моральны: они предписывали воздерживаться от глупостей и не делать зла. Но граф настолько подробно регламентировал поведение своих крестьян в домашнем быту и на работах, что жизнь крестьянская переставала являться их личной жизнью. Мать-крестьянка уже не просто любила своего ребенка, не просто заботилась о нем, а выполняла инструкцию.

Сеть многочисленных аракчеевских наставлений и правил, опутывавшая крестьян буквально с головы до ног, дополнялась системой отчетов, которые сдавались графу периодически и по строго установленной форме. Например, вотчинный голова регулярно отчитывался о состоянии дел в целом по вотчине. Вот как писал Аракчееву 13 марта 1810 года тогдашний голова Грузинской вотчины Иван Дмитриев: «Батюшка ваше сиятельство Алексей Андреевич, в вотчины вашего сиятельства слава Богу все благополучно, уведомляю вашего сиятельства, в Тихвину я съездил и что было нужно, то все искупил, также и деньги с вотчины собрал и в горот отвезу скоро для отдачи казенных податей».

Дворецкий отчитывался о состоянии графского дома. «Батюшка ваше сиятельства Алексей Андреич, в доми вашева сиятельства все славо Богу благополучно, в натресоле в колидори и в передней комати полы переслали», — писал 3 марта 1810 года из Грузина в Петербург дворецкий Никита Федоров.

Казначей первого числа каждого месяца составлял для Аракчеева месячный рапорт о состоянии и количестве ценной посуды. Вот образец одного из таких рапортов:

«Его Сиятельству Графу Алексею Андреевичу Аракчееву от казначея Степана Миловидова.

Месячный рапорт.

В течение Марта месяца сего 1810 года находящаяся у меня в буфете посуда разная, а именно: сребро, хрусталь, фарфор, фаянс и медь состояла, и к 1-му числу апреля месяца состоит вся благополучно. Прибыло: корзинка серебрянная овальная с крышкою и ручками снаружи для сахара одна…» Далее перечислялось все, что еще «прибыло» в имение. В заключении рапорта называлась убыль, если таковая имелась, и ставилась дата с подписью.

Возлагая на кого-либо какое-нибудь дело, Аракчеев обыкновенно подробно, по пунктам расписывал в своем приказе, что надлежало тому исполнить. Так, однажды граф захотел имевшихся у него десятерых мальчиков — музыкантов обучить полезным ремеслам: пятерых — портняжному делу, двоих — сапожному, еще двоих — каллиграфии, одного — слесарному ремеслу. Ответственность за их обучение он возложил на старшего официанта. Бедный официант получил от своего хозяина приказ из более чем десяти пунктов. Один из них, к примеру, гласил: «Еженедельно присылать ко мне рапорты, прописывая в оных все, что случится по твоему ведению. Опрятность в платье и обуви у всех мальчиков остается на твоей ответственности, за чем ты и обязан ежедневно смотреть. Для обучения портному мастерству позволяю тебе употребить на нитки, иглы и на холстину и на другие надобности собственные мои деньги, кои будут мною заплачены». Вместе с тем Аракчеев приказал отчитываться рапортами и каждому из мальчиков.

Отъезжая из Грузина в Петербург, Алексей Андреевич непременно и в мельчайших подробностях расписывал каждому из слуг, остающихся в его доме, что должен он сделать, за что будет отвечать.

Но где приказ, там и нарушение. Аракчеевские приказы нелегко было исполнять без нарушений. Граф как мог боролся за дисциплину. Часто обещал взыскивать по всей строгости и, как правило, эти свои обещания выполнял: выполнение обещаний он всегда считал святой для себя обязанностью.

В деле наказаний у Аракчеева также был строгий учет и контроль. Все, что было связано с наказаниями, аккуратно записывалось. Имелся, например, «Журнал для записки, кто именно, когда и за что будет наказан из дворовых с 1-го октября 1810 года». Каждый дворовый носил в кармане блокнот, именовавшийся «Винной книжкой», в которой записывались разные его упущения и прегрешения. Вся процедура дознания виновных в том или ином проступке, установления вины, определения рода наказания и сам процесс исполнения наказания были Аракчеевым строго регламентированы специальной инструкцией. Последняя всегда находилась у него под рукой. О ее объеме можно судить уже по тому, как она была названа: «Книга, служащая для следствий с виновными крестьянами».

Каждый проступок граф обыкновенно разбирал самолично, допытываясь до мелочей. Сам устанавливал и процедуру исполнения кары. Как правило, предписывал наказывать провинившихся публично, в назидание другим. Но бывало нередко, что, исторгнув из себя весь порожденный проступком крестьянина гнев, Алексей Андреевич успокаивался и отменял назначенное наказание или же уменьшал степень его. Однако в тех случаях, когда проступком затрагивалась честь Грузинской вотчины, а значит и хозяина ее, граф был непреклонен. 21 марта 1805 года Аракчеев писал своему вотчинному голове: «Сего Марта 1 числа крестьянин деревни Гачева Андрей Федоров приходил ко мне с просьбою, что ему за сено не отдавали денег; а как по справке оказалось, что он будучи здесь в Петербурге с травою, от которой обрубил коренья, чистую продал на водочный завод, коренья помешал вместе с сеном и как бы хорошее сено продал, за которое ему и денег не платили, в чем он сам был виноват, то ты сбери смежных деревень на Грузино по мужику и в пример другим при оном собрании его хорошенько высеки, дабы впредь таковых шалостей не делал и тем мою вотчину не бесчестил, ибо один шалун других марает».

В последующем Аракчеев еще более усовершенствует практику применения наказаний к нарушителям заведенных им порядков. Дальнейшее развитие получит, впрочем, вообще вся система управления Грузинской вотчиной. К 1810 году сложился только остов ее. Но и достигнутое графом не могло не впечатлять посторонних. Повсюду царили чистота и порядок. Большинство крестьянских семей жило в новых просторных домах. Деревни и поля были прорезаны ровными, аккуратными дорогами. Был отстроен новый графский дом. Вокруг него раскинулся большой сад с огородами и цветочными клумбами. Аракчеев любил чистоту, порядок во всем и… цветы.

Начиная с 1804 года крестьянские дети Грузинской вотчины получали прививки от оспы. По документам видно, что за первые десять лет оспа была привита 1387 младенцам.

Граф нетерпимо относился к пьянству и с самого своего вступления во владение Грузиным беспощадно преследовал тех из крестьян, которые предавались данному пороку. В приказах к вотчинному голове он постоянно напоминал ему «стараться иметь смотрение, дабы менее было пьянства в отчине, и пьяниц и шалунов в Петербург не отпускать». Когда же сталкивался вдруг с фактом пьянства, брал бумагу и подробно расписывал вотчинному голове, какой каре должен тот подвергнуть пьяницу.

«Бывший у меня кучером, а ныне отпущенный в д. Березьево крестьянин Федор Филиппов, который будучи здесь в Петербурге с сеном, пришел ко мне на двор и против дома моего в кабаке, напившись пьян, учинил драку, о чем к тебе и дворецкий мой писал, за что его приказываю тебе, в 1-х, при собрании всех таковых пьяниц хорошенько высечь, во-вторых, когда откроется на кирпичном заводе работа будущею весною, то отдать его в оную на все лето, и наконец, в-третьих, приказываю тебе, так как прежде было заведено, чтоб таковых пьяниц в Петербурге не отпускать, на что тебе еще повторяю: иметь ты должен хорошее за оным смотрение». Такой приказ Аракчеев направил грузинскому голове Ивану Дмитриеву 23 января 1805 года.

Все пьяницы Грузина были у Алексея Андреевича на строгом учете. Граф запрещал другим своим людям дружить с ними. «Советую я тебе с Антоном Игнатьевым дружбы не иметь, — приказывал граф своему дворецкому Никите Федорову, — ибо естьли будешь дружбу с ним иметь, то твоя спина будет часто больна, да и не будет заживать (то советую тебе оное оставить с добрых слов), да и теща твоя будет опять взята во двор, то посоветуй с своей женой, как лучше, да так и живи, мой совет кажется для тебя лучшим».

В «Правилах о свадьбах», о которых уже шла выше речь, целых шесть статей из двадцати четырех Аракчеев посвятил пьянству. В них запрещалось пить на свадьбах вино и расписывалось, кто и какую ответственность должен нести в тех случаях, когда запрет нарушался.

Все, что Аракчеев успел сделать в Грузинской вотчине и в военных поселениях до Отечественной войны, было еще только началом — первыми опытами. Но в этих опытах уже виднелись контуры той «аракчеевщины», что в последнее десятилетие царствования Александра I выльется в целую административную систему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.