Глава шестая Редактор

Глава шестая

Редактор

Чета По и Мария Клемм сначала поселились в меблированных комнатах на Уэверли-плейс в Гринвич-вилледж, а потом, в 1837 году, в нескольких кварталах оттуда на Кармин-стрит. Их сосед по Уэверли-плейс описывал По как «одного из самых любезных, воспитанных и умных людей, с какими мне только приходилось встречаться» и добавлял, что «никогда не видел его хоть чуточку выпившим». И все же для По это было трудное время, особенно если учесть разразившийся весной финансовый кризис, сопровождаемый паникой. В этих безнадежных обстоятельствах По пытался найти журналистскую или репортерскую работу. Об успехах в этом не сохранилось никаких свидетельств. За год было напечатано лишь два рассказа По: «Фон Юнг — мистификатор» и «Сиопа». Выпуск «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» в «Мессенджере» по прошествии двух лет прекратился. Непонятно, каким образом По и его семья сводили тогда концы с концами. Не исключено, что Мария Клемм сдавала комнаты внаем на Кармин-стрит. Судя по дошедшему до нас печатному изображению, дом был достаточно большой, чтобы вместить некоторое количество постояльцев, — однако другие источники дохода нам неизвестны.

Разразившийся кризис привел к голоду и множеству смертей. Сохранившиеся регистрационные записи указывают на то, что зимой 1837 года писатель приходил в бесплатную амбулаторию в Гринвич-вилледж, чтобы получить лекарство от сильнейшей простуды.

Так что неудивительно, что в начале 1838 года небольшое семейство вернулось в Филадельфию. У По была привычка чуть что отправляться в путь в поисках лучшей доли. Нигде он не чувствовал себя дома.

Филадельфия с ее пересекающимися под прямым углом улицами была похожа на шахматную доску, брошенную между реками Скулкил и Делавэр; это был один из самых старых и в то время самых больших городов в Соединенных Штатах. Город был шумным и постоянно расширялся. Но По все это не вдохновляло. Наверное, он чувствовал себя там песчинкой.

По и Мария Клемм вновь поселились в меблированных комнатах. Положение их, по всей вероятности, было отчаянным. Хозяин дома вспоминал, что «им в буквальном смысле было нечего есть» и «они неделями питались хлебом с черной патокой». Несколько недель спустя они перебрались в другой дом, а потом в конце года — в третий. Чем занимался тогда По и как жил он, неизвестно, единственное свидетельство — его письмо, в котором говорится о «несчастном существовании литературного поденщика», каким он стал, и его «разбитом сердце». По опять занялся журналистикой: писал очерки и рецензии на заказ. Он обратился к новому министру военно-морских сил с просьбой предоставить ему канцелярскую работу — «все, что угодно, на море или на суше», — но замысел провалился.

При этом писательскую деятельность По продолжал. Наверное, в Филадельфию он переехал в первую очередь потому, что город этот был тогда издательским центром, где выходили в свет такие журналы, как «Сэтердей ивнинг пост» и «Джентльменс мэгэзин». В Филадельфии выпускалось ежедневно семь утренних газет и две вечерних. Однако найти постоянную работу поначалу оказалось не так-то легко. Некоторую стабильность принес выпуск в свет «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» отдельной книгой, осуществленный летом нью-йоркским издательским домом «Харперс». Насколько известно, сам По никогда не был в восторге от своего первого и последнего, как он называл это произведение, «романа». Два года спустя он заявил, что сочинил «глупейшую книгу». Вердикт кажется нам слишком суровым. На самом деле это до крайности неправдоподобная история, полное наименование которой «Повесть о невероятных приключениях и открытиях», обладает странным очарованием, сходным с тем, что излучала и сама личность По, его мрачная и беспокойная натура. Надо сказать, По многому научился у Дэниеля Дефо, также старавшегося соблюдать правдоподобие деталей, дабы вызвать доверие к самым диким своим фантазиям.

Первые главы рисуют нам Артура Гордона Пима замкнутым в тесном пространстве между палубами корабля. В этом описании отразилось смятение самого По, муки его духовной жизни. Его манили и в то же время страшили замкнутость и уединение; это явственно сквозит в напряженной болезненности его стихов. В следующих главах Артур Гордон Пим становится жертвой жестокого мятежа, терпит кораблекрушение, страдает от голода, его берут в плен каннибалы, в общем повествование приобретает пародийный оттенок. По — художник невероятного. Стоя на краю бездны, Пим не в силах удержаться, чтобы не заглянуть в нее: «Всю душу мою наполнило желание упасть — даже не желание, а непреодолимая жажда, влечение, страсть».[16] Это чистый По с его неодолимой потребностью в кошмарах. По стал крупнейшим из создателей англоязычной фантастики, потому что сумел коснуться самых потаенных и глубоко запрятанных в человеческой душе страхов. В финале поток тащит лодку Пима «в объятия водопада». Это один из центральных образов искусства По. А потом появляется некая фигура в саване, размерами превосходящая обычного человека, кожа у этого существа «изумительно белая, как снег». Пустынное и загадочное пространство тянет к себе По, но что это за пространство, По до конца не рассказывает.

Книга была оценена, что называется, «неоднозначно» и не стала финансово успешной. По оказался в таких стесненных обстоятельствах, что был вынужден согласиться на унизительные условия: авторизовать своей подписью уже издававшийся текст. «Первая книга конколога» Эдгара Аллана По есть не что иное, как сокращенная версия «Руководства конколога» Томаса Уайетта, который прибег к помощи По, отчаявшись уговорить первоначального своего издателя на сокращенный вариант. Ирония заключается в том, что именно этой книге, единственной из всех, вышедших под именем По, удалось выдержать два издания еще при жизни По.

В том же году По удалось опубликовать в «Америкэн мьюзеум оф литерачер энд артс» рассказ «Лигейя». Это история о метемпсихотическом[17] ужасе — поглощении души рассказчика душой его жены Лигейи, женщины колоссальной воли и учености. Рассказчика завораживают глаза жены, «черные и огромные». По признавался, что в основу рассказа легло собственное его сновидение, в котором его неотступно преследовал взгляд женщины. После смерти Лигейи рассказчик не может прийти в себя от «чувства полного одиночества», основного чувства, лейтмотива, если можно так выразиться, всего творчества По. Мучаясь от одиночества, рассказчик женится на англичанке, которую он не любит и не уважает. Отвращение к ней мужа подрывает здоровье англичанки, и после ее смерти в закутанном в саван трупе начинают проглядывать черты Лигейи. Тогда он громко кричит: «Это они — огромные, и черные, и пылающие глаза моей потерянной возлюбленной… леди… ЛЕДИ ЛИГЕЙИ!»[18] Мертвые не исчезают полностью — мысль о выходцах с того света кажется По утешительной. Позднее он писал: «„Лигейя“ — мой лучший рассказ». Думать так его заставляла уверенность в том, что здесь цель, которую он ставил перед собой, была достигнута в полной мере. По был расчетлив. Он никогда не забывал о цели и не давал сбить себя с толку, как бы странно и прихотливо ни развивался сюжет. Писатель очень точно и аккуратно выверял и подготавливал свои эффекты.

В конце 1838 года По признает, что вновь очутился в отчаянном положении. Лишь «путем самых болезненных жертв», по его собственным словам, он сумел заплатить за аренду предыдущего своего жилища. Семейству пришлось перебраться в дом поменьше на Шестнадцатой улице. Тем не менее в их жизни, где властвовали самые непредсказуемые случайности или неуловимый и изменчивый рок, образовалась некоторая отдушина. Поздней весной 1839 года По предложил себя в качестве помощника редактора в «Джентльменс мэгэзин». Редактор Уильям Э. Бартон ответил, что хочет сформировать некое сообщество, «подобное тому, какое предлагаете вы», и что он не знает никого другого, кто был бы так близок ему по взглядам. В своем первом письме По, вероятно, набросал план «идеального» литературного журнала, который мог распространить свое влияние на всю страну. Бартон предложил По отнюдь не королевское жалованье в 10 долларов в неделю, уверив По, что его обязанности займут не более двух часов в день, так что у него останется время для «любого другого приятного ему времяпрепровождения». «Приятным времяпрепровождением» он, по-видимому, именовал собственное творчество писателя. Начало не производит впечатления удачного. Да и Бартон был необычным редактором. Английский комический актер, специализировавшийся на диккенсовских ролях Микобера и капитана Каттла, переехал в Соединенные Штаты, желая стать литератором. Позднее По назвал его «фигляром».

Итак, По начал с того, что написал для «Джентльменс мэгэзин» (известного и как «Бартонс мэгэзин», или, что еще нелепей, «Бартонс джентльменс мэгэзин») ядовитую рецензию на балтиморского поэта Руфуса Доуса, которую Бартон запретил печатать из-за ее чрезмерной суровости. Будучи в подавленном настроении, По написал Бартону письмо, на которое редактор ответил так: «Несчастья мира наложили мрачный отпечаток на ваши чувства, с чем вам желательно бороться». Тем не менее в следующем месяце, то есть в июне 1839 года, По формально получил в журнале должность помощника редактора. Томас Данн Инглиш, молодой поэт, который частенько наведывался в редакцию журнала, вспоминал По вечно «одетым в черный, простенький и довольно потрепанный сюртук». И еще он замечал, что «у него были большие горящие глаза, пронизывающий взгляд, манеры же были простыми и естественными, как это и свойственно воспитанному человеку, а его тон и рассуждения завораживали».

Однако проза По завораживала вовсе не всех, и, во всяком случае, она не завораживала тех современных ему писателей, которых автор презирал. По прямо заявил, что в своих статьях он не собирается «помогать тем, кому он может помочь лишь замолчать». Он был абсолютно уверен в своих силах. Он был уверен в своем таланте. Когда он видел, как другие выстраиваются впереди него и получают похвалы за то, за что его жестоко критикуют, он впадал в ярость. Это было невыносимо. Понемногу он заработал репутацию сварливого и ядовитого критика. Несомненно, ему это было неприятно, и он обижался на литераторов Бостона и Нью-Йорка, однако вызов, с которым он встречал обиды, тоже не имеет себе равных и говорит о человеческой уникальности По. Ему было известно, что его не любят. «Вы говорите о „врагах“, — писал он балтиморскому журналисту, — а вы не могли бы сообщить мне их имена?»

Но получал он и похвалы. В статье в «Сент-Луис баллетин» говорилось, что «за вычетом Нила, Ирвинга и Уиллиса, никого в этой стране нельзя поставить рядом с По». Следует отметить, что По с жадностью ждал похвал и любил при случае упомянуть о благосклонных отзывах. Он написал Джозефу Эвансу Снодграссу, тогдашнему редактору «Америкэн мьюзеум», и попросил включить этот отзыв в какой-нибудь из обзоров «Джентльменс мэгэзин». В другой раз он сообщил Снодграссу, что сам Вашингтон Ирвинг «написал мне два письма, в которых высоко оценил мои рассказы». Некий современник отмечал, что ни один «из живущих писателей не любил так похвалы, как любил их он, и стоило мне заговорить с ним о достоинствах его произведений, как грудь у него начинала вздыматься, будто штормовое море». Несмотря на явную его гордыню, По была свойственна острая жажда аплодисментов и признания. Вероятно, так проявлялось его сиротство в этом мире.

По и в самом деле заслуживал похвал. Некоторые из его лучших рассказов были напечатаны в «Джентльменс мэгэзин», среди них «Падение Дома Ашеров» и «Уильям Уилсон». Эти рассказы вместе с еще двадцатью тремя вошли в два тома «Гротесков и арабесков», выпущенных издательством «Ли и Бланшар» в конце 1839 года. В коротком предисловии По ответил тем критикам, которые обвиняли его в «германизме» и «мрачности». «Если во многих из моих сочинений предметом является ужас, — писал он, — то этот ужас не имеет отношения к Германии, он в моей душе».

«Ужас» души стал сюжетом рассказа «Падение Дома Ашеров», привлекшего естественное и всеобщее внимание. С годами рассказ этот, или скорее поэма в прозе, сделался классикой жанра. Во многом благодаря этому рассказу столь разные писатели, как Бодлер и Метерлинк, называли По своим учителем. Это история о невообразимых извращениях психики, перенесенная и в фантастическую, и в реальную обстановку, история, исполненная крови, мрака и тайны.

Родерик Ашер, последний представитель древнего захудалого рода, живет в особняке, окутанном «тлетворными таинственными испарениями, тусклыми, медлительными, едва различимыми, свинцово-серыми».[19] Существование Родерика проходит в постоянном, леденящем кровь страхе, который разделяет с ним его сестра, леди Мэдилейн, доживающая там же в особняке свои последние дни, страдая от тяжелой болезни, от которой ее не может спасти ни один врач. Она испускает последний вздох, когда повествователь еще находится в доме, и Родерик Ашер решает оставить ее труп на две недели в одной из ниш в стене старинного особняка. Далее начинается фантасмагория: стены раскачиваются, слышится металлический скрежет и раздается «немыслимый крик, от которого холодеет кровь». Худая как скелет и вся в крови, леди Мэдилейн поднимается со своего смертного ложа. Она была похоронена еще живой, однако при виде брата в самом деле умирает и тащит брата за собой. Рассказчик в ужасе убегает. Дом раскалывается пополам и падает в черное озеро или попросту в пруд, где и смешиваются органические и неорганические остатки. Мрачный, мастерски выстроенный сюжет с невероятным искусством можно интерпретировать по-разному, психологически и психопатически. Вот почему он и оказывается столь долговечным.

Многие рецензенты высмеивали «Гротески и арабески» как «неряшливые» или «бредовые», но были и другие критики, которые заговорили об уникальности прозы произведений По. Например, рецензент из «Америкэн мьюзеум» различил в рассказах «печать гения», а «Алекзэндерс уикли мессенджер» поставил По «в первый ряд американских писателей», тогда как «Сэтердей курьер» сравнила По с Кольриджем. Иногда утверждают, что По вел жизнь отшельника, что при жизни его не ценили. Разумеется, это не так. Многие хвалили и даже превозносили его. Он считался одним из самых знаменитых американских писателей, что, однако, не избавляло его от нищеты и лишений.

Так, за новое издание «Рассказов» он не получил ничего, не считая нескольких экземпляров, которые он мог продать сам. Двухтомник его распродавался плохо, и через два года издатели информировали По, что семьсот пятьдесят экземпляров издания остались нераскупленными.

Нищета вынудила По вновь поменять жилье, правда на сей раз удачно. С Шестнадцатой улицы семья перебралась в трехэтажный кирпичный дом вблизи реки Скулкил, находившийся на другом конце города, зато куда как более дешевый. Вблизи реки По чувствовал себя свободнее; он любил плавать, нередко отправлялся в путешествия на лодке. Очень часто, будучи на реке, он переставал грести и погружался в сны наяву. Миссис Клемм хозяйничала по дому, а Вирджиния занималась садом.

Однако полностью укрыться в своем убежище По не удавалось. Томас Данн Инглиш вспоминал, как «шел вечером домой и увидел человека, который никак не мог подняться из сточной канавы. Предположив, что некто споткнулся и упал, я наклонился и помог ему. Оказалось, это был По». Инглиш предложил проводить По до дома, и тот пошел, «выписывая по дороге кренделя и зигзаги». Чарльз Диккенс считал Филадельфию «красивым городом, но уж слишком правильным»: «Погуляв по Филадельфии пару часов, я почувствовал, что готов бросить ее ради какого-нибудь кривого переулка». По нашел собственный способ превратить прямую улицу в «кривую».

Когда в конце концов По и Инглиш добрались до дома, Мария Клемм открыла дверь и закричала: «Вы напоили Эдди, а теперь притащили его домой!»

Два-три дня По не приходил в редакцию, а при следующей встрече с Томасом Данном Инглишем «ощутил искренний стыд из-за случившегося». Он уверил Инглиша, что такого с ним «никогда не бывало» и больше никогда не повторится. Однако несколько недель спустя Инглиш узнал, что По «нашли ночью на улице пьяным до беспамятства». Правда, пил тот не регулярно, но уж коли начинал пить, остановиться не мог, погружаясь в красный туман. До нас также дошли свидетельства того, что По не раз попадал в «дурные компании». Вне всяких сомнений, Уильям Бартон, наниматель По, весьма разочарованный в своем сотруднике, жаловался всем и каждому из околачивающихся в редакции типографов, поэтов-рифмоплетов и литературных сотрудников, что, мол, По пьет в рабочее время.

Поэтому или по другой причине, но Бартон терял интерес к журналу. Он затеял строительство в Филадельфии театра, гордо называемого Национальным, и в мае 1840 года выставил «Джентльменс мэгэзин» на продажу. Узнав о его намерениях, По решил немедленно объявить об открытии собственного журнала.

Разрыв между владельцем и редактором был неизбежен. В конце месяца По ушел из журнала, вернее, он объявил, что уходит «из-за принципиального отвращения» к «придиркам, высокомерию, невежеству и грубости» Бартона. Он начал серию приключенческих рассказов для «Джорнал оф Джулиус Родман», однако бросил их буквально на полуфразе. Так они и остались недописанными. На страницах «Джентльменс мэгэзин» Бартон отомстил По тем, что напечатал извинительное письмо подписчику, чье имя было «вычеркнуто из списка сотрудником, „пороки“ которого и без того доставили много неприятностей журналу». Тогда, в ответ, По назвал Бартона «негодяем» и «фигляром». Короткое сотрудничество закончилось очередной катастрофой.

Тем временем По всерьез задумался об альтернативном журнале. Он довольно долго размышлял над своей затеей, а в июне сочинил проспект того, что назвал «Пен мэгэзин», обыграв два слова — «пен» (ручка) и Пенсильвания. От своих авторов По ждал «разносторонности, оригинальности и остроты»; заявил, что к его журналу «можно будет всегда обратиться за честным и безбоязненным мнением обо всех временах и обо всех предметах» и что его журнал будет представлять литературу «самого высокого уровня». И стоить он будет пять долларов в год. По был убежден, что журнал принесет ему состояние и одним махом избавит от давления так досаждающих ему владельцев. И еще он был убежден в том, что способен преобразовать, нет, создать заново американскую литературу.

Почти незамедлительно По вступил в переписку с редакторами, издателями и журналистами в надежде на полновесный подписной лист. К началу декабря он намеревался собрать не меньше пятисот подписей, которые обеспечат его детищу прочный фундамент. Он даже написал практически всем членам семейства По, рассчитывая на их поддержку. Одновременно По собирал материал для первого номера, который намеревался подготовить к началу 1841 года. Однако на этом этапе амбиции его далеко превосходили его достижения. Предварительная работа показалась ему «трудной и требующей немереных сил», и к концу года некая недиагностируемая болезнь уложила его на месяц в постель. «Жестокая хворь», как он сам назвал ее, с легкостью изменила его планы. Выпуск первого номера был отложен с января 1841 года на март того же года. А в феврале опять начался кризис, или паника, и большие банки в Филадельфии и на Юге были вынуждены прикрыться. Для замысла По трудно было придумать время хуже. Все рухнуло. Опять, как всегда, вмешалась злая судьба.

Что делать дальше? В беспокойной, нищей жизни По нужен был хотя бы ничтожный шанс, чтобы спасти свою семью. И этот шанс явился ему в виде «Джентльменс мэгэзин». Уильям Бартон продал журнал Джорджу Рексу Грэхему, молодому адвокату из Филадельфии, и тот мгновенно поменял название на «Грэхемс ледис энд джентльменс мэгэзин». Однако, не имея достаточного литературного и журналистского опыта, он нуждался в помощнике. Не исключено, что Бартон сам рекомендовал ему человека, которого за восемь месяцев до этого уволил из своего журнала. Вражда в этом мире редко длится долго. Итак, весной 1841 года Грэхем предложил По место редактора раздела книжных рецензий с жалованьем восемьсот долларов в год. По немедленно согласился — с «большой радостью», как выразился он сам, — и снова принялся работать по найму.

Сентиментальный и приторно-слащавый, с нравоучительными стишками, гладенькими, робкими «триллерами», с картинками, изображающими домашних животных и детей, журнал оказался далеким от того идеала, который рисовал себе в мечтах По. И все же он отмел предубеждения, после чего за два года опубликовал на страницах журнала семь новых рассказов, пятьдесят одну рецензию и пятнадцать эссе. Именно здесь впервые появились такие рассказы, как «Убийства на улице Морг» и «Низвержение в Мальстрем».

Однако По считал журнал Грэхема прибежищем временным, призванным спасти его от сиюминутных и преходящих неприятностей. Так что уже через пять месяцев после того, как предложение было принято, он активно искал место чиновника в кабинетах вашингтонских политиков. Его посредником был Фредерик В. Томас, с которым он познакомился годом раньше на собрании в Филадельфии. Томас был романтиком, журналистом и приятелем Генри, брата Эдгара А. По; он тоже изрядно пил и мечтал о литературной славе. Они подружились. В сущности, Томас стал одним из немногих близких друзей По. У Томаса имелась в Вашингтоне синекура: просеивание обращений и заявок, поступавших в Министерство финансов, и он предложил По подыскать ему нечто подобное. По воспринял это с энтузиазмом. Он «совершенно серьезно отнесся» к идее приятеля, признавшись ему: «Несмотря на неизменную вежливость Грэхема и его искреннюю доброту, я питаю все большее и большее отвращение к журналу». По уже было невмоготу переносить положение поденщика в сером издании.

Тем не менее в это время По зарабатывал больше денег, чем когда бы то ни было. Одному из знакомых он сказал, что «умерен, как пуританин», и впервые в его взрослой жизни у него не было долгов. Он приобрел непривычно роскошные вещи, включая кровать с пологом на четырех столбах, фарфоровый обеденный сервиз и, для Вирджинии, пианино и арфу. Стал постоянным посетителем на литературных обедах, общался с другими писателями и издателями и сделался частым гостем в доме Грэхема. Известно, что Мария Клемм нередко поджидала зятя в кухне Грэхема с явной целью уберечь По от излишних возлияний и в целости и сохранности доставить домой.

Надежда на должность в Вашингтоне, подобно всем надеждам По, не осуществилась. Тем не менее осенью 1841 года По договорился с Грэхемом о том, что остается редактором еще на год. Для Грэхема это была удача. Тираж журнала вырос с пяти до двадцати пяти тысяч, и причиной такого роста стали в первую очередь публикации там рассказов и рецензий По. Благодаря По журнал «Грэхемс мэгэзин», как его повсеместно называли, очень скоро стал самым читаемым и раскупаемым ежемесячником в Америке.

Однажды По назвал себя «до мозга костей человеком журнальным». Он и вправду обладал чутьем журналиста. Он заранее предвидел результат, мог предсказать, как будет воспринята новинка, интересовался всевозможными поветриями и увлечениями публики, будь то френология или запуск шаров-зондов, и тонко чувствовал вкус публики, ее страсть к «сенсациям». Одному из своих корреспондентов он писал, что тенденция времени — это литература журнальная: «немногословная, напряженная по сюжету, написанная с оглядкой на время и легко усваиваемая в отличие от старых творческих форм, где царят многословие и скука…» Это могло бы служить определением принципов и самого По, который отлично чувствовал конъюнктуру.

После смерти По в некрологе, написанном Грэхемом, говорилось, что он был «педантичным и неутомимым в своем деле человеком — поистине во всем человеком чести… И во всех мелочах он проявлял аккуратность банкира». Грэхем превозносил По: «изысканное джентльменство» и «преданность мужа», которые он неизменно демонстрировал «в борьбе с враждебной судьбой». Одна деталь, упомянутая Грэхемом, помогает понять уклад жизни семейства По: «Все жалованье, которое он получал от меня ежемесячно, мгновенно оказывалось в руках его тещи…»

По решил, что написал достаточно для «Грэхемс мэгэзин» и других журналов и может предложить «Ли и Бланшар» издание сборника, который хотел назвать «Фантастические рассказы» и в который, помимо восьми новых, он собирался включить рассказы, уже печатавшиеся в «Гротесках и арабесках». «Ли и Бланшар» отказались от этого предложения на том основании, что до сих пор не продали предыдущий сборник.

Среди отвергнутых был и рассказ «Убийства на улице Морг», который в последующие годы стал считаться предвестником современного детективного жанра. В центре повествования — Огюст Дюпен, французский детектив, распутывающий самые странные или неоднозначные преступления с помощью математического анализа. Скорее всего, Дюпен — своего рода интерпретация личности автора. Известно, что По гордился своим знакомством с секретами криптографии и успешно решал самые неразрешимые и загадочные шифры. Он даже начал серию работ для «Грэхемс мэгэзин», в которых бросал вызов составителям «тайных посланий». Ему нравилась сама мысль о распутывании тайнописи, в которой можно прочитать нечитаемое. Не загадочное ли исчезновение отца вместе со слухами о «бесчестье» матери воспитали в нем интерес к тайнам? По хвастался одному из приятелей: «Нет ничего такого, чего я не мог бы рано или поздно прочитать». И это правда.

По говорил, что «высший уровень творческого всегда имеет в своей основе математику» и гений — это метод. Однако собственная его ссылка на постоянное присутствие в его произведениях анализа и расчета — отчасти преувеличение. По признавался и сам, что увлекает в них главным образом «атмосфера метода».

По отличался расчетливостью и другого рода. Очень часто он хитрил и ловчил. В человеческих отношениях он проявлял крайнюю осмотрительность, рассчитывая каждый шаг, собственный и окружающих. Своих целей он часто достигал с великолепной легкостью прирожденного манипулятора. В одном из писем По писал, что «раздражительность» его была «притворством», аргументом в споре, заранее запланированным доводом, «и тем же было негодование, на которое я настраивал себя». И все же в характере По было нечто детское. Он отчаянно страдал после очередного запоя, отчасти потому, что усматривал в инциденте проявление ненавистной ему нерасчетливости.

Многие из наиболее удачных рассказов, таким образом, являются «логическими упражнениями». Слова «детектив» не существовало до 1843 года. Наверное, Дюпен стал первым детективом. И в качестве детектива он опередил таких разных «логиков», как Шерлок Холмс и отец Браун. Именно Конан Дойлем было сказано, что По стал отцом детективного рассказа, настолько разработавшим его, что «я не вижу, чем могут тут поживиться его последователи». Дюпен — холостяк, из близких у него есть лишь секретарь, который записывает детали расследования; с полицейскими же он общается постольку-поскольку, когда те приходят просить его о помощи. В «Убийствах на улице Морг» полицейских поставило в тупик жестокое убийство матери и дочери. И Дюпен подвергает оба убийства беспристрастному, объективному анализу. Он — Ньютон криминального мира. Пользуясь методом дедукции и исключения малозначащих деталей, Дюпен приходит к выводу, что убийцей был не человек. И он ставит ловушку. По писал, что рассказ этот сочинен «в новом ключе».

В сюжете одного из рассказов того же периода, названного им «Элеонора», прослеживается любопытная связь с его собственной жизнью. Рассказчик Пиррос взял в жены свою пятнадцатилетнюю кузину: «Жили мы совсем одни, не зная ничего о внешнем мире, — я, моя кузина и мать ее».[20] Это, естественно, является отражением семейных обстоятельств самого По, однако событиям сюжета автор придает фатальный характер. Молодая жена умирает от чахотки, а перед смертью берет с Пирроса клятву, что он никогда не полюбит другую женщину. Увы, тот оказывается лжецом. Остальное, а также неуклюжий «счастливый конец истории» не так важны для нас, как различимая параллель: через несколько месяцев после того, как По написал «Элеонору», Вирджиния стала жертвой первых приступов чахотки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.