ВИЗИТ В НОРВЕГИЮ И ШВЕЦИЮ

ВИЗИТ В НОРВЕГИЮ И ШВЕЦИЮ

Встреча с рейхскомиссаром Тербовеном — Метеорологическая станция в Гренландии — Отношение Гиммлера к Швеции — Усиление нашего абвера в Швеции — Агенты в компартии Швеции — Сообщение о зимних планах Сталина — Гиммлер и японцы — Гостиница в Мадриде — Политика Гитлера в России.

В начале осени 1941 года возникла настоятельная необходимость отправиться в Норвегию, чтобы урегулировать разногласия, возникшие между нами и рейхскомиссаром Норвегии Тербовеном. Гейдрих пожелал лететь вместе со мной. Для него Норвегия представляла интерес еще и в том отношении, что он имел возможность тайком совершать с аэродрома в Ставангере полеты на истребителе, чтобы набрать необходимое число боевых вылетов для получения железного креста первой степени и германского «золотого креста».

Мы летели в специальном самолете и мне показался знаменательным тот факт, что Гейдрих на протяжении всего полета работал над документами, отдавая при этом своим адъютантам различные указания. Я наметил сделать в Осло несколько докладов в узком кругу специалистов, а также изучить деятельность нашей разведки в Норвегии. В связи с этим меня особенно занимали норвежские пароходные компании, все еще поддерживавшие свои торговые связи с Новым Светом и Африкой.

Сразу же после нашего прибытия нас с подчеркнутой вежливостью принял Тербовен. Рейхскомиссар и Гейдрих были между собой в резко враждебных отношениях, и я с напряжением ждал, как они поведут себя во время предстоящих переговоров. Суть спора между ними заключалась в проблеме подчиненности высшего руководителя войск СС и полиции, а также командующего полицией безопасности и СД в Норвегии, центральным учреждениям в Берлине. Тербовен чувствовал себя неограниченным властелином в своей епархии и действовал, как ему заблагорассудится. На германскую полицию он смотрел только как на его личный вспомогательный и карательный аппарат; она должна была действовать исключительно по его приказам. Директивы из Берлина он открыто называл полным бредом, и говорил, что он отвечает за свои действия только перед фюрером. Гиммлер и Гейдрих интересовали его лишь как его личные знакомые. Он считал себя вправе позволить себе такую независимую манеру поведения, так как был близким приятелем Геринга. (Рейхсмаршал вместе с Тербовеном, когда тот был гауляйтером Рурской области, конфисковал — якобы в интересах рейха — пакеты акций сталелитейных заводов.) Переговоры в Осло в первый же день зашли в тупик. Поскольку затрагивались и вопросы, связанные с разведкой, Гейдрих привлек и меня к участию в беседе. Мы хотели узнать мнение Тербовена о том, как он представляет себе работу разведки и не собирается ли он создать в Норвегии, так сказать, самостоятельную разведывательную службу. Затронут был очень щекотливый вопрос. Тербовен тут же оценил ситуацию. Он разыграл перед нами целую сценку, полную едкого юмора, в которой так интерпретировал намек Гейдриха, говоря от его лица: «Господин рейхскомиссар, если вам не угодно признать правоту моих аргументов, разведка будет действовать так, как будто никакого рейхскомиссара не существует, ваши жалобы вряд ли найдут отклик у фюрера. Рейхсфюрер СС еще обладает, несомненно, достаточно большим влиянием, чтобы представлять перед лицом фюрера интересы СС — членом которых являетесь и вы, господин рейхскомиссар — через вашу голову».

Пока Гейдрих медлил с ответом, в дело включился я и сказал: «То, что вы, господин рейхскомиссар, высказали сейчас как бы от имени обергруппенфюрера СС Гейдриха, пожалуй, и является решением проблемы». Тут и Гейдрих «развернулся», чтобы нанести удар: «Вот мы с вами спорим о субординации, — сказал он, — а ведь норвежцы смотрят на нас, посмеиваясь и потирая от радости руки; и впрямь, было бы смешно помогать им в этом».

Это была торпеда! Тербовен понял это. Он сразу же закончил беседу, сказав, что об этом можно поговорить и на следующий день. Гейдрих изобразил на своем лице довольную ухмылку. Его больше не покидало отличное расположение духа.

Вечером состоялся ужин у Тербовена. Рейхскомиссар позаботился о том, чтобы стол ломился от яств, во всем стараясь не отстать от своего покровителя Геринга. Ближе к ночи торжественный ужин превратился в попойку. Сам хозяин поглощал неимоверное количество спиртного, заставляя всех окружающих пить с ним наравне. «Гвоздем» вечера явилось следующее: Тербовен приказал своим двум секретаршам разъезжать на велосипедах по залу под ликующий рев изрядно нагрузившейся мужской компании. Все это производило впечатление дешевого циркового увеселения, и я громко высказался на эту тему, что, видимо, не ускользнуло от слуха Тербовена. Он вдруг встал, подошел ко мне вплотную и сказал: «Эй, вы, возьмите-ка этот бокал с пивом, — и протянул мне целую литровую кружку, — и выпейте его, не сходя с места». Я ответил, что, к сожалению, по состоянию здоровья не могу последовать его любезному приглашению. Едва я кончил говорить, как он попытался выплеснуть на меня бокал. Но Гейдрих упредил его и схватил за руку. Я тут же, не сказав ни слова, покинул помещение.

На следующее утро, за завтраком, желая извиниться за вчерашнее происшествие, он сказал: «Вчера опять напились до чертиков, а вся эта история с бокалом случилась из-за того, что вы были слишком трезвым». После этого переговоры были продолжены. Теперь Тербовен отступил по всему фронту.

В последующие дни я смог спокойно завершить намеченные дела. На меня произвела внушительное впечатление деятельность английской разведки, находящей у свободолюбивых норвежцев широкую поддержку и весьма методически использующей норвежское подполье в качестве источника информации в своих политических и военных целях. В отдельных случаях нам удалось организовать «контригру», но по настоящему ценной информации из этого извлечь мы не смогли. В результате ряда предательств мы понесли ощутимые потери, поплатившись ценными кадрами, а также, что было еще болезненней, рыболовецкими катерами и радиооборудованием.

В то время ВВС и флот настоятельно требовали оборудовать в Гренландии метеорологическую станцию, что, собственно, входило в обязанности военных. Вернувшись в Берлин, я предостерегал от форсирования этого плана, предложив осуществить все соответствующие подготовительные мероприятия для этого в самом рейхе, чтобы исключить возможность шпионажа со стороны норвежского Сопротивления. Мое предостережение сочли преувеличенным. Только после того, как две наши попытки провалились и были потеряны драгоценные месяцы, к делу стали относиться с большей осторожностью. Третья попытка удалась. Метеорологическая станция в Гренландии действовала некоторое время весьма успешно, однако впоследствии она была запеленгована противником и ликвидирована.

Из Осло я отправился в Стокгольм. В последние месяцы я неоднократно указывал на то, что Швеция является главным каналом проникновения русской разведки. Так мы обнаружили — в связи с этим я несколько раз посетил Швецию, — что многочисленные случаи диверсий на судах происходят под руководством советской разведки. Для нас борьба с ней была осложнена тем, что шведскую территорию можно было использовать только как «коридор», как своего рода «почтовый ящик». Еще труднее нам стало работать, когда Швеция заняла позицию своего рода «вооруженного нейтралитета» — обстоятельство, на которое Риббентроп постоянно указывал Гитлеру со всей откровенностью. В результате Гитлер издал ряд новых и специализированных распоряжений, в том числе и для вермахта. Однако с течением времени мы все меньше могли справляться с этими заданиями, не в последнюю очередь и из-за того, что внешняя политика Риббентропа мешала в общем-то лояльно настроенным шведам придерживаться нейтрального курса. И как ни странным может показаться, человеком, очень часто оказывавшим мне свою поддержку, оказался Гиммлер. Он испытывал явную симпатию к шведам, которая, хотя и возникла, вероятно, на основе его романтических представлений о нордической расе, тем не менее, не могла не оказать влияния на Гитлера. Так эта поездка оказалась предпринятой по инициативе Гиммлера. Он хотел оказать финансовую поддержку небольшой группе шведских деятелей, преданных идеалам расовой чистоты, причем эта помощь не должна была быть связана с разведывательными целями.

Моя задача в Швеции заключалась в том, чтобы проникнуть в разведывательные каналы Советов. При этом главное для меня было не в контршпионаже, то есть не в активной борьбе с русскими, а в прохождении курса «университета разведки». Для этого было необходимо забросить своих людей под видом агентов-двойников в систему вражеской разведки, чтобы непосредственно у источника знакомиться с информацией противника. Место, где я намеревался выбросить свой первый якорь, была газета «Фолькетс дагблад». Ее издатель Ф. порвал с коммунистической партией, воспринял идеи фашизма и национал-социализма, и в конце концов основал собственную партию и через некоторое время снискал среди рабочих тысячи сторонников. Я знал, что Ф. испытывает финансовые затруднения, и размышлял о том, как можно использовать его в наших целях. Сначала я должен был окончательно убедиться в том, что он на самом деле по собственной инициативе, не по указанию русской разведки, вышел из партии, чтобы тем незаметнее и интенсивнее работать в пользу коммунистов. Поэтому нужно было подойти к делу крайне осторожно, чтобы не вызвать подозрения шведов относительно моих намерений. Ввиду этого я решил действовать в Стокгольме не под чужим именем, а открыто. С помощью ИКПК (Международной комиссии уголовной полиции) я подготовил для своей поездки несколько вопросов технического характера, которые давали мне законное основание вести профессиональные беседы с сотрудниками шведской тайной полиции. Несомненно, мое положение имело и тот недостаток, что за мной отовсюду наблюдали разведывательные службы противника.

Первые дни своего пребывания в Стокгольме я использовал для того, чтобы сбросить с себя напряжение и немного отдохнуть. Когда я не торопясь прогуливался по улицам, во мне проснулось чувство свободы, я понял, что на какое-то мгновение избавился от давления тоталитарной государственной машины, впервые я почувствовал даже желание противопоставить себя оглушительной суете организации, работающей на полную мощь, необходимость поддерживать и постоянно активизировать деятельность которой давала людям, находившимся у рычагов управления, приятное чувство опьянения властью. Не то, чтобы я уже тогда сомневался в победе национал-социалистской Германии — ведь сам я, насколько мне позволяла моя должность, делал все, чтобы обеспечить эту победу, — но тогда в Стокгольме, в моем подсознании впервые загорелись первые красные огоньки тревоги. Но прежде чем они начали оказывать влияние на мое мышление и поступки, я должен был еще извлечь много уроков из событий войны.

Следующие дни были заняты всевозможными встречами и беседами, связанными с вопросами разведывательной деятельности. Кроме того, прежде всего было необходимо распределить среди наших агентов задания по сбору информации относительно организации русских партизанских соединений (набор призывных возрастов, потребность в специалистах, использование на различных работах русских женщин). Какие средства и способы при этом зачастую применялись, трудно даже представить. Хитрость, быстрота действий, использование человеческих слабостей — такими средствами велась тайная борьба, производя часто столь отвратительное впечатление потому, что все происходило с молчаливой вежливостью.

Когда я заметил, что за мною ведется пристальное наблюдение, я уже принял решение отказаться от встречи с Ф. И все же мне неожиданно предоставилась возможность незаметно для посторонних побеседовать с ним.

Ф. произвел на меня, несмотря на то, что его физические возможности казались ограниченными, довольно хорошее впечатление. Я снабдил его тут же крупной суммой денег, как награду за то, что он через каждые две недели посылал мне донесения о положении дел. Меня интересовало также, что думают рабочие в Швеции о политических проблемах современности. Но главной задачей было в кратчайший срок создать эффективную сеть информаторов, которую Ф. мог одновременно использовать для своей газеты. Я прежде всего стремился разузнать, насколько коммунистическая партия Швеции насыщена агентами советской разведки. Вначале Ф. с трудом поддавался на мои уговоры. Когда я объяснил ему необходимость того, чтобы по меньшей мере десять его наиболее верных приверженцев отошли от него и вернулись в коммунистическую партию, он отрицательно покачал головой. Но после того, как я подробнее изложил ему свой план и заинтересовал его, он в конце концов согласился сотрудничать с нами. Я заверил его, что ему вовсе не нужно действовать против интересов Швеции. Трудность заключалась еще в том, чтобы найти подходящую форму для передачи необходимых для этой операции средств в глазах шведских налоговых органов. Наконец, я решил замаскировать перевод денежных сумм покупкой типографии для газеты Ф.

Капиталовложения в это предприятие быстро принесли неожиданно высокие прибыли. Уже через короткое время Ф. сообщил нам, что Сталин намеревается еще этой же зимой (в 1941 году) предпринять решающее контрнаступление. Погода крайне благоприятствовала его намерениям, а предназначенные для зимних боев дивизии обладали очень высоким боевым духом. В донесении указывался и район предстоящих операций, а именно — Подмосковье (к которому приближались передовые отряды наших наступающих войск), и высказывалось предположение, что в русском контрнаступлении примут участие войска из Сибири. Упоминалось об интенсивности движения эшелонов, которыми эти войска непрерывно перебрасывались к фронту. Общая численность войск оценивалась в размере от пятидесяти до шестидесяти пяти дивизий, оснащенных зимним обмундированием — в том числе двадцать полностью моторизованных, частично танковых, дивизий.

Это донесение было подтверждено сообщениями наших агентов, действующих в тылу у русских; они передавали, что в полосе войск группы «Центр» прибывают новые части. Отдел оценки информации генерального штаба смог, однако, обнаружить появление этих частей в результате действий фронтовой разведки и показаний пленных только где-то в середине декабря. К концу декабря донесения сообщали об очень крупных скоплениях русских войск.

Ф. черпал свою информацию главным образом из дружеских бесед высокопоставленных чиновников русского посольства в Стокгольме. Поступала она и от членов коммунистической партии Швеции. Кроме того, я узнал из бесед с японцами, что русские на самом деле целиком положились на нейтралитет Японии и считают совершенно неопасным снять со своего дальневосточного фланга несколько дивизий. Какую двусмысленную роль во всем этом играли японцы, я еще подробно расскажу.

Тем временем Гитлер потребовал от нас сообщить ему о положении в Иране. Немецкое руководство не могло понять, как русские смогли при столь напряженной обстановке на своем Западном фронте в августе 1941 года высвободить силы, чтобы совместно с англичанами оккупировать Иран. Это наше поражение явилось результатом того, что еще в апреле 1941 года из-за недостаточной поддержки с воздуха провалились наши попытки утвердиться на Востоке с помощью иракского политического деятеля Эль Галани путем организации восстания в Ираке. Была нарушена и работа наших опорных пунктов в Тегеране и Тебризе. (Позднее их сотрудникам все же удалось передавать с курьерами, что отнимало много времени, через Турцию неплохой информационный материал. Но понадобился целый год, пока мы сумели полностью восстановить прерванную деятельность.)

Вернувшись в Берлин, я обнаружил, что там царит тревожная обстановка. Начались первые налеты бомбардировщиков на столицу рейха. Мы жили в районе Курфюрстендам, недалеко от нас располагалась тяжелая зенитная батарея, рядом с которой мы чувствовали себя в относительной безопасности. Когда как-то ночью раздался рев сирен воздушной тревоги, я не спустился в убежище. Однако, в конце концов, огонь зениток стал таким сильным, что моя жена попросила спуститься всех в укрытие. Не решаясь уйти из комнаты, я подошел к окну и увидел, что прямо над нами летел вражеский бомбардировщик, схваченный лучами нескольких прожекторов. Внезапно я услышал завывание и свист падающей бомбы и тут же я отлетел к стене, оглушенный страшным грохотом. Через обломки мебели и посуды жена бросилась в детскую. В страхе мы включили свет и увидели, что комната превращена в развалины. Над кроваткой нашего сына в стене торчал осколок бомбы, но ребенок остался невредим и, весь покрытый черной пылью, улыбался нам из своих подушек. Наше потрясение еще не прошло, как с улицы нам кто-то крикнул грубым голосом: «Шестой этаж, вы что, спятили? Потушите лампу, или вам мало досталось?»

На следующий день после верховой прогулки Канарис пригласил меня позавтракать с ним. Мы были одни; его семья отдыхала на Тегернзее. Он сказал, что его арабский божок, покровитель дома, Мухаммед, которого он привез из Африки, приготовил нам кое-что покрепче. Генерал любил перед завтраком подать на стол подогретое шампанское. Двух стаканов было достаточно, чтобы вызвать у каждого, кто к этому не привык, эйфорическое настроение.

«Есть у вас что-нибудь новенькое из Японии? — задал он свой первый вопрос. — Вы ведь наверняка встречались в Стокгольме с японцами?». Видимо, он следил за мной во время моего пребывания в Швеции через одного из своих доверенных людей. Причину этого мне пришлось узнать позже. Канарис высказал несколько замечаний по поводу военного потенциала Японии и потом спросил, представил ли Гиммлер на рассмотрение Гитлера материал, который должен был укрепить доверие Гитлера к Японии. Мне об этом ничего не было известно. Правда, я знал, что Гиммлер очень интересуется Японией и является неплохим знатоком японской истории. Перед началом войны с Россией он даже потребовал в одном из своих приказов, чтобы младшие офицеры СС изучали японский язык. Он планировал послать сорок младших офицеров СС, после сдачи ими соответствующего экзамена по языку, в ряды японских сухопутных войск, чтобы в порядке обмена к нам прибыли сорок кандидатов в офицеры из Японии, Он передал мне по этому поводу написанную им памятную записку и порекомендовал позаботиться об этом, так как он собирается впоследствии передать в мое распоряжение двадцать человек из этого числа для использования их в разведывательных целях в Восточной Азии. В той же записке он приказывал мне тщательно заняться изучением японской истории, японской религии, государственной структуры, а также влияния католицизма на японские университеты. Однако вследствие войны с Россией этот план был оставлен.

В связи с этим я рассказал Канарису, что никто иной как Гиммлер помог одному сотруднику японского посольства в Берлине, желавшему жениться на немке. Гитлер намеревался запретить японцу этот брак. Гиммлер же заставил «расовых фантастов» подготовить пространнейшие экспертные заключения и сидеть над ними до тех пор, пока они в конце концов не нашли спасительной формулировки.

Я надеялся своим рассказом отвлечь внимание Канариса от моей поездки в Стокгольм, но он, с присущей ему цепкостью, вновь вернулся к своему вопросу: «Так о чем же вы беседовали в Стокгольме с японцами?» Я рассердился и намекнул ему, что даже если я и встречался в Стокгольме с японцами, не буду разговаривать с ним об этом. Тогда Канарис разыграл глубоко опечаленного человека. Он понуро глядел перед собой, но темы этой все же не оставлял. «Но ведь у вас же есть надежный человек среди японцев в Стокгольме, с которым вы наверняка беседовали».

Что он хотел выведать? На самом деле, у нас был в Стокгольме сотрудник, итальянец, вхожий в японскую миссию, где он работал переводчиком. За годы своей работы он смог завоевать высокое доверие японцев и иногда, благодаря своему широкому кругозору, опыту и способности к языку, ему удавалось почерпнуть из общения с ними ценную информацию. В Стокгольме я распорядился увеличить ему жалованье, но сам с ним не встречался.

Затем Канарис сам направил разговор на свою предстоящую поездку. Он хотел сначала посетить группы войск на Восточном фронте, затем отправиться на Балканы, а оттуда, как можно скорее, в Испанию. Он предложил мне поехать вместе с ним. На Восточный фронт и на Балканы я не мог поехать. С поездкой в Испанию я согласился, так как мне необходимо было составить правильное представление о положении в стране.

Вернувшись из Стокгольма, я ознакомился с отчетом об инспекционной поездке моего специального уполномоченного по Испании — прочитав его, я почувствовал, как волосы у меня буквально встали дыбом. Так, например, в Мадриде, в задних комнатах одного ресторана была оборудована наша главная тайная радиостанция. Ведущие сотрудники превратили этот ресторан в своего рода «штабквартиру», где в широких масштабах происходил обмен информацией между агентами. Временами, в дни получения вознаграждения, здесь устраивались совместные попойки. Из предосторожности завербовали и хозяина этого кабачка в качестве нашего сотрудника, который стал, в конце концов, держателем наших валютных запасов. Касса разведки помещалась рядом с кассой хозяина. Когда господин казначей был в подпитии, а это с ним бывало нередко, он иногда запускал руку в нашу кассу, вместо своей, и, как ни в чем не бывало, давал сдачи валютой. Не видел он ничего особенного и в том, чтобы расплатиться с нашими агентами купюрами из своей собственной кассы. Не удивительно, что в полицейском участке, в ведении которого находился этот район, прекрасно знали обо всем, что происходило в веселой гостинице. Но и с полицейскими, в конце концов, был заключен союз, и праздновали вместе с ними все последующие празднества, какие только ни выпадали. Все они были убеждены в том, что имеют полное право на такую из ряда вон выходящую компенсацию за свои труды, а также могут действовать, соблюдая полное взаимное доверие. На то, что среди них могут быть такие, кто служил двум господам, незамедлительно сообщая разведке противника обо всем, что они там слышали, больше не обращали внимания. Тем временем вражеская разведка совершенно спокойно регистрировала все разговоры по радио. Единственная положительная сторона такого сбора информации заключалась, по моему мнению, в том, что в «веселом кабачке» часто болтали всякую чепуху. Это навело меня на мысль не мешать завсегдатаям гостиницы продолжать действовать в том же духе, чтобы ввести противника в заблуждение, а в другом месте создать другую группу агентов. Пришла пора укрепить и сектор группы 6-д (англоамериканские сферы влияния). У нас уже были хорошие контакты в Лондоне. Второй канал связи привел нас в испанское министерство иностранных дел, благодаря которому мы могли знакомиться с корреспонденцией дипломатических представителей Испании в различных англо-американских странах, причем особый интерес вызывала у нас информация испанского посла в Англии, герцога Альбы. (За несколько лет нам удалось, как и в Мадриде, проникнуть в министерства иностранных дел следующих стран: Португалии, вишистской Франции. Румынии, Болгарии, Финляндии и временами Швеции и Аргентины).

Поездку в Испанию пришлось на некоторое время отложить в связи с событиями на Востоке. Сразу после разговора с Канарисом меня вызвал Гейдрих. Он, к моему удивлению, был очень вежлив и пригласил меня пообедать у себя дома. Выйдя из-за стола, он достал маленькую записную книжку и сначала подробно проинформировал меня о поручении Розенбергу вести дела министерства восточных территорий, а также о результатах конференции, состоявшейся 16 июля 1941 года, на которой были определены основы будущей политики в отношении к Советской России. В этой конференции под председательством Гитлера принимали участие, кроме Розенберга и Геринга, также Кейтель и Борман. Принятые на ней решения свидетельствовали со всей ясностью о намерениях разделить побежденную Россию на части и управлять ею как колонией. Все это предполагалось осуществить без какого-либо учета стремлений народов Советского Союза к автономии, которые, по моему мнению, только и позволяли целесообразно и соразмерно использовать гигантские районы. Все это одновременно означало расширение сферы компетенции Гиммлера как высшего руководителя полиции и еще более усиливало его позиции. Из слов Гейдриха я уяснил себе систему, согласно которой Гитлер намеревался проводить свою политику порабощения в отношении «русских недочеловеков». Гейдрих сказал буквально следующее: «Гитлер желает неограниченно, не останавливаясь ни перед чем, использовать в России все организации, находящиеся в ведении рейхсфюрера СС. На Востоке в самое короткое время необходимо создать мощную информационную службу, которая должна работать столь безошибочно и слаженно, чтобы ни в одном районе Советского Союза не смогла возникнуть такая личность, как Сталин. Опасны не массы русского народа сами по себе, а присущая им сила порождать такие личности, способные, опираясь на знание души русского народа, привести массы в движение».

Верил ли сам Гейдрих во всю эту бессмыслицу? Видимо, он заметил мое скептическое отношение. Когда я собрался осторожно высказать ему свои сомнения, он сразу же прервал меня резким движением руки: «Вашей задачей теперь является соответствующим образом усилить разведывательную работу против России. Гитлер придает особое значение информации о распоряжениях Сталина по организации партизанской войны. Поэтому яотказался от своего первоначального плана временно послать вас на Восточный фронт. Я не могу теперь обойтись без вас в Берлине. (Гейдрих уже неоднократно угрожал откомандировать меня в распоряжение одной из „айнзацгрупп“ на Восточный фронт). Я сообщил Гиммлеру об этом намерении и был удивлен, как недовольно он реагировал на мое сообщение. „Он явно покровительствует вам, так как в отношении вас он лично решает вопрос о любом назначении или перемещении. Хотелось бы мне знать, как вам это удалось“. Затем он помолчал и проницательно взглянул на меня. „Запомните, — сказал он, — что это может оказаться как вашей сильной, так и слабой стороной“.