ГИММЛЕР СОГЛАСЕН НА КАПИТУЛЯЦИЮ

ГИММЛЕР СОГЛАСЕН НА КАПИТУЛЯЦИЮ

Переговоры Гиммлера с представителем Всемирного еврейского конгресса — Новые переговоры с графом Бернадоттом — Метания в безвыходном положении — Гиммлер капитулирует перед Западом.

Я прибыл в имение Гарцвальде в полтретьего ночи. В небе над Берлином метались лучи прожекторов и непрерывно ревели моторы вражеских самолетов.

До четырех часов утра мы проговорили с Керстеном. Колебания Гиммлера выводили его из себя. «Не знаю, — сказал он с горечью, — можно ли вообще надеяться на успех встречи Гиммлера с Мазуром?»

Утром меня разбудил гул самолетов. В тот момент, когда я одевался, невдалеке от дома упала бомба. За завтраком я беседовал с Мазуром. Он настаивал на немедленной встрече с Гиммлером, говоря, что должен уезжать. Я знал, что Гиммлер постарается оттянуть это свидание, и приложил все силы, чтобы оно все-таки состоялось как можно скорее.

В тот же день из шведского посольства в Берлине позвонил граф Бернадотт. Сообщив, что он должен возвращаться в Швецию, он просил о срочной встрече с Гиммлером, выразив готовность этим же вечером приехать в Хоэнлихен. Но нам было важно, чтобы перед этим Гиммлер встретился с Мазуром. Поэтому я тут же поехал в Вустов, где находился Гиммлер. К счастью, мне удалось убедить его поехать в Гарцвальде. Это было 21 апреля 1945 года.

Я уже проинформировал Мазура об общей обстановке и знал основные требования, с которыми он пришел на переговоры:

1) физическое уничтожение евреев должно быть прекращено;

2) заключенные немецких концентрационных лагерей должны при любых обстоятельствах оставаться в своих лагерях и не подлежать эвакуации;

3) составить список всех лагерей, где находятся евреи, и сообщить эти данные.

По дороге Гиммлер всевремя упирал на то, что эти мероприятия он распорядился провести еще раньше. Он выкладывал мне все, что собирался сообщить Мазуру. В сущности, это было перечисление в хронологической последовательности событий прошлого, продиктованное стремлением оправдаться. Я посоветовал ему вообще не говорить о прошлом, а сделать ясные предложения на будущее.

Только к трем часам утра мы прибыли в Гарцвальде, так как в пути мы неоднократно вынуждены были останавливаться и уходить в укрытия из-за вражеских бомбардировщиков. Коротко поздоровавшись, мы начали беседу с Мазуром. Большую часть времени говорил Гиммлер. Он хотел доказать, что пытался решить еврейскую проблему путем переселения, но встретил неприязнь зарубежных стран и сопротивление своей партии. Спустя три четверти часа Мазур сказал, что хотя сообщение Гиммлера очень интересно, оно не может способствовать изменению сложившегося положения. Поэтому он считает целесообразным говорить лишь о выполнении трех своих условий.

Гиммлер подтвердил данные им ранее обещания и, кроме того, выразил готовность освободить женщин-евреек, заключенных в концлагере Равенсбрюк, и передать их Мазуру. Он сказал, что получил от Гитлера разрешение освободить полек из этого лагеря, в силу чего он может присоединить к ним и евреек.

Точно в шесть часов утра 22 апреля мы прибыли в Хоэнлихен — Гиммлер, я и сопровождавший нас адъютант Брандт, где нас уже ожидал граф Бернадотт. Он пытался убедить Гиммлера в необходимости переправить в Швецию датчан и норвежцев, собранных в лагере Нойенгамме. Но Гиммлер все еще не считал себя в состоянии выполнить это требование. Получив такой ответ, Бернадотт откланялся, на прощание еще раз поблагодарив Гиммлера за предоставленную ему возможность встретиться с ним. Я проводил графа до Варена вМекленбурге. Перед тем как проститься, я еще раз напомнил ему о просьбе Гиммлера связаться с Эйзенхауэром, чтобы организовать встречу рейхсфюрера с генералом.

«Рейхсфюрер не отдает себе отчета в том, каково действительное положение дел, — возразил Бернадотт. — Я больше не могу ему помочь. Ему следовало взять в свои руки судьбу Германии сразу же после моего первого визита, а вы, Шелленберг, поступили бы куда разумнее, если бы подумали о себе самом».

Я не знал, что ему на это ответить. Когда он ушел, меня охватило чувство невыразимой тоски.

Я вернулся в Хоэнлихен, поспал два часа, после чего меня снова вызвал Гиммлер. Он еще был в постели и сказал мне, что чувствует себя больным. Я заявил ему, что ничего больше не в силах сделать, теперь дело за ним — он должен действовать. Ехать в Берлин я ему отсоветовал, зная положение на фронте, за минувшую ночь заметно ухудшившееся. После обеда мы отправились в Вустров. Дороги под Левенбергом оказались забиты нескончаемым потоком беженцев и военных колонн, так что сообщение между Берлином и Мекленбургом было парализовано. Глядя на это зрелище, Гиммлер произнес: «Шелленберг, мне страшно подумать, что нас ожидает».

Не успели мы добраться до Вустрова, как нас застиг налет дальних бомбардировщиков, целью которых были скопления беженцев и войск, мимо которых мы только что проехали. Вскоре после нашего прибытия в Вустров, нам позвонил Фегеляйн, сообщивший, что Гитлер и Геббельс в ярости по поводу исчезновения обергруппенфюрера Бергера из Берлина. Бергер покинул Берлин, чтобы лететь в Южную Германию для выполнения личного поручения Гиммлера. Он нужен Гитлеру, сказал Фегеляйн, чтобы привести в исполнение смертный приговор Брандту, бывшему личному врачу Гитлера. (Брандт укрыл свою жену в Тюрингии, в расположении американских войск. Смертный приговор, видимо, был результатом интриг ближайшего окружения Гитлера, в которых участвовала Ева Браун и ее сестра, жена Фегеляйна.)

Гиммлер тут же позвонил Мюллеру и приказал ему доставить Брандта в Шверин. Фегеляйну он сказал, что сейчас невозможно привести приговор в исполнение, так как это хотели взять на себя Геббельс или Борман. После этого телефонного разговора он еще раз коснулся, хотя и довольно неопределенно, вопроса об устранении Гитлера и заговорил о своих планах на будущее, когда власть перейдет к нему. В связи с этим он предложил мне подыскать подходящее название для новой «альтернативной партии», которую предстояло создать.

Ранним утром 22 апреля мы получили сообщение, что четыре дивизии войск СС под командованием обергруппенфюрера Штайнера получили приказ перейти в наступление против русских, не считаясь с потерями. Гиммлер был убежден, что этот приказ необходим. Я и его адъютант пытались внушить ему, что это всего-навсего бессмысленное кровопролитие, но переубедить его нам не удалось.

Когда мы еще сидели за завтраком, внезапно появился обергруппенфюрер Бергер. Было решено, что он вернется вместе с нами в Хоэнлихен, так как Вустрову уже угрожал противник. Мы с Бергером еще раз обсудили историю с генералом американских военно-воздушных сил Вэнэмэном, который раньше был военным атташе США в Берлине. Сейчас он находился в плену в Германии. Я уже давно планировал освободить Вэнэмэна вместе с некоторыми высокопоставленными английскими военнослужащими, находящимися у нас в плену, чтобы через них вступить в контакт с главами правительств их стран. Однако Гитлер и Гиммлер запретили отпускать их на волю. Проконсультировавшись со своими друзьями в Швейцарии, а также с военным атташе США в Берне генералом Леггом, я приказал под свою ответственность переправить генерала Вэнэмэна через швейцарскую границу вблизи Констанца. Позднее с этим решением согласился и Гиммлер.

В середине того же дня нам пришлось спешно покинуть Вустров, так как вблизи Ораниенбурга, под Левенбергом и Кремменом были замечены разведывательные отряды русских. Возвращаясь в Хоэнлихен, мы постоянно встречали пехотные колонны, танки и артиллерию вермахта, растянувшиеся по дорогам, а с воздуха нас неотступно преследовали вражеские бомбардировщики и истребители противника.

По прибытии в Хоэнлихен Гиммлер спросил меня: «Я должен что-то предпринять, Шелленберг, только что именно?» Я напомнил ему еще раз о возможности встретиться с Бернадоттом, хотя и не знал, где находится граф. Кажется, он был тогда в Любеке. Гиммлер решил, что я должен тотчас же поехать туда и упросить его передать западным державам заявление о капитуляции. Я срочно подготовился к отъезду и в 16 часов 30 минут тронулся в путь. К сожалению, из-за постоянных воздушных налетов и дорожных пробок я продвигался очень медленно и прибыл в Любек только поздней ночью. Там я узнал, что граф Бернадотт находится в Апенраде, в Дании. Преодолев все трудности, я связался с ним по телефону и попросил его принять меня завтра во Фленсбурге. Мы договорились встретиться 23 апреля в 15 часов в шведском консульстве во Фленсбурге. Отдохнув пару часов, я позвонил Гиммлеру, чтобы сообщить ему о ходе дел. После этого я отправился во Фленсбург, куда и прибыл во второй половине дня. Шведский атташе Широн встретил меня и пригласил на ленч к консулу Петерсену.

Точно в 16 часов появился граф Бернадотт. После обсуждения вопросов общего характера граф заявил, что считает ненужной встречу с Гиммлером и предложил, чтобы тот послал генералу Эйзенхауэру письмо с предложением о безоговорочной капитуляции перед западными державами. Поскольку я считал совершенно невозможным для Гиммлера, пока Гитлер жив, представить такое письменное заявление и попросил графа поехать вместе со мной в Любек, чтобы еще раз переговорить с Гиммлером. Он согласился. Я тут же позвонил Гиммлеру в его специальный поезд. К телефону подошел Брандт. Он сказал, что Гиммлера сейчас нет на месте, но обещал, что перезвонит мне.

В шесть часов дня он позвонил снова и сообщил, что Гиммлер готов встретиться с графом в 22 часа того же дня в Любеке и что на этой встрече должен быть и я.

В 21 час мы приехали в Любек. Я пошел в наш кабинет, оборудованный в гостинице «Данцигер Хоф», и оттуда связался с кабинетом генерала Вюннеберга, где должен был ожидать свидания Гиммлер. Там я встретился в 22 часа с Гиммлером, сообщил ему об основных вопросах, которые мы обсуждали с графом, и договорились встретиться в 23 часа в шведском консульстве.

Гиммлер долго распространялся о политическом и военном положении рейха, прежде чем перейти к обсуждению сложившейся ситуации:

«Мы, немцы, — сказал он буквально следующее, — должны заявить, что побеждены западными державами, и я прошу вас, передать это генералу Эйзенхауэру через шведское правительство, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. Но капитулировать перед русскими нам невозможно, особенно для меня. Против них мы будем сражаться до тех пор, пока западный фронт не станет фронтом борьбы с русскими».