ГЛАВА 80

ГЛАВА 80

Мне памятником будут эти строчки[370]

Шекспир вернулся в Стратфорд к лету 1607 года, не позже, поскольку его старшая дочь готовилась выйти замуж. Сюзанна Шекспир, год назад еще числившаяся в списке католиков, внешне подчинилась правилам, и теперь устроить свадьбу стало проще. Выходила Сюзанна за пуританина Джона Холла, и семья не чинила препятствий этому браку.

Пятого июня Уильям Шекспир прошествовал со своими родными в церковь, где у алтаря по традиции вручил свою дочь ее будущему мужу. В брачном договоре он пообещал дать за Сюзанной 127 акров земли в Старом Стратфорде, приобретенные у Комбов пять лет тому назад. Есть все основания полагать, что Сюзанна была любимым ребенком Шекспира. В своем завещании он явно оказывал ей предпочтение. Возможно, она унаследовала характер отца и его склад ума. Надпись на ее надгробной плите гласит, что она была «умнее других женщин» и ее «мудрость достойна небес». Мемуарист добавляет, что «было в ней что-то от Шекспира», так что ее современники, вероятно, находили в ней сходство с отцом. В отличие от своей сестры Джудит, Сюзанна могла написать свое имя.

Ее муж, Джон Холл, был врачом. В своих поздних пьесах Шекспир выказывает чрезвычайное уважение к врачам; нет ни малейшего сомнения, что он благословил этот брак. Жених был всего на одиннадцать лет моложе самого Шекспира, так что Сюзанна выходила замуж за человека уважаемого, почти как ее отец. Он родился в Бедфордшире и получил степени бакалавра и магистра в Куин-колледже в Кембридже. Потом он довольно долго путешествовал по Франции и за несколько лет до помолвки открыл практику в Стратфорде. После свадьбы молодожены некоторое время жили в «Нью-Плейс», по всей видимости, вскоре они купили дом всего в нескольких сотнях ярдов от отцовского, в районе, обозначенном на карте как «Старый город». Дом с деревянной обшивкой сохранился до сих пор, он известен как «дом доктора Холла». Однако после смерти Шекспира супруги Холл вернулись в «Нью-Плейс».

Доктор Холл стал другом Шекспира, ездил с ним иногда в Лондон и «заверял» завещание своего тестя. Он вел дневник, дав ему причудливое название «Избранные наблюдения над телами англичан»; этот документ опубликовали после его смерти. Из него видно, что доктор Холл заботился о семье. Например, когда Сюзанну мучили колики, он «назначил пинту горячего белого вина. Это способствовало выходу множества газов, и боль отпустила». Их дочь, Елизавета, в юные годы страдала от болезненных спазмов. Отец натирал ей спину пряностями и массировал голову с миндальным маслом до тех пор, пока она не «спаслась от смерти». Холл верил в лечение травами; он пользовал пациентов жемчугом, порошком из листового золота и других ценных минералов. Для пущего эффекта он давал больным рвотное и слабительное. Один счастливый пациент писал: «Я знаю по собственному опыту, что он — превосходнейший в этом искусстве». Можно предположить, что он лечил и своего тестя в его преклонные годы, хотя на сей счет не найдено никаких записей.

Интересно, что в более ранних пьесах Шекспир использовал язык и терминологию народной медицины, упоминал полынь, рвотный орех, сиропы и бальзамы, а со времени знакомства с зятем в его текстах стали появляться названия более изысканных снадобий, таких, как кора черного дерева, колоквинт, мальва и мандрагора. В пьесе «Все хорошо, что хорошо кончается» он пишет о свище и вспоминает Галена и Парацельса; в «Перикле» доктор Церимон оживляет Таису с помощью «целебных настоев из растений, металлов, камней»[371]. Вывод тут напрашивается сам собой: его интерес к врачебному искусству связан с успехами его зятя. Терсит в «Троиле и Крессиде» перечисляет болезни, в том числе паралич и ишиас; вероятно, Шекспир вычитал эти названия в записной книжке доктора Холла.

Записи в дневнике свидетельствуют о том, что доктор отнюдь не был твердолобым пуританином. Он успешно лечил католического священника; заметил, что «вопреки всем ожиданиям, католик выздоровел», и добавил по-латыни: «Deo gratias»[372]. Вероятно, он был умеренным пуританином, который, женившись на отступнице, пренебрег религиозными различиями.

В семье Шекспира в то время случались и рождения и смерти. В приходской книге церкви Святого Леонарда в Шордиче зарегистрирован родившийся 11 июля 1607 года «Эдвард Шекспир, сын Эдварда Шекспира, крещенный в тот же день». То, что ребенка крестили почти сразу после рождения, говорит о том, что это следовало сделать срочно; действительно, через месяц младенец умер. Двенадцатого августа его похоронили при церкви Сент-Джайлс-Крипплгейт, где отмечено: «Эдвард, сын Эдварда Шекспира, актера». Мальчик был сыном младшего брата Шекспира, чье имя было записано неверно, звали его не Эдвардом, а Эдмундом, — обычная путаница в документах того времени; отца записали под тем же именем, что и несчастного младенца.

Итак, можно заключить, что Эдмунд Шекспир ездил в Лондон и там, обучившись актерской профессии, пошел по стопам знаменитого брата. Неизвестно, послушался ли он совета брата или просто последовал его примеру. То, что его сын был крещен в Шордиче и похоронен в Крипплгейте, означает, что Эдмунд жил в северном пригороде Лондона и, вероятно, играл в «Куртине». Это было очень близко от Силвер- стрит, где снимал комнаты Шекспир, возможно даже, что они жили вместе. О его браке нет никаких записей, так что сын был незаконнорожденным — обычное явление в лондонской жизни той эпохи. Можно предположить, что Эдмунд Шекспир, актер примерно двадцати пяти лет, вел довольно распутную жизнь.

Дома произошли и другие события. Четырнадцатого октября 1607 года в стратфордской приходской церкви крестили сына Ричарда Тайлера, которого записали «Уильямом»; возможно, Шекспир был его крестным отцом. Тайлер был двумя годами младше Шекспира, они жили по соседству и дружили. Несомненно, и учились они в одной школе. В первом варианте завещания Шекспир оставлял ему кольцо. Процветающий йомен и джентльмен, Ричард Тайлер жил на Шип-стрит, занимал какую-то гражданскую должность и выбирался церковным старостой. В официальной бумаге о нем говорится, что он «человек в разговоре приятный, с соседями миролюбивый и спокойный и ко всем людям благожелательный». Более о нем ничего не известно, но он может служить примером стратфордских знакомств Шекспира. Приятели драматурга в основном были люди почтенные, кто-то преуспел в торговле, кто-то, как Тейлор, был «джентльменом». Они были «честны», «спокойны» и «миролюбивы», каким и представляется нам английский горожанин того времени. И Шекспир испытывал к ним привязанность на протяжении всей жизни. Видимо, он очень нуждался в их мирной и приветливой компании после яркого и беспокойного Лондона. Шекспир мог отдохнуть с ними, поговорить и выпить, не ощущая бремени театральных дел. Спустя четыре дня после крещения Уильяма Тайлера племянник Шекспира, булочник Ричард Хатауэй, стоял под венцом у алтаря в той же церкви. По семейной традиции драматург также должен был там присутствовать.

Эти события происходили вскоре после серьезных общественных волнений. Особенно выделялось восстание в Мидланде, где крестьяне яростно бунтовали против огораживаний, затеянных крупными землевладельцами, желавшими присвоить общинные земли. Наиболее остро стояла проблема Арденского леса, где огораживание «превратило лесную зону в пашни… для снабжения зерном других графств». Железоделательные заводы в этом районе тоже «уничтожили огромное количество леса», и старые общинные земли превратились в частные пастбища. Никто не отрицал, что земля принадлежит землевладельцам; бунтовщики протестовали против нарушения векового порядка. В стране по-прежнему не хватало продовольствия, и люди голодали; недовольные полагали, что недостаток еды связан с огораживаниями.

Мятеж начался в канун первого мая, быстро распространился по графствам Средней Англии, а летом перерос в большое восстание. Король выпустил воззвание, в котором выразил сожаление, что «многие злонамеренные люди осмелились недавно собраться в необузданные толпы». Восстание закончилось только после того, как власти самым жестоким образом вмешались в события; армия расправлялась с мятежниками, убивая их без счета; многих взяли в плен и повесили, вздернули на дыбу и четвертовали. Все это происходило почти у самого порога шекспировского дома; описание увиденного он включил по крайней мере в одну из последующих пьес.

В зимний сезон, длившийся с декабря 1607 до февраля 1608 года, «Слуги короля», к удовольствию королевской семьи, представили при дворе тринадцать пьес. Названия их в записях не обнаружены, но мы не ошибемся, если выскажем предположение, что одной из них была «Антоний и Клеопатра». В стихотворной драме Сэмюела Дэниела «Клеопатра», переизданной в 1607 году, есть подробное и выразительное описание умирающего Антония, когда его поднимают на вершину «монумента» (усыпальницы) Клеопатры. Этого не было в первоначальном варианте пьесы Дэниела, вышедшем в 1594 году; возможно, он видел на сцене пьесу Шекспира, где, в соответствии со сценическими ремарками, «Антония поднимают наверх к Клеопатре»[373]. Это указывает скорее на визуальную, чем на вербальную память. Театры с июля были закрыты из-за чумной эпидемии; вероятно, Дэниел смотрел пьесу в «Глобусе» поздней весной или в начале лета. На Рождество постановку возобновили и показали королю.

Возможно, однако, что зрители остались равнодушны к «Антонию и Клеопатре». За исключением аллюзий, которые мы находим у Сэмюела Дэниела, о пьесе не найдено никаких сведений. При жизни Шекспира ее не публиковали, как и другую пьесу из римской жизни — «Кориолан». Если бы эти произведения не вошли в Первое фолио, мы бы не знали об их существовании.

Материал для «Антония и Клеопатры» Шекспир почерпнул у Плутарха и Горация, Монтеня и Плиния. Театр, по-видимому, имел огромное влияние на общественную жизнь, и память о театральных постановках жила долго, поэтому обреченная любовь Антония и Клеопатры и убийство Юлия Цезаря стали двумя самыми известными эпизодами из римской истории. В высокопарных строках «Антония и Клеопатры» воскресают последние годы Римской республики. В пьесе преобладает язык страсти и желания. Он придает смысл всему происходящему, даже вязкому многословию египтян, которому Шекспир противопоставляет возвышенные речи римлян о времени и долге. Пьеса в целом — это торжественная речь, задуманная как поэма. Каким-то безошибочным внутренним чутьем Шекспир угадывает суть характеров героев. В Октавии Цезаре, например, уже проступают черты величия и жестокости, которые проявятся в полной мере, когда он станет Августом, первым императором в римской истории.

Цели, к коим стремится Шекспир, настолько велики, что его воображение выходит из берегов; он представляет себе необъятный мир и главных героев, уже готовых стать богами. Антоний и Клеопатра могли бы повторить слова императора Веспасиана, сказанные на смертном одре: «Боюсь, что я превращаюсь в божество». Но они приветствуют такую судьбу; они жаждут перемен. Ни в одной пьесе нет такого свободного действия, с таким множеством сцен и гонцов изо всех уголков земли, — но для Шекспира вообще не существует границ. Это великолепное зрелище, живая картина, пышная процессия. Оттого-то Антоний и Клеопатра — в высшей степени театральные фигуры: как будто какой-то волшебник спроецировал их образы на полотняный экран.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.