Глава девятнадцатая Последние дни

Глава девятнадцатая

Последние дни

Весной 1722 года Ньютон почувствовал себя плохо из-за камней в почках. Это стало предзнаменованием дальнейшего ухудшения здоровья, неуклонно продолжавшегося последние пять лет его жизни. Именно после этого приступа он назначил Генри Пембертона, одного из своих протеже, издателем собственных трудов. Не прошло и года, как он заболел еще серьезнее и отдал себя под опеку двух врачей. Он страдал, по описанию Кондуитта, от «расслабленности сфинктера пузыря», вследствие чего мочеиспускание происходило часто и обильно. Его посадили на фруктово-овощную диету, «которой он следовал весьма усердно». Ему посоветовали использовать портшез для передвижения и поездок, однако он настаивал на том, что будет ходить пешком, пока может. Он говаривал: «Покуда на ногах, будут ноги», что напоминает какую-то поговорку из детства. Ему уже исполнился восемьдесят один год. По сообщению Кондуитта, в 1724-м он «испустил из себя, безо всякой боли, камень размером с горошину, вышедший наружу двумя кусками, с некоторым промежутком». Мемуарист считал ценными даже такие, самые неприглядные подробности. Однако Ньютона гораздо более, чем камни в почках, беспокоило другое: в том же году в Париже неофициально опубликовали одну из версий его библейской хронологии. Он готовил «извлечения», или «краткую хронологию», для принцессы Уэльской. Эта-то выжимка и попала, кружным путем, в руки одного французского книгопродавца. И, словно чтобы еще усугубить обиду, это извлечение, под заглавием Abrege de la chronologie,[57] опубликовали вместе с рядом «Замечаний», где перечислялись очевидные ошибки Ньютона. Он почувствовал себя оскорбленным и, в свои восемьдесят с лишним лет, написал семь черновиков длинной статьи, доказывавшей несостоятельность критики. Автор «Замечаний», писал он с присущей ему жесткостью, «перевел и попытался опровергнуть статью, коей он не понял, и поспешил тиснуть все это без моего разрешения».

Его так возмутил этот случай, что он затеял полное издание своей хронологии, однако перед самой смертью все еще редактировал его. Захария Пирс, настоятель церкви Святого Мартина в Полях, посетил Ньютона за несколько дней до его кончины. Он вспоминал, что «застал его переписывающим «Хронологию древних царств», без помощи очков, в комнате, на большом отдалении от окон, со стопкой книг на столе, отбрасывающей тень на бумагу». «Сэр, – заметил Пирс, – мне кажется, вы работаете там, где не очень-то хорошо видно». Ньютон отвечал: «Мне довольно и малого света». Автор «Оптики», с давних пор зачарованный механикой глаза, сохранил хорошее зрение до самого преклонного возраста. Пирс продолжает: «Он прочел мне два или три листа из тех, что написал… и затем говорил о прочитанном… Мне представляется, все это заняло почти час, пока ему не принесли обед».

В восемьдесят третий день рождения, на Рождество 1725 года, он показал Уильяму Стакли свой рисунок храма Соломона; он верил, что «Божественное являет свой таинственный замысел в еврейском храме и еврейской церковной службе». Из опубликованных и неопубликованных записей Ньютона можно заключить, что он представлял себе некую первозданную Церковь, основанную сынами Ноя; ее принципы сводились к следующему: люби Господа и ближнего своего. Эту первую – и самую лучшую – религию еврейские патриархи передали народу израильскому, а затем через Пифагора она попала к древним грекам и египтянам. Это и была изначальная вера, которую с течением лет сохранило лишь истинное христианство – арианство.

Таким образом, в старости его больше всего занимали библейские пророчества и библейская же хронология. Ему хотелось разгадать тайны Древнего мира – как и современного. Но он так никогда и не решил эту задачу до конца – прервалась его собственная хронология.

В начале 1725 года, перенеся жестокую простуду и воспаление легких, Ньютон согласился переехать с Сент-Мартин-стрит в Кенсингтон – район с более здоровым воздухом. На старом месте его иногда мучила подагра, но в новом доме, между Чёрч-стрит и Кенсингтон-Хай-стрит, его здоровье, судя по всему, пошло на поправку. Впрочем, Кондуитт вспоминает: «Хотя ему оказались в высшей степени на пользу и отдых, и кенсингтонский воздух, и нежелательнее всего было для него покидать эти места, ничто не могло удержать его от визитов в город». Окончание фразы, «без особой на то необходимости», потом было вымарано. Ньютон не мог отрешиться от дел и забот мира. Без предупреждения он являлся на Монетный двор или в Королевское научное общество, точно некий монарх, тайком обходящий свое царство. Но когда он взял с собой почетного гостя из Франции, аббата Алари, на одно из заседаний Общества, ученый стал засыпать, пока велись беседы о французском вине и швейцарской погоде. На последних портретах Ньютона, 1725 и 1726 годов, видна произошедшая в нем перемена. В обоих случаях он позировал Джону Вандербанку, но на первой картине он выглядит сравнительно крепким и решительным, тогда как на другой художник отобразил некоторые черты старческой немощи. Взгляд стал более рассеянным, как бы утратил сосредоточенность.

В последний полный год своей жизни, под неусыпным наблюдением докторов, Ньютон еще поддерживал видимость деятельности. Так, он вел кое-какую переписку о третьем издании Principia Mathematica, которое вышло в том же году; осенью поехал на Монетный двор проверить нового поставщика золотых брусков. Он по-прежнему посещал собрания Королевского научного общества, хоть и не так регулярно, как раньше, а еще начал делить между наследниками свое значительное имущество.

Но теперь его больше всего заботили свидетельства прошлого. По словам Джона Кондуитта, старик в ожидании кончины сжег довольно много бумаг – «целые коробки, полные сведений», а еще один очевидец называл эти бумаги «рукописями», но их содержание так и осталось неизвестным. Строятся всевозможные предположения, в самом широком диапазоне – от уничтожения семейных писем до сжигания записей его еретических размышлений. Кое-кто считал даже, что он хотел стереть все признаки своего увлечения черной магией.

28 февраля 1727 года он отправился из Кенсингтона на восток, в Лондон, где 2 марта председательствовал на последнем в своей жизни собрании Королевского научного общества. На следующий день Кондуитт сказал ему, что много лет не видел его в таком прекрасном состоянии. Ньютон, улыбнувшись, сообщил мужу своей племянницы, что «недавно проспал с одиннадцати вечера воскресенья до восьми утра понедельника, ни разу не пробуждаясь». Но видимость оказалась обманчива. 3 марта, в пятницу, он почувствовал себя очень плохо, вновь из-за сфинктера; он вернулся в Кенсингтон, но улучшения не последовало. Целую неделю он испытывал боли, и, когда врачи осмотрели его 11 марта, в субботу, они предположили, что почечный камень, «вероятно, сдвинулся с места, где спокойно лежал, вследствие сильного и утомительного движения во время последней поездки в Лондон». Теперь камень переместился в мочевой пузырь, и врачи не надеялись, что больной исцелится.

Его терзали спазмы сильнейшей боли. Кондуитт отмечает, что, «хотя по лицу его бежали капли пота, он ни разу не пожаловался, не вскрикнул, не выказал ни малейших признаков капризности или нетерпения». Более того, «в те краткие промежутки, когда мучительная боль отпускала его, он улыбался и разговаривал с обычною своею веселостию». Уильям Стакли сообщал, что в какой-то момент боль «стала настолько сильна, что кровать под ним и самая комната сотрясались от его агонии».

Даже в этой крайности он отказался принять причастие от традиционной церкви. Он не собирался впадать в ересь триипостасничества за несколько часов до встречи с Создателем Вселенной. Какое-то время казалось, что силы его крепнут; в субботу он даже почитал газеты, но вечером того же дня впал в беспамятство, от которого уже не очнулся. Ньютон умер ранним утром в понедельник, 20 марта 1727 года. В книге протоколов заседаний Королевского научного общества его уход описан не без уклончивости: «Место сделалось вакантным за смертью сэра Исаака Ньютона, посему сегодня заседание не проводится». Его тело было выставлено для прощания в Иерусалимском зале Вестминстерского аббатства, после чего гроб перенесли в неф, ставший местом упокоения ученого.

Сэр Исаак Ньютон оставил после себя состояние в 31 тысячу 821 фунт – огромная сумма для сына скромного йомена. Но завещания он так и не написал. Впрочем, это и не требовалось. Свое наследие он уже отдал миру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.