ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ
ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ
Летом 1942 года был такой период, когда я была основным кормильцем. Я гордилась, что слова «Люся принесет обед» воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Лето, зелень, солнце, фрукты, базар. И уже совсем другое настроение. Были бомбежки, но реже. К ним привыкли. О смерти не говорили. О зиме вспоминать не хотелось.
В театре оперетты мы не были. Но были в кино. Фильмы шли на немецком языке, без субтитров. Немцы в гражданский кинотеатр не ходили. Они не появлялись в тех местах, где собиралась масса людей. Немцы боялись партизан.
Мы купили самые дешевые билеты. Это я очень хорошо запомнила. Тетя Валя сказала, что «уже если пОшли, то будем сидеть как люди». А мама сказала, что люди сидят и на первом ряду и что если бы она знала, что билеты такие дорогие,— ни за что бы не пошла! Ну, а я подумала, что мама всегда так. Бедный папа. Как ему с ней было тяжело...
Мы сидели в первом ряду, справа от середины экрана. На нас все смотрели. Точнее, все смотрели не на нас, а на тетю Валю. Сзади волосы у нее были подвернуты в большой валик. А впереди, открыв красивый лоб, возвышался огромный кок. Такую прическу тогда носили все женщины, даже моя мама. Но как всем им далеко было до тети Вали! На ней было крепдешиновое платье — голубое с розовыми цветочками, высокими плечами. На груди огромный бант — розовый, без цветочков, прикрепленный с двух сторон к платью. На ногах знаменитые «ковровые туфельки». Я расстроилась за тетю Валю. Такая дама. И в первом ряду. А лично мне было очень приятно сидеть в первом ряду: экран рукой подать, никто не мешает. А звучит как! Первый ряд, а не какой-нибудь там последний, задворки.
Но тетя Валя умела мгновенно перестраиваться. Пока я за нее переживала, она уже весело острила и шутила с мамой. Тетя Валя уже чувствовала себя королевой. Довольная сидела в первом ряду, как будто так и надо. «Доця! Улыбнись! Аллес нормалес!» Теперь уже она меня утешает. Я за ней внимательно следила и все мотала себе на ус.
О фильме в городе говорили: красота, любовь, танцуют, поют, войны нет, еды у них полно — такая жизнь — закачаешься!
И вдруг вместо фильма показали немецкую кинохронику.
В первый раз я увидела Гитлера. Он дергался, неистово кричал, угрожал, выбрасывал руку вперед. За ним — тьма рук: «Хайль!» Гитлер с челкой, с усами.
Пока я сидела, погруженная в «политику», на экране, без перерыва, началась картина «Девушка моей мечты».
И хроника, и картина шли без перевода. Понимай, как хочешь, сочиняй любой диалог. Даже интересно.
Мы возвращались домой. Очень скоро уже мама говорила тете Вале про менку, про базар, про сахарин. Как же так? Мы впервые были в кино, слушали музыку, видели актрису, которая пела, прекрасно танцевала... А они опять про свое. Это все мама — и тетю Валю подавляет, и мне не дает оторваться от земли...
Ночью мне никто не мешал. Моя душа разрывалась от звуков музыки, новых странных гармоний. Это для меня ново, совсем незнакомо... Но я пойму, я постигну, я одолею! Скорее бы кончалась война. Скорее бы вернулся папа. Скорее бы услыхать: «Не, Лель! Дочурка актрисую будить ув обязательном порядке! Моя дочурочка прогремить».
Наутро у тети Вали была прическа, как у Марики Рёкк. Впереди маленькие колечки, а сзади плыли волны волос по плечам.
Наутро я встала с твердым решением: когда вырасту — обязательно буду сниматься в кино.