* * *

* * *

Исправления я решила вносить постепенно. Раз уж речь зашла об Алиции, то внесу и остальные поправки.

Так вот, прочитав третий том «Автобиографии», Алиция страшно рассердилась и набросилась на меня с когтями и зубами. Кстати, в скобках замечу, что зубы у нее собственные.

– Я все могу вынести, только не это! – решительно заявила она. – Убей не помню, чтобы я вырывала доски из забора, ну ладно, пусть это останется, ты столько небылиц сочиняешь, что одной больше – од ной меньше, какая разница. Но насчет негритянки ты обязана исправить! Это НЕ Я сказала, что она воняет, я ненавижу расизм! Для меня самая большая мерзость на свете – это расизм! Будь добра дать публичное опровержение!

Теперь меня Алиция уж точно убьет, но я все-таки напишу, что думаю. Может быть, замечание о том, что от негритянок дурно пахнет, высказал кто-то другой, насчет этого я возражать не стану. Сама я этого не выдумала, наверняка где-то услышала, но это совершеннейшая неправда. Я специально принюхивалась к ним в Дании, во Франции, на Кубе – ничего подобного, от некоторых наших земляков несет куда сильнее. Возможно, их запах просто отличается от нашего, но я что-то не заметила. Впрочем, дело не в этом.

Алиция – ярая антирасистка. Это факт. Антисемитизма она тоже не выносит. Мой антисемитизм она прощает, наверное, в ее глазах меня спасает тот факт, что я не отличаю евреев от остальных народов, причем антисемитизм у меня слегка ущербный, я об этом уже писала, обещая объяснить сей факт. Я так и сделаю, чуть позже. Но, во-первых, в те времена ее взгляды еще не были столь бескомпромиссными, категоричность в этих вопросах у нее появилась только после переезда в Данию. Мне кажется, что про негритянку она все-таки могла ляпнуть... Ну ладно, пусть я не права, и это сказала я сама. А во-вторых, пусть ее кто-нибудь спросит, вышла бы она замуж за пуэрториканца, например. Или за серба... или вовсе за араба...

Я очень хорошо знаю, что она на это ответит Что это, мол, вопрос не расизма, а личных пристрастий, за рыжего она тоже не вышла бы, потому что рыжие ей не по душе. Как бы там ни было, а на всякий случай этот том автобиографии я ей вообще не покажу...

Чтобы избежать недоразумений, сразу скажу, что Алицию я обожаю, что у меня болит за нее душа, как у заботливого хозяина за свою коровушку. Если бы меня свалила тяжкая болезнь, если бы надо мной нависли нужда, нищета, угроза голодной смерти – я хочу, чтобы рядом была Алиция. Если бы мне грозил эшафот, если бы во всем мире мне надо было выбрать единственного человека, заслуживающего доверия, – я бы выбрала Алицию. До конца своих дней не забуду, что именно она, а не кто другой, оказал мне самую важную в жизни услугу без малейшей в том корысти и с большими потерями для себя. Что, впрочем, не мешает нам самозабвенно ссориться и ругаться.

Я с умилением прощаю ей склероз, который еще почище моего. Надо же окончательно впасть в детство, чтобы забыть мои заслуги по уходу за ее садом. У нее начисто вылетело из памяти, что я подрезала ветки и деревца в ее живой изгороди со стороны улицы и сразу же жгла их, а память о тех потрясающих кострах жива во мне по разным причинам.

Как раз перед тем я купила себе знаменитый платиновый парик, который потом описала в романе «Что сказал покойник». Вместе со мной шлялся по саду Алиции некий Яцусь, которого я превратила потом в Мацуся в «Проклятом наследстве». Именно Яцусю принадлежал малинового цвета ночной горшок, который я везла в тот раз, когда берлинский поезд удрал с моими вещами, оставив меня на перроне. Именно у Яцуся были пятьдесят долларов одной банкнотой, каковую он именовал полудурком... Как раз возле того костра он и пошутил в свое удовольствие.

– Батюшки, ты волосы подпалила! – в какой-то момент с ужасом крикнул он.

Я так и помертвела, принимая во внимание цену парика. Превозмогая паралич в ногах, я кинулась к зеркалу, после чего оказалось, что он пошутил. Яцусь сатанински хохотал, клянусь, что Алиция при этом присутствовала! И теперь она утверждает, будто ничего не помнит и я никаких веток не жгла!

Алиция также утверждает, будто я вместо того, чтобы писать правду, просто творю новое художественное произведение, а стало быть, все это – плод моего воображения и фикция. Если даже и так, то в весьма мизерной степени, поскольку ее поправки не составляют и одной двадцатой части написанного мною. К счастью, я нашла собственные письма, которые посылала из Дании. Я не ставлю дат, но упоминание каких-то событий позволяет сделать привязку ко времени. Например, если я упоминаю, что через неделю Рождество, это ведь о чем-то говорит.

Она же утверждает, что я не могла слопать миндалину, потому что фрау фон Розен вообще по рассеянности не воткнула ее в крем, но я-то помню, что грызла!

Так вот, давно обещанные объяснения по поводу моего антисемитизма. Дело в том, что когда-то я купила себе Библию, полный текст, с колоссальным интересом ее прочитала и была потрясена. Из нее ясно следовало, что Моисей, прежде чем вывести евреев из Египта, посоветовал им накануне Исхода одолжить у египетских друзей и знакомых серебряные и золотые сосуды. Простодушные египтяне и одолжили им свою посуду, после чего иудеи вместе с серебром и золотом покинули страну. Ничего удивительного, что их подвергали столь яростным гонениям... Очень уж это некрасиво. Если бы они у врагов одолжили, это еще куда ни шло, но у друзей! Порядочные люди так не поступают.

А потом какое-то племя, которое им встретилось, попросило их рассказать про Иегову, потому что они тоже хотели бы поклоняться Иегове и быть под его защитой. Так иудеи им решительно отказали. Фигушки, заявили они. Иегова только наш!

Зато сами от племени чего-то там требовали. Тоже некрасиво. Надо иметь очень мерзкий характер, чтобы выкидывать такие фортели. Я нашла там еще пару-тройку подобных поступков, хотя достаточно и этих, чтобы докатиться до антисемитизма. Но, между нами говоря, это не имеет никакого практического значения.