332 К Майклу Толкину

332 К Майклу Толкину

Мертон-Колледж, преподавателем которого Толкин был с 1945 по 1959 гг., предоставил ему жилье, теперь, когда от дома в Пуле пришлось отказаться.

24 января 1972

Западный Ханней [477]

Дорогой мой Мик!

….Думаю, новости утешат тебя и обрадуют. Проявив исключительное великодушие — невзирая на крупные внутренние проблемы, — Мертон предоставил [мне] превосходнейшую квартиру, куда, по всей видимости, поместится основная часть моей уцелевшей «библиотеки». И при этом — на самых неожиданных «условиях»! (1) Рента будет «чисто номинальной», и это означает именно то, что подразумевается: совершенно пустяковая сумма в сравнении с рыночной стоимостью. (2) Вся или любая необходимая мебель предоставляется колледжем бесплатно — мне уже выдали огромный уилтонский ковер{Уилтонские ковры — шерстяные, с коротким разрезным ворсом и восточным узором, — изначально производились в г. Уилтон, отсюда их название.}, которого хватило застелить всю гостиную, что площадью почти не уступает нашей большой г[остиной] на Лейксайд-Роуд, 19 (она самую малость поменьше в длину и побольше в ширину). (3) Поскольку дом 21 по М[ертон]-Ст. юридически является частью колледжа, домашняя прислуга тоже предоставляется бесплатно, в лице смотрителя, живущего там же, в доме, и его жены в качестве экономки. (4) Мне причитается бесплатный ланч и ужин в течение всего года, в то время, пока я там проживаю: и оба удовлетворят самый придирчивый вкус. Это составляет — за вычетом девятинедельного отсутствия — пожалование в размере где-то между 750 и 900 фунтами в год, в которые сб. налогов когти запустить пока не удалось. (5) Колледж бесплатно предоставляет мне два телефона: (а) для местных звонков, и для звонков с добавочным номером, которые тоже бесплатны; и (б) для междугородных звонков, для которых установлен отдельный номер, и за которые платить буду я. Это очень удобно: деловые и частные звонки родным и друзьям не будут проходить через перегруженную привратницкую{Т. е. через коммутатор, там установленный.}; загвоздка лишь в том, что номер неизбежно появится в телефонной книге, и не вносить его нельзя. Ну да я уже обнаружил в Пуле, что неудобства номера, в телефонную книгу не внесенного (весьма значительные), на самом деле перевешивают выгоды защиты. Если меня станут слишком уж допекать, я установлю автоответчик и стану включать его при необходимости. (6) Никаких коммунальных налогов; оплата за газ и электричество — по сниженным тарифам. (7) Я могу пользоваться двумя прекрасными профессорскими (на расстоянии ста ярдов), где бесплатная писчая бумага, бесплатные газеты и кофе в первой половине дня. Все это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — и, разумеется, все это зависит от моего здоровья; поскольку, как мне совершенно справедливо и правильно указали, возможно такое положение дел только благодаря моему несомненно крепкому для моего возраста здоровью и подвижности. Сам я здесь особой уверенности не испытываю со времен того октябрьского приступа (когда за неделю или около того я потерял более стоуна{6,34 кг.}), от которого я окончательно оправился только после Рождества. Однако ощущение неуверенности, возможно (я надеюсь), вызвано главным образом калечащим влиянием потери, которую мы понесли. Я чувствую себя не вполне «настоящим», я утратил цельность; в определенном смысле мне и поговорить-то не с кем.

(Ты, конечно же, разделяешь это ощущение, особенно в том, что касается писем). С тех пор как я достиг совершеннолетия и закончилась наша трехлетняя разлука, мы делили на двоих все наши радости и горести, и все наши мнения (в согласии или иначе), так что я до сих пор зачастую ловлю себя на том, что думаю: «Надо рассказать об этом Э.», — а в следующий миг внезапно чувствую себя точно потерпевший кораблекрушение, что остался один-одинешенек на бесплодном острове под равнодушным небом, утратив огромный корабль. Помню, я пытался описать это чувство Марджори Инклдон[478], когда мне еще тринадцати не исполнилось, после смерти матери (9 ноября 1904 г.), и тщетно указывал на небеса, говоря: «Так пусто, так холодно». Помню еще как, после смерти о. Френсиса, моего «второго отца» (в возрасте 77 лет в 1934 г.){Собственно говоря, он приходился бы практически ровесником моему родному отцу, будь тот жив: оба родились в 1857 г., Френсис в конце января, а мой отец — в середине февраля. — Прим. авт.}, говорил К. С. Льюису: «Чувствую себя так, словно реальный мир сгинул, а я, единственный уцелевший, затерян в новом, чужом для меня мире». Но, разумеется, эти горести, при всей их остроте (особенно первая) настигли меня в юности, когда жизнь и работа только начинались. В 1904 г. нам (Х[илари] и мне) нежданно-негаданно достался чудесный дар — любовь, забота и юмор о. Френсиса, и только через 5 лет (равные двадцатилетнему опыту последующей жизни) я встретил Лутиэн Тинувиэль моего собственного, личного «романа» — с длинными, темными волосами, глазами, как звезды, и мелодичным голосом. В 1934 г. она все еще была со мною, и ее прекрасные дети — тоже. А теперь вот она ушла раньше Берена, оставив его и впрямь одноруким, да только не обладает он властью растрогать неумолимого Мандоса, и нет Дор Гюрт и куйнар, Земли Умерших, что Живы, в этом Падшем Королевстве Арды, где поклоняются прислужникам Моргота…..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.