* * *

* * *

А Тереса приблизительно в это же время уезжала в Канаду.

Ее взаимоотношения с далеким мужем развивались бурно. Начиная с сорок пятого года они с Тадеушем пытались воссоединиться. Сходились, расходились, он уезжал и возвращался, она ехала к нему и уезжала, в общем, приключений и треволнений хватало. Первый раз Тереса в сорок шестом, если не ошибаюсь, собиралась сбежать из Польши с группой Миколайчика. В последний момент она раздумала. Тадеуш прислал полное упреков письмо. Оказывается, он уже потратил бешеные деньги, две тысячи долларов, Тересу по всему пути следования ждали заказанные номера в гостиницах, а в номерах халаты и утренние туфли, теперь же все денежки пропали. Потом оказалось, группу перехватили, Тереса радовалась, что отказалась от участия в мероприятии, и Тадеуш прислал извинительное письмо, в котором писал, что готов пожертвовать еще двумя тысячами долларов за чудесное спасение Тересы.

Не помню, когда Тадеуш из Англии переехал в Канаду; там у него уже был дом в Гамильтоне, и Тереса принялась официально оформлять свой отъезд к мужу. Он состоялся в пятьдесят седьмом, а до этого ей пришлось здорово напереживаться, и нам с ней тоже. Тереса все сомневалась, все пребывала в нерешительности, стоит ли ехать, своего мужа она не видела уже семнадцать лет, кто знает, как сложится с ним жизнь, а тут надо расставаться с родиной, с родными, языка она не знает. Я всячески агитировала Тересу за переселение в Канаду.

– Ну и что, если окажется не так, возьмешь и вернешься, только-то делов. Зато сколько интересного повидаешь!

– Интересно, на какие шиши я вернусь? – нервничала Тереса. – У меня билет только в одну сторону.

– Пойдешь в наше посольство и заявишь, что в глубине души считаешь себя коммунисткой, – легкомысленно советовала я, потому что тогда еще не была знакома с нашими посольствами.

Я лично купила ей на улице Хмельной теплые рейтузы розового цвета, чтобы этот Тадеуш не слишком воображал. Стоили они у частника целое состояние, четыреста пятьдесят злотых.

Тереса наконец выехала, а я унаследовала ее кожаную куртку, которую Тадеуш прислал ей через Красный Крест еще, кажется, во время войны.

Кстати, о кожаной одежке. Моя бабушка так зауважала в конце концов моего мужа, что подарила ему бесценную дедушкину кожаную безрукавку. Это было важным доказательством бабушкиных теплых чувств к Станиславу, ибо безрукавка была на редкость удобной домашней одеждой, и муж ее носил не снимая до развода со мной, после чего бестактно возвратил бабушке. Я высказала ему все, что думаю насчет его свинского поведения: в конце концов, он разводился со мной, а не с бабушкой, зачем же ее обижать?

Итак, Тереса уехала. Моему младшему сыну Роберту был годик, старшему – Ежи – семь лет, и он поступил в школу на Гроттгера, в первый класс. Я ходила за ним после уроков, и бедный ребенок очень страдал из-за этого.

Никогда в жизни не любила я детей, никаких сентиментальных чувств чужие дети никогда у меня не вызывали. Не было у меня ни педагогических, ни воспитательных талантов. Маленькие животные – другое дело. Руки сами тянулись приласкать щенка или котенка, но не ребенка. А дети, как назло, всегда тянулись ко мне.

Приходила я, значит, за сыном в школу после уроков и, стиснув зубы, пережидала, пока он переодевался в раздевалке. Одеваться он умел самостоятельно, я с малолетства научила его, нужда заставила. Торопясь по дороге на работу передать ребенка матери, я в спешке собиралась сама и швыряла в сына по очереди отдельные предметы его гардероба, требуя одеться самостоятельно и побыстрее. Не сразу у него получалось, но с каждым днем все лучше, вскоре даже научился правильно застегиваться на соответствующие петли. В школьной раздевалке я ждала сына не долее пяти минут, но в раздевалке одновременно одевались два первых класса, и то, что там творилось, явно было не для моих нервов. По дороге домой накопившееся за это время раздражение требовало выхода, и доставалось ни в чем не повинному ребенку.

Вспоминаю, как однажды мы вместе с Янкой ехали по делам в Жешов, оставив дома мужей и детей. Ехали одни, поезд не был переполнен, в нашем купе, кроме нас, была лишь мама с пятилетним сынишкой. Мы с Янкой даже не разговаривали, отдыхая душевно и физически от своих детей и домашних забот и с интересом наблюдая за чужим ребенком. Блаженство переполняло нас и наверняка просто-таки излучалось в окружающее пространство. Релакс, полный отдых!

Одно удовольствие было наблюдать за несчастной матерью мальчика – взъерошенной, взопревшей, с безумными глазами пытавшейся призвать к порядку сыночка. Непоседа сыночек ни секунды не сидел спокойно. Он вытер пыль под всеми нижними полками, очистил пальчиками все имеющиеся в купе пепельницы, размазал сопли по себе и по вагонной полке и довольно успешно придавил дверью пальцы. Мы испытывали неземное счастье – ведь это был не наш ребенок! Наши остались с папочками! Нам можно было сидеть и ничего не делать! Незабываемые мгновения...

После неудачных попыток нанять няню к детям или домработницу я вынуждена была опять обратиться за помощью к матери. Правда, мы попытались и Роберта отдать в детский садик Польского радио, но это тоже окончилось печально. Как и его брат, Роберт чуть ли не на следующий день заразился инфекционной желтухой. Муж был против того, чтобы мальчика воспитывала бабушка, которая, по его словам, окажет на парня дурное влияние, но что было делать? Лучше уж пусть ребенок будет дурно воспитан, чем совсем его лишиться.

Не выдержала я роли матери, жены и домашней хозяйки и принялась искать работу. Даже чтение детям книжек в известной степени было мне не по силам. Читала я им только три произведения: «Винни-Пуха», «Доктора Дулиттла» и «Золотой ключик, или Приключения Буратино», предпочитая его русскую версию итальянской, с Пиноккио.

В ту пору дошли до меня слухи, что можно приобрести участок для строительства индивидуального жилого дома на улице Рощинского. Для этого требовалось двадцать тысяч злотых в качестве первого взноса. Значительную сумму нам могла одолжить Люцина, остальное мы бы собрали среди родственников. Мне обещали помочь в получении участка знакомые из Урбанистического бюро Варшавы, куда я собиралась поступить на работу. Надо было только похлопотать, обратиться к директору Панчакевичу.

Намереваясь сразу же поговорить с директором о двух своих проблемах, участке и устройстве на работу, я вошла в приемную и вежливо поинтересовалась у секретарши:

– Проше пани, директор Чакевич может меня принять?

– ПАНчакевич! – поправила меня секретарша.

– Да, да, конечно! – поспешила я исправиться. Похоже, у них здесь царит титуломания. – Пан директор Чакевич может меня принять?

– Директора нет, – сухо ответствовала секретарша, глядя на меня как-то странно. – Он принимает завтра.

Пришла я завтра и опять домогалась свидания с паном директором Чакевичем, склоняя во всех падежах этого «пана», раз им так нравится. Напрасно, его опять не оказалось. Потом я говорила с директором по телефону, упорно называя его паном директором Чакевичем, и только положив трубку, сообразила, что фамилия директора не Чакевич, а Панчакевич. Меня в жар бросило и одновременно стало так смешно, что я долго хохотала, но больше общаться с директором не решилась. Вот таким образом моя семья не обзавелась собственным домиком на улице Гощинского. Ну прямо как в русском анекдоте: «Панкрат? Да какой он пан, просто Крат».

В то время начинали строить Дом крестьянина, и я пошла к ним работать. Меня зачислили в разряд технического персонала, и лучше я сразу честно и недвусмысленно скажу, чем я там занималась, а то на этот счет ходят всевозможные вздорные слухи, вплоть до того, что я его проектировала и была начальником строительства. Все это глупости, проектировал комплекс Пневский, я у него училась, но никогда не работала, это во-первых. А во-вторых, руководство стройкой и технический персонал – две большие разницы, я относилась к последним. Начала я с роли безеровщицы [02] – инженера, подсчитывающего выполненный различными группами строителей объем работ, по которым им начислялась зарплата. Потом мне поручили эту зарплату выплачивать. На этих двух должностях я вплотную столкнулась с рабочим классом – вот откуда у меня широчайшие познания в этой области, – а также с множеством идиотских постановлений и законов в строительстве, чрезвычайно его затрудняющих, да что там – отравляющих жизнь и строителям, и руководству. Тогда же научилась обходить законы. Общение с землекопами, бетонщиками, каменщиками, плотниками и многими другими тружениками строительных специальностей чрезвычайно расширило мой кругозор и стало хорошей школой жизни, начиная с языковых проблем (множество жаргонных словечек в области строительства было мне тогда неизвестно) и кончая тонкостями в области психологии. Работа на первых двух должностях и затем в секции обмеров, если ее подробно описать, даст мне готовый материал не для одного толстого романа. Роман не роман, но кое-чем я сейчас постараюсь поделиться с читателями, тем более что во всех моих произведениях впоследствии я черпала богатейший материал из этого неиссякаемого источника. Тут и характеры людей, и совершенно уникальные прототипы моих будущих героев, и множество невероятных, но как нельзя более правдивых жизненных ситуаций и приключений, и, конечно же, словечки и выражения...

Ну вот хотя бы такой случай. Работала я тогда в секции обмеров. В ней, кроме меня, работали еще Иреней, великолепный техник и очень красивый парень, вылитый Мефистофель, и инженер-конструктор Кристина. Фамилия у нее была знаменитая, историческая; разумеется, я ее помню, но называть не собираюсь, не то вся фамилия обидится, во всяком случае у нее наверняка был в гербе геральдический козел с задней ногой. Она пыталась воспитывать Иренея, который с большим удовольствием играл роль хулигана, бабника и пьянчуги, желательно опасного для окружающих.

Кристина же научила меня, как следует разговаривать с главком, где сидело самое главное руководство в области измерений и финансов по фамилии Карабин.

– Звонишь, значит, – меланхолически разъясняла мне Кристина, – и говоришь: мне бы хотелось с Карабином. Там так принято говорить. И знаешь, сколько раз я ни звонила, у меня всегда складывалось впечатление, что Карабину со мной не хотелось...

С Иренеем у меня в самом начале нашей совместной работы произошел конфликт. Работали мы на строительстве этого самого Дома крестьянина в спартанских условиях, жили в бараке без особых удобств, ни поесть, ни попить. У коллег напротив нашей секции была электроплитка, я лично приобрела чайник, чтобы можно было хоть чай вскипятить, сухой бутерброд не лез в горло. И вот этот нахал Иреней без спросу сварил в моем чайнике себе грибной супчик с перловой крупой! В тот день у меня был завал с работой, смертельно голодная я выбрала минутку и помчалась к коллегам напротив, чтобы вскипятить в своем чайнике чай. И увидела страшную картину: мой чайник стоит на плите и в нем весело булькает густая жидкость, в которой время от времени всплывают белые куски грибов. В ярости схватив чайник, я вылила его содержимое в туалет. Вызванный криками свидетелей, примчался Иреней и застал меня за тем, как я вытряхивала из посудины остатки грибочков с крупой. Отреагировал он в весьма изысканной форме.

– Пани соизволила вылить мою собственность в нужник! – орал он, стоя надо мной.

Пришлось подделываться под его стиль.

– А пан был любезен не обратить внимания на то, что это чайник! – разъяренно орала я в ответ. – Чайник, в нем чай кипятят!

Привлеченный нашими криками, вокруг собрался весь персонал ближайших отделов и с интересом ждал дальнейшего развития скандала. Боюсь, мы их здорово разочаровали, я не стала бить Иренея чайником по голове, ограничившись лишь светской руганью. Но на кретина, не знающего, для чего служит чайник, я обиделась и не разговаривала с ним недели две.

Помирил нас пожар. Загорелось на складе под нами, и так случилось, что не было на месте ни нашего заведующего, ни Здислава из технической секции, а дым пробивался уже из щелей пола. Позабыв обиды, я бросилась за помощью к Иренею, ведь пожар на стройке – страшное дело. И тут Иреней проявил себя с самой лучшей стороны, продемонстрировав хладнокровие, смекалку и даже мужество. Выломав двери запертого склада, он загасил уже горящие тряпки. Заведующий потом при всех выразил ему благодарность, а Здислав чуть не расхворался от зависти.

Завидовать у него были все основания. Дело в том, что в одной из секций в нашем коридоре работала некая Ада, немного чокнутая блондинка, разведенная, с ребенком. Была она очень важным человеком на стройке. Во-первых, исполняла обязанности секретарши всех заведующих на нашем этаже, во-вторых, оформляла всевозможные выплаты, не только наши зарплаты, но и бюллетени по болезни, всякие социальные надбавки, а также прочие чрезвычайно важные денежные документы. Здислав уже принялся ее обхаживать, что, впрочем, вскоре закончилось их свадьбой. Но тогда он только приступил к делу и очень хотел как-то отличиться перед любимой женщиной, вот почему и жалел, что пожар прошел без него. И вот вскоре подвернулся отличный случай проявить себя. Об этом я тогда написала репортаж (как и о многих других вещах; именно в ту пору я стала активно сотрудничать в периодической печати), поэтому могу сейчас рассказать о случившемся со всеми подробностями, с диалогами включительно.

Возможность отличиться предоставил наш туалет. Уходя с работы, каждый норовил его посетить, а туалет был заперт изнутри. Занят, значит. Сначала это никого особенно не встревожило, но время шло, и заинтересованные лица начали вежливо стучать в дверь, поторапливая засевшего внутри. Не помогало. Тогда принялись стучать уже невежливо и позволять себе всякие высказывания по адресу засевшего. Поскольку неизвестно было, кто там, высказывания звучали в неопределенной форме.

На стуки и крики никто не реагировал. Под дверью собралась уже приличная кучка сотрудников, мы получили возможность выяснить, кого же из нас не хватает. Оказалось, никого, все мы тут! Возможно, пришел посторонний, занял помещение, а теперь боится выйти? Кто-то высказал предположение, что просто в туалете кто-то повесился. И тут началось!

Чрезвычайно взволнованный Здислав решил: вот прекрасный случай отличиться, ведь в толпе у туалета стояла и Ада. Он быстренько принес стул и длинную, загнутую на конце проволоку. Влез на стул, просунул проволоку в дырку над дверью и принялся вслепую шуровать ею, пытаясь приподнять крючок.

Дело в том, что в нашем временном нужнике запор был примитивный – обыкновенный крючок, цеплявшийся за петлю. Если бы там стоял захлопывающийся нормальный замок, можно было бы предположить, что он как-то сам собой захлопнулся и внутри никого нет. Если бы замок запирался на ключ, можно было бы предположить, что кто-то ушел, запер, а ключ куда-то подевался. Крючок не давал оснований для подобных предположений, запереться на него можно было только изнутри. Значит, внутри кто-то был. Среди нас все крепло убеждение – тот, кто внутри, мертв, и очень хотелось знать, кто же это. Среди ожидающих были кладовщики и обслуживающий персонал, и никому не пришло в голову принести топор и вышибить дверь, а может, и приходило, но останавливала мысль о необходимости потом платить за восстановление двери. Нет, думаю, идея вышибить дверь никому не пришла в голову потому, что Здислав с самого начала принялся орудовать проволокой.

Действовать ею было очень неудобно. Здислав вслепую тыкал и тыкал, пока у Кристины не кончилось терпение.

– Пан неправильно тыкает! – крикнула она. – Дайте я попробую!

Здислав проигнорировал бестактный выпад и продолжал елозить проволокой, никому не уступая своего поста на стуле. Кристина нетерпеливо кричала:

– Да не туда, не туда суете! Ближе надо и ниже! Пустите меня, я вмиг открою! Надо же, какой безрукий!

И она принялась спихивать Здислава со стула.

– Пустите ее, пусть попробует! – сказал кто-то из рабочих. – У женщин пальцы половчее.

Обиженный Здислав слез со стула и вручил орудие Кристине.

– Пожалуйста, пробуйте, посмотрим, какая вы рукастая.

На стул влезла Кристина и принялась шуровать проволокой. Никто из собравшихся не сдвинулся с места, хотя рабочий день давно кончился. Кристина, покраснев от натуги, шуровала и шуровала проволокой, тщетно пытаясь сбросить крючок. Кое-кто прикладывал глаз к щели в дверце, пытаясь разглядеть, что там, внутри.

Иренею надо было закончить срочные подсчеты, он не стоял под дверью, а только прибегал на минутку, давая ценные советы и нагнетая панику.

– Ей-ей, окочурился на унитазе, – зловеще изрекал он и, убегая к себе, кричал: – Поторопитесь, у меня свидание назначено на пять. И вообще вы не так пихаете, энергичнее надо, энергичнее!

Позицию на стуле вновь занял Здислав, желавший во что бы то ни стало проявить себя мужчиной. Взопревший и растрепанный, он бестолково тыкался проволокой, но поднять крючок не удавалось.

И тут вернулся Эдмунд, которому надо было отлучиться на стройку.

– Все еще стоите? – удивился он. – А тот все еще висит?

– Сейчас открою, – отозвался Здислав со своей табуретки. – Дело сложное.

Раздвинув нас, Эдмунд пробился к двери туалета, отступил, опершись спиной о противоположную стену коридора, и с силой ударил по дверце ногой в рабочем сапоге. Доска поддалась, крючок нет. Просунув в образовавшуюся щель карандаш, Эдмунд поддел крючок, и дверца распахнулась. Мы кинулись вперед, торопясь заглянуть внутрь.

Нужник был пуст.

Все разочарованно молчали, и тут примчался Иреней, удивленный наступившей вдруг тишиной. Заглянув в помещение, он тоже на момент онемел, но быстро пришел в себя и возмущенно воскликнул:

– Это как же? А где самоубийца?

Собравшиеся принялись оживленно обсуждать происшедшее и пришли к выводу, что, по всей видимости, уходящий из туалета нечаянно оставил крючок в вертикальном положении, а когда хлопнул дверью, тот, падая, угодил в металлическую петлю, и дверь крепко заперлась.