Глава 5 ПОСЛЕДНИЕ УЗЫ

Глава 5 ПОСЛЕДНИЕ УЗЫ

Жозефина, несмотря на все старания, родить уже не могла. Ближайшее окружение советовало Наполеону развестись с ней и жениться на какой-нибудь принцессе одного из царствующих домов Европы.

Эти уговоры продолжались несколько лет. И несколько лет Наполеон им сопротивлялся. Потому что он любил Жозефину. Это, конечно, была уже не та пылкая любовь 27-летнего юноши, каким он в первый раз завоевывал Италию. Это была спокойная любовь-привязанность солидного семейного человека, слегка омраченная уже полузабытыми, правда, неудачами на первом этапе, когда семейную лодку крутило и било об камни в порогах бытия.

Наполеон привык к Жозефине, любил ее детей. Когда дочь Жозефины Ортанс родила мальчика, Наполеон страшно привязался к этому ребенку. Приезд Ортанс с сыном был для него настоящим праздником. Наполеон все время возился с этим пятилетним карапузом, за завтраком сажал его на колени, читал ему книжки, катал верхом на газелях, которые жили у него в парке. Мальчик, в свою очередь, тоже обожал своего Наполеона и, завидев издалека, несся к нему, крича: «Дядя Бибиш!» Так он почему-то называл Наполеона, который мог быть исчерпывающе счастлив в семейной жизни, если бы не завоевал Европу… Но Европа требовала присмотра. И потому через несколько лет уговоров и после очередного несостоявшегося покушения Наполеон принял решение укрепить трон династическим браком.

Жизнь Наполеона, который не вылезал из навязанных ему Европой войн, все время висела на волоске. Он был весь изранен, под ним, как уже говорилось ранее, погибло 18 лошадей. В битве под Эйлау Наполеон стоял на пригорке, а на голову ему сыпались сбиваемые русскими ядрами и пулями ветки с дерева. Гонцам и адъютантам сложно было даже подбежать к Наполеону, потому что огонь противника выкашивал подступы к пригорку, и Бонапарт стоял, окруженный трупами офицеров и солдат. Это не был бессмысленный риск: положение под Эйлау было настолько тяжелым, что исключительно личный пример любимого императора сдерживал солдат, заставляя их стоять под ураганным огнем русских и австрийцев.

И не только война заносила смертную косу над императором французов. 12 ноября 1809 года в Вене во время парада к Наполеону из публики пробился молодой человек, якобы с прошением. Охрана схватила его раньше, чем он успел выхватить кинжал. После парада Наполеон решил поговорить с террористом. Им оказался студент саксонского университета.

— За что вы хотели меня убить? — спросил Наполеон. И этот естественный вопрос был из той же серии, что и заданный царю Александру: «Из-за чего воюем?»

Наполеон все время задавал Европе естественные прагматичные вопросы. Но у Европы, жившей по средневеково-феодальным установкам из сказок братьев Гримм, не было логических ответов, только абсурдистско-сказочные. Вот и сейчас студент ответил лозунгом, не несущим никакой смысловой нагрузки:

— Я считаю, что, пока вы живы, моя родина и весь мир не будут знать свободы и спокойствия.

— Кто вам сказал такую чушь? — поразился Наполеон, которого именно Европа и ввергала каждый раз в бесконечные войны.

— Никто!

— Вас научили этому в университете?

— Нет.

— Может быть, лавры Брута не дают вам покоя?

На этот вопрос студент не ответил: он не знал, кто такой Брут. Видимо, троечник попался.

Пораженный этим беспричинным и безграмотным фанатизмом, который скорее был бы свойственен дикому испанскому оборванцу, а не студенту европейского вуза, Наполеон спросил:

— А если я вас отпущу, вы дадите слово, что никогда больше не будете пытаться убить меня?

Троечник долго молчал, но был настолько узколоб (кто-то, возможно, примет его глупость за благородство), что решился сказать правду:

— Нет. Я буду на вас покушаться.

Из двух собеседников благородство в этой истории проявил только Наполеон.

Он долго молчал, после чего вышел в глубокой задумчивости. А затем отдал дурака под военно-полевой суд, который вынес студенту приговор о расстреле. Приговор был приведен в исполнение немедленно. Потому что Наполеон не любил рисковать жизнью напрасно. Зачем? Он же был отважный человек, а не идиот.

Впрочем, благородство Наполеона в историях с покушениями проявлялось не только в попытках отпустить убийцу. Вот, например, что случилось во дворце Наполеона Тюильри. Однажды в приемный покой дворца вошел странный человек в длиннополом пальто. Дежурный офицер предложил вошедшему снять шляпу и пальто. В ответ незнакомец вытащил из-под полы саблю и бросился на офицера. К счастью, тот успел выхватить шпагу и принять оборонительную стойку. Отбив первый удар, офицер пригвоздил хулигана шпагой к двери.

Оказалось, нападавший был бывшим квартирмейстером наполеоновской армии, которого кто-то из чиновников несправедливо обидел, из-за чего у квартирмейстера случился съезд крыши, и он решил отомстить за себя, убив не обидевшего его чиновника, а главу государства. Квартирмейстера отправили в госпиталь, а узнавший об этой истории Наполеон назначил несостоявшемуся убийце пожизненную пенсию.

Короче говоря, рано или поздно пуля или кинжал могли прервать жизнь Наполеона, обрушив дело всей его жизни и вновь раскидав объединенную им Европу на отдельные национально-племенные лоскуты. Наполеону до зарезу нужен был наследник на троне, вокруг которого без споров могла консолидироваться новая элита Франции с целью сохранения внутреннего спокойствия и отражения внешней агрессии.

…В день, когда он сообщил Жозефине свое решение о разводе, Наполеон заплакал третий раз в своей жизни.

Жозефина давно чувствовала, что этим все кончится, очень переживала, но, как верно сказал ей Наполеон: «У политики нет сердца, только голова». Все время перед разводом они проводили вместе. И после развода Наполеон часто писал Жозефине длинные теплые письма.

Чувства, которые день за днем переживали все герои этой истории, описал в своих мемуарах камердинер Наполеона Констан: «Лоб императора все больше и больше морщился от явного состояния озабоченности, пока не наступил день 30 ноября. В этот день обед отличался, как никогда, общим молчанием. Императрица проплакала весь день, и для того чтобы скрыть, насколько это возможно, бледность лица и красноту глаз, она надела большую белую шляпу, поля которой полностью скрывали ее лицо. Император сидел, не проронив ни слова, его взгляд был прикован только к тарелке, и лишь время от времени конвульсивные гримасы выдавали состояние крайнего волнения; если ему случалось отрывать глаза от тарелки, то он украдкой бросал страдальческий взгляд на императрицу. Придворные офицеры, стоявшие неподвижно, словно статуи, печально глядели на эту тягостную и мрачную сцену. Их величества не притрагивались к пище, и были слышны только монотонный шепот обслуживающего персонала, подававшего и уносившего прочь блюда, и звенящий звук механических ударов императорского ножа по краю бокала».

Через некоторое время, когда Наполеон с Жозефиной остались одни, между ними состоялось решающее объяснение. Констан в это время находился в соседней комнате, «предвидя ужасные события». Через несколько минут он услышал крики. Наполеон открыл дверь, и Констан увидел следующую картину: императрица лежала на полу, крича так, словно у нее разрывалось сердце: «Нет, ты этого не сделаешь! Ты не можешь убить меня!»

Затем у Жозефины случился обморок, и Наполеон вместе с одним из слуг отнесли ее в спальню. Всю последующую ночь Наполеон не спал, постоянно подходя к спальне Жозефины и интересуясь ее состоянием.

День, в который состоялось официальное провозглашение развода, Констан описывает так: «Это было 16 декабря. Императорская семья собралась, одетая в строго официальные костюмы, когда вошла императрица в простом белом платье, полностью лишенном украшений. Она была бледна. Принц де Богарне (ее сын. — А. Н) стоял рядом с императором и так сильно дрожал всем телом, что, казалось, он может упасть в любую минуту. Когда вошла императрица, граф Реньо де Сен-Жан зачитал документ о разводе.

Его прослушали в глубоком молчании… Императрица казалась более спокойной, чем все остальные, хотя слезы беспрестанно текли по ее лицу. Чтение документа закончилось, императрица встала, вытерла глаза и голосом почти твердым произнесла слова согласия, после чего села в кресло, взяла ручку у г-на Реньо и подписала документ. Затем она тут же удалилась.

Во время этой церемонии император не произнес ни слова, не сделал ни одного жеста, но стоял неподвижно, словно статуя. Почти безумным взглядом он уставился в одну точку и пребывал в полном молчании и в подавленном настроении весь день.

Вечером, когда он только лег, а я ждал его последних указаний, вдруг отворилась дверь и вошла императрица. Ее волосы были в полном беспорядке, а лицо выдавало сильнейшее волнение. Ее вид привел меня в ужас. Жозефина, дрожа, как в лихорадке, подошла к императору, остановилась и, заливаясь слезами, упала на постель, обвив руками шею императора, а затем стала осыпать его нежными и бурными ласками. Я не могу описать свои чувства при виде всего этого. Император тоже заплакал, присел на постель и, прижав Жозефину к груди, стал говорить ей: „Успокойся, моя хорошая. Будь разумной. Мужайся, мужайся. Я всегда буду твоим другом“. Рыдания сдавили горло императрицы, и она не могла отвечать; и тогда последовала молчаливая сцена, во время которой его слезы и ее рыдания слились воедино, и эта сцена сказала мне больше, чем самые нежные слова…»

Почти в тех же выражениях описывает эту драму секретарь Наполеона Меневаль: «После скорбной и впечатляющей церемонии, которая разорвала узы брачного союза, император вернулся в свой кабинет печальный и молчаливый и повалился на кушетку в состоянии полной депрессии».

Уезжая, Наполеон зашел к Жозефине попрощаться, взяв с собой Меневаля. Тот свидетельствует: «Жозефина была одна и казалась погруженной в самые болезненные раздумья. Шум от нашего появления вывел ее из состояния оцепенения, она вскочила с кресла и бросилась на шею императора, не сдерживая слез. Он прижал ее к груди, целуя вновь и вновь, но в результате от переизбытка эмоций она упала в обморок. Я позвонил в колокольчик, вызывая помощь.

Император, желая избежать лицезрения горя, которое он не мог смягчить, передал императрицу в мои руки, как только увидел, что она приходит в сознание, и приказал мне не покидать ее, а сам быстро удалился.

В смятении чувств Жозефина схватила меня за руки и самым серьезным образом умоляла просить императора, чтобы он не забыл ее… и проследить, чтобы он писал ей. Казалось, ей было трудно разрешить мне уехать, словно мой отъезд разрывал последние узы, связывающие ее с Наполеоном».

С кем же Наполеон решил сочетаться династическим браком? Чертовски показательный момент! Первым делом он предложил руку и сердце… или, точнее, руку и империю родной сестре царя Александра — великой княжне Анне Павловне. Однако ему под благовидным предлогом («молода ишшо») было отказано. Анне Павловне было всего 16 лет. Действительно, не сильно старая тетка, но даже по нынешним временам вполне себе женихабельная. Просто не хотел царский двор выдавать Анну за Наполеона. А выдали бы, глядишь, и войны 1812 года не было бы. Удушили бы Англию и поделили Европу на пару — между Францией и Россией.

После того, как Александр отказал ему, Наполеон послал запрос в Вену, где у многострадально-глупого императора Франца была дочка на выданье. Звали ее Мария-Луиза. В Австрии такой шанс упустить не могли, тут же запаковали Марию-Луизу в пенопласт и отправили в Париж. Шучу. Не было тогда пенопласта. Стружками переложили. Короче, австрийский двор согласился моментально. В Вену приехал маршал Бертье и увез новоиспеченную невесту в Париж. Венский двор плакал от счастья: «Австрия спасена!» Мы теперь с Наполеоном родственники!..

Что же представляла собой эта самая Мария-Луиза? Она была типичной представительницей тогдашней австрийской системы воспитания. Системы чертовски пуританской и, я бы сказал, дремучей. Австрийские принцессы жили в совершеннейшем затворничестве, ибо их целомудрие было главнейшей заботой дворцовой челяди.

С одной стороны, принцесс обучали разным языкам (Мария-Луиза знала несколько языков и даже латынь), учили рисовать и музицировать. С другой — в погоне за целомудрием австрийцы доходили до той степени маразма, которая казалась более просвещенным французам смешной. Так, в покоях принцессы не должны были появляться животные (кошечки, собачки) мужского пола, дабы не поколебать нравственных устоев воспитуемых, а книги, которые давали читать принцессам, были самым решительным образом изуродованы. Цензорские ножницы вырезали из них все те слова, фразы и абзацы, которые, на взгляд цензоров, были чересчур фривольны.

Как справедливо отмечал Меневаль, «такая неуклюжая цензура не могла не достичь прямо противоположного результата. Эти страницы, которые никто бы и не заметил, если бы им позволили остаться в книгах, давали юным умам пищу для самых разнообразных толкований, возбуждая до крайности их любопытство. Мария-Луиза, уже став императрицей, бывало, признавалась, что отсутствие страниц в ее книгах разжигало в ней колоссальное любопытство. Как она потом рассказывала, первым делом, которым она занялась, когда получила свободу читать все, что хотела, был просмотр всех страниц, вырезанных из ее школьных книг, чтобы выяснить, что именно хотели скрыть от нее…»

Узнав, что ее собираются выдать замуж за «узурпатора Европы», Мария-Луиза почувствовала себя несчастной жертвой, которую решили отдать Минотавру. Ей было 19 лет, и всю свою жизнь, пока девочка росла, она слышала вокруг себя разговоры про ужасное чудовище, которое пожирало ее страну и от которого весь венский двор неоднократно спасался бегством, покидая столицу.

С самого детства одна из самых любимых игр Марии-Луизы и ее братьев с сестрами заключалась в том, что дети выстраивали в ряд солдатиков, которые представляли собой французскую армию. Командовала этой ордой самая отвратительная и страшная черная фигурка — Наполеон. Дети тыкали в эту фигурку булавками и всячески осыпали ее обидными словами. И вот теперь ее родной папа хотел выдать Марию-Луизу замуж за эту уродливую, страшную фигуру! Которая непременно вырвет ей сердце и съест его за завтраком при первой же возможности.

Однако не так страшен оказался черт, как его малюют. Как мы знаем, Наполеон не только обладал потрясающей способностью нравиться людям, но был еще и человеком, заточенным на семью. Поэтому его сердце сразу расположилось к Марии-Луизе, а ее перепуганное сердечко вскоре растаяло. У Наполеона вновь включилась семейная привязанность, он окружил Марию-Луизу самой искренней любовью и заботой, и через некоторое время она уже писала домой: «Небо услышало мои молитвы; дай бог, чтобы вы были так же счастливы, как я…»

И еще: «Я не могу пожелать вам ничего лучшего, как счастья, равного моему собственному. В таком большом городе, как Париж, у нас нет недостатка в развлечениях, но лучшие для меня минуты те, которые я провожу с императором».

И еще: «Мое семейное счастье омрачено разлукой с императором, без него я не могу быть счастливой».

И еще: «Если я не получаю от него ежедневных писем, то прихожу в отчаяние, но письма успокаивают меня лишь на несколько часов…»

С таким мужем, как Наполеон, просто невозможно не быть счастливой.

Это уже потом, после свержения Наполеона, пухлогубая, голубоглазая, светловолосая Мария-Луиза, которой было всего 19 лет, когда она вышла замуж, у которой Наполеон был первым мужчиной и которая получила отвратительное (пуританское) воспитание, довольно быстро забыла Наполеона и увлеклась новой страстью — одноглазым австрийским офицером. Молодая, глупая… А вот Жозефина уже понимала вкус зрелого вина. Она свое уже отгуляла и теперь ценила настоящее, а не фуфло. И потому просилась приехать к Наполеону на остров, до которого, впрочем, нам еще пока очень далеко.

Но зато, в отличие от Жозефины, через девять месяцев здоровая самка Мария-Луиза родила Наполеону сына. Кстати, родила не без проблем. То есть, возможно, все-таки не очень здоровая была. А, может, просто не повезло. Ребенок шел ножками вперед. Когда врач сказал Наполеону, что роды будут очень тяжелыми, есть угроза для жизни матери, и спросил, кого спасать — мать или ребенка, Наполеон не колебался: «Спасайте мать!»

Наполеон присутствовал при родах. Только в один момент он не выдержал и ненадолго вышел — когда ребенка начали доставать с помощью щипцов. Это была очень долгая и болезненная операция без наркоза, во время которой Мария-Луиза кричала, что ею хотят все пожертвовать ради наследника. Это было неправдой, но ей было очень больно и страшно… Наполеон, на глазах которого за долгие военные годы неоднократно разрывало людей на части, выдержать этого зрелища и этих криков не мог.

Наконец ребенка достали. Целых семь минут он не подавал признаков жизни. Младенчика уже отчаялись откачать, когда он вдруг вздохнул. Потом закричал. И у всех отлегло от сердца…

Вокруг Тюильри с самого утра собралась огромная толпа народу, ожидающая разрешения новой императрицы от бремени. Было известно, что если родится девочка, дворцовые пушки дадут 21 залп. А если мальчик — сто. Едва мальчик закричал и стало ясно, что он будет жить, отдали приказ начать салют. Толпа молча считала залпы. Когда шарахнул 22-й, народ взревел от радости. У французов теперь была новая династия, наличие которой обещало стабильность и мирную передачу власти без опостылевших гражданских разборок, крови и братоубийственной резни.

Телеграф разнес весть о рождении наследника по всей Европе. И уже к двум пополудни со всех крупных городов империи посыпались поздравления.

Самой природой ориентированному на многодетность Наполеону судьба подарила всего одного ребенка. Врач-акушер предупредил императора, что Мария-Луиза вряд ли сможет еще раз родить. «Император страстно любил сына, — писал Констан, — он все время брал его на руки, поднимал в воздух, ставил на землю и снова подбрасывал, забавляясь его радостью. Он дразнил его, подносил к зеркалу и делал тысячи гримас, от которых ребенок хохотал до слез…»

«Вход в его кабинет был воспрещен для всех, — вспоминал Меневаль, — но он часто просил Марию-Луизу приносить к нему сына… спешил ей навстречу, брал сына на руки и, осыпая его поцелуями, уносил к себе. Сидя за письменным столом и готовясь подписать депешу… он держал сына на коленях или прижимал его к груди. Его терпение и снисходительность к этому ребенку были неистощимы!»

По дороге в Россию Наполеон пишет жене: «Надеюсь, вы скоро известите меня о том, что прорезались последние четыре зуба…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.