Глава пятнадцатая Последние дни
Глава пятнадцатая
Последние дни
Ясность заката ничем не нарушалась. Семейные горести быстро залечивались, а общественные события, давая пищу уму и творчеству, перестали задевать сердечные струны. Ужасы войны и голода 70-го года почти не коснулись тихого Берри. Жорж Санд оплакала вместе со всеми своими друзьями военные поражения Франции. Она больше не была в силах черпать в своем успокоенном сердце протеста и не искала больше славы оригинальных и смелых суждений. Она покорно шла туда, куда вело ее общественное мнение дружественных ей буржуазных кругов. Работоспособность ее оставалась прежней и свое творчество она отдала всецело на служение ходовым патриотическим идеалам. Она проклинала немцев, приветствовала возрождение республики и в течение краткого времени торжества коммуны называла коммунаров вандалами.
Кровавая расправа над деятелями Коммуны не исторгла у нее ни слез, ни сожалений, она обошла молчанием гибель многие тысяч пролетариев, с которыми некогда думала идти нога в ногу к социализму.
Ей было семьдесят лет. Ей хотелось покоя и благополучия.
Из всех мучительных ядовитых человеческих чувств сохранилось только одно чувство — недоброжелательство к двум людям, которым до последних своих дней, при всей своей всеобъемлющей доброте, Жорж Санд не могла простить причиненных ей страданий. Эти люди были ее дочь Соланж и Проспер Мериме. У нее не было острого чувства ненависти, она хотела бы простить их, но последние остатки некогда страстного самолюбия продолжали жить в успокоенном сердце. Она не разжигала этого чувства, она старалась не думать о них.
Друзья, как могли, заботливо ограждали ее от этих неприятных встреч.
Смертельная болезнь застала Жорж Санд за работой. Она писала свой последний роман «Альбину», который так и не успела окончить. Болезнь ее длилась десять дней и агония была мучительной. Она простилась со своими внучками и почти никого к себе не допускала. В последние дни она перестала говорить, сознание ее было затемнено. Накануне смерти она неясно произнесла слова: «Оставьте зелень».
Дочь ее Соланж, извещенная о болезни матери, до последней минуты оставалась у ее изголовья. Жорж Санд не обменялась с ней ни словом. Она отвертывалась к стене, испытывая тяжкие страдания.
Несмотря на летнее время шел мелкий дождь и было холодно. За несколько часов до смерти Жорж Санд во двор ноганской усадьбы вошел черный худенький человечек в сутане и широкополой шляпе. Это был местный священник. Он вызвал для переговоров мадам Соланж и долго шептался с ней, гуляя по взмокшим аллеям парка. Мадам Соланж дружелюбно простилась с ним и обещала свое содействие.
Восьмого июня 1876 года, в половине десятого утра, Жорж Санд умерла. Многочисленные родственники, Морис, Соланж, Лина Санд, Симмонэ, родственники ее матери Казамажу стояли вокруг ее постели. С каждым часом из окрестностей и Парижа прибывали новые и новые люди. Приехали Дюма, Флобер, Леви и Ламбер. Никто не сомневался в том, что похороны будут гражданские. Дюма готовил надгробное слово, старик Виктор Гюго прислал написанную им пышномногословную оду на смерть своей романтической соратнице.
Между тем, местный аббат Вильмон обменивался телеграммами с архиепископом Буржа. Архиепископ Буржа разрешил раскрыть перед гробом Жорж Санд церковные двери.
Прибывшие из Парижа на гражданские похороны друзья подходили к гробу. На черном покрове тускло блестел серебряный крест. Лицо умершей было закрыто цветами. Гроб подняли и понесли. Впереди, борясь с дождем и ветром, шел черный аббат с зажженной свечой. Он несвязно бормотал молитвы. С ноганской колокольни доносился похоронный звон. Жительницы Ногана в черных траурных чепцах выходили из домов и присоединялись к процессии. Среди других почетных друзей принц Жером Бонапарт нес одну из тяжелых серебряных кистей гроба.