Глава одиннадцатая ПОСКРИПТУМ
Глава одиннадцатая
ПОСКРИПТУМ
Возвращаюсь из Одессы. Гавр встречает меня на вокзале и провожает на Старый Арбат. У меня есть ключи от квартиры в Староконюшенном. Сейчас утро, Валконда на работе, квартира пуста. Мне нужно побыть хоть немного одной. Прийти в себя. Потом – к Каптеревым. Я так соскучилась по ним! Так хочется к их очагу… Но прежде – к маме. Мама и сестра хотят меня видеть. Хотя мама предупредила: «Фёдор страшно психует. Что ты поехала в Ригу. Я не хотела ему говорить, но когда ты позвонила тогда… то пришлось сознаться. Так что ничему не удивляйся. И не расстраивайся».
Ну, чем меня можно сейчас удивить? И чем расстроить?…
Я думаю, меня ещё очень долго невозможно будет ни удивить, ни расстроить.
…Я сидела в полукруглой комнатке с трёмя окнами, в Староконюшенном переулке, вокруг моих ног ходил маленький полосатый котёнок… странно, пока меня не было, Валконда завела котёнка, а от Мотьки когда-то отказалась… но, наверное, пожалела об этом и вот, завела. Котёнок тихонько мурлыкал, комната была залита весенним светом, во дворе, на солнце, старые тополя сверкали молодыми клейкими листочками…
И в ту минуту мне отчётливо вспомнились слова из Пасхальной молитвы, которые так поразили меня когда-то: «Смерть, где твоё жало?!»
Смерть, где твоё жало?…
Я прислушалась к себе… в душе были покой и тихое ликование: «Успела! Господи, я успела…»
* * *
Выходя, столкнулась с Валкондой.
– А, вернулась… Ну, здравствуй. А ты куда собралась?
– Здравствуйте. А я к маме. Сегодня заночую, видно, у неё.
– А я вообще-то не нуждаюсь больше в твоей опеке, – сказала Валконда.
– Но… я обещала Вячеславу Кондратьевичу.
– Должна тебе официально заявить, что я с выпивкой завязала.
– Правда?
– Чистая правда. История с твоим отцом так подействовала на меня, что я решила с этим завязать.
– А как это связано – мой отец и ваша выпивка?
– Никак. Но я была в таком шоке, когда узнала… Что захотела что-то изменить в своей жизни. Причём, кардинально!
– Я рада за вас.
– И вот, завела себе котёнка.
– А Мотьку не захотели…
– Тогда я была морально не готова. А теперь у меня есть Степашка, есть о ком заботиться, так что не до выпивок…
Я уходила из этого дома со смешанным чувством грусти и облегчения.
* * *
Мама и сестрёнка были страшно рады мне. А вскоре пришёл с работы Фёдор.
– Здравствуй, – сказала я ему.
Он не ответил. На его скулах заиграли желваки…
И я поняла, что долго дома не проживу.
* * *
Сдаю на автопилоте летнюю сессию.
Дальше – творческая переаттестация. Все трясутся, волнуются, а мне как-то всё равно.
Комиссия заседает с утра до вечера. На ковёр вызывают по одному. Наконец, моя очередь. Захожу. В полной уверенности, что услышу сейчас слова о своей полной творческой несостоятельности. И вдруг – неожиданное:
– Ваш творческий руководитель Евгений Аронович Долматовский написал на вас прекрасную характеристику, – говорит декан факультета. – Он высоко ценит ваше творчество и очень доволен вами.
Евгений Аронович сидел тут же и улыбался.
Ну и ну!… Более того, Долматовский, оказывается, расстроен, что меня переводят в другой семинар. Неожиданно всех заочников от него забирают.
– Переводись на дневное отделение и оставайся в моём семинаре, – говорит Евгений Аронович. – Мне интересно с тобой работать.
– Но я же москвичка, а москвичей на дневное не берут.
– Ерунда это всё! Я тебе помогу.
– Но… отсиживать изо дня в день лекции?! Нет, это выше моих сил.
– Жаль, – говорит он. – Мне не хотелось бы с тобой расставаться.
– К тому же, надо зарабатывать деньги на жизнь.
– И где ты их зарабатываешь?
– В массовках на Мосфильме.
– Ну, это же несерьёзно! Бесперспективно. Тебе уже нужна профессиональная писательская работа. Могу тебя порекомендовать в любой журнал, какой хочешь.
– А что там делать?
– Писать статьи на заказ.
– Писать статьи на заказ?! Какой ужас!…
– Всё-таки ты удивительно несговорчивая и упрямая! – смеётся он.
– Да не в упрямстве дело, Евгений Аронович. Просто… если я начну писать на заказ, я уже не смогу ничего написать своего.
– Ты так думаешь?
– Я так чувствую.
* * *
Троица в Ухтомской. Отец Сергий. Он молится за меня.
Сижу среди берёз на погосте. Всё пронизано солнцем…
Теперь у меня есть отец Сергий и есть папа Серёжа…
Кроны светом полнятся
День зелёной Троицы…
Солнечная медь…
Храм румяный, розовый.
В храме – дух берёзовый
Отрицает смерть.
Попроси – откроется
Смысл зелёной Троицы –
И грядущих дней…
Лёгких слов кружение:
«Смерть – освобождение
Кроны от корней…»
* * *
Каждое утро езжу в Коломенское. Это ближе, чем до Ухтомки и до Новой Деревни.
Иду от метро на гору – улочками маленького села, оно ещё живо, село Коломенское… Петухи горланят… и не скажешь, что почти центр Москвы… дымки над трубами, ветви прогнулись под яблоками, плоды наливаются соком спелости…
* * *
Устроилась на работу – санитаркой в поликлинику, на углу Малой и Большой Бронной. Хорошая работа: приезжаю к семи, за час всё убрала, надраила – и свободна. И – в Коломенское, на литургию. Там служит отец Кирилл Чернецкий. Ещё один замечательный батюшка в моей жизни. Спокойный и мудрый. Доктор по своей первой профессии. Работал после медицинского института врачом в Загорской духовной академии. И – уверовал. Стал священником.
Теперь у меня есть папа Кирюша и есть отец Кирилл.
Оказывается, отец Кирилл когда-то в молодости был дружен с отцом Александром Менем, но уже много лет, как их пути не пересекались. Такая у обоих служба – окормлять огромную паству… Даже некогда повидаться со старым другом!
И теперь я вожу от одного к другому приветы: из Коломенского – в Новую Деревню, а из Новой Деревни – в Коломенское… Мне нравится быть «устным» почтальоном. И тот, и другой встречают меня теперь одинаковым вопросом: «Ну, как там отец Александр?», «Ну, как там отец Кирилл?»
* * *
Была в Новой Деревне. Как раз в тот же день туда приехал Александр Галич. Я его видела в тот день первый раз в жизни (и последний). Пожилой, усталый человек с грустными еврейскими глазами.
Они ходили втроём по дорожке мимо храма – отец Александр, Галич и композитор Николай Каретников. Я сидела на пеньке, дожидаясь, пока отец Александр освободиться, а они ходили туда-сюда, и отец Александр что-то горячо говорил Галичу, а тот слушал, печально понурив голову, он был выше отца Александра, а ему как будто хотелось быть ниже. Такой несчастный старый ребёнок, и на лице его была растерянность, нет, потерянность… И хотя отец Александр был лет на двадцать моложе Галича, но казалось, что как раз наоборот. Было видно, что возраст измеряется не годами. Это было именно так: отец наставлял сына.
Потом отец Александр благословил Галича, они обнялись и поцеловались. Галич и Каретников сели в «жигулёнок» и уехали. А отец Александр подозвал меня. Он был грустный.
– Скольких я уже проводил в эмиграцию…
– Уезжает всё-таки?
– Да, документы готовы. Приезжал прощаться…
* * *
Вернулась в Москву. Звоню Гавру:
– Галич уезжает! Уже скоро.
– Откуда ты знаешь?
– Приезжал в Новую Деревню прощаться.
– Бедный Алик! Он так хотел познакомиться с ним когда-нибудь и спеть ему свои песни…
– Может, ещё можно успеть это устроить – их встречу?
– Вряд ли Галичу сейчас до этого…
* * *
И всё же я решила попробовать. Позвонила Каретникову, мы с ним были хорошо знакомы, нас познакомил этой весной отец Александр. Каретников в то время писал музыку для фильма «Легенда о Тиле», и ему нужен был человек, который бы написал слова для песни. «Вот Маша, она поэт, пусть она вам и напишет слова», – сказал отец Александр. И мы уже начали работать над песней, но тут пришла открытка из Риги… И когда я вернулась, мне было как-то не до песен, и они там нашли кого-то другого…
Но телефон Каретникова у меня сохранился, и я решила воспользоваться им ради друга.
– Николай Николаевич, одному человеку ОЧЕНЬ нужно увидеться с Галичем. Это молодой бард Алик Мирзоян, он хотел бы спеть ему свои песни. На прощанье…
– Попробую уговорить его. Правда, ему сейчас не до этого…
И он его уговорил! Ведь Каретников был крёстным отцом Галичу, и отказать своему крёстному Галич не мог.
Через несколько дней звонит ликующий Алик:
– Маша! Я у него был! Я ему пел! Он меня благословил… И даже позвал на проводы.
* * *
Иду по улице Лавочкина к метро. Мимо проезжает шереметьевский автобус. У заднего окна – Гавр и Алик. Я машу им, но они не видят меня. Я вскакиваю в подошедший другой автобус и догоняю их уже в метро, у турникетов.
– Проводили, – говорит Алик. – Улетел… такой грустный был, прямо смотреть на него было больно…
– Особенно, когда его заставили показать крестик на груди, – говорит Гавр. – Это уже было за стеклом. Такая пантомима выразительная! Таможенник тычет ему в грудь пальцем, и Галич делает такой жест, как будто разрывает на груди рубаху, так рванул её, что пуговицы, наверное, отлетели… А на груди – золотой крестик. Видимо, таможенник требовал, чтобы всё вывозимое золото было включено в опись… и требовал показать…
Мы поехали втроём к Гавру, купили по дороге бутылку кислого, как уксус, сухого вина, сидели на кухне, пили эту кислятину, Алик пел, а я плакала. Мы чувствовали, что закончилась целая эпоха в нашей жизни, в жизни всей страны. Так же, как когда умер Высоцкий. Алик пел свою самую грустную песню:
На Васильевский остров
Я приду умирать…
Гавр сказал:
– Теперь у нас нет Галича, но зато есть Алич! Алич Мирзоян.
Мы грустно посмеялись.
* * *
Захожу иногда к отцу Димитрию Дудко. Беру у него книги – почитать. Соловьёва, Бердяева. Говорит, что у него большие неприятности из-за его субботних бесед в храме – знаменитых на всю Москву «Вечеров вопросов и ответов».
Вечера запретили. Но отец Димитрий продолжает беседы на квартирах у своих прихожан.
Встречаю у него часто Серёжу (будущего отца Сергия Романова), который активно занимается организацией этих бесед. Часто они проходят на квартире у самого Серёжи. Я была несколько раз. В маленькую однокомнатную квартирку набилось много народу, всё – молодёжь. Глаза у всех горят… У всех – десятки вопросов.
Между слушателями шебуршится четырёхлетний сын Серёжи – Денис, славный мальчуган. Белобрысенький и такой ласковый… (Никогда у меня не будет детей… никогда, – говорю я себе, и от этого мне становится очень грустно).
* * *
А за отцом Димитрием постоянная слежка. Мы, его друзья, постоянно в тревоге за него. Когда он возвращается поздно, мы с Серёжей Романовым иногда встречаем его у метро и провожаем до самого дома, до дверей квартиры. Серёжа позвонил мне как-то утром и хохочет: «Только что по «Голосу Америки» передали, что вчера два агента «кгб» пасли отца Димитрия от метро до самого дома!» А это были мы с Серёжей – не агенты, а друзья. Но значит, в это время нас-таки кто-то пас! На тёмной пустынной улице. Выходит, за нами шёл кто-то – от метро, до самого дома отца Димитрия! А, может, и дальше шёл этот «кто-то» – невидимо провожая до дома меня и Серёжу.
Людмила Фёдоровна, когда я рассказала ей со смехом эту историю, очень встревожилась. Она говорит: «Машка, будь осторожна! Береги себя!»
Но беречь себя – это так скучно…
* * *
Опять живу на Огарёва. Вдвоём с Людмилой Фёдоровной. Братец Валерий – в Крыму, а я – в его комнате, в своём любимом раю… Среди картин, камней и старинных черепков…
По вечерам, после работы, к нам на огонёк заходит папа Кирюша. И когда мы сидим на кухоньке втроём и пьём чай, я в который раз благодарю Бога за то, что у меня есть мои чудесные крёстные. Они – моя реальная опора в жизни, мои самые близкие друзья, моя любимая семья. Я хочу, чтобы они были у меня ВСЕГДА. Господи, не забирай хотя бы их у меня!
…Поливаю по утрам цветы на лоджии. Кормлю во дворе голубей. Бегаю в булочную за свежим белым хлебом, мама Кошка любит свежий хлеб.
Мы с мамой Кошкой по очереди сидим за её пишущей машинкой. А потом читаем друг другу то, что написали сегодня.
* * *
Стихи идут, идут светлым потоком…
. Разлуки нет и смерти нет.
. Есть воскресенье, есть начало
. Беседы новой – беспечальной,
. И жизни новой – без тенет.
. Мне приоткрылся мир иной…
. Я новым знаньем обогрета:
. Теперь ты навсегда со мной –
. В дожде и ветре, в вихрях света…
. Утраты нет и скорби нет,
. Нет безнадежности в прощанье.
. Но длится, длится узнаванье…
. И будто на руках билет –
. В страну заоблачную…
. Свечи
. Горят – как зарево комет…
. Нет расставанья, смерти – нет.
. Есть обещанье скорой встречи…
* * *
В Новой Деревне. Солнце… Много-много солнца… Идём по зелёному сверкающему лугу. Отец Александр в жёлтой, солнечной рясе – как огненный ангел… Он говорит:
– Благодари Бога за всё. Он – благ. Он даровал тебе великое счастье – встречу с отцом. А смерти, ты же сама знаешь, – нет. Ты очень хорошо написала об этом в своих стихах. Благодари Господа и за это тоже – за возможность выразить себя в творчестве.
– Отец Александр, – говорю я, – мне бы хотелось уйти в монастырь. Мне кажется, всё в моей жизни уже было, уже случилось…
Приостановившись, он внимательно взглянул на меня. И сказал:
– Редко кому из нас в трудные минуты жизни не хотелось уйти в монастырь. Но это – не твой путь.
– А какой – мой?
– Ищи, – сказал он. – А я буду молиться за тебя. Чтобы Бог тебе открыл Свой замысел о тебе…
Никогда не забыть тот день, тот зелёный луг…
И как мы идём по этому лугу с отцом Александром, облачённым в рясу цвета спелой пшеницы…
И огромное сияющее Небо обнимает нас всеми своими лучами…
20 июля – 3 декабря 2006
Данный текст является ознакомительным фрагментом.