∞

?

habent sua fata libelli казалось сперва модель зеркала хотя бы и с русскою дисторцией скажем в скобках неизбежный вклад особого русского пути! модель не столь хитрая попросту модель отражения ан вдруг в финале текст самовольно стал двуфинальным двухвостым ergo в зеркале начали множиться отраженья и этот ход вещей всем конечно знаком это уже в дверь стучатся богатые барочные романтические фантастические вариации модели это игры зеркал всяческая гофманиада и кэрроллиана любимая современностью однако не нашим классиком не джойсовы это игры и мы дверь не откроем им Нет

лишь одно есть особое в череде отражений такое которое непременно бы стоило разглядеть подбивая как польди в итаке финальный счетец и это разумеется последнейшее всезавершающее отраженье в котором предстает ВСЕ КАК ЕСТЬ все вещи обличаются в истинном своем свете то бишь в свете Суда и уж это совсем не то КАК ВСЕ БЫЛО и тем паче не то КАК БЫЛО БЫ МИЛО тут другим пахнет это эсхатология как скажет ученый люд ибо в истинном свете значит в свете суда-конца-телоса конца всех концов и в этой эсхатологической перспективе все здешнее ужимается обличается мелкость моря житейского ничтожность всех бурь его и уж не увидеть в свете конца этих всех страданий юного вертера то бишь переводчика средних лет которого ах ах неправедно гнали и тем паче не увидеть ужимки и прыжки фуфлонов фуфлонычей всех мастей в этом свете выступит скупая лишь суть которой не надо многих слов собственно вот она вся улисс достиг россии и в ней прижился больше того русский читатель возлюбил русского улисса не на шутку и я не устаю изумляться потоку изданий что изливается двадцать лет и не думает иссякать пушкин говаривал об успехе своей истории что емелька пугачев у него исправно платящий оброчный мужик и я про своего джойса могу то же самое сказать да труд принят читателем нельзя усомниться что русский улисс стал неотменимою модальностью российской читательской культуры вот суть его одиссеи и рядом с нею все прочее лишь мелкие акциденции

однако хотя улисс ушел в вольное плаванье по русским волнам расстаться с его родителем у меня не вышло завязавшись связь оказалась крепкой оказалась не связью по работе а живой личной не желающей обрываться и она для себя нашла новую жизнь вслед за улиссом я принялся за трансляцию и другой прозы классика в русскую культуру благо модель трансляции уж была найдена выяснилось что модель русского улисса тройственный ансамбль где нераздельны перевод комментарий расширенный по моей особой системе а также мой текст с отраженьем оригинала в его внутренних измерениях эта трехстворчатая модель не исчерпала потенций больше того она в некой мере универсальна и может вполне служить также и для других вещей как модель целостной трансляции вербального феномена по этой модели была постепенно транслирована в наш культурный ландшафт вся ранняя проза до улисса так сказать джойсовы пред-писания и в отличие от первого все последующие триптихи достигали печатного станка и читателя без страданий и мук отношения же мои с классиком стали богаче и вдобавок к тому стали живей и если угодно живописней вышли за рамки литературы благодаря трансляции в наши палестины шутейного празднества Блумодня что уж давно правится ирландцами и всеми джойсопоклонниками в день улисса 16 июня так вышло что я устроил первый российский блумодень потом через пару лет еще один а ныне традиция уже привилась и живет сама эти невинные действа конечно тоже бы оказались невидимы в суровом свете конца не будь одной небольшой детали что должна все же отразиться в нашем зеркале первый блумодень проходил в зале заседаний московского дома литераторов в месте примечательном знаковом где долгие годы правились оргии совлитофициоза все травли достойных и все чествованья подонков и я пригласил для участия известного акциониста тех лет который устроил суперскандальный номер с демонстрацией собственных гениталий прямо перед столом чинного президиума это был истинно ударный номер удар гениталиями акциониста по всей застарелой свинцовой гнусности высокоторжественного капища и это был также мой ответ на все что от лучших сил советской литературы получили русский улисс и ушедший виктор уж он был бы премного доволен концовкою и пожалуй я ее и устроил скорей для него или за него это скорей в его стиле чем в моем но так надо было мне всегда чуялось что оставшиеся должны жить за своих ушедших в себе и чрез себя продлевать им возможность живого выражения в мире

возможно сужденье мое пристрастно но полагаю эта малая деталь этот конец а. бренера тоже входит в скупую суть в то что выступает в нашем зеркале под взглядом в свете конца концов однако и соглашаясь с этим дальше сразу признаем что главным-то образом и прежде всего такому взгляду открывается совершенно другое в свете конца концов высвечивается и выступает что и у всякой вещи свой конец только не в том уж смысле как у бренера на трибуне цдл а в том что всему свой приходит конец как свидетельствует поэт кого шельмовали с этой самой трибуны высвечивается неотменимая подверженность всего сущего фундаментальному предикату конечности и эта конечность вездесуща многолика или говоря по-джойсовски мириаднолика но первый ее и главнейший облик смерть да не поспоришь с этим а дальше нельзя не заметить и того что такую перспективу конца концов обличающую конечность и смертность всего сущего всех вещей мира мы находим и у самого художника так что в сем последнем финале зеркала наш взгляд наконец совпал с собственным взглядом мастера и мы с ним повели финальную арию в унисон а как иначе это не был бы джойс если бы он не взглянул на создаваемый им мир взглядом обнажающим ВСЕ КАК ЕСТЬ взглядом в свете конца и взгляд этот был ему присущ чем дальше тем больше по ходу жизни и творчества в этом зеркале в эпизоде 15 мы замечали как в улиссе стихия тьмы и небытия надвигается неумолимым накатом и подступает вплотную и накрывает и поглощает в себе всё так что дальше в загадочном и мощном помине мир уже пребывает в этой стихии изначально само название связывает книгу эту со смертью и так под взглядом в свете конца концов чем дальше тем больше

выступает на авансцену Смерть

и зрелище в нашем зеркале предстает как назревающий исподволь в улиссе а потом торжествующе развертывающийся в финнегановом помине Триумф Смерти он всеохватен и всевластен но его всеохватность раскрывается перед нами без нажима без пафоса с некой тихой неотвратимостью в первом же эпизоде в телемаке вступает тема смерти в морской пучине горькой смерти вступает будто бы как случайный малый мотив но пройдут годы и годы написаны будут сотни страниц и на самых последних страницах мастера этот мотив вернется мощною кодой замыкающей весь великий джойсотекст потом в протее собачья смерть тоже беглый хотя тоже устойчивый мотив тело дохлого пса смерть в облике жалком убогом отвратительном и наконец вскоре же в аиде как положено с третьим появлением героиня представляется крупным планом во весь экран кроме нее в эпизоде собственно никого больше нет аид уже действительно триумф смерти но заметим лишь чисто телесной физической для нее в самом деле аид это nec plus ultra и в нем она исчерпывает себя некрофантазии цирцеи явленье призрака матери и прочая все это уже не о физической смерти дальше она является в других обликах у нее их не счесть в мире нашего мастера они изобилуют и мы обозначим лишь немногие главные за смертью отдельного человека концом личного мира идет конец всего мира смерть космическая она муссируется немало но джойс очень редко напрямик изображает свой апокалипсис хотя бы уж потому что он вообще ничего не изображает у него как мы объясняли отнюдь не изобразительная поэтика однако и данный средствами непрямого закрытого криптического письма этот апокалипсис присутствует в улиссе ощутимо и сильно уж не говоря о помине где он правит бал итак смерть космоса смерть истории а дальше мы попадаем в миры иные в умопостигаемые пространства и без всякого удивленья находим смерть орудующей и там конечно и неизбежно мы обнаруживаем смерть бога ставшую непременною принадлежностью европейского разума после ницше я бы сказал у джойса она представлена не слишком интересно и ярко его роман с богом развивался по довольно стандартным образцам но уж зато бесконечно индивидуально неповторимо ново то что творится в джойсовском мире художественной реальности не повторяя того что об этом мире сказано уже в нашем зеркале заметим лишь что происходящее в нем также под эгидою смерти там совершаются сакраментальные события смерти автора смерти текста и смертей многих еще почтенных инстанций классической прозы события что после нашего (пост)классика многими повторялись и многими изучались пока порядком не замусолившись не вошли ныне в азбуки и прописи современного искусства письма belles lettres стряпая эпатажное слово на блумодень я некогда окрестил всю эту густую толпу смертей в джойсовом мире Пантанатосом и с некоторой натяжкою подсчитал что число смертей самых главных равняется конечно ж джойсову магическому числу четверке четверице тетрактиде отчего танатосообщество предстало в обличье Квадратного Пантанатоса всемогущего повелителя всей вселенной сотворенной художником

что ж значит сон сей потщившись увидеть КАК ВСЕ ЕСТЬ в мире русского улисса в мире джойса мы видим как в свете конца за всем проступает царство Квадратного Пантанатоса таков взгляд художника такова джойсова эсхатология где бессмертие бессмыслица а любовь лишь слово которое знают все лишь безответное вопрошание из тех что роятся во множестве в его мире в мире в котором безраздельно властвует вал накат драйв смерти и сон сей всем знаком ныне этот взгляд как нельзя близок современности близок человеку наших дней эсхатология тотальной конечности всеуничтожающего конца Квадратного Пантанатоса да в этой струе мы вполне находим себя в современном мире смерть являет себя мощной влекущей втягивающей стихией и отношение человека к ней подобно неудержимому влечению вод к Отцу-Океану вот это-то подобие и подметил мастер сделав его одною из главных тайн центральной метафорой или мифологемой своей грандиозной тайнокниги именно это и утверждает великий помин он утверждает разыгрывает воплощает пред нами подобие и тождество двух обликов всевластного Драйва Смерти кричаще на вид несхожих влеченья живых струящихся вод в мертвящее соленое лоно океана и влеченья деятельных неуемных человеческих существ к ожидающей всех кончине мы легко согласимся что все отношения сегодняшнего человека со смертью суть не иное что как только развертывание этого драйва он похоже сменил собою старинные Пляски Смерти нам уже некогда и не особенно занимает разглядывать разнообразие ее игр и ее фигур богатство ее орнаментов смерть стала проще но и могущественней притягательней и эта могущественная стихия правит в нашем сегодня за которым нет завтра

и в общем уже все ясно в этом свете конца этом вихре всеуносящего драйва смерти вот разве малый еще вопросик тот что художник задает сразу едва тема впервые мельком появляется в несторе да пускай время охвачено сине-багровым пламенем конца преотлично только что же нам остается вполне определенный ответ намечался у джойса еще с юности ответ что он выражал люциферовым девизом non serviam сделать этот девиз своим несомненно значит содействовать драйву смерти и ухода в ничто значит сделать его дело своим подкидывать дровец да подливать масла в сине-багровое пламя но дар художника звал к иному и шла тяжба борющихся качеств которую наше зеркало разбирало конечно в эпизоде 15 где отражалась полуночная цирцея мы там нашли что по последнему счету художник не стремится стать ни дублером ни послушным подручным князя тьмы однако что же он взамен избирает увидеть не удалось зато теперь в заключенье в свете конца мы сможем различить больше

редкостный и великий дар мастера жил в нем и воплощался отнюдь не в люциферической установке драйва небытия но он внушал распознавать прозревать сей всевластный драйв и следить его всюду не упуская из вида и ухватив пригвоздить накрепко к месту то бишь к слову со всей безмерной дотошной свирепой точностью да вот к чему-то этому чему-то такому толкал понуждал нудил художника его дискомфортный дар сидела внутри неотступная гложущая и безжалостная потребность суть которой непросто уловить обозначить пожалуй верней всего будет тут занять мудрости у другого мастера у хармса как мы писали есть у него с нашим классиком глубинная близость и близость если угодно как раз в убежденном ощущении мистической природы и назначенья слова и дела художника и хармс явно обладавший флоберовским даром настичь и уцепить le mot juste ту суть дела наименовал регистрацией мира можно услышать в этой формуле лишь комико-иронический канцеляризм для художника типичный но это будет ошибка формула доподлинно схватывает суть гложущего долга и жребия не только даже художника а человека как такового пастернак тогда же примерно пишет ИМЕЛОСЬ а гуссерль немногим раньше уже написал ИДЕИ и нетрудно еще других найти и купно с хармсом и джойсом все это об одном и том же о том что должность человека диктует ему оформить свое присутствие вот вам еще канцеляризм а философия скажет себя осуществить как бытие-присутствие по-моему ничуть не лучше и важно что весь сей синклит мудрецов и мастеров нам в один голос говорит другого нет способа чтобы человеку оформить присутствие кроме как производить регистрацию инвентаризацию оприходование реестр всего что окрест работа наша молвил умник данила состоит в регистрации мира

регистрация сиречь запись притом с подлинным верная и как спрашивается ее сделать должность человека ставит замысловатую задачу и справляются с ней по-разному философ начнет влезать в феноменологическую установку да выстраивать трансцендентальные структуры а те что приставлены при слове как герой наш будут тщиться найти собственные знаки и правила для своей личной записи будут потеть свершая усилие письма да хоть и невелика птица регистратор нижайший чин в былой табели о рангах однако требует многого его должность требует усилия на грани посильного и не исполнить ее без истового напряженья ума и чувств без преданности на себя взятой присяге но и это еще далеко не все наша речь сейчас о регистрации совершенно особой о регистрации мира видимого в свете конца мира охваченного всеуничтожающим драйвом Пантанатоса и это уж не безмятежное приходованье феноменов тут экстремальная смертельная феноменология как нацелясь на смерть городки зашибают в саду и тот кто под неистовым накрывающим накатом этого смертельного драйва продолжает вести регистрацию мира он далеко уж не просто регистратор он из когорты последних регистраторов чья миссия выходит не только уже замысловатой но и трагическою и о них разговор особый им особая честь и можно видеть как в свете конца концов в нашем зеркале появляется

ЭНКОМИЙ ПОСЛЕДНИМ РЕГИСТРАТОРАМ

тем кто истово и обреченно не оставлял исправлять должность человека и до последнего вел и вел и длил свою миссию регистрации когда кругом разыгрывается смерть всего человеческого когда в упор глядит жерло Квадратного Пантанатоса и общей не уйти судьбы и время охвачено сине-багровым пламенем конца и заметим не одни мужество и достоинство тут нужны чтобы вести эту особую регистрацию регистрацию-до-последнего вопрос как она вообще возможна как могли они ведь драйв Пантанатоса несет неумолимое сгущение тьмы уход в ночь во тьму и триумф тьмы тему тьмы наш художник утверждает со всею силою и мы в нашем зеркале о том уже немало сказали добавим разве что пламя конца тьмы не изгоняет оно само тоже тьма жуткое неживое темное пламя как художник напомнил в третьей главе Портрета в знаменитой проповеди в юности его ужаснувшей читаем огнь преисподней не дает света итак триумф победа полнота тьмы а между тем регистрация ведь не что иное как освещение высвечивание регистрируемых вещей мира ей жизненно нужен свет и потому-то в томленьи конца уносимый смертельным драйвом жаждал знатный германский регистратор больше света! mehr Licht! и абсолютно прав был он как нести миссию регистрации без света в смертной сгущающейся тьме вот отчаянная задача что досталась Последним Регистраторам и коль скоро мы знаем что каждым она была худо-бедно решена значит каждый вопреки всему сколько-то стяжал света и каждый был теплящимся и светящим огоньком в наступающей густеющей тьме

так стало быть и надлежит их воспеть! вот они наши маяки наши светочи! чем не так да все так оно конешно только в мире художника а за ним следом и в нашем зеркале жанр воспеванья энкомия преломляется своеобразно давайте взглянем сперва на подлинный и натуральный портрет художник ведь собственноручно исполнил портрет Последнего Регистратора и это не кто иной как шем-писака из последней немыслимой книги тьмы этот шем был писака рьяный беззаветный неукротимый не будем повторять об исписанном без остатка им шутовском колпаке собственного тела знаменитые эти строки сам джойс уже повторил по-русски в своем московском спиче смотри второй финал зеркала и неспроста он их повторил эти строки о неотвязной мучительной страсти-потребности письма в них многое сразу в них и вырвавшееся вытянутое признание в потребности-страсти и признание ее собственной неотторжимой природою а для художника письмо и есть регистрация так что пред нами истинная исповедь регистратора и присяга регистратора и шем-писака есть без сомнения регистратор притом на поминках по тиму и заодно по всему на свете то бишь регистратор перед разверстым жерлом Квадратного Пантанатоса сиречь Последний Регистратор

посмотрим же на его портрет только не забудем любой портрет у джойса автопортрет и стало быть портрет шема-писаки последний в ряду исполненных им портретов есть конечно и неизбежно портрет художника а с уточнением освещения портрет художника в свете смерти и он же Портрет Художника в облике Последнего Регистратора вот он глядите вот он собственною персоной

он шем-то писака-то алшемик шем был фальшем да фальшем худым на самом теле прикидывался и в прикиде свово худого тела имел сажень черепушки, птючеглаза осьмушку, нос о паре колес, рука одна и та за рукав затекла, сорок две волосюшки на ничем не увенчаной, осьмнадцать на фальшгубешке, трио щетинок как на подбор одке (свинарев сын), плечо виноватое выше правого, ухи все, язык протезный а с настоящим загибом, нога что стать не на что, больших пальцев полная горсть, кишка слепая, сердце глухое, печенка халатная, от пары ягодиц две пятых, один в проблесь товарновесовик ни хрена себе, мужикорень всех зол, семужная чешуйкожа, стылые конценоги с угриною хладнокровью, а пузырь так до того грустногрузный что на самой зорьке протоистории юный шемчик этаким себя углядев загадал на приз всем своим малым протухам и сестарухам первую загадку выселенной когда человек был не человек и как все сдались загреб себе приз открывши правильную отгадку да когда он был фальшем

ну что хорош наш герой светоч и маяк для полноты представленья продемонстрируем еще пример наилучший образчик Последнего Регистратора хоть абсолютно из другой оперы людвиг витгенштейн в Первую мировую служил наблюдателем на артбатарее и стало быть регистрировал события боевых действий будучи для этого помещаем на особую наблюдательную вышку и вот однажды когда вел он свою работу регистрации в одном из боев все провалилось в тартарары и никакой не осталось батареи и не было никакой связи ни с кем однако долго-долго еще продолжал он сидеть на вышке и в идеальной пустоте вести регистрацию ставшую самоцелью ставшую самодовлеющей и абсолютной согласимся что сцена символична чистейший пример регистрации-до-последнего и если будет когда-нибудь значок Последнего Регистратора на этом значке должен быть несомненно вычеканен витгенштейн на вышке и тут видно уже что наши светочи в своей регистрации-до-последнего ходят по грани ходят на волосок от безумия и абсурда да таковы вот они непрезентабельная когорта не выведешь ее на парад в высшей степени непарадное сообщество и именно потому как заключил бы тут джойс есть в них для нас надежда и некий азимут-компас

извинимся перед шемом-писакой что отошли на минуту от него к какому-то там философу пусть он и собрат по регистрации и непонятен почти в такой же мере как джойс пожалуй не менее образцовые примеры можно было бы и поближе к джойсу найти да те же хармс и введенский тоже Последние Регистраторы без страха и упрека и вели регистрацию под накатом не хуже витгенштейновского сражения но мы вернемся к шему с его создателем вернемся чтоб попрощаться с ними и на прощанье хочется вызвать его присутствие которое доносят его последние письмена мы видели последний портрет художника портрет шема-писаки услышим же что он там пишет-регистрирует и вот странно в этих последних письменах завершающих немыслимый опус безумной сложности-нечитаемости вдруг неожиданно простое письмо простое скупое где стоят немногие веские слова на расстоянии голоса одно от другого

прислушаемся же на прощанье вот джойсова последняя регистрация мастер правит великие поминки по реальности als solche и журчит истаивая на исходе последнем гибернийская велемила шелестит лепечет блажит анна ливия плюрабелль……………………………………………………………..

Старайтесь не расставаться! Будьте счастливы, мои милые! Я, может, и не права! Она ласкова будет с вами, как я ласковая была, выйдя из моей матери. Моя голубая спаленка, просторная, воздух тихий такой, едва где облачко. Мир, молчание. Я б там могла навсегда остаться да вот. Чего-то нам не хватает. Сперва чувств пробуждение. Потом раз – и падение. А она теперь пусть изливается, если хочет. Слегка или вовсю, как хочет. Как угодно пусть изливается, потому что время мое пришло. Я всегда всеми силами старалась, когда мне давали. Всегда считала, если я двигаюсь, так и все двигается. Забот сотни, масса тревог, а есть хоть кто-нибудь, кто б меня понимал? Один за тысячу лет ночей? Всю жизнь я с ними живалась, а теперь они мерзкими мне становятся. И мерзки мне мелкие их тепленькие штучки. И мерзки жалкие их любезности в обхожденье. И вся жадность прямо сочится из маленьких их душонок. И вся лень прямо истекает из их наглых телес. Как мелки эти все сделки! А я вечно вид делаю. И знай себе весело распеваю. Думала ты такой весь блестящий и с благороднейшей осанкой. Ты всего-то чурбан. Думала ты великий во всех делах, и в преступных и в славных. Хиляк ты, и ничего больше. Дом родной! Уж сколь я могу так мои не их были поля ягоды в той ихней тамошности. За все наглое скверное неверное это их корить, ведьмы они морские. Нет! Не за все даже дикие наши плясы во всем их грохоте диком. Могу самуся средь них видевши, ворскла пульхрапригожая. Какая ж была она краса, дикарка Амазия, когда было накинулась на грудь другую мою! А Нилуша, уж и надменная, и чудачка, что норовит подтибрить собственнейших моих прядок! Тут уж они буянки. Хап цап! Цап хап! И клики сшиблись наши пока мы не прыг да на свободу. Златолетики, они глаголет, нипочем не глядите на свое имя! Да я от них граблюю вот тут что и от всего-то тошную я. Лунатствую одинешенька. А виною они во всем. Испускаю дух мой. О, горек конец! Скользну и скроюсь, пока еще они и не встанут. И никогда им не увидеть. И не узнать. И не надо меня им будет. И все это старо престаро, печально и престаро, и печально, устало я к тебе возвращаюсь, мой хладный отец, мой хладный безумный отец, мой хладный безумный страхоотец, пока прямо перед глазами встав, его ширь, мили и мили шири стоном стоностенающей, не сделают меня морезанесенной в соли насквозь до боли, и не впаду, мой единственный, в твои объятья. Вижу, как они подымаются! Спаси меня от этих жжужасных жал! Еще два. Одиндва далеболе боле. Так. Благоводие. Листья мои уплывают от меня. Все. Но один вот остается еще. На себе буду его носить. Напоминал чтобы про. Лфф! Утро такое мягкое, наше. Да. Бери с собой меня, отечик, как на базар игрушек бывало! Увидь я сейчас как он надвигается на меня под белораскинутыми крылами будто с Архангелска, я падаю я тут же б вся сникла у его ног, мышкой неслышкой, чтоб только омыться. Да, самое время. Вот куда. Сперва. Тут плавно сквозь плавни там кочки кусточки и туда. Нишкни! Чайка. Чайки. Вдалеке крики. Иду-иду, далекоо! Здесь кончено. Потом мы. Финн не Ганс! Бери. Лобзлобыззайяаа, меняпомнимяаа! До тыщитытыщконцааа. Лбз. Ключи от. Дан! Путь одинокий последний любимый долгий по-за

Данный текст является ознакомительным фрагментом.