1

1

Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема и объявил нелепой фамилию Дедалус. Узурпатор и интриган был прав. Дедал, да еще с латинским усом, сбритым при русском переводе, решительно никакая не фамилия. Другое дело – Джойс.

Фамилию Джойс производят от французского joyeux, радостный; и потому писатель, глядевший в корень любому слову, объявлял соименными себе французских герцогов де Жуайе, а также и австрийца доктора Фрейда (находя первое лестным, второе же огорчительным; российский филолог Веселовский устроил бы его больше). В Ирландии она из массовых; и говорят, что все Джойсы страны готовы пылко отстаивать свое родство с древним и знатным кланом Джойсов из западного графства Голуэй. Семейство, издавна обитавшее на юге, в Корке, не было исключением. Герб голуэйских Джойсов красовался на стене в рамке, и в романе отец героя – копия отца автора – гордо описывает его как «наш герб». Семейство было буржуазным, средних достатков, и мужчины его подвизались, большею частью, в виноторговле. Дотла разорившись на этом фамильном поприще, Джон Станислаус Джойс поправил дела на иной стезе, добывши хлебную и непыльную должность по сбору налогов. О ту же пору – а шел год 1880-й – он женился на юной очаровательной девушке, которую звали Мэй Мерри, и увлеченно предался произведенью наследников. Создав второго, он вошел в историю мировой литературы. Джеймс Августин Алоизий Джойс родился второго февраля 1882 года.

Таковы корни классика. Важно ли это все, если нас в этом кратком очерке заботят не столько биографические детали, сколько проблемы творчества Джойса, и главная наша цель – понять мир «Улисса»? Вопрос слегка риторичен; у всякого писателя истоки его и жизнь неизбежно и многообразно отражаются в творчестве, служат материалом его. Что же до Джойса, то в его творчестве подобные отраженья еще сильней, существенней, а также и необычней, чем у других. Его герой в романе спорит с известным мнением, что жизнь художника – не предмет интереса, «ее наши слуги могли бы прожить за нас»; а сам писатель опровергает такое мненье на практике, заполняя свои страницы множеством деталей и лиц, взятых из собственной жизни. И, может быть, глубже, полней всего вошла в творчество сына – фигура отца, со всеми ее чертами и всем окружением. Джойс засвидетельствовал это сам, и так, что сильней не скажешь: «Сотни страниц, дюжины персонажей в моих книгах пришли от него».

Но связь сына и отца была далека от идиллии. Приведенные слова написаны в дни кончины Джона Джойса в 1931 году; и в те же самые дни на просьбу рассказать, каким был отец, сын лаконично ответил: «Он был банкрот». Характеристика предельно верна. Джойс-старший обладал на своем веку, кажется, всеми благами, что даны человеку: достатком (состояние свое и жены, должность с завидным жалованьем), талантом, и не одним («лучший тенор в Ирландии», всерьез говорили знатоки; а еще был настоящий дар слова, дар яркого, неожиданного образа, острого экспромта, умелого устного рассказа), любовью жены-красавицы, счастливым семейным очагом… И все, все без остатка было промотано, растрачено и потеряно. То была классическая история на тему знаменитой ирландской слабости – к доброй выпивке и славной беседе в теплой компании. Рос целый муравейник детей (выжило десять из пятнадцати), в непосильных заботах сгибалась, теряла молодость и здоровье верная мать семейства – а обаятельный Джон, дивный певец и неподражаемый остроумец, служил украшенью местного колорита. Он выступал в гребных гонках, пел на утренниках и вечерах, был душой неисчислимых застолий – и, что не очень странно, уже в 1891 году, сорока двух лет от роду, оказался уволен от хлебной должности со скудной пенсией. Теперь свободные промежутки в его светской жизни заполнялись уже не делами службы, а поисками деньжат в долг, закладами тающего имущества, да частой сменой квартир, каждая следующая – бедней. И снова не очень странно, что у детей возникали и росли чувства горечи, презренья, вражды к отцу. Отношения со старшим были, однако, исключением. Его он любил больше всех, и Джеймс, в свою очередь, платил ему глубокой привязанностью, не извиняя его пороков, но лучше других умея понимать и ценить его. Что, верно, еще важней, он видел в себе самом массу отцовских черт (включая изрядное равнодушие к домашним проблемам). «Я ведь и сам грешник, даже недостатки его мне нравились», – писал он поздней. Но самое главное – он твердо верил, что его собственный талант – от отца.

Знаки таланта и необычность личности сын обнаружил рано. С детства он выделялся в любом окружении, не только способностями, но еще больше, пожалуй, характером, складом натуры, соединяющим живой интерес к окружающему с прочной «вненаходимостью» – внутреннею дистанцией и автономией (идеальное сочетание для писателя!). Образование, которое он получил, было образцовым для Ирландии того времени. Годы ученья проходили в превосходных старых иезуитских школах. Сегодня мы можем видеть эти его годы как бы в тройном отражении: в зеркале фактов и в собственном его освещении, также двояком – подробном и реалистичном в «Герое Стивене», «Портрете художника в юности», отрывочном и преображенном – в «Улиссе». «Портрет» и «Улисс» обычно в согласии меж собой, но с фактами сходятся не всегда. Что абсолютно естественно.

Еще будучи состоятельным буржуа, Джойс-старший определил любимого сына в одну из лучших школ страны, закрытый пансион Клонгоуз Вуд в соседнем с Дублином графстве Килдер. Джеймс быстро прижился там, чувствовал себя свободно и делал успехи не только в науках, но и в спорте. «Портрет» и «Улисс» отходят от автобиографичности, рисуя Стивена-мальчугана неуклюжим и робким; сгущены и мотивы тревоги, напряжения, дискомфорта. Тут, кстати, стойкая тенденция обоих романов: автобиографический герой представлен куда более в страдательном залоге, менее активным, более беззащитным и обижаемым, нежели был в реальности его прототип, живостью и весельем заслуживший прозвище «Джим-Солнышко» (Sunny Jim)… Проучившись три года, Джеймс должен был в 1891 году покинуть Клонгоуз, ставший не по карману семье. Следующие два года он учится отчасти дома, отчасти в школе Братьев-Христиан – одной из дешевых, далеко не престижных школ с практическим уклоном, которые содержались братством католиков-мирян. Недолгое пребывание в этой школе классик вычеркнул из своей биографии – оно не отражено ни в его прозе, ни в его рассказах и интервью о себе. Затем вмешался счастливый случай: весной 1893 года Джойс-отец повстречал Джона Конми, бывшего ректора Клонгоуза, который перешел с тех пор в другую из лучших иезуитских школ страны, Бельведер-Колледж в Дублине. Скорым следствием встречи было принятие Джеймса и его братьев в Бельведер на казенный кошт; а более отдаленным – положительный образ отца Джона Конми в английской литературе.

Джеймс учился блестяще, завоевав прочную славу первого ученика (если чуть уточнить, успехи его были истинно блестящи в литературе и языках, недурны – при старании – в математике и отчего-то стойко посредственны в химии). Помимо славы, он регулярно завоевывал и нечто более весомое – награды на ежегодных национальных экзаменах. Наградами служили солидные суммы, равные пенсии отца за несколько месяцев; и очень понятно, что дома, еще больше, чем в школе, за ним утвердилось особое, исключительное положение. Это неизбежно влияло на формирование характера, хотя неизвестно, что было причиною и что следствием: похоже, ему всегда были свойственны сильные, выраженные черты личности. И очень рано в этих чертах замечалось, по словам его брата, «нечто холодное и эгоистическое», ноты высокомерия и превосходства, а порой дерзости и вызова, желание – и умение – манипулировать обстоятельствами и людьми в свою пользу. В его отношении ко всем институтам, уставам, правилам, к общепринятым взглядам преобладали негативные мотивы: несогласие, неприятие, отчужденье… – хотя очень характерно, что свои неприятия он никогда не стремился выражать напрямик и напролом, «предпочитая битве презрение», по слову Биографа.[1] Но, разумеется, психологический портрет не был столь однозначен. Джойс всегда проявлял способность к доброте и участию, не был скуп и расчетлив, тянулся к дружбе, к доверительным отношениям и унаследовал от отца классическую ирландскую общительность и говорливость (а вскоре и склонность сопровождать беседу рюмкою). Однако его говорливость редко выносила наружу наиболее важное, личное, глубинное. Явственным образом, уже тогда складывался его особый, собственный способ жизни, личная жизненная стратегия, которую поздней выразит его знаменитый девиз:[2]

молчанье, хитрость и чужбина.

Или, скажем, так:

помалкивай, лукавь и уезжай.

А самое лучшее —

Silence, cunning and exile.

Помимо учения, годы в Бельведере (1893–1898) вместили в себя все, что подобает отрочеству будущего классика: религиозный кризис и сексуальную инициацию, выбор первых кумиров и первые попытки творчества. Начав с последнего, опять уточним: стихи он сочинял лет с шести; в девять написал политическое (!) стихотворение с латинским названием «Et tu, Healy» (о нем чуть ниже), которое восхищенный отец напечатал в типографии и разослал всем знакомым, а также папе римскому; но в Бельведере писание стало систематическим. В старших классах из-под его пера выходит стихотворный цикл «Настроения» и цикл прозаических набросков «Силуэты»; оба не сохранились, но по свидетельствам, они несли сильное влияние поэзии и эстетики Йейтса. Что же до кумиров, то их набор весьма индивидуален. Идеалом художника служил Ибсен, великого человека и национального героя – Чарльз Стюарт Парнелл (1846–1891), знаменитый борец за автономию Ирландии (драматическому крушению его карьеры и посвящалось стихотворение «И ты, Хили»; Хили – сподвижник Парнелла, покинувший его в решающий миг). Наконец, притягательным мифологическим образом, символом влекущей позиции неприятия и своеволия, выступал Люцифер (пожалуй, не так осознанно и открыто – хотя уже лет шести, разыгрывая сценки с другими детьми, Джим выбирал себе роль черта). Конечно, этот выбор выражал in nuce некоторую систему устремлений и ценностей. Каждая из трех фигур открывает собою большую тему, одну из обозначенных выше осевых тем внутреннего мира Джойса: Искусство – Отечество – Религия; и о каждой фигуре при обсуждении этих тем еще будет речь.

Тема пола у Джойса по своему значению разве немногим уступает трем осевым, и, подобно им, она развивается у него весьма индивидуально, по-своему. Но это – поздней. В пору отрочества тема лишь обозначила свой зачин, и он следовал самой массовой модели, когда оба лика любви, духовный и плотский, открываются и познаются раздельными, даже противоположными. Робкие романтические увлечения – и походы к проституткам. В 14 лет Джойс успешно осуществил эту модель в обеих ее частях. Земная сторона дела обеспечивалась суммами от школьных наград и несколько лет занимала видное место в помыслах и досугах юного ученика иезуитов. Она осталась заметной темой и в его творчестве: в «Портрете» она дана, как считают биографы,[3] весьма близко к жизни, а в «Улиссе» сама кульминация романа – феерическая картина мира продажной любви. Что же до романтической стороны, то ее героиней была Мэри Шихи, дочь респектабельного чиновника и члена парламента. Он так и не решился сделать ей признание, хотя она, как пишет Биограф, «царила в его воображении несколько лет»; в его прозе след ее остался в образе Эммы Клери, героини «Героя Стивена» и «Портрета». Помимо того, оттенок возвышенной, небесной любви имело и почитание Девы Марии, стоявшее в центре его детской религиозности.

У католиков вообще сферы религии и пола сближены гораздо теснее, нежели в православии. Пресловутый католический юридизм проявляется, между прочим, в полной регламентации пола и половых отношений, со скрупулезными, входящими в физиологические детали (один пример – в начале X эпизода «Улисса»), оценками греховности всех деяний. Углубление сознания в эту регламентацию – неизбежное при покаянном самоанализе – приводит к одновременной активизации, возбужденности и религиозного, и сексуального начал, к которым присоединяется и переживанье вины. Это острое, специфическое сочетанье почти неминуемо для юноши и подростка, открывающего свою сексуальность; и Джойс пережил его в полной мере. В кривом зеркале насмешки это выглядело так:

Юный Джойс очень набожен был,

Он прислуживать в церкви любил.

Он во всех бардаках

Пел псалмы как монах

И со шлюхами в рай восходил.

К автору этого стишка мы еще вернемся. По части набожности он не преувеличивает: еще малышом в Клонгоузе Джеймс сочинил гимн Деве Марии и прислуживал алтарником в храме; в Бельведере он вступил в школьное братство Пресвятой Девы и был назначен в нем старшим учеником – как раз в пору первых своих сексуальных опытов. Тут явно складывались условия для кризиса, конфликта религиозных и мирских устремлений – и кризис произошел. На грани своего шестнадцатилетия Джойс в последний раз переживает вспышку религиозности. Он говел, исполняя все предписания церкви, не оставлял молитвы, даже ходя по улицам, скорбел о душе своей, исповедался и причастился. Кажется, это было его последним причастием. Очень вскоре, словно сорвавшись на непосильном взлете, не вынеся бремен благочестия, он навсегда отходит от веры и церкви. По своей сути, совершившееся было сменой системы ценностей. Мир религии представился мертвенным и бесцветным, полным чувства вины и страха перед адскими муками. «Как я ненавижу Бога и смерть!» – напишет он вскоре в одном письме. На другом полюсе, как противоположность Богу и смерти, лежал мир полнокровной жизни и свободного творчества – и Джеймс делает решительный выбор в пользу этого мира. Высшею ценностью стало Искусство и свободное творческое самовыражение. Художник: вот отныне ключевое слово для Джойса, которым он обозначает высший жребий человека – и свой собственный. Все прочие неизмеримо ниже, неинтересней.

И жизнь его, отныне и до кончины, понимается им и строится – как жизнь Художника. Тем самым внешняя сторона, вещественная канва существованья делается малосущественной; его истинной жизнью будет все более становиться его творчество. Сжатым будет и наш рассказ об этой внешней, событийной стороне его жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.