ТАКТИКА ВНЕДРЕНИЯ

ТАКТИКА ВНЕДРЕНИЯ

В бюро радиостанции «Свободная Европа» мне дали адрес Ференца Надя, проживавшего в США, на собственной ферме в Херндоне, потом устроили интервью перед микрофоном, за которое я получил свой первый в «свободном мире» гонорар, а Томас пригласил меня на обед в маленький ресторанчик по соседству, во время которого предложил мне свою дружбу. За обеденным столом он назвал свое настоящее имя — Арпад Фехервари.

Он оказался славным и по-своему порядочным парнем. Я принял его предложение и не ошибся. Уже значительно позже, после разгрома контрреволюционного мятежа в Венгрии, он порвал со «Свободной Европой», добровольно покинув свою неплохо оплачиваемую должность…

После обеда в ресторанчике, прежде чем распрощаться со мной, он спросил:

— Где ты ночуешь?

— Пока нигде. В Эйзенштадте мне указали адрес одного из лагерей для беженцев.

— Которого? На Хайдештрассе?

— Да.

— Малоприятное местечко. К сожалению, я не могу пригласить тебя к себе, так как сам снимаю комнату. Да и правила для наших сотрудников весьма строгие. Начальство печется о нашей безопасности, но еще пуще боится утечки информации, которой мы располагаем.

— Интересуются, кто бывает у вас в гостях?

Фехервари кивнул:

— Проверяют. Всех приятелей и приятельниц тоже. Кроме того, примерно раз в полгода нас возят в Мюнхен для испытаний на «детекторе лжи».

Я уже был информирован об этом американском изобретении. Поскольку я и сам мог быть подвергнут проверке на этой машине, необходимо было подготовиться, узнать ее слабые места. Мне были известны принцип и методика действия этого сооружения — неожиданные вопросы, шоковое воздействие на психику, возбуждение импульсов подсознания и прочие прелести. Собственно говоря, речь шла о психотехнике, и человек, постигший все эти тонкости, вполне мог противостоять хитроумному механизму.

Я сделал вид, что слышу о «детекторе лжи» впервые. Более того, я даже разыграл возмущение.

— Ты шутишь! Неужели здесь, в свободном мире идей и взглядов, применяют такие средства? Не может этого быть!..

Мой собеседник грустно кивнул:

— Убедишься сам. Если ты будешь иметь дело с американцами, рано или поздно и тебе этого не миновать.

Обед оказался вкусным, разговор интересным, и я почти в веселом настроении отправился искать лагерь для беженцев в районе Зиммеринг, предварительно совершив неторопливую прогулку по Мариахильферштрассе, чтобы поглазеть на витрины магазинов.

Витрины ломились от товаров, люди на тротуарах были хорошо одеты, по мостовой сплошным потоком шли автомобили. В одном месте поток лимузинов прервался — по улице катил миниатюрный экипаж-ландо, который тащила четверка забавных маленьких пони в разукрашенной сбруе. Знаменитая трикотажная фирма миллионера Пальмерса рекламировала свои изделия. Зрелище было действительно забавное, прохожие останавливались, смотрели и улыбались, я тоже остановился. Кто мог предположить, что два десятилетия спустя имя Пальмерса я прочитаю на первых страницах западных газет в связи с его похищением группой террористов с целью выкупа?

Сев в трамвай, я долго ехал через весь город. Сойдя с трамвая, очутился в пригороде. Проплутав еще с полчаса среди огородов и садов и пройдя через переход под железнодорожной насыпью, я с помощью редких прохожих очутился наконец перед воротами так называемого «лагеря для беженцев» на Хайдештрассе.

Вид лагеря отнюдь не вызвал у меня восхищения. На обширном пустыре, огороженном колючей проволокой, теснилось несколько десятков деревянных бараков. Перед одним из них по замерзшей, покрытой льдом и снегом луже катались на санках ребятишки, перекликавшиеся по-немецки на знакомом мне швабском диалекте. Очевидно, здесь жили швабские семьи, фольксдойче, выселенные из Венгрии. Я встретил там нескольких сербов и хорватов.

— Я новичок, только что приехал. Скажите, куда мне идти, к кому обратиться? — спросил я у молодого мужчины.

Он не проявил ко мне почти никакого интереса. Щуплый, с напоминающим лисью мордочку лицом, незнакомец искоса взглянул на меня. Впоследствии я узнал, что звали его Дьюла Мандачко. На родине он работал портным, потом был официантом, пока не сколотил какую-то артель, где крупно проворовался. Спасаясь от суда, он подался на Запад. Теперь, оглядев меня, он ткнул большим пальцем через плечо в сторону одного из бараков:

— Вторая дверь. Обратитесь к генеральше Матьяши. Ее превосходительство вам все расскажет.

На мой стук дверь открыла пожилая дама и предложила войти.

В небольшой комнатке, где приветливо потрескивала топившаяся чугунная печка, находилась еще одна дама, чуть помоложе.

— Моя племянница, знакомьтесь, — проговорила хозяйка дома. — Садитесь, погрейтесь немного. К сожалению, печки есть только у меня и у фольксдойче, остальные комнаты не отапливаются. — Дама с любопытством осмотрела меня, окинула взглядом с ног до головы. — А кто вы такой, позвольте узнать?

Обстановка явно указывала на то, что госпожа генеральша не принадлежит к числу лидеров венгерской политической эмиграции. Но здесь, в этом барачном лагере, напоминавшем печально известный поселок Валерии в Будапеште, она, несомненно, представляла местную элиту. Понимая, что именно здесь находится очередная ступенька лестницы моего восхождения к верхам, я галантно произнес:

— Ваше превосходительство, прошу разрешения представиться… Сабо Миклош, бывший депутат венгерского парламента.

Услышав эти слова, генеральша просияла. Холодная вежливость на ее лице сменилась выражением искреннего дружелюбия.

— От какой же партии? Мелких хозяев или от крестьянской?

— От первой, с вашего позволения.

— Должна вам заметить, господин депутат, — укоризненно сказала дама, — если бы ваша партия в свое время сомкнулась с нашими бравыми молодцами — военными, застрявшими в Австрии после войны, вам не пришлось бы теперь спасаться бегством. — И уже другим тоном она продолжала: — Отопление есть, но топливо слишком дорогое. А на триста девяносто четыре шиллинга пособия, которое получают беженцы, много не накупишь.

«Подумать только, — ответил я про себя, — эта божья коровка знает больше, чем можно было ожидать. Во всяком случае, ясно, что история с предложением генерала Сюди ей известна». Дама, несомненно, заслуживала большего внимания, чем я определил на первый взгляд. Одна ее фраза о бравых военных напомнила мне о том, что я стою на вражеской земле и в самом безобидном, казалось бы, месте могу угодить в ловушку.

Это послужило мне хорошим уроком. К счастью, произошло это в самом начале моего пути. Я дал себе зарок: нигде и ни с кем не расслабляться, постоянно держать себя в руках.

В прихожей перед кабинетом начальника лагеря сидел дежурный жандарм, вооруженный пистолетом. Его присутствие говорило о том, что в этой обители беглецов в любое время суток, видимо, случаются инциденты, требующие вмешательства властей. Правда, очень скоро я убедился, что эта мера предпринята в целях личной безопасности и защиты австрийских чиновников. Один-единственный страж порядка не мог, конечно, воспрепятствовать частым дракам и случаям поножовщины в лагере, в близлежащих кабачках и просто на улице, а тем более действиям агентов различных иностранных разведок, по дешевке скупавших у беженцев всевозможные документы.

Мне определили комнату и выдали одеяла. Не помню, сколько их было — одно, два или три, слипшихся от грязи.

Комната, в которой стояло шесть железных кроватей, была под стать одеялам. Остывшая чугунная печка зияла пустотой в дальнем углу. Одно из разбитых стекол в окне было заклеено газетой, отчего все помещение походило на личико ребенка, страдающего косоглазием и потому носящего очки с одним стеклышком.

Обитатели комнаты встретили меня молча и неприветливо. Мне с большим трудом все же удалось их разговорить. Спустя некоторое время они оттаяли и рассказали мне кое-что о своем житье-бытье, о жалком положении, о беспросветной лагерной тоске, нищете. У этих людей не было будущего. Мы проговорили почти до утра. Моих соседей, давно оторвавшихся от дома, живо интересовало все, что происходило на родине. К тому же я просто не осмеливался залезть под грязные одеяла. За одну ночь я получил информацию столь обширную, что мог составить себе подробный план действий для достижения поставленной цели даже без помощи заправил политической эмиграции.

Когда за окном забрезжил рассвет, я уже точно знал, что мне делать.

Прямо с утра я побывал в банке, а оттуда направился в бюро радиостанции «Свободная Европа».

— А, господин депутат! Ну, как вы провели свой первый день в свободном мире? — Девицы в приемной встретили меня с повышенным интересом. Разумеется, моя персона заинтересовала их только потому, что я накануне оказался гостем их шефа-американца. Видно, далеко не каждый удостаивался такой чести.

— Отвратительно! — отозвался я, заранее зная, какой последует отклик.

— Все мы так начинали, — сочувственно вздохнула блондиночка, сидевшая в углу. — Ночевка в лагере, без гроша в кармане…

— А теперь вот мы какие, — кокетливо добавила крашеная брюнетка, поводя плечиками. — Благополучно живем, стали журналистами или служащими, нам неплохо платят. Нужны только выдержка и прилежание.

— А сначала вы были новичками вроде меня? И сколько времени это длилось?

— Началось это сразу после войны. А продолжалось долгие годы.

— Понятно. До тех самых пор, пока не появилась на свет божий «Свободная Европа», не так ли?

Наступила неловкая пауза. Затем Габор Тормаи, муж блондиночки, в прошлом богатый помещик, вскочил:

— А что? Чего вы лично ожидали здесь увидеть?

«Прекрасно. Провокация удалась», — подумал я и ответил заранее подготовленной фразой:

— Я ожидал приличного крова над головой, хорошего питания, возможности выбрать работу. Всего того, что сулит ваша «Свободная Европа» в своих передачах таким, как я, если мы послушаемся и эмигрируем на Запад.

Поднялся шум. Страсти разгорелись. Заговорили все разом. Откуда-то появился мой новый друг Арпад и, подхватив меня под руку, увел в кабинет мистера Хилла, который и сам возник в дверях, услышав непривычные для его ушей громкие голоса и гвалт в приемной.

Плотно притворив двойные звуконепроницаемые двери, Арпад вкратце изложил директору причину и содержание спора. Американец выслушал своего подчиненного но перебивая и задумался, видимо переваривая информацию. Затем он не спеша начал говорить. Арпад переводил:

— Мистер Хилл понимает и разделяет твою взволнованность, но он желал бы обратить твое внимание на некоторые обстоятельства, а также дать тебе один добрый совет. Пропаганда не всегда совпадает с действительностью. Стратегия «размывания коммунизма» имеет целью развалить единый социалистический лагерь по частям. Народы по ту сторону «железного занавеса», выражая недовольство, могут приблизить час своего освобождения. Поэтому сеять семена недовольства крайне необходимо…

— Простите, — прервал я переводчика, — против этого я ничего не имею. Сеять семена нужно. Только перебегающие в свободный мир жители этих стран не должны попадать здесь в условия худшие, чем у себя на родине, которую они покинули.

Хилл, выслушав меня, ответил тем же спокойным, размеренным тоном. Арпад перевел:

— Мистер Хилл считает, что твоя эмоциональность понятна и достойна уважения. Но добрый совет, который он собирается дать тебе, относится как раз к этой области. Любая самая резкая критика воспринимается иначе, если она красиво упакована. К примеру, ты сначала отметишь все то хорошее, с чем встретился здесь, в свободном мире, — люди элегантно одеты, ухожены, упитаны, веселы, а комитет «Свободная Европа» не жалеет средств, чтобы поддерживать радиостанцию, и готов на любые жертвы ради достижения справедливости и освобождения восточноевропейских народов. А уже после этого можно перейти и к критике, указать на отдельные недостатки…

Не знаю, насколько хорошо я сыграл избранную для себя роль борца за правду и справедливость, но я и дальше действовал по плану, продуманному мною еще ночью. Я вскочил. Меня прорвало, словно долго дремавший вулкан.

— Я не затем полз под проволокой по минному полю, рискуя собственной жизнью, чтобы и здесь мне затыкали рот, как там, дома! Если и здесь, в свободном мире, надо избегать критики, то в чем же тогда разница? Где же та демократия, тот свободный образ жизни, за которые мы сидели и сидим в тюрьмах? Где, я спрашиваю, достойная человека жизнь, которую нам здесь обещали? Где она?!

Мистер Хилл с невозмутимым спокойствием дослушал до конца перевод моей пламенной речи.

— Вы политик, — прозвучал его ответ, — а потому должны знать, что между благими пожеланиями и суровой реальностью пролегает глубокая пропасть. Ваша смелость и убежденность поможет ее преодолеть. Но вы должны учитывать, что и у нас тут работают разные люди. Среди них вы найдете в вашей борьбе и друзей, и противников. Меня вы можете считать одним среди первых.

Когда мы вышли из кабинета директора, Арпад находился в экстазе. Уравновешенный по природе, привыкший скрывать свои чувства и сомнения под маской внешней флегматичности — в этом я потом убедился, — он был прямо-таки в восторге:

— Ты покорил нашего шефа, ей-богу, покорил!

Он тут же организовал для меня еще одно интервью на радио, и мне опять выплатили солидный гонорар. В заключение он нашел выход и с квартирой:

— Вот что я тебе предложу. Пока ты не устроился на постоянную работу, отдельной квартиры тебе не видать. Но тут недалеко, в Урлитцергассе, есть одно заведение, называется «Ледигенхейм»…

— И что же это такое?

— В дословном переводе — «пансион для одиноких мужчин». В действительности же это нечто похожее на ночлежку. Заведение это не слишком отличается от лагеря для беженцев, но по крайней мере там чисто. Ты напишешь для нас три-четыре статьи, получишь гонорар, этих денег на месяц-полтора тебе хватит. А за это время что-нибудь да произойдет.

Так по протекции «Свободной Европы» я попал в «Ледигенхейм» — пансион для одиноких мужчин.

Не хотел бы я увидеть его еще раз даже во сне!

Четырехэтажное здание внутри состояло как бы из одного огромного помещения, под одной крышей, не считая двух туалетных комнат по краям. На всех этажах вдоль внутреннего балкона, словно соты, лепились тесные комнатушки, отделенные друг от друга фанерными перегородками. Вместо перекрытия сверху их покрывала проволочная сетка. В целом пансион больше походил на гигантский крольчатник, чем на жилище для людей. Проволочная сетка над каждой клеткой ограждала от воров, но не защищала от храпа и пьяных криков, не говори уже о запахах. Тот смешанный аромат пота, алкогольных паров и прогорклого табачного дыма я не могу забыть и по сей день.

Но зато здесь было чистое постельное белье, а в туалетных комнатах можно было принять душ. Именно это выгодно отличало пансион от лагерных бараков. За годы жизни, а особенно в период подготовки к выезду, я усвоил, насколько важны бывают сведения, полученные от швейцаров, консьержек, дворников и портье. Во все времена именно они были первыми информаторами полиции, а потому отношения с этим разрядом людей имеют первостепенное значение. Поселившись в «крольчатнике», как я его назвал, с первых же дней я постарался использовать любой повод, чтобы «отблагодарить» обслуживающий персонал за еще не оказанные мне услуги, при этом в размерах, значительно превышавших мои скромные возможности. Результат не замедлил сказаться. Уже в конце второй недели один из консьержей доверительно шепнул мне, что в пансионе есть несколько комнат поприличней, с отдельным входом, предназначенных для «лучших людей». Одна из них как раз только что освободилась.

В тот же день я стал обладателем действительно приличной комнатки с отдельным выходом на лестничную клетку и поднялся, таким образом, в своем постепенном вживании в венскую жизнь еще на одну ступеньку.

Конечно, я понимал, что получилось хорошо, но пока только для меня, а не для дела. Впрочем, для разведчика условия жизни имеют немаловажное значение. Часто от них, а следовательно, от психического состояния зависит его способность выполнить полученное задание.

Несравненно большую роль в развитии событий сыграло письмо, присланное мне Ференцем Надем. Это была уже несомненная удача.

Письмо было написано в теплом, дружеском тоне. И все же, перечитав его несколько раз, я уловил в нем и нечто другое. Быстрота ответа и готовность восстановить старую дружбу навели меня на мысль, что это продиктовано какой-то необходимостью. Кроме выражения своей радости по поводу моего прибытия в Вену Ференц Надь просил информировать его о положении в Венгрии, подчеркнув при этом, что он всегда считал меня самым объективным и надежным информатором, личностью с собственным «я», а потому надеется на получение вестей, что называется, из первых рук, и только конфиденциально. Проанализировав это письмо, я понял, что мог бы истолковать его цель и содержание несколько иначе. Ференц Надь рассматривал венгерскую политическую эмиграцию как своего рода систему, потребляющую энергию, однако генераторы работали все слабее и запасы энергии иссякали. Поэтому бывший премьер, видимо, надеялся обрести во мне человека, способного подзарядить севшие аккумуляторы и создать для него, таким образом, преимущество перед другими лидерами эмиграции. Что касалось меня, то эти его намерения давали мне твердую почву под ногами и ту точку, от которой можно было танцевать дальше.

На другой день я показал письмо сотрудникам радиостанции «Свободная Европа». Они не хотели верить собственным глазам. Мой авторитет среди них мгновенно вырос.

И тут я опять едва не совершил характерную для новичков ошибку, возомнив, что отныне все препятствия уже позади, путь для меня открыт и гладок. Но прежде чем я успел почить на лаврах, к счастью, произошло событие, заставившее меня несколько отрезветь, призадуматься и срочно выйти на связь с Будапештом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.