Метанойя: шизофреническое перерождение

Метанойя: шизофреническое перерождение

Критическая теория в те неспокойные времена шестидесятых не была чем-то новым, и, в принципе, в своих нападениях на психиатрию Лэйнг тоже не был первым. Уникальность его идей была в том, что социальная критика психиатрических и общественных институций и теория экзистенциальных оснований психического заболевания в единстве теоретического и практического аспектов слились воедино в концепте метанойи.

Сам термин «метанойя» Лэйнг позаимствовал у Юнга, а тот, в свою очередь, взял его из Нового Завета. Метанойя для Лэйнга – это путь перерождения, преображения личности, мучительный путь обретения своего истинного «я», проходящий через психоз. Надо признать, что у него были предшественники, кроме Юнга. В 1961 г. на подобную перспективу рассмотрения шизофрении в одной из своих работ намекал Грегори Бейтсон. Работая на островах Новая Гвинея и Бали, он заметил определенное сходство между обрядами посвящения первобытных народов и шизофреническими эпизодами людей из развитых цивилизаций. Он писал:

Могло бы показаться, что пациент, однажды сорвавшись в психоз, становится на путь, которому не видно конца. Он, словно первооткрыватель, отправляется в путешествие, которое завершится только тогда, когда он вернется к нормальному миру, обогащенный знанием, совершенно отличным от всего, что знают те, кто никогда не отправлялся в такое путешествие. Все говорит о том, что, однажды начавшись, шизофренический эпизод развивается по столь же определенному сценарию, как и обряд посвящения – смерть и новое рождение, – к которому неофита могли подтолкнуть семейные или какие-нибудь другие, случайные обстоятельства, однако протекание эпизода в значительной степени обусловлено эндогенными процессами.

Если смотреть на вещи таким образом, спонтанная ремиссия вполне объяснима. Это не что иное как окончательный и естественный результат всего процесса. В объяснении нуждается только тот факт, что многие из тех, кто отправился в путешествие, назад не вернулись. Означает ли это, что встретившиеся им на пути обстоятельства в семье или же в сфере предлагаемой обществом оценки настолько не позволяют им приспособиться, что даже самое богатое и высокоорганизованное галлюцинаторное переживание не может их спасти?[288]

Лэйнг был знаком с этой идеей Бейтсона и цитирует ее в «Политике переживания» в главе «Шизофреническое переживание», отмечая, что полностью разделяет эту точку зрения.

Трактовать психическое заболевание как метанойю Лэйнг начинает в 1964 г. в своем докладе «Является ли шизофрения болезнью?», где связывает этот целебный процесс с церемониями инициации, что ясно указывает на сходство этой трактовки с предложенной Бейтсоном. Однако само понимание психотического процесса как исцеления проходит некоторую эволюцию. В выступлении 1964 г. этот процесс осмысляется, как и у Бейтсона, во многом в антропологическом ключе. Затем, начиная с 1965 г., на первый план выходит его религиозная, мистическая и политическая трактовка. В статье 1965 г. «Религиозный опыт в религии и психозе» Лэйнг связывает истоки «психотического путешествия» как с мирской, социальной, так и с трансцендентальной сферой. Он отмечает, что такое путешествие включает в себя разрушение нормального эго с его ложной позицией приспособления к отчужденной реальности современного общества и возрождение нового эго, теперь являющегося не предателем, а слугой божественного[289]. Тогда же, в 1965 г., в оригинальной версии статьи о десятидневном путешествии Лэйнг акцентирует политический акцент шизофренического перерождения:

Такой опыт прорывает заслоны ложного сознания и псевдособытий, которые считаются в нашем обществе священными. Отказ признать такой опыт укоренен в его подрывном характере. Он является подрывным, поскольку он подлинный. Абсолютно все… начинается мистикой и заканчивается в политике[290].

Оба обозначенных фрагмента из «Трансцендентального опыта…» и «Десятидневного путешествия…» не входят в «Политику переживания», поскольку в это время Лэйнг уже начинает рассматривать «психотическое путешествие» в клиническом ключе. Его интересует не только сам опыт шизофренического перерождения, но и его отношение к терапии шизофрении. Возможно, эта переориентация связана для Лэйнга с поиском новых терапевтических стратегий для организации работы Кингсли Холла.

Аналогия с Новым Заветом и заимствование терминологии из области религии здесь не случайны. По Лэйнгу, переживание психически больного в острой стадии психоза часто походит на мистические, религиозные переживания и выражает естественный путь обретения своего подлинного «я» и приближения к истинной сущности:

Если род человеческий выживет, то люди будущего, я думаю, будут рассматривать нашу просвещенную эпоху как истинный Век Тьмы. Скорее всего, они отнесутся к этой ситуации с большей долей иронии, чем мы. Вероятно, они посмеются над нами. Они поймут, что так называемая «шизофрения» – это одна из форм, в которой, часто при посредстве обычных людей, свет начал пробиваться сквозь наши наглухо закрытые умы[291].

Метанойя сопряжена с уходом от внешнего социального мира общества во внутреннее царство уникального и индивидуального опыта. В этой области исчезают знакомые ориентиры, привычная разметка и общепринятые схемы. Путешествие, которое предпринимает больной, – это всегда поисковое путешествие, каждый шизофреник в этом мире первопроходец, в этом и состоит вся сложность этого пути.

Мир, в который погружается шизофреник, лишен каких бы то ни было ориентиров, поэтому вместо ожидаемой родины, теплоты и спокойствия он встречает по ту сторону общества только страх и потерянность. Человек неминуемо погружается в хаос и пустоту, поэтому «путешествие», которое претерпевает шизофреник, не всегда обречено на успех. Он начинает его, не зная, что будет с ним дальше, на собственный страх и риск. Возможно, ему придется не раз сбиваться с пути, многое потерять, а может даже и потерпеть полное поражение. Успех метанойи не гарантирован никому, поэтому на этом пути страннику необходим тот, кто проведет его через эту бездну с наименьшими потерями:

В этой ситуации светский психотерапевт оказывается слепым поводырем полуслепого. <…> Среди психиатров и священников должны найтись такие, которые могли бы взять на себя роль проводников, способных вывести человека из этого мира и ввести его в другой мир. Помочь ему попасть туда и вернуться обратно[292].

Погружение в безумие для Лэйнга имеет экзистенциальное значение, поскольку сопряжено с утратой онтологических оснований бытия и полной потерей смысла мира, в котором живет человек. Ориентиры мира исчезают, вещи больше не связываются друг с другом, и становятся возможны чудесные перемещения. Центр мира, который когда-то имел для человека значение, смещается от эго к самости, от земного к вечному. Утрачивается ощущение собственного «я», в исчезнувшей привычной социальной разметке оно словно уплывает. Экзистенциально такой путешественник умирает, и иногда из этого состояния экзистенциальной смерти он больше не возвращается назад:

Свет, озаряющий безумца, – это свет неземной. Это не всегда преломленное отражение его земной жизненной ситуации. Человек может быть озарен светом иных миров. И этот свет может испепелить его[293].

Основной механизм метанойи – полное крушение и растворение мира социальной фантазии. Все, что значимо в обществе – все идеалы, принципы, стремления, – исчезают и рассыпаются. Так шизофреник преодолевает отчуждение, печать которого лежит на всех членах общества, но, поскольку социальная реальность составляла его мир, за пределами которого нет ничего, он погружается в небытие. Позитивный и полезный, казалось бы, процесс оборачивается не возрождением, а смертью.

При «правильном» течении метанойи вслед за погружением в пустоту запускается в каком-то смысле обратный процесс возвращения. Только возвращение это не к ложному, а к истинному «я». «Подлинность – ключевое понятие во взгляде Лэйнга на исцеление»[294], – отмечает Эдгар Фриденберг. Эти два этапа путешествия Лэйнг кратко представляет следующим образом:

i) путешествие от внешнего к внутреннему;

ii) от жизни к некоему подобию смерти;

iii) от движения вперед к движению назад;

iv) от движения времени к остановке времени;

v) от земного времени к времени эонному;

vi) от эго к самости;

vii) от пребывания вовне (постнатальная стадия) к возвращению в лоно всех вещей (пренатальная стадия), а затем обратное путешествие:

1) от внутреннего к внешнему;

2) от смерти к жизни;

3) от движения назад к движению вперед;

4) от бессмертного вновь к смертному;

5) от вечности к времени;

6) от самости к новому эго;

7) от космической эмбриональности к экзистенциальному возрождению[295].

В настоящее время, как подчеркивает Лэйнг, больше уже нельзя говорить, что подобное путешествие является болезнью и что такое состояние требует психиатрического вмешательства, поскольку лечение здесь – лишь грубое вмешательство и прерывание этого своеобразного переживания:

Они скажут, что мы регрессируем, что мы сбились с пути и утратили контакт с ними. Все верно, нас ждет долгий, долгий путь назад, прежде чем сумеем вновь обрести связь с реальностью, связь, давно нами утраченную. Но поскольку они гуманны и заботливы и даже любят нас и очень о нас беспокоятся, они постараются нас вылечить. Возможно, им удастся. Но все же есть надежда, что им не повезет. <…> Неужели мы не можем понять, что такое путешествие не нуждается в лечении, что оно само является естественным средством исцеления нас от нашей отчужденности, которую принято называть нормальностью?[296]

В «Политике переживания» Лэйнг рассматривает «шизофреническое путешествие» на конкретном примере. С героем этой истории десятидневного «путешествия» через безумие Джессом Уоткинсом Лэйнг познакомился, когда тому было уже за шестьдесят. Он был неплохим скульптором и в целом художественно одаренным человеком. Он рассказал ему, что когда-то служил на флоте и пережил острый психотический эпизод. Лечивший его психиатр оказался неплохим и сочувствующим человеком. Он понимал, что снять наблюдавшиеся симптомы можно только электрошоком, но решил не принимать таких скоропалительных решений, которые могли бы испортить его пациенту всю жизнь. В случае острых психотических приступов его отправляли в мягкую палату. Спустя некоторое время психоз отступил, а в эти десять дней Джесс пережил незабываемый опыт. Лэйнга очень заинтересовала эта история. Он заплатил Джессу двадцать фунтов стерлингов и попросил в подробностях воссоздать этот опыт. Так и было записано «Десятидневное путешествие».

Джесс стал классическим для Лэйнга случаем, сродни тому, кем была для Фрейда Анна О. Он не увлекался чтением, не знал о мистике и не испытывал интенсивных религиозных переживаний, однако то, что он пережил во время психоза, было наполнено глубоким философским, мистическим, религиозным смыслом и полностью подтверждало теорию Лэйнга о метанойе. Вот как проходило это путешествие:

…Я вдруг посмотрел на часы. Было включено радио, и играла музыка – что-то известное. <…> И тогда я вдруг почувствовал, что время потекло вспять. Я ощущал это текущее вспять время, и у меня было необыкновенное чувство – э – в этот момент самым восхитительным было чувство, что время течет вспять… <…>

Я испугался, потому что вдруг почувствовал, что нахожусь на чем-то вроде ленты конвейера – и не в состоянии ничего с этим сделать, я словно скользил и падал вниз – будто стремительно катился по крутому склону и – э – не мог остановиться. <…>

Я пошел в другую комнату и там посмотрел на себя в зеркало – я выглядел очень странно, мне казалось, что я вижу кого-то – кого-то, как будто знакомого, но – э – какого-то чужого и не похожего на меня – как мне казалось… и тогда меня охватило неожиданное чувство, что я могу делать с самим собой все что угодно, я почувствовал, что все в моей власти – мои способности, мое тело и все остальное… и тогда пошло-поехало. <…>

В определенный момент мне и в самом деле казалось, что я блуждаю по какой-то местности – м-м – пустынной местности – как если бы я был животным, вернее – большим животным. <…> И – м-м – временами я чувствовал себя как ребенок – я мог даже – я – мог даже слышать свой собственный младенческий плач… <…>

Но иногда у меня возникало ощущение, что меня ждет великое путешествие, совершенно – э – фантастическое путешествие, мне казалось, что я, наконец, понял вещи, которые долгое время пытался понять, проблемы добра и зла и т. п.; мне казалось, что я разрешил эти проблемы, так как пришел к заключению, благодаря всем чувствам, которые я тогда испытывал, что я был больше – больше, чем я мог себе вообразить, что я не просто существую сейчас, но существовал с самого начала – э – начиная от, ну, в общем, от низших форм жизни до своей нынешней формы, и именно это было сутью моих подлинных переживаний, и все, что со мной происходило, было переживанием их заново. <…>

Я почувствовал присутствие – э – богов, не просто Бога, но именно богов, существ, которые превосходят нас… должен наступить такой момент, когда каждый обязан взвалить на себя эту ношу. Это была обязанность, сама мысль о которой казалась разрушительной, но в определенный период жизни необходимо – э – взвалить на себя эту ношу, пусть даже на короткое время, потому что только тогда можно постичь суть вещей. <…>

…это было переживание, через которое – м-м – все мы должны на определенном этапе пройти…[297]

Метанойя для Лэйнга – это не просто теоретический концепт, а пространство конкретного переживания конкретных людей. Он всегда собирал истории метанойи, как ученый-естественник, ищущий подтверждения своей гипотезы. И в том, что ему рассказывали, он эти подтверждения находил. В диспуте с Морисом Карстэрзом Лэйнг поясняет свое понимание происходящего при шизофрении:

КАРСТЭРЗ: Если я буду страдать от мучительного психического расстройства, похожего на те, что он (Лэйнг. – О. В.) так ярко описывал, я надеюсь, что мне не случится обратиться к доктору, который скажет мне, что я отправился в путешествие во внутреннее пространство и время.

ЛЭЙНГ: Так я никогда не говорю.

КАРСТЭРЗ: Но Вы пишете об этом в своих книгах.

ЛЭЙНГ: Я прислушиваюсь к тому, что мне рассказывают сами люди, к тому, на что, по их мнению, походит то, что Вы называете страданием от психического расстройства. Я не придумывал этого и никому этого не приписывал; я услышал это от множества людей, вновь и вновь пытающихся передать мне, через что они прошли…[298]

Сам термин «метанойя» встречается отнюдь не во всех работах, касающихся шизофренического путешествия. Лэйнг употреблял его крайне редко. В «Политике переживания», которая выходит в январе 1967 г., и предшествующих ей статьях и выступлениях Лэйнг говорит о «шизофреническом путешествии», но метанойей его еще не называет. Впервые этот термин он употребляет на Первом Рочестерском международном конгрессе по происхождению шизофрении в марте 1967 г. В своем докладе он говорит:

Цикл метанойи представляет собой метафору путешествия внутрь и назад до достижения поворотного момента и возвращения путешественника посредством стремительного обновления, движения вперед и вовне, в мир, но без утраты «я»… Это своеобразный цикл смерти-перерождения, при котором в случае успешного его протекания человек возвращается в мир, ощущая себя родившимся заново, обновленным и перешедшим на более высокий уровень функционирования, чем прежде[299].

Он отмечает также, что более подробно исследование такого путешествия приведено в его книге «Политика переживания» и в его будущей книге, над которой он работает – «Шизофрения: болезнь или стратегия». Последняя так никогда и не была написана. Указанный доклад в переработанном виде вошел в сборник «Политика семьи», однако пассаж о метанойе в этой версии был опущен.

Известно также, что метанойе был посвящен ряд лекций, прочитанных Лэйнгом в Нью-Йорке в 1967 г., но эти лекции так никогда и не были изданы. Единственное сколько-нибудь подробное исследование шизофренического путешествия как метанойи содержится в лекции, прочитанной Лэйнгом в Сорбонне и изданной под названием «Метанойя: опыт Кингсли Холла». Она была дана в рамках одной из конференций, организованных лаканистами, в которой Лэйнг участвовал вместе с Купером и Берком[300].

Эту лекцию Лэйнг начал с двух гипотез: 1) может ли шизофрения или шизофреноформное расстройство вне зависимости от подобного поставленного диагноза быть какой-то позитивной возможностью человеческого бытия, когда все остальные возможности уже исчерпаны;

2) может ли опыт быть настолько преобразован (если мы изменим установку или установки в рамках психиатрической больницы), что вообще перестанет расцениваться как психотический[301].

Пытаясь развить эти гипотезы, Лэйнг говорит о метанойе (по его собственным словам, от «metanoia» – изменение сознания, преобразование):

Я предложил термин «метанойя». Это традиционный термин. Это греческий эквивалент понятия из Нового Завета, переводимый на английский язык как reperdance, на французский как conversion. Буквально это означает «изменение сознания»[302].

Он сравнивает метанойю с ЛСД-путешествием: на его взгляд, переживаемый при биохимическом воздействии ЛСД опыт имеет естественный аналог – метанойю. Содержание и направленность метанойи при этом могут быть как позитивными, так и негативными, в зависимости от занимаемой по отношению к ней установки. В рамках традиционной психиатрической системы и практики психиатрической больницы это «путешествие» уже по самому своему факту определяется как безумие и как катастрофа, расстройство, как патологический процесс, который в обязательном порядке должен быть исцелен любыми медицинскими средствами. Однако тот же самый процесс можно рассматривать и в позитивном ключе, понимая его как потенциально революционный процесс открытия своего подлинного «я».

Сравнение с ЛСД-опытом наталкивает на мысль о том, что Лэйнг вывел этот концепт по подобию собственным психоделическим переживаниям. Мы знаем, что ЛСД-путешествия он совершал не единожды. Но сам Лэйнг говорит обратное, указывая на то, что этот фундаментальный опыт психотического перерождения встречал только у своих пациентов. «Они совершают путешествие. Я сам никогда не переживал этого путешествия…»[303], – утверждает он.

Господствующее негативное понимание метанойи, на взгляд Лэйнга, связано с не вполне адекватным пониманием шизофрении, свойственным современной культуре. Шизофрения считается чем-то находящимся в одном человеке: в его мозге, сознании, мышлении, поведении, образе жизни или стиле общения. «Этот ответ, однако, – подчеркивает он, – может выступать частью социального процесса, порождающего шизофрению, которую мы стремимся вылечить»[304]. Поэтому шизофрения для Лэйнга – это совокупность атрибуций.

Для того чтобы понять метанойю, необходимо, на взгляд Лэйнга, изменить мировоззрение:

Мы изменили парадигму. Человек втягивается в отчаянную стратегию освобождения, в границах микросоциальной ситуации он ищет себя. Мы пытаемся следовать за ним и помочь развитию того, что называют «острым шизофреническим эпизодом», вместо того чтобы приостановить его[305].

Такая стратегия поддержания развития метанойи, на его взгляд, является более сложной, чем обычная для психиатрии стратегия медикаментозного лечения. Изменения одного человека вызывают изменения других людей, вовлеченных в совместные с ним отношения, а это требует постоянной работы как от психиатра, так и от социального окружения человека.

Основываясь на собственной теории образования и функционирования группы, Лэйнг в этой лекции подчеркивает революционное значение метанойи. Действительно, если меняется один человек из связки, это влечет за собой изменение остальных, и теоретически один человек своим изменением может изменить всю связку. Об этом и говорит Лэйнг:

Всякое изменение в одном человеке индуцирует приспособительные изменения в других. Однако у нас есть хорошо развитые стратегии исключения и изоляции для предотвращения подобного. Это грозит микрореволюцией. Мы постоянно сталкиваемся с возможностью революции, и оттого контрреволюционная сила и реакция очень сильны. Большинство микросоциальных революций этого типа пресекаются на корню[306].

При трактовке психического заболевания как метанойи психиатрическая диагностическая схема переворачивается с ног на голову. Все поведенческие и личностные признаки, рассматриваемые психиатрией как симптомы психического расстройства, трактуются как нормальные и даже сверхнормальные проявления.

Очень важно подчеркнуть, что посредством введения концепта метанойи Лэйнг сделал революционный шаг в понимании как самого психотического опыта, так и психического заболевания в целом. Это интересный факт, который не упоминается ни в одной из работ, посвященных его творчеству Лишь Рон Лейфер в беседе с Сетом Фарбером замечает вскользь:

Я не думаю, что Лэйнг романтизировал психическое заболевание, мне кажется, его романтизировали те, кто читал Лэйнга. Лэйнг на самом деле говорил, что психоз не является разновидностью пассивного опыта. Это активный опыт, в котором индивид пытается нащупать и разрешить противоречия действительности[307].

Однако для оценки вклада Лэйнга он – один из основных.

Дело в том, что психическое заболевание традиционно понимается в психиатрии как заболевание соматическое, и для его истолкования используется в основном инфекционная метафора. Эта метафора в пространстве психиатрии работает следующим образом: 1) считается, что психическое заболевание завладевает человеком, тот не может с ним совладать, утрачивает критику и становится пассивной жертвой болезни; 2) для излечения от психического заболевания призывается врач, который как активный агент только и может справиться с силой болезни; 3) признается, что период заболевания является «темной фазой» в жизни человека, поскольку он перестает существовать как личность и должен поскорее избавиться от этого недуга. Фактически об этом в своей «Истории безумия в классическую эпоху» говорит Фуко: выстраивая свою историческую перспективу, он отмечает, что безумие по своему эпистемологическому статусу оказалось подобно проказе и, по сути, пришло ей на смену[308].

Первые попытки хоть чуть-чуть, но отойти от инфекционной метафоры можно отнести к началу XX в. и исследованиям творчества душевнобольных. Ханс Принцхорн и Карл Ясперс в своих работах, анализирующих творчество знаменитых и неизвестных шизофреников, впервые стали говорить о том, что само это творчество не является исключительно проявлением болезни, не является симптомом, а предстает важной частью личностной жизни человека. Таким образом, болезнь впервые стала трактоваться как несущая не только негативные, но и позитивные элементы.

Несколько дальше пошли феноменологические психиатры и экзистенциальные аналитики. Они положили в основу своих теорий утверждение о том, что болезнь – это не соматическое нарушение, а специфический опыт, не инфекция, а экзистенция. Однако в смене акцентов им еще не удалось избавиться от элемента пассивности. Признавалось, что этот модус бытия захватывает больного, ввергает его в пучину ничтожения и несет к небытию. Больной оказывался заброшенным в болезнь.

Лэйнг сделал более радикальный шаг: он попытался полностью уйти от инфекционной метафоры, и этот отход как раз и был сопряжен с введением концепта метанойи. Вспомним, что в «Разделенном Я» шизофрения еще понималась не так революционно, как в «Политике переживания». Она признавалась специфическим модусом бытия, но возникающим вследствие онтологической ненадежности, т. е. этот модус бытия был, как это резко ни звучит, дефективен. В «Политике переживания» шизофрения начинает трактоваться совершенно по-другому. Лэйнг подчеркивает, что она может быть не погибелью, а прорывом, процессом поиска своего истинного я. Таким образом, он признает, что шизофрения является, во-первых, активным состоянием, в котором личность может обрести свое подлинное бытие, а во-вторых, состоянием позитивным, т. е. приводит к лучшему, чем до шизофрении, существованию.

Разумеется, метанойя излишне романтизирует шизофрению и психически больных. Разумеется, с медицинской точки зрения, этот концепт не вполне обоснован. Однако Лэйнг проделывает здесь своеобразный эксперимент, аналогов которому в истории психиатрии не существует: он полностью отходит от соматической инфекционной метафоры, и мы можем посмотреть, что получается в результате. В этом безусловный плюс и несомненное новаторство «Политики переживания» в целом и понятия метанойи в частности.

Несмотря на такой интересный ход, книга вызвала неоднозначные реакции. Сам Лэйнг это прекрасно понимал.

Никто из знакомых мне британских психиатров, даже не упомянул ее. <…> Мне кажется, что они считали это позором[309].

Однако Дэниэл Берстон совершенно справедливо отмечает:

«Политика переживания» – довольно любопытная работа. Несмотря на свою категоричность, она вызвала отклик у многих родителей, клиницистов, философов и духовенства. Это были не только маргиналы и протестующие, не только хиппи, творческие люди и активисты, но и уважаемые представители истеблишмента, ощутившие убедительность и справедливости критики Лэйнга[310].

Эта работа окончательно закрепила за Лэйнгом репутацию лидера контр культуры, гуру безумцев и революционера от психиатрии. Она не только мгновенно вознесла его на вершину славы, но и расколола общественное мнение: одни поддерживали его идеи, другие выступали с ярой критикой, но никто не оставался равнодушным – Лэйнг задел истеблишмент за живое. Примечательно, что Лэйнг избрал очень грамотный и последовательный путь провокации общества. В «Политике переживания» он говорил о том, что, отстраняясь от общества и его системы социальной фантазии, индивид наносит удар по каждому из его членов. Так он и поступил. Он обозначил свой разрыв со всеми социальными группами и институциями: он был политически нейтрален, держался в стороне от толп ЛСД-революционеров, выступая против психиатрии, он всячески отрицал свою причастность к антипсихиатрии. Он был одиночкой, и самим фактом своего одиночества нанес удар по каждому из членов общества.

Эта был исключительно сартрианский ход, сартрианская революция и сартрианский протест.

Первые заслуживающие внимания критические реакции на «Политику переживания», появились в 1969 г.

В начале этого года в «Британском журнале психиатрии» Мириам Сиглер, Хамфри Озмонд и Гарриет Манн публикуют статью «Модели безумия Р. Д. Лэйнга». В статье авторы продолжают свои исследования моделей шизофрении, начатые ими в работах о медицинских, социальных, психоаналитических и проч. моделях[311], и по нескольким критериям выделяют в «Политике переживания» сразу три модели, которые, на их взгляд, частично пересекаются и переплетаются друг с другом: заговорщицкую, психоаналитическую и психоделическую. Разделяют они эти модели по определению шизофрении, описанию поведения шизофреника, этиологии, лечению, прогнозу, функциям психиатрической больницы и др. И в рамках психоделической модели, которая и поддерживает концепт метанойи, называются следующие характеристики (в качестве содержания моделей используются цитаты и изложение фрагментов «Политики переживания», здесь приводится сокращенное описание):

ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Шизофрения – это естественный путь исцеления от отчуждения к свободе и экзистенциальной подлинности.

ЭТИОЛОГИЯ

В основе шизофрении лежит социальное отчуждение, от которого некоторым членам общества удалось частично уберечься.

ПОВЕДЕНИЕ

Безумие – это пародия, гротеск того, чем могло бы быть здравомыслие. Поведение шизофреника – это отражение естественного целебного процесса, искаженное дезинформирующими попытками представить его в медицинских терминах.

ЛЕЧЕНИЕ

Человек нуждается не в психиатрическом лечении, которое убивает его, а в грамотном сопровождении на пути инициации, путешествия к глубинам своего «я» и обретения подлинности.

ПРОГНОЗ

При грамотном сопровождении «шизофренического путешествия» человек может открыть в себе истинное «я», избавиться от отчуждения и обрести здравомыслие.

СУИЦИД

Самоубийство – это признак неуспешного «путешествия», но такое может случиться с каждым, кто осмеливается пройти этот путь.

ФУНКЦИЯ БОЛЬНИЦЫ

«Путешественник» нуждается в таком месте, в котором его бы сопровождали в «путешествии» во внутреннее пространство/время и в котором его «путешествие» будет благополучно завершено.

ПЕРСОНАЛ

Среди персонала должны быть люди, которые прошли путь туда и обратно и которые могут выступить гидами для тех, кто стоит в самом начале этого пути.

ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ ШИЗОФРЕНИКОВ

Шизофреник имеет право пройти благополучное «путешествие», он имеет право на исцеление, приемлемое с экзистенциальных позиций, и обязан согласиться на пребывание в одиночной мягкой палате, если в начале «путешествия» он представляет угрозу для других людей.

ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ СЕМЬИ

Семья должна позволить шизофренику сделать свой выбор того, где и когда он совершит свое «путешествие». Семья не имеет права маркировать человека как шизофреника и помещать его в специализированные институции для убивающего лечения.

ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ ОБЩЕСТВА

Общество не имеет никаких прав в отношении шизофреников, в том числе и прав маркировать их больными и заточать в больницах. Общество обязано признать, что его отчуждение ненормально, и позволить человеку совершить его «путешествие».

ЦЕЛЬ МОДЕЛИ

Цель модели состоит в том, чтобы позволить людям, называемым шизофрениками, развивать их потенциальные возможности для внутреннего исследования[312].

Как отмечается авторами, в «Политике переживания» эта психоделическая модель входит в противоречие с другими моделями психического заболевания, представленными в книге. В итоге понять, на каких позициях находится сам Лэйнг, невозможно:

Без сомнения те молодые люди, что обращаются к Лэйнгу за помощью, имеют право знать, что он собой представляет, какую роль он играет, какую модель поведения использует, о какой власти он говорит. В этой книге он предлагает три модели, которые можно разделить лишь с большим трудом. И ни одна из этих моделей не принадлежит медицине, которая, как мы полагаем, и наделила его такой властью. Если Лэйнг хочет быть гуру или философом, без сомнения, он может им стать, но молодые люди, страдающие шизофренией, должны обратиться к врачу, который вылечит их, и это может сделать только он[313].

Тогда же, в феврале 1969 г., Джонатан Ритвоу в «Wednesday» говорит о необходимости понимания «Политики переживания» по аналогии с «Демианом» Гессе и настаивает на противоположности идей Лэйнга идеям Маркузе. На его взгляд, Маркузе является представителем рационалистической аналитической традиции, в которую с легкостью вписывается и Фрейд. Лэйнг же – представитель мистического гуманизма, по своей направленности антирационалистического и объединяющего такие фигуры, как Блейк, Ницше и Гессе. Свою статью Ритвоу завершает следующим абзацем:

К «Политике переживания» можно предъявить множество претензий – к беспорядочному стилю, к обилию смыслов и смысловых линий, не всегда согласовывающихся с названием и являющихся следствием того, что книга составлена из отдельных статей и выступлений. Как программа радикального преобразования она оставляет желать лучшего. Она несет два конструктивных предложения: более уважительный и внимательный подход к психически больным и открытие себя посредством темпорального разрыва с собственным эго. Однако мистический гуманизм Лэйнга выдвигает такую необходимую и ценную антитезу аналитической традиции радикальной социальной мысли. Это яркое, страстное напоминание о том, что совершенствование человечества – это прежде всего полноценная реализация опыта каждого отдельного человека[314].

Вторая часть книги «Политика переживания» – «Райская птичка» – была оценена еще более противоречиво. Мать Лэйнга Амелия так и не смогла простить своему сыну этого текста. Она была действительно шокирована частотой употребления слов «fuck» в этом издании. Она переживала настоящий позор и опасалась, как бы книгу не увидели соседи. Но сплетни не заставили себя долго ждать: скоро многие знали, что ее знаменитый сын говорит о семье. Сын Лэйнга Адриан может найти только один ответ на вопрос, как Рональд мог написать эту книгу: она была создана под воздействием шотландского виски, калифорнийской травы и чешской «кислоты» в те часы, когда другие люди уже спят.

Дэвид Хоулбрук говорит, что описания «Райской птички» слишком детальные и ясные, чтобы отражать собственный психоделический опыт Лэйнга, и что, скорее всего, они воспроизводят шизоидные эпизоды его пациентов[315]. Любопытные догадки строит на этот счет Питер Седжвик. Он отмечает, что вряд ли можно предположить, что такое произведение можно было написать под влиянием единичного психоделического опыта или соприкосновения с шизофреническим опытом пациентов. Множество людей испытывают подобные эпизоды расширения сознания, но не выдвигают на этом основании идеи о шизофрении как о путешествии, а, напротив, подавляют его в скептической рефлексии. Седжвик вспоминает подобный эпизод и в своей жизни, пережитый им в кресле дантиста под воздействием оксида азота. Но отмечает, что, несмотря на интенсивные переживания, этот опыт имел малое влияние на его материалистическую, марксистскую философскую позицию[316].

Сам Лэйнг всячески опровергал такое восприятие «Райской птички». В беседе с Джеймсом Гордоном он утверждает, что «это было просто описание некоторых вещей, составляющих мою внутреннюю жизнь», подобно тому, что сделал Фрейд в «Толковании сновидений»[317]. В интервью Бобу Маллану он говорит, что эта работа написана на основании переживания и осмысления опыта пробуждения и засыпания, опыта полусна-полубодрствования. Лишь одна только страница этой работы, как вспоминает он, могла быть написана на основании осмысления наркотического мескалинового опыта, да и то это было его осмысление, а не творчество под воздействием мескалина. Лэйнг настаивает: «Никакая „кислота“ здесь совершенно не при чем… Это такая поэма в прозе в жанре „Аурелии“ Жерара де Нерваля и специфической мистической чувствительности XIX в. „Серафита“ Бальзака, „Магический театр“ Германа Гессе и прочее»[318].

Оправдания Лэйнга тогда услышаны не были. Все были напуганы вышедшей книгой. Многие и правда думали, что Лэйнг семимильными шагами движется к психозу или уже впал в него. Гарвардский исследователь Эрик Мишлер получил даже правительственный грант на лингвистический анализ «Политики переживания». В своем исследовании на основании анализа этой работы он пришел к выводу, что в психике Лэйнга налицо имелись определенные патологические изменения. Он обнаружил, что по сравнению с более ранними работами эта была более простой и по структуре, и по замыслу, приблизительно на две трети от первоначальной длины сократились предложения, словарь был также сокращен и обеднен, упрощена структура предложения, а ассоциации значительно уплощены.

«Райская птичка» – это действительно собрание переживаний/ощущений, дрейфующих где-то на границе сознания. И это детище Лэйнга только способствовало его мифологизации и превращению в гуру контр культуры. Стивен Коч вспоминал:

Он показался мне редчайшим человеком – таким удивительно живым человеком. <…> Я верю Лэйнгу, когда он говорит, что видел Райскую птичку. Я не сомневаюсь ни на миг, что он пережил опыт столь всепоглощающий, что больше никогда не сможет быть таким, как прежде[319].

Лэйнг здесь пытается творить вне традиционных шаблонов: он использует в нетрадиционных аналогиях и связях традиционные понятия, разрушает границы общепринятых форм опыта, смешивает стили и языки. Эти переживания/ощущения невозможно проанализировать или пересказать, можно лишь напрямую насладиться красотой их чистого и насыщенного потока:

Новый Город. Я смотрю вокруг. Жалкие внутренности и зародыши-выкидыши, засоряющие аккуратные сточные канавы. Вот этот, например, похож на сердце. Он пульсирует. Начинает двигаться на четырех коротеньких ножках. Вид у него отвратительный и гротескный. Похожий на собаку сгусток сырой красной плоти, он еще жив. Глупый освежеванный зародыш-пес все еще цепляется за жизнь. А ведь он просит меня только о том, чтобы я позволил ему любить меня, а может, даже и этого не хочет.

Изумленное сердце, любящее нелюбимое сердце, сердце бессердечного мира, безумное сердце умирающего мира[320].

Есть еще одна область души, она зовется Америкой.

Невозможно выразить Америку. Прошлой ночью собралось вполне высокоинтеллектуальное общество самых-самых белых и самых-самых евреев, и тут до меня дошло, что я сижу рядом с бюстом, скорее всего, какого-то будды, из чего-то вроде терракоты. Было тихо, и никто ничего не говорил, никто ничего не делал, и тут до меня дошло, что свет шел от макушки будды, от шестидесятиваттной электрической лампочки, в самом деле, я не вру, это была настольная лампа.

На кой хрен вам понадобился будда в виде настольной лампы?

Но это же не будда, это какая-то великая богиня или кто-то еще.

Америкой правит дряхлый, обабившийся, осклабившийся Будда – немыслимо, невообразимо жирный – смятый в мириады складок и морщин. Жир сочится наружу. Жено-будда, слепленный из какой-то космической грязи, вибрирует в чудовищной зудящей похоти. Миллионы мужчин набрасываются на это бабище, чтобы стряхнуть, выблевать из себя этот неописуемо омерзительный, похотливый и бесстыдный зуд. И все они вязнут в бездонной, ослизлой, жирной трясине ее прогорклых пазух[321].

Я видел райскую птичку, она распростерла передо мной свои крылья, и я больше никогда не буду таким, как прежде.

Нет ничего такого, чего бы стоило бояться. Ничего.

Именно так.

Жизнь, которую я пытаюсь уловить, – это и есть я, пытающийся ее уловить[322].

Описание всего этого не приносит облегчения. Как и любое другое, оно остается абсурдной и отвратительной попыткой произвести впечатление на мир, который все равно останется таким же равнодушным и алчным, как и прежде. Если бы я мог встряхнуть вас, если бы я мог вышибить вас из ваших жалких умов, если бы я мог обратиться к вам, я мог бы открыть вам глаза[323].

Последний пассаж стал крылатым и вошел не только во все критические и биографические работы о Лэйнге, но и во множество работ по культуре и социальной критике. Эпиграфом к специальному выпуску журнала «Janus Head», посвященному творчеству Лэйнга, становится именно эта цитата, а, открывая введение к выпуску, Дэниэл Берстон пишет:

Этот крик души неизгладимо отпечатался в умах многих людей моего поколения, изо всех сил боровшегося с двухголовым дьяволом отчуждения и овеществления в области психического здоровья. Обращаясь к читателям «Политики переживания», Лэйнг несколько отчаянно и излишне критично говорил об ощущении возникающего возмущения и тщетности усилий, которое охватывало его всякий раз, когда он пытался передать безвыходность современной ситуации[324].

Лэйнг продолжает свою бурную деятельность. В начале апреля 1967 г. Лэйнг, Купер, Берк и Редлер начинают готовить собственную конференцию – конгресс «Диалектика освобождения».

Конгресс начался 15 июня 1967 г. и продолжался в течение двух недель. Он проходил в Раундхаусе, известном тогда центре британского андеграунда. Организатором выступал Институт феноменологических исследований, в который входили Лэйнг, Купер, Берк и Редлер. Это была значимая встреча левых активистов и контрлидеров со всего мира, которые, как отмечал Купер в предисловии к материалам, «были озабочены поиском новых путей, которыми интеллектуалы могли изменить мир…»[325]. Конгресс открывал Лэйнг со своей речью «Очевидность». Выступали также Грегори Бейтсон («Сознательный замысел versus природа»), Жюль Генри («Социальная и психологическая подготовка к войне»), Джон Джерасси («Империализм и революция в Америке»), Пол Суизи («Будущее капитализма»), Пол Гудман («Объективные ценности»), Люсьен Гольдман («Критика и догматизм в литературе»), лидер американского черного движения Стокли Кармайкл («Черная власть»), Герберт Маркузе («Освобождение от общества изобилия»). Завершал конгресс Дэвид Купер со своей речью «Без слов».

Выступление Лэйнга отмечало то же движение, которое было заметно в «Политике переживания» – от микроисследований отдельных социальных групп к макроисследованию и критике общественного функционирования. «Очевидное» – и название доклада, и его основной отнюдь не поэтический лейтмотив, хотя некоторые критики, к примеру, Хенрик Рутенбик, и называли этот доклад его основным идеологическим заявлением[326]. Лэйнг, по его собственному убеждению, стремился привлечь внимание общественности к тем особенностям европейского и североамериканского общества, которые поддерживают мировую социальную систему, но одновременно являются опасными и угрожающими для человечества. Он отталкивается от очевидных и несомненных фактов общественной и политической жизни. «Очевидно, что мировая социальная ситуация угрожает жизни на планете»[327], – подчеркивал он.

Очевидность – это то, что отмечает переход с одного уровня социальной системы на другой и позволяет обнаружить контекст внутриуровневого изменения. Очевидная нелогичность поведения в микроситуации может обернуться очевидной понятностью в макроситуации. Нелогичность поведения шизофреника может быть осмыслена в пределах семейного контекста, нелогичность семьи – в рамках сложных социальных сетей, социальные сети – в рамках социальных организаций и институций:

Ткань социальности – это переплетенная сеть контекстов, подсистем, сплетенных с другими подсистемами контекстов, сплетенных с метаконтекстами и метаметаконтекстами и так далее до достижения теоретического предела, контекста всех возможных социальных контекстов, объединенных со всеми входящими в них контекстами, что можно назвать всеобщей мировой социальной системой[328].

В этой социальной системе имеет место институционализированное и организованное насилие, особенностью которого является то, что его агенты (врачи, учителя и т. п.) не осознают себя его агентами: врачи заботятся о пациентах, проявляя искреннее беспокойство. В малых социальных группах насилие концентрируется на отдельных людях, например, на психически больных, в рамках обширной социальной системы насилие направляется на неопределенную массу, находящуюся вне этой подсистемы, – на Них. Очевидная нелогичность насилия в малой социальной группе при этом становится понятной в широком социальном контексте.

Промежуточные уровни и связи социальной системы, по Лэйнгу, имеют самое важное значение. Они соединяют уровни социальной системы между собой, обеспечивая связность контекстов. И самое главное, что именно «внезапными, структурными, радикальными качественными трансформациями»[329] идут революционные изменения: путем изменений на фабриках, в больницах, школах, университетах и т. д. Такие микрореволюции и проводил Лэйнг и его соратники.

Конгресс проходил в совершенно непринужденной обстановке без формальностей и официоза. С утра читались лекции, затем шли семинары, которые продолжались и после обеда. Вечером организовывали просмотр фильмов и поэтические вечера. Раундхаус заполнили толпы людей, которые знакомились друг с другом, общались, спорили, ели, занимались любовью и вели себя так, как им было угодно. Через год Джозеф Берк, вспоминая это мероприятие, окрестил его антиконгрессом.

Конгресс привлек широкое внимание и получил широкий общественный резонанс. В Америке был издан сборник докладов. Было записано несколько пластинок с выступлениями участников, был снят документальный образовательный фильм, присутствовала съемочная группа из Норвегии, вышло несколько статей и обзоров. Самой острой рецензией была рецензия Роджера Бамарда, опубликованная в «New Society» 3 августа 1967 г. Среди прочего он писал:

Я выдвигаю два следующих суждения: 1) сначала должна быть разоблачена несправедливость существующей системы и 2) необходимо развить новую политику, которая должна создать возможности для внедрения новой системы. Международный конгресс по «Диалектике освобождения» превосходно реализовывал первое положение. В отношении второго положения он был обречен на неудачу. И это реальная причина его провала[330].

Сам Лэйнг, несмотря на несомненное удовлетворение от проделанной работы, был конгрессом не очень доволен. Когда он вынашивал этот проект, он ставил перед собой другие задачи:

Так или иначе, но у меня была своего рода надежда или мечта, что некоторые из присутствующих там объединятся, и было бы неплохо создать таким образом долгосрочную сеть людей, которые будут заниматься беспристрастным, всесторонним, подробным исследованием наиболее важных проблемных областей функционирования человека. Но ничего подобного не пришло ни в одну умную голову [смеется]. Я имею в виду, что большинство участников находились в своем собственном панцире, они пропагандировали свои идеи, «бодались» с другими и отбывали восвояси. Так я понял, что пока это гиблое дело[331].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.