Глава VIII ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ЭГЕЙСКОГО МОРЯ

Глава VIII

ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ЭГЕЙСКОГО МОРЯ

Вправе ли мы считать Павла величайшим путешественником своего времени? Я долго был убежден, что да, но исследования показали: я ошибался. Павел действительно путешествовал очень много и настойчиво шел к своей цели — на то у него были свои причины, — но он был одним из многих. Плиний Младший высмеивал страсть к путешествиям, которая заставляла людей надолго покидать родной дом. История сохранила память о некоем торговце, который семьдесят два раза обошел на корабле вокруг Малейского мыса, а мыс этот, по мнению Эрве Дюшена, великолепного знатока античности, был так же престижен, как мыс Горн в эпоху крупных парусников. Что сказать о рекорде Аполлония Тианского, современника Павла и также уроженца Тарса? Филострат, биограф Аполлония, пишет, что тот объехал Малую Азию, Индию, Месопотамию, Кипр, Грецию, Крит, Италию, Испанию, Сицилию, Хиос, Родос, Египет, Эфиопию. И наверняка этот рекорд был не единожды побит другими, столь же страстными путешественниками.

Павел выбирал дороги, которыми в ту эпоху следовали купцы и торговцы — таких путешественников было больше всего, а также чиновники и политики, военные, врачи и все те, кого сейчас называют туристами, — многочисленные паломники, спешащие к святилищам, в изобилии разбросанным по Европе и Азии. Их благочестие часто поддерживалось — это так и поныне — жаждой новизны.

Что же касается очередного путешествия Павла, то в Деяниях апостолов даны лишь очень краткие указания на этапы этого путешествия: «…отправившись из Троады, мы прямо прибыли в Самофракию» (Деян 16:11). Подробнее представить это путешествие нам помогут античные авторы. Итак, мы знаем, что Павел, Сила, Тимофей и Лука отправлялись весной 49 года в морское путешествие на «круглом корабле», который напоминал скорее широкую лодку, чем вытянутой формы парусники, предназначавшиеся для дальних путешествий и перевозки большого количества грузов. Эти же суда венчала мачта, к которой крепился большой квадратный парус, дополненный носовым парусом, служащим для поворота на другой галс. Такие суда называли по-разному: olcas, gaulos, plo?on. Простое весло на корме служило в качестве руля.

Когда Павел плыл к острову Самофракия, его наверняка одолевали мысли о подстерегавших опасностях в предстоящей миссии. В местах, куда он направлялся, не бывал ни один христианин и никогда не звучало слово о Христе. Хватит ли у него силы убеждения для обращения в свою веру? Павел всегда начинал с проповедей в синагогах, и это был ключ к успеху. Теперь они направлялись в Македонию, а там были известны только две иудейские общины: в Фессалонике и Филиппах. Но гордый Тарсянин не желал идти вслед за кем-то чужими путями. В Послании к римлянам Павел не скроет своих намерений: «…благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Иллирика. Притом я старался благовествовать не там, где уже было известно имя Христово, дабы не созидать на чужом основании» (Рим 15:19–20).

На острове Самофракия Павел и его соратники провели лишь одну ночь. Этот остров представляет собой длинную, покрытую лесом гору, поднимающуюся из моря. Самофракия была известна своим святилищем, высившимся на вершине горы; над святилищем раскинула крылья огромная мраморная статуя крылатой богини. Позднее, во время землетрясения, статую поглотила земля, и лишь в 1863 году ее обнаружили и откопали, правда, голова статуи оказалась утрачена. Ныне «Ника Самофракийская» — гордость Луврского музея.

На следующее утро они снова отправились в путь. В зависимости от погоды переход через Эгейское море занимал четыре-пять дней. В июне им наверняка хватило четырех. Обойдя остров Тасос, корабль причалил к тем берегам в Неаполе (ныне Кавала), что так взволновали лорда Байрона. Вряд ли подобные восторги овладевали Павлом. Мне легче представить, как он недружелюбно озирал храм Афины Парфенос, возвышавшийся на мысу. Сойти на берег в Греции, как понимал Павел, равносильно самобичеванию.

Перед ним гордо простиралась уходящая вдаль Via Egnatia. Двигаясь прямо по ней, не сходя с ее плит, Павел мог бы — через Филиппы, Фессалонику, Эдессу — добраться до порта Аполлония на побережье нынешней Албании. Оттуда на корабле можно доплыть до Бриндизия, а дальше Аппиева дорога привела бы его прямо в Рим.

Все люди той эпохи испытывали притяжение Рима, и Павел не был исключением. Безграничное могущество завораживает, лишает воли, даже если испытываешь к нему ненависть, — Павел об этом прекрасно знал. Он не хотел торопиться. И отправился по Via Egnatia.

Утверждать, что Тарсянин покинул варварские края и вступил в мир цивилизации, — явная нелепость. Он всего лишь перебрался из одной римской провинции в другую. На берегах Эгейского моря Павел говорил на одном и том же языке: греческом. Не теряя связей, люди, принадлежавшие к одной цивилизации, расселились по всему побережью. Никогда не прекращался торговый обмен через Эгейское море. Например, торговля тканями не знала границ, даже морских. Филиппы, греческий город, населяли купцы, прибывшие из Малой Азии: среди надписей, посвященных городским благодетелям, сохранились и их имена. Блеск, исходивший от Александрии Великой, объединял народы Запада и Востока. Кроме некоторых деловых партнеров отца, к которым он мог обратиться, у Павла были на этом берегу Эгейского моря и родственники: Иасон в Фессалонике, Сопатр (или Сосипатр) в Верии, Луций в Кенхреях, главном порту Коринфа. Обо всех них упоминается в Послании к римлянам и в Деяниях апостолов. Отправляясь на завоевание душ, Павел не пренебрегал родственной поддержкой.

Через четырнадцать километров Via Egnatia привела путешественников к Филиппам, укрепленному городу, который основал, дав ему свое имя, отец Александра Македонского Филипп II в 356 году до н. э. Филипп позаботился о том, чтобы в городе был театр, — так поступали тогда полководцы. Этот театр и по сию пору хорошо сохранился, его видно на склоне горы. Несколько колонн и остатки ворот — вот и все, что дошло до XXI века от города, где жил Демосфен. В трех километрах от него в 42 году до н. э. сошлись в знаменитой битве с одной стороны Антоний и Октавиан, а с другой — Брут и Кассий. Убийцы Цезаря потерпели поражение и покончили жизнь самоубийством. На нескольких плитах главной улицы сохранилась двойная колесная колея, и мы можем не сомневаться: по ней ступала нога Павла.

Лука вошел в Филиппы одновременно с Павлом. По его описанию тот был полон энергии: «В день же субботний мы вышли за город к реке, где, по обыкновению, был молитвенный дом, и, сев, разговаривали с собравшимися там женщинами. И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел. Когда же крестилась она и домашние ее, то просила нас, говоря: если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом мой и живите у меня. И убедила нас» (Деян 16:13–15). Заметим, что река, на берегу которой это происходило, определена в процессе археологических раскопок — это небольшая речка Кангит на западе города.

Лидия была родом из Малой Азии, и имя на это указывает. Ремесло, которым она занималась, подтверждает, что у Павла остались связи в среде торговцев тканями. Когда Павел поселился у Лидии, он познакомился еще с двумя женщинами: Синтихией, чье имя означает «встреча», и Еводией, имя которой переводят, иногда не без некоторой иронии, как «легкий путь». Итак, начало апостольского служения Павла в Европе отмечено именами трех женщин. Но это только начало: женщины станут служить ему, предоставлять кров, многие примут крещение. Более того, во многих церквях, созданных Павлом, по его настоянию женщины станут играть далеко не последнюю роль.

Успехи, которых добился Павел, проповедуя в Филиппах, стали основной темой Послания к филиппийцам: «Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне…» (Флп 1:3–5). Павел постоянно приводит в пример другим христианским общинам твердую в вере общину филиппийцев. Но однажды так удачно начавшаяся миссия оказалась под угрозой.

Павел и его ближние любили приходить на берег той самой реки, где они встретили Лидию. Как-то им повстречалась там молодая служанка, наделенная даром прорицания, которым, увы, беззастенчиво пользовались хозяева. Увидев Павла и его спутников в первый раз, прорицательница воскликнула: «Сии человеки — рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения» (Деян 16:17).

Сначала никто не обратил внимания на ее пророчества, но каждый раз, встречая Павла, женщина повторяла эти слова. Павел заподозрил, что ее дар — от злого духа. Он подошел к служанке и обратился к духу, потребовав оставить несчастную в покое: «Именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее». Как продолжает далее Лука, «дух вышел в тот же час» (Деян 16:18). Служанка утратила дар прорицания, а хозяева неожиданно лишились ощутимого источника дохода. Разгневанные, они обратились к властям с жалобой. Павлу и Силе пришлось предстать перед дуумвирами, в обязанность которых входило творить суд. Истцы, изложив причину обвинения, обосновали его, сделав опасные для Павла обобщения: «Сии люди, будучи Иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи, которых нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять» (Деян 16:20–21).

Обвинение показалось магистратам столь серьезным, что, не устраивая суда, они приняли решение об изгнании обвиняемых из Филипп. Но предварительно их должны были подвергнуть бичеванию[27]. Бичевание — по-латыни verberatio — жестокая, иногда смертельная пытка. Случается, как пишет Гораций, что приговоренный оказывается «так растерзан бичом, что становится плохо палачу». Что же служило орудием пытки? Flageilum — бич с коротким кнутовищем, к которому прикреплялись длинные ремни из грубой кожи. Чтобы удар лучше рассекал кожу или плоть, на конце каждого ремня укрепляли свинцовый шарик или баранью кость. Били по спине, ногам, затылку. При каждом ударе бича несчастного пронзала острая боль. С ужасом читаю свидетельства человека, который уже в иную эпоху перенес подобную пытку: «Боль идет от шеи, распространяется до кончиков пальцев ног, проникает в ногти пальцев рук, пронзает сердце, словно в тело всадили нож… Перерывы между ударами тревожно тянутся… Кровь заполняет рот, вырвавшись из легких или из каких-то других внутренних органов, раздираемых судорогами, вызванными невыносимой болью».

Павла и Силу, которые были римскими гражданами, не должны были подвергать таким пыткам. Может быть, они не смогли подтвердить свое гражданство? Сделать это можно было лишь через свидетельство известного лица: друга, родственника, делового партнера. Похоже, что в Филиппах у Павла не нашлось таких гарантов.

После бичевания едва живых миссионеров бросили в тюрьму. Щиколотки их забили в деревянные ножные оковы, прикрепленные к стене, — колодки. С наступлением темноты измученные страданиями узники не смогли заснуть. К полуночи, вероятно, чтобы облегчить боль, они запели, вознося молитвы Господу. Разбуженные посреди ночи другие заключенные, что вполне понятно, возмутились и расшумелись. Но возмущение их сменилось страхом, когда глухой рокот потряс стены темницы. Видимо, это был гул землетрясения. В античной литературе приведено множество свидетельств этого бедствия.

Внезапно в темнице, где были заключены Павел и Сила, рухнула стена, распались цепи и отворилась дверь. Стражник, на ощупь пробравшись в темницу, никого не увидел и, решив, что заключенные сбежали, вытащил свой меч. Чтобы избежать позора, он решил умертвить себя. Наверное, он что-то произнес при этом, потому что Павел, угадав намерение, вовремя остановил стражника: «Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь». Стражник бросился за светильником и, вернувшись, увидел на месте Павла и Силу. Он бросился к их ногам, твердя, что обязан им жизнью. В конце концов он освободил узников, и они сказали ему: «Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой».

Тюремщик пригласил их в свой дом, обмыл раны и, по словам Луки, тотчас же крестился. Неожиданным гостям он предложил трапезу, потом — как того требовал долг — отвел обратно в тюрьму. Но уже на следующий день стражник ворвался в темницу с радостным известием: узников велено отпустить. «Выйдите теперь и идите с миром», — напутствовал их тюремщик, но Павел категорически отказался: «Нас, Римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? нет, пусть придут и сами выведут нас»[28].

Эти слова были переданы властям, которые встревожились, поняв, что нарушили закон, а потом явились в тюрьму, принесли извинения и освободили заключенных, правда, попросив их незамедлительно покинуть город.

Просьба не была выполнена: узники, измученные бичеванием, не могли идти из-за ран. По свидетельству Луки, им пришлось остаться в городе еще на несколько дней. Павлу филиппийские христиане предложили деньги, и он эту помощь принял: «Вы знаете, Филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду» (Флп 4:15–16).

Скорее всего, Лука не сопровождал Павла, когда тот покидал город вместе с Силой и Тимофеем. Они зашагали в южном направлении. Цель — город Фессалоника.

Павел и Сила едва передвигали ноги, но упорно шли вперед. Тимофей, как мог, помогал им. Предстояло пройти сто пятьдесят километров. Дорога была прекрасной, и это позволяло преодолевать ежедневно по двадцать пять километров, то есть путешествие могло занять шесть-семь дней. Но, учитывая физическое состояние Павла и Силы, придется это время удвоить.

Проповедники миновали город Амфиполис; направились по дороге, тянувшейся между морем и горами; прошли рядом с могилой Еврипида, вероятно, ее не заметив. Густые деревья, богатая растительность, быстрые реки вначале смягчали жару. Но вскоре все резко изменилось: жара стала невыносимой, воздух обжигал легкие, одежда липла к телу. Путники брели по берегам озер, вода в которых была теплее воздуха. В полдень в тени деревьев укрывались от зноя недвижные, измученные стада. Об этом вспоминал и Ренан: «Если бы не жужжание насекомых и пение птиц, которые, единственные из созданий, только и могут сопротивляться жаре, можно представить себя в царстве мертвых».

После Аполлонии путешественники оказались в болотистой местности, где царствовала малярия. К счастью, их эта беда миновала. Пришлось взбираться на холмы, что вздымаются над Фессалоникийским заливом. Вдали перед ними поднималась могучая гора — Олимп. Можно представить, как Павел, не без презрения, окинул взглядом царство Зевса. Его эти боги, существование которых он отрицал, не интересовали, зато взор его приковал большой город, простершийся у ног.

Кассандр, царь Македонии, основал этот город в 315 году до н. э. и дал ему имя своей супруги Фессалоники, сестры Александра Великого. Римляне заняли город в 68 году до н. э. Став столицей расширившей свои пределы Македонии, город добился в 42 году до н. э. прав вольного города. Фессалоника стала резиденцией римского проконсула.

Я увидел этот город, ныне Салоники, первым из всех мест, где бывал Павел. Летом 1955 года, покинув Югославию, дороги которой сильно подпортили амортизаторы нашего автомобиля, выпущенного еще до войны, мы с радостью выехали на греческие дороги и оказались в Фессалонике, большом современном портовом городе. На заправке говоривший по-французски служащий посоветовал нам не называть его Салоники: так называли город турки, а грекам это не нравится. Впрочем, после Второй мировой войны официально город именно так и называется — Фессалоника. Современники Павла охотно посмеивались над этим городом, зажатым между акрополем и илистым побережьем. Прошли века, и на илистых почвах возник второй по значению порт Греции, один из крупнейших городов страны.

В 1955 году я еще не занимался биографией Павла, но следы древности меня очень привлекали. Они обнаружились в центре города, рядом с главной улицей — воспоминание о них свежо у меня до сих пор. Арка Галерия — все, что осталось от дворца, который вплоть до VI века был официальной резиденцией римского проконсула. Павел должен был видеть этот дворец. Неподалеку возвышалась ротонда, императорский мавзолей, превращенный в церковь, а позднее — в мечеть.

Нам понадобилось несколько дней, чтобы узнать: город, где проповедовал иудей Павел, стал после 1492 года крупнейшей еврейской метрополией Средиземноморья. Двадцать тысяч сефардов, изгнанных из Испании, нашли здесь убежище. Теперь от них не осталось и следа: сорок пять тысяч евреев, проживавших в Салониках в 1943 году, были отправлены в Освенцим.

Когда через ворота Леванта Павел, Сила и Тимофей вошли в город, их удивило огромное число иноземцев — многих привлекали в Фессалонику торговля и богатство. Статус вольного города освобождал Фессалонику от римских пошлин: место, где можно платить меньше, притягивает как магнит. И Павел наверняка отметил, как много было на улицах иудеев, которые обосновались здесь за сто лет до его появления.

Известно, что, едва прибыв в город, Павел направился к Иасону, своему родственнику, который, согласно законам иудейского гостеприимства, распахнул перед ним двери своего дома. Узнав, что путешественники совсем без денег, увидев раны Павла, Иасон устроил все так, что тот смог добывать средства своим ремеслом, «…прежде пострадав и быв поруганы в Филиппах, — напишет Павел в Первом послании к фессалоникийцам, — мы дерзнули в Боге нашем проповедать вам благовестие Божие с великим подвигом» (1 Фес 2:2).

Многочисленная иудейская диаспора позволяла Павлу надеяться, что в Фессалонике удастся собрать немалый урожай душ. В следующую субботу Павел отправился в синагогу и сообщил собравшимся об Иисусе, которого они не знали. Лука пишет, что его внимательно слушали не только в этот день, но и три последующие субботы: «…говорил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мертвых и что Сей Христос есть Иисус, Которого я проповедую вам» (Деян 17:2–3). Его слушали, не оспаривая, и весть о необычных проповедях разошлась по всему городу. Не будем, однако, думать, что все иудеи, а уж тем более неиудеи, сразу восприняли Благую весть. Считается, что около одного процента населения Фессалоники реально услышали удивительную проповедь Тарсянина. Лука подчеркивает: «И некоторые из них уверовали и присоединились к Павлу и Силе, как из Еллинов, чтущих Бога, великое множество, так и из знатных женщин немало» (Деян 17:4). Некоторые из этих «боящихся Бога» нам известны, в том числе грек по имени Аристарх и римлянин Секунд. Каждый раз, когда «боящийся Бога» принимал христианство, Павел справедливо видел в этом подтверждение того выбора, который он защищал в Иерусалиме.

Нас не должно удивлять, что иудеи в Фессалонике возмутились точно так же словам миссионеров, как и в Антиохии Писидийской. Неоднородность иудейского сообщества объясняет эту быструю смену настроений. Диаспора состояла из самаритян, которых всегда держали на некотором расстоянии, из римских иудеев, занимавших посты во властных структурах, из еврейских торговцев, прибывших из Италии и входивших в те же корпорации, что и поклонявшиеся идолам уроженцы Востока. С каждым Павел говорил на его языке. Он понимал, что в торговых кругах царит беспощадная конкуренция, и видел царившую распущенность нравов. В Первом послании, обращенном к фессалоникийцам, он призывает новообращенных «более преуспевать». Им следует всем сердцем «…усердно стараться о том, чтобы жить тихо, делать свое дело и работать своими собственными руками, как мы заповедывали вам; чтобы вы поступали благоприлично перед внешними и ни в чем не нуждались» (1 Фес 4:11–12). Пусть они воздерживаются от блуда! «Чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как и язычники, не знающие Бога; чтобы вы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво» (1 Фес 4:4–6).

В Первом послании к фессалоникийцам Павел выдвигает предположение, которым, вероятно, и можно объяснить умножение числа христиан в первые годы появления новой веры. Иисус объявил, что он вернется на землю, и ни один христианин в этом не сомневается. Павел же, подтверждая это, говорит о неминуемой близости возвращения. Эта новость приводит в восторг.

Павел проповедовал четыре субботы, и никто ему открыто не возражал, но раздражение иудеев росло. Они решили перейти к действиям. «Взяв с площади негодных людей», они подстрекали толпу, устраивали беспорядки в городе, напали на дом Иасона, требуя вывести Павла и Силу к народу. Но, к счастью, ни того ни другого в доме не оказалось. Тогда схватили Иасона и потащили вместе с несколькими христианами к городским магистратам, именовавшимся политархами. Высокие власти выслушали обвинения: «…эти всесветные возмутители пришли и сюда, а Иасон принял их, и все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса» (Деян 17:6–7).

Такие обвинения не могли не произвести впечатления на политархов, которые потребовали залог за то, чтобы отпустить Иасона и его близких. Иасон был достаточно состоятелен и заплатил то, что следовало. Потом он разыскал Павла и Силу и уговорил их покинуть город. С наступлением ночи Иасон отправил их в Верию, куда они добрались после четырех дней пути.

Цицерон упоминает Верию, расположенную в семидесяти пяти километрах от Фессалоники, как oppidum devium — «город в стороне от дороги», что довольно точно. Город раскинулся на восточном склоне горы Вермий, господствуя над равниной, которую пересекают реки Галиакмон и Аксий. Недалеко от этих мест высился гигантский дворец македонских царей. В 1977 году там обнаружили могилу Филиппа II, отца Александра Великого, в которой находились останки человека ростом 1,60 метра, того самого, кого пронзил кинжалом летом 336 года до н. э. собственный телохранитель Павсаний. В золотом ларце хранилось сокровище: корона царя из золотых дубовых листьев и желудей, его пурпурная мантия, щит, мечи и кираса. Невозможно забыть исходящее от сокровищ ощущение величия и могущества. Содержимое могилы перевезли в Салоники, и сейчас это главная ценность археологического музея. Прибыв в Верию, Павел оказался буквально погружен в историю, которую знал и любил с детства.

В синагоге он встретил иудеев, которые оказались «благомысленнее» фессалоникийских собратьев. Доказательством этому послужит то, что «они приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая писания, точно ли это так». Несомненно, за этим последовало принятие новой веры: «И многие из них уверовали, и из Еллинских почетных женщин и из мужчин немало» (Деян 17:12).

Но, как это уже бывало неоднократно, нашлись добрые души, сообщившие в Фессалонику весть о крещениях в Верни. Получившие известие иудеи бросились по следу Павла. Убежденные, что их гости не в состоянии противостоять приближавшейся к городу толпе, жители Верии уговорили Павла позаботиться о собственной безопасности. В городе остались Сила и Тимофей, которые ничем не рисковали — гнев иудеев был направлен исключительно на Павла, а апостола новообращенные проводили до морского побережья. Вероятно, Павел сел на корабль в каком-нибудь маленьком порту, в Дионее или Пидне. Несколько новообращенных из Верии отправились вместе с ним.

Кончалась осень 49 года. Понадобилось три года, чтобы создать в Фессалонике и Верии христианские общины, которым суждено жить. В те минуты, когда судно отчаливало от берегов, Павел уже мог подвести итог проповедничества в Македонии. Первое: он не получил помощи от церкви в Антиохии Сирийской. Средства, которые удалось собрать, пришли из только что возникшей церкви в Филиппах или были заработаны собственным трудом. Что еще важнее: принявшие христианство стали сами обращать других. Они ходили по провинции, чтобы нести Благую весть родственникам и друзьям. Присутствие женщин в общинах Филипп и Фессалоники было несомненным плюсом. Не менее многообещающим было и обращение в христианскую веру «боящихся Бога»; известие о том, что Сын Бога иудеев пришел на землю, помогало преодолеть колебания. Следует признать, что миссия в Македонии оказалась самой плодотворной из всех, предпринятых до этого.

Наверное, во время плавания Павел задумывался более всего о будущем. Он был наполовину грек и чтил греческую культуру. Поэты, которых он читал, философы, которых изучал, язык, который он знал и любил, — все влекло Павла в Афины. Еще в Тарсе он узнал о величии Афин. Никто в ту эпоху не мог считать себя истинным философом, не приобщаясь к культуре Афин, культуре людей искусства, ученых и политиков.

Пока тяжело груженный парусник скользил вдоль побережья Фессалии и перед глазами путешественника проплывали берега, восхищавшие красотой, Павел, наверное, думал о том, что боги Афин имеют не меньшую власть, чем римские. Убеждать, что единственным истинным Богом является сын еврейского плотника, тех, кто в большинстве своем не представляет, где находится Иерусалим, а об иудаизме судит по бакалейщику из лавочки, представлялось немыслимой затеей. Павел был слишком умен, чтобы не понимать этого, но он был уверен в себе настолько, что не отказывался от благовествования афинянам. От этих мыслей Павел мрачнел, и ученикам апостола приходилось особенно трудно из-за его нелегкого характера.

Судно вошло в пролив Эврип, отделяющий остров Эвбея от материка. Южнее, на мысе Сунион, высились колонны храма Посейдона, и хочется думать, что они взволновали душу Павла. Корабль шел вдоль берегов Аполлона. По левому борту проплыл остров Эгина, затем остров Саламин, на завоевание которого афинян подвиг, как говорят, своими стихами Солон, отец демократии. Потом Фемистокл и Аристид одержали здесь великую победу над персидским флотом.

Согласно преданию, судно, на котором плыл Павел, причалило не в Пирее, а в порту Глифады. Братия из Верии не пожелала оставить Павла одного и сопровождала его все пятнадцать километров, что отделяют Глифаду от Афин. Убедившись, что он благополучно добрался до места и находится в безопасности, христиане из Верии удалились, а Павел передал с ними наказ Силе и Тимофею как можно скорее воссоединиться с ним.

На рубеже второй половины I века слава Афин по-прежнему была незыблема, но следовало смириться с очевидным: Греция перестала существовать. Взятие римлянами Коринфа в 146 году до н. э. и утверждение их господства повсеместно прозвучали погребальным звоном по Греции. 1 марта 86 года до н. э., навязав свою власть Риму, Сулла захватил Афины, устроив в городе беспощадную резню и бесстыдный грабеж.

Прочтите горькие страницы, написанные уважаемыми путешественниками, среди которых были Полибий, Цицерон, Страбон, Павсаний: свобода, дарованная Римом, всего лишь личина. Они пишут об опустевших деревнях, о заброшенных храмах, о пустых цоколях украденных статуй, о смертельно израненном Пелопоннесе, о Фивах и Аргосе, городах, низведенных до простых деревень. Какое запустение! Казалось, пощадили один лишь Коринф.

Однако Афины по-прежнему боготворили те, кто ценил мысль и слово: Цицерон приезжал, чтобы приобщиться к Элевсинским мистериям, Гораций, Вергилий, Проперций, Овидий подолгу жили в городе, находя здесь пищу для ума и души. Со всего Апеннинского полуострова приезжали в Афины люди с единственной целью — поучиться в академии, в ликее, в садах Эпикура, под портиком стоиков. Когда Павел шагал по улицам Афин, вокруг него бурлила пестрая толпа. На агоре, где находился политический и культурный центр города, где писали историю, ставили первые театральные постановки и первые танцевальные представления, остались лишь болтуны. Лука это отметил: «Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое» (Деян 17:21). Мы догадываемся, что Павел, удрученный уже тем, что остался один — а этого он не любил, — был подавлен обилием храмов, алтарей и многочисленными традициями религии, которая явно не оставалась без адептов. «…Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов» (Деян 17:16). Он немного успокоился лишь в синагоге, где, будучи верен себе, обратился с проповедью не только к иудеям, но и к «боящимся Бога». Прошла суббота, и он ощутил, что ему трудно найти слушателей. Остается лишь одно: рассказывать об Иисусе случайным встречным… или на агоре, где было полно философов. Почему бы, подумал Павел, ему не смешаться с ними? Этому событию Лука посвятил один из самых ярких фрагментов своего повествования. Вероятно, ему рассказал об этом сам Павел, а может, Дионисий Ареопагит, первый обращенный в христианство афинянин. Все в рассказе Луки звучит правдиво: «Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: “что хочет сказать этот суеслов?”[29], а другие: “кажется, он проповедует о чужих божествах”» (Деян 17:18).

Понятно изумление жителей Афин при виде невысокого бородатого человека, твердившего о воскресении неизвестного иудея. Какой в этом интерес? Кому это важно? Некоторые, однако, потребовали, чтобы он отправился с ними, дабы полнее изложить свое странное учение.

На холме, где когда-то заседал высший совет Афин, собиралась ассамблея мудрецов, обсуждавших в основном вопросы образования. «И, взяв его, — пишет Лука, — привели в ареопаг» (Деян 17:19). Если Павел позволил себя привести, так это потому, что приглашение, хоть и сделанное не в самой вежливой форме, отвечало его чаяниям.

Лука повествует об этом с увлечением. Возможность передать речь Павла, которому он поклонялся, наполнила его истинной радостью. Записал ли ее Лука, основываясь на рассказе Павла или опираясь на свидетельства слушателей, — в любом случае речь эта доказывает талантливую тактику Павла. Он обращался к афинянам совсем не так, как к простодушным жителям Листры или Дервии. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что имеет дело с людьми не только просвещенными, но и тонко чувствующими. Они философы? Так стоит говорить на языке философов:

«Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: “неведомому Богу”[30]. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё».

Такое начало привлекло внимание аудитории. Теперь надо постараться его удержать: «От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас».

Его внимательно слушали, и Павел продолжал, вдохновляясь: «Ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: “мы Его и род”».

Последняя фраза не что иное, как цитата из «Феноменов» Арата, автора III века до н. э.[31] Возможно, после этих слов Павел услышал голоса одобрения. И он нанес решающий удар: «Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (Деян 17:22–31).

Даже если имя Иисуса не было произнесено, слова о том, что Бог поручил человеку сообщить остальным о дне, когда весь мир будет судим — а за что, собственно, судим? — должны были позабавить аудиторию. Особенно смешной показалась мысль о воскресении неизвестного человека. Эпикуреизм и стоицизм, которые исповедовали в то время греки, сходились в отрицании личного бога, отделенного от вселенной. Эпоха эллинизма допускала жизнь человека после смерти лишь в сознании тех, кто хранит память о покойном. Обстановка собрания, воссозданная талантом Луки, настолько достоверна, что невозможно усомниться в реальности происходившего: «Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Итак Павел вышел из среды их» (Деян 17:32–33).

У Павла уже случались неудачи, будут они еще и впереди. Нам придется поверить, что это была одна из самых обидных неудач. Его на сей раз не оскорбляли, не препроводили в тюрьму, не приговорили к бичеванию, над его словами просто посмеялись. Представляю, как он молча сносил насмешки, как опустились его плечи. Ареопаг больше не пожелал тратить время на этого ничего не значащего индивидуума, и мудрецы разошлись.

Павел остался один. Афиняне не только оскорбили его пламенную веру, полученную от Иисуса, но и задели его самолюбие. А это для Павла было невыносимо.

Никогда больше он не появится в Афинах.