Верхне-Чарская экспедиция

Верхне-Чарская экспедиция

«Полевая геологическая практика была обязательной для студентов, закончивших III курс университета. Заведующий кафедрой исторической геологии профессор Павел Александрович Православлев беседовал с каждым из нас, спрашивая, куда и почему хотел бы поехать студент. У меня было большое желание поехать в Восточную Сибирь; геопрактика в этой области представлялась мне более разносторонней. Павел Александрович предупредил, что, может быть, не совсем по желанию, но ему удастся подыскать поездки для всех. Два дня спустя он направил меня к академику В. А. Обручеву, а тот после краткой беседы к И. А. Ефремову. Иван Антонович в то время ещё не вернулся с палеонтологических раскопок в долине Свияги. Только в четвёртый или пятый визит я увидел спускавшегося по лестнице статного, молодого мужчину, и мы оглядели друг друга. «Вы — Иван Антонович Ефремов?» — спросил я. «А вы Нестор Иванович Новожилов», — утвердительно ответил он и пригласил подняться в его кабинет. Так мы познакомились».[109]

Экспедиции была поставлена следующая задача: геологическое маршрутное исследование Верхне-Чарской котловины — 100-километрового отрезка долины реки Чары от истоков до порожистой части с целью выявления признаков нефти и других полезных ископаемых.

«…Все обернулись к окну… Хорошо, ясно, как на ладони, виднелись все корабли: стройная «Марианна», длинный «Президент» с высоким бугшпритом; «Пустынник» с фигурой монаха на носу, бульдогообразный и мрачный; лёгкая, высокая «Арамея» и та благородно-осанистая «Фелицата» с крепким, соразмерным кузовом, с чистотой яхты, удлинённой кормой и джутовыми снастями, — та «Фелицата», о которой спорили в кабаке, есть ли на ней золото».[110]

Если посмотреть в раскрытую дверь сарая, увидишь огородик с грядками редиски и капусты, коровник, чуть ниже по склону — ещё сарай, где должен был быть склад продуктов и снаряжения. Но там пока пусто, и томительные дни ожидания груза приходится проводить в сарае, лёжа на жёстких топчанах.

Если не смотреть на Ивана Антоновича, кажется, что он читает по книге — не рассказывает наизусть, на память, а именно читает. Пятнадцать названий записано в полевой книжке Нестора Ивановича, среди них — «Борьба за огонь» Ж. Рони-старшего, «Конец сказки» Джека Лондона, «Дитя из слоновой кости» Райдера Хаггарда, «Горизонт» Роберта Кэрса, любимые произведения Александра Грина — «Алые паруса» и «Корабли в Лиссе». Польза была обоим: Иван Антонович сохранял то, что имел, а Нестор Иванович приобретал то, чего не знал.

Сюда, в Могочу, начальник экспедиции Ефремов, старший коллектор Новожилов и петрограф Арсеньев приехали из Иркутска в конце июня, подыскали базу недалеко от вокзала. База — громко сказано: простой бревенчатый сарай рядом с коровником и отхожим местом во дворе одного из частных домов. От мысли снимать комнату в жилом доме пришлось отказаться: безбожно донимали клопы.

Трое мужчин шутили: внизу у нас будет гостиная, а вверху, под крышей — дортуар. Освещения в сарае не было, и жильцы занимались «сычиным спортом» — во время дождей, когда было темно, и в сумерках пытались двигаться и находить нужное в полутьме. Дожди лили каждый день, и члены отряда с тоской смотрели на барометр-анероид.

Во дворе жил пёс Алёшка, без его присутствия не обходилось ни одно дело.

Старший коллектор был ровесником начальника отряда, и между ними установилось взаимопонимание — но без панибратства. Новожилов с глубоким уважением относился к знаниям и полевому опыту товарища, называя его Симбой — «Львом».

Дни проходили за днями, а груз не прибывал. Нестор Иванович вспоминал: «Питались хлебом и длинной сочной редиской, которую я покупал утром и вечером у огородника-китайца прямо из грядок. Днём пили чай или молоко. Иван Антонович любил хорошие конфеты и просил покупать ему в вагонах-ресторанах проходящих поездов «сливочную коровку».

Ждали коллекторшу с деньгами и продовольственным багажом из Иркутска. Каждый день ходили на станцию встречать иркутский поезд — напрасно. Наконец из Иркутска сообщили, что груз отправлен полностью — тремя партиями. С помощью транспортного отдела ГПУ удалось получить две партии.

Иван ругался, называя порядки на железной дороге «кабаком».

Прибыла коллектор Лесючевская — с ничтожной против обещанной суммой денег.

В Иркутске забыли укомплектовать экспедицию накомарниками — и Лесючевская купила в местном магазине тюль шириной восемь метров. Сарай сотрясался от хохота, слушая рассказ, как она волокла этот тюль по городу.

Было решено отправить Л есючевскую и Арсеньева на телеге с грузом в посёлок Тупик, откуда должен начаться сплав. Ефремов и Новожилов оставались ждать третий груз.

Телеграммы летели из Могочи в Иркутск и Москву, оттуда — в Могочу.

Наконец выяснилось, что третий груз благополучно проследовал Иркутск, но до Могочи не добрался: пропал, исчез, потерян железной дорогой — или кем-то украден? Это так и осталось невыясненным.

Новых средств институт не давал, Иван Антонович проявлял чудеса изобретательности, подыскивая замены снаряжению.

Нужно было два листа железа, чтобы изготовить печки для палаток. Новожилов отправился с отношением к начстройучастка. Тот ответил, что железа выделить не может, но дал совет: подите, мол, к складу и украдите! Увы, будущий горный инженер и выдающийся палеонтолог оказался бездарным вором.

В сарае лежали полученные продукты — мука, крупы, сахар. Однажды, закончив пересчитывать снаряжение, Ефремов и Новожилов легли спать в три часа ночи. Вдруг кто-то начал тихо ломать крышу. Охраняя свою «факторию», владельцы продуктов держали пистолеты заряженными. Симба начал стрелять через крышу — и грабитель, скатившись в огород, удрал через забор. Утром оказалось, что доски крыши изрядно пробиты стрельбой — прямо-таки решето.

Однако не ждёт, тает короткое забайкальское лето… Можно было бы вернуться, но Ефремов знал: в 1935 году Палеонтологический институт переводят в Москву, а на 1937 год намечен XVII Международный геологический конгресс, на котором непременно будет секция палеонтологов. Предстоит колоссальная работа: перевезти в Москву экспонаты музея и на новом месте смонтировать их, провести подготовительную работу по приглашению гостей, обработать собранные палеонтологические материалы, чтобы представить их коллегам. Другой экспедиции в Сибирь могло не случиться. Иван шестым чувством ощущал, что в третий раз, как в сказке про Ивана-царевича, чудо-юдо должно быть самым страшным — о двенадцати головах, но Иван-царевич обязательно победит его.

Новожилов писал: «Как-то в августе мне вспомнилось об университете, и стало ясно, что я надолго отстану от курса, а уехать к началу занятий и оставить партию без коллектора-геолога недопустимо и к тому же самому остаться без практики не лучше. Мы обсудили эту проблему. Иван Антонович начал с того, что отпустить меня не может… Столковались вот на чём: 1) Иван Антонович прочтёт мне некоторые лекции из программы 4-го курса и что лучше эти лекции иллюстрировать фактическими разрезами, когда будем уже в пути к месту работы, 2) пока не разделимся, я буду вести съёмку вместе с ним, 3) по возвращении в Ленинград он, кроме отзыва о геопрактике, даст справку о прочитанных мне лекциях из программы текущего курса…»

И практика началась.

Ефремов и Новожилов отправились на Тупик — пешком. Пройдя за день по извилистой горной дороге 47 километров, они решили заночевать в зимовье, которое значилось на карте. Подошли к дому, мечтая о горячем чае и постели — и вдруг из темноты:

— Стой! Кто идёт? Стрелять буду!

— Зимовать! — ответил без колебаний Иван Антонович.

Ответ обескуражил хозяина: он первый раз слышал, чтобы к нему шли зимовать!

Оказалось, в темноте путники прошли мимо зимовья и приняли за ночлег золотоскупку. Сторож ужасно нервничал — пришлось быстро уйти, но возвращаться назад не хотелось, и ночевали на улице.

(В 1935 году Новожилов написал целую поэму о могочинском сидении и пути на Тунгир — оригинал с вклеенными фотографиями и рисунками автора хранится в семейном архиве И. А. Ефремова и Т. И. Ефремовой.)

В конце августа маленький отряд: Ефремов — начальник партии, петрограф А. А. Арсеньев, сотрудник треста «Восток-нефть» старший коллектор Н. И. Новожилов, студентка четвёртого курса Ленинградского горного института О. Н. Лесючевская, которая исполняла обязанности и художника, и старшего коллектора, — воссоединился в Тупике, том самом, где Иван Антонович два года назад ждал большой воды, чтобы отправиться в Усть-Нюкжу. В этот раз Тупик буквально плавал в остатках наводнения — дожди в горах не прошли даром, и Лесючевская с Арсеньевым дожидались друзей, сидя на крыше.

Наняв трёх рабочих, построили карбаз, погрузили на него дополнительно лёгкую лодку. Иван Антонович предложил дать кораблю имя, выбрали то, которое придумал начальник: «Аметист». Новожилов на борту написал это имя голубой краской, быстро поставили мачту, приснастили парус, из платка сделали вымпел.

В полдень 4 сентября карбаз поплыл по сливу струй — вниз по шумному Тунгиру, затем по широкой Олёкме, правому притоку величественной Лены. Команда дружно распевала сочинённый там же «Верхне-Чарский гимн». Каждый знал, что вместо 80 тысяч рублей, положенных на экспедицию по смете, у отряда на всё про всё только четыре тысячи, что наступает осень, а впереди их ждёт тяжелейший путь. Но весело было на карбазе — весело не от бездумности и беспечности: душа звенела от радости долгожданного труда, от сознания, что мы, люди, можем преодолеть любые трудности.

Камертоном для каждого в дружном коллективе был Ефремов. Нестор Иванович вспоминал, как описывал Грин одного из своих любимых героев — лоцмана по имени Битт-Бой: «Теперь нам пора объяснить, почему этот человек играл роль живого талисмана для людей, профессией которых был организованный, так сказать, риск.

Наперекор умам логическим и скупым к жизни, умам, выставившим свой коротенький серый флажок над величавой громадой мира, полной неразрешённых тайн, — в короткой и смешной надежде, что к флажку этому направят стопы все идущие и потрясённые, — наперекор тому, говорим мы, встречаются существования, как бы поставившие задачей заставить других оглядываться на шорохи и загадочный шёпот неисследованного. Есть люди, двигающиеся в чёрном кольце губительных совпадений. Присутствие их тоскливо; их речи звучат предчувствиями; их близость навлекает несчастья. Есть такие выражения, обиходные между нами, но определяющие другой, светлый разряд душ. «Лёгкий человек», «лёгкая рука» — слышим мы. Однако не будем делать поспешных выводов и рассуждать о достоверности собственных догадок. Факт тот, что в обществе лёгких людей проще и ясней настроение; что они изумительно поворачивают ход личных наших событий пустым каким-нибудь замечанием, жестом или намёком, что их почин в нашем деле действительно тащит удачу за волосы. Иногда эти люди рассеянны и беспечны, но чаще оживлённосерьёзны. Одна есть верная их примета: простой смех — смех потому, что смешно и ничего более: смех, не выражающий отношения к присутствующим».[111]

Нестор Иванович уже ощущал, что судьба его неожиданно поворачивается: с 1935 года студент-геолог поступил работать в Палеонтологический институт — и покинул его только в 1973-м, выйдя на пенсию.

В Усть-Нюкже, в колхозе, Иван Антонович рассчитывал взять в аренду оленей. Не удалось. Тогда команда сплавилась до устья Хани, где была фактория, откуда вьючной тропой через отроги хребта Удокан планировалось выйти в район Верхней Чары, — но в Хани олени были слишком дороги. По слухам, якуты кочевали где-то не очень далеко. Арсеньев вызвался было найти у них вьючных лошадей, но надеяться на это не стоило.

Ефремов принял, возможно, единственно верное решение: пробиться к Чаре кружным путём, через Якутию, сплавившись ещё ниже по Олёкме, затем поднявшись по реке Токко. Говорили, что оленей там гораздо больше.

Пока стояли в посёлке, удалось захватить съёмкой низовья речки Хани.

Ниже Хани Олёкма бурлила порогами, которые по низкой осенней воде считались непроходимыми. Длина порожистого участка составляла 170 километров.

Как переоборудовать карбаз — неуклюжее судно, этот «утюг на воде», для плавания в порогах?

«Аметиста» надо было разгрузить для надстройки бортов и двускатной носовой кровли. «Груз перетаскивали по косогору, работали все. Оставалась самая тяжёлая ноша — 80-килограммовый ящик с сахаром; нужно было нести его вдвоём, но Иван Антонович подставил спину и приказал взвалить ящик; нёс его он как будто без усилий».[112]

По команде Ефремова отряд взялся нашивать борта и укреплять нос, вдобавок обтянув его брезентом, и 3 октября партия двинулась вниз — туда, где Олёкма с рёвом прорывается на север через отроги хребта Удокан, где вода бьётся о скалы — «чёртовы зубы» и бушуют пороги Болбукта, Олдонгсо и Махочен.

«Поверхность воды начала вспучиваться длинными и плоскими волнами. Карбаз — тяжёлый плоскодонный ящик с треугольным носом — стал медленно поворачиваться и нырять. Под носом захлюпала вода. Рёв приближался, нарастая и отдаваясь в высоких скалах. Казалось, самые камни грозно ревели, предупреждая пришельцев о неминуемой гибели.

Лоцман подал команду, гребцы заворочали тяжёлыми вёслами. Карбаз повернулся ныряя. Река входила в узкое ущелье, сдавившее её мощный простор. Гигантские утёсы, метров четыреста высотой, надменно вздымались, сближаясь всё больше и больше. Русло реки напоминало широкий треугольник, вершина которого, вытягиваясь, исчезала в изгибе ущелья. У основания треугольника высокий пенистый вал обозначал одиночный большой камень, а за ним треугольник пересекался рядом острых, похожих на чёрные клыки камней, окружённых неистово крутящейся водой. Ущелье вдали было заполнено острыми стоячими волнами, точно целый табун вздыбленных белых коней протискивался в отвесные тёмные стены. Налево в каменную стену вдавался широкий полукруглый залив, искривляя левую сторону треугольника, и туда яростно била главная струя реки, взмётывая столбы сверкающих брызг. <…>

Карбаз взлетел на гребень высокого вала — за камнем вода падала в глубокую тёмную яму. Карбаз рухнул туда. Раздался тупой стук днища о камень, рывок руля едва не сбросил Никитина и лоцмана с мостков, но оба крепко упёрлись в бревно и пересилили. Судно слегка повернуло и неслось теперь под тупым углом к берегу, отклоняясь к грозным каменным клыкам. Карбаз, заливаемый водой и пеной, отчаянно дёргался, прыгая на высоких волнах» — так Ефремов описал прохождение олёкминских порогов в рассказе «Тень Минувшего».

В кипящей воде порогов «Аметист» разгонялся до 40 километров в час. Кораблекрушения удалось избежать только благодаря капитану.

На Олёкме началась посменная геологическая служба — выезд на лодке для описания обнажений и сбора образцов. Местность вокруг не баловала геологов ярко выраженными обнажениями. Чаще всего берега были покрыты крупной и мелкой галькой, многочисленные заливы забиты плавником — деревьями и ветками, которые река несла с верховьев. На берегах путешественника поджидали топкие болота с ледяной водой, горелый лес и проклятие путника — ёрник. Этот берёзовый кустарник высотой от метра до двух, где кусты состоят из множества отдельных тонких стволов, переплетающихся между собой, делал долины и рек, и ручьёв практически непроходимыми.

Поэтому геологи так ценили обнажения, по которым можно было выделить отдельные горизонты и сделать нужные замеры.

Выезжали по очереди: один день — Ефремов с Новожиловым, другой — Арсеньев и Лесючевская. Как правило, обрывы высотой до 30 метров состояли из отложений четвертичного периода: сверху плотными известняками с прослоями песчаников и глинистых сланцев. Внизу громоздилась осыпь — хаос рыхлых кусков, гальки, песка — продуктов выветривания. Не раз учёные могли сорваться и упасть с крутых, почти отвесных склонов. Но судьба благоволила им.

Этот труднодоступный район был исследован геологами впервые.[113]

Как только появлялась возможность, Иван Антонович со свойственной ему обстоятельностью читал Новожилову обещанные лекции, попутно проводя практические занятия по тектонике, геоморфологии и фациям, с описанием разрезов и всеми сопутствующими наблюдениями и документацией.

Ударили морозы.

В отчёте Ефремов писал: «Ввиду особенно раннего ледостава в текущем году партии удалось только круглосуточным плаванием с густой шугой доплыть к 16 октября до якутского посёлка Кудукёль, расположенного на левом берегу Олёкмы, всего в 100 км от устья, где карбаз и вмёрз окончательно. Несмотря на то, что в последние дни плавания по Олёкме шуга пошла сплошной массой, при дружной и упорной работе всей партии от начальника до рабочего карбаз всё же доплыл до первого жилого якутского посёлка.

При этом плавании пришлось много льда прорубить под носом карбаза и зачастую проталкивать его в густой шуге, напиравшей со всех сторон, особенно в узких протоках реки или на тихом плёсе.

Из-за отсутствия тёплой одежды (главное обуви) выстоять на руле больше 172–2 часов не было возможности».

Ранняя якутская зима заставила плыть даже по ночам. Греться приходилось, ломая баграми лёд перед носом карбаза. Но уныния не было: «Верхне-Чарский гимн» по-прежнему звучал бодро. Когда же в Кудукёле, маленьком посёлочке, рассечённом пополам глубоким оврагом, удалось наконец договориться с проводником и раздобыть оленей, настроение и вовсе поднялось, и маленький отряд отважно двинулся от Олёкмы к неведомой речке Токко.

Переход оказался весьма тяжёлым. Взятые в посёлке олени не отличались силой и крепостью. На нарты погрузили по 150–200 килограммов — такой груз был бы велик даже для хороших оленей на наезженной дороге. На мягком, ещё не слежавшемся снегу нарты глубоко проваливались, и оленям приходилось помогать почти на каждом, даже небольшом, подъёме.

По склонам высились острые тёмные ели, стройные кедры, сбросившие хвою лиственницы. Дикой, суровой казалась эта местность. Лишь однажды отряд оказался в небольшой берёзовой рощице — даже в пасмурный день она казалась светлой и живо напомнила Ефремову родные места.

На перевале из долины Олёкмы в речку Тяню (правый приток Токко) глубина снега достигла двух метров. Тут от каждого члена отряда потребовалась недюжинная выносливость: пришлось тропить дорогу, идя впереди оленей. Несмотря на это, часть Ленско-Алданской плиты была захвачена топографической и геологической съёмками.

Иван Антонович вёл отряд настолько спокойно и уверенно, что казалось, будто он идёт по знакомой местности. Если бы не твёрдое знание, что начальник здесь впервые, Нестор Иванович готов бы был подумать иначе. Не раз — когда издалека доносился волчий вой, когда, засыпая палатку, кружила метель, или морозная луна светила нестерпимо ярким светом — Новожилов вспоминал слова Ефремова: стыдно человеку склоняться перед мощью природы.

Однажды к стоянке отряда вышел бурый медведь-шатун. Поднявшись на задние лапы, он устремился к вышедшему из палатки Ивану. У того в руках было ружьё, но он пожалел лесного гостя. Не поднимая оружия, он грозно рыкнул на медведя — так, что тот мгновенно опустился на все четыре лапы и показал хвост. Видимо, зверь решил, что встретился с настоящим хозяином тайги.

Наступил декабрь, когда отряд наконец вышел к эвенкийскому посёлку Тяня, где находилась пушная фактория. Здесь отряд разделился, основная партия из трёх человек — Ефремов, Арсеньев и промывальщик И. А. Яковлев — пошла на юг, вверх по долине Токко. Новожилов отправился на север, в Олёкминск. Ефремов передал ему несколько писем, среди которых — письмо директору института А. А. Борисяку. Иван пишет, что финансовая организация экспедиции отвратительная: имея на свою партию 67 тысяч рублей, он вынужден был всю основную работу проводить на 4500 рублей! «Вследствие всего этого я решил раз навсегда оставить работу в экспедициях в Сибирь и ДВКрай, а также окончательно прекратить всякие поездки по чистой геологии».[114]

Осёдлого населения в долине Токко не было, здесь эвенки и якуты только кочевали. Ещё никто не составил карты этой реки.

При работе в Токкинском ущелье, в районе порогов, самым большим препятствием неожиданно стал ветер. Как в колоссальной аэродинамической трубе, ветер дул здесь постоянно, достигая такой силы, что снег начисто сдувало, оставались лишь чистый, словно стекло, лёд да голые камни. Требовалось предельное напряжение всех сил, чтобы двигаться против такого ветра: «Наутро, едва мы прошли три-четыре километра, за поворотом ущелья прямо в лоб ударил нам сильный и непрерывный ветер. На льду, на крутых скалах, среди редких голых деревьев — нигде не было ни одного местечка, в котором можно было бы укрыться от полёта бесчисленных копий мороза. Мы шли, наклоняясь вперёд, закутав лица так, что оставались лишь узенькие щёлки для глаз. Олени низко спустили головы, почти касаясь снега чёрными носами. Сильный ветер при шестидесятиградусном морозе почти непереносим. Через несколько минут я почувствовал, что вся передняя половина тела застывает до полного онемения. Приходилось поворачиваться спиной, идти пятясь, пока не согреешься. Шум и свист ветра заглушали все звуки…»[115]

Поднимаясь вверх, к хребту Удокан, на северных склонах которого берёт начало Токко, отряд обнаружил обширную котловину: «К вечеру мы вышли из страшного ущелья в громадную котловину — впадину с плоским дном, окружённую ступенчатыми горами. Перед нами расстилалось ровное снежное, сияющее в сумерках поле, окаймлённое чёрной полосой леса. После шума ветра в ущелье тишина и покой поразили нас. Мы назвали эту впервые открытую нами котловину Верхне-Токкинской, пересекли её по глубокому снегу и достигли в темноте опушки леса».

На всём протяжении маршрута велись геологические наблюдения.

В отчёте Ефремов писал: «В морозы ниже 40 градусов, т. е. больше половины времени всей работы, приходилось туго. Пришлось срочно приспособлять все приборы и инструменты. Обшивали все металлические приборы, чтобы к ним можно было прикасаться, не рискуя отморозить пальцы. Все компасы были обшиты кожей. Сконструировали упрощённую планшетку, прикреплённую на гужи для топографической съёмки. В запас заготовлялись рукоятки на геологические молотки. При таких морозах на кристаллических архейских породах ручки у молотков выдерживали очень короткий срок, а часто и сам молоток обламывался по кусочкам».[116]

Читая описания пятидесятиградусных морозов, представляешь такие морозы невероятными на широтах Нижнего Новгорода, Твери и Риги. Тем не менее эта часть Сибири характеризуется необычайно суровым климатом, а в межгорных котловинах наблюдается температурная инверсия: на дне котловины холоднее, чем на склонах окружающих её хребтов.

В рассказе «Голец Подлунный» Иван Антонович говорит о якутском выражении «шёпот звёзд»: «…пар дыхания, вырываясь изо рта, сразу превращается в мельчайшие льдинки». Трение льдинок на лету друг о друга производит характерное тихое шуршание, которое означает: мороз больше 45 градусов.

Ефремов жалел, что не успевает дойти до легендарной Мамонтовой горы[117] в гольцовой группе Тынтур. О ней впервые удалось собрать интереснейшие сведения. Местные жители говорили о целом кладбище мамонтов! Только ради этой горы стоило бы организовать отдельную экспедицию!

Отряд добрался до устья ручья Ульгулук, оттуда перевалил через речку Тарын и оказался на южном склоне хребта Удокан, в долине Чары, после чего выполнил боковой маршрут к Чарским порогам — на север, туда, где река пробивает себе путь через отроги Кодара. Идя по льду против течения реки, отряд поднялся в вершину Чары и изучил её истоки — озёра Большое Леприндо и Леприндокан, образованные в результате тектонической активности. Исследования охватывали всю Верхне-Чарскую котловину, хребты Кодар и Удокан, долины рек Нижний и Средний Сакукан, Апсат, Кемен, Нерунгнакан, Калер, озера Леприндо, Амудиси…

К тому времени продукты почти закончились. Оставались лишь хлеб, лепёшки, чай, сахар и ячка. Несмотря на то что Пётр I называл ячневую кашу «самою спорою и вкусною», Иван Антонович говорил, что эта каша не вызывает у него аппетита.

Новый год партия встретила в пути. Исследования закончились лишь 12 января 1935 года в долине Чары, где в обширной котловине, между хребтами Удокан и Кодар, находился небольшой населённый пункт с факторией и радиостанцией.

Теперь надо было вернуться на железную дорогу. Пробиваясь на юг вверх по течению реки Кемень (на современных картах — Кемен), отряд перевалил в долину озёрной цепи Ам-мудига, добрался до реки Калар и достиг прииска «XI лет Октября» в Китемахтинской котловине. От прииска до хорошо знакомой Могочи вела конно-зимняя дорога.

Что может быть приятнее — после месяцев пути в мороз, по глубокому снегу, через опасные перевалы и обледенелые пороги оказаться в мягко обволакивающем тепле ладно срубленной высокой избы! Раздеться, умыться тёплой водой и вытереться белым полотенцем! Тяжёлый полушубок и полевая сумка висят на стене, на широком дощатом столе — огромный самовар, медный чайник с крепкой заваркой и несколько кружек. Вдоль стен — широкие лавки, застеленные чистыми одеялами, на которых так приятно выспаться после оленьих шкур, постланных на лапник. В окна льётся яркий утренний свет. Там, за окном, суровая забайкальская стужа, а здесь весёлые товарищи и новые друзья — старатели, готовые помочь словно с неба свалившимся геологам.

Сотрудники треста «Верхамурзолото» снабдили Ефремова деньгами. Иван Антонович рассчитался с проводником за аренду оленей.

24 января партия отправилась в новую дорогу. За неделю благополучно добрались на санях до Могочи. Телеграммы полетели в Москву и Ленинград, где радовались друзья, уже считавшие отряд Ефремова погибшим.

Новожилов, торопясь в университет, отчитался в расходе денег, сдал снаряжение. Теперь надо было купить билет до Ленинграда — сделать это было сложно, а после таёжной чистоты — весьма противно. Пришлось немало заплатить носильщику, чтобы он через знакомых купил Нестору Ивановичу билет в купейный вагон скорого поезда. Прощаясь, молодой геолог предложил Ивану Антоновичу своё меховое полупальто, чтобы тот мог доехать в нём до дома: в своей видавшей виды спецовке Ефремов выглядел «вербованным» и мог вызвать подозрение. Иван Антонович без отказа взял полупальто до Ленинграда.

Ефремов сдержал своё слово: написал Новожилову справки о прочитанных лекциях и практике. Обширная полевая геологическая практика с самостоятельной геологической съёмкой долины Токко признана была отличной. По лекциям Ефремова Нестору Ивановичу были зачтены тектоника, морфология и методы исследования фаций.

Казалось бы, в этом нет ничего удивительного. Однако стоит вспомнить, что в 1935 году у самого Ефремова ещё не было диплома о высшем образовании. Важнейшая деталь, характеризующая время: подлинные знания, доказанные практикой, в тот момент ценились выше бумаги с гербовой печатью.

Дожидаясь в Могоче денег для расчёта с проводниками, для отправки в академию собранных коллекций и снаряжения, Иван Антонович систематизировал полевые материалы, обобщал наблюдения и писал отчёт по строго заданному плану: обзор литературы по району (он был готов ещё в Ленинграде), морфологический и геологический очерки, схема геологической истории района, описание полезных ископаемых.[118]

Сейчас, по окончании пути, он отчётливо понимал, что летом партия не смогла бы пройти от 120-го до 150-го меридиана к востоку от Гринвича и от 54-го по 61-й градус северной широты, охватить исследованиями такой огромный район: болотистая местность котловин, обилие рек и озёр делали Верхне-Токкинскую и Верхне-Чарскую котловины практически непроходимыми. Одним словом, не было бы счастья, да несчастье помогло.

В беседах со старателями Иван Антонович убеждался, что ничто так не развивает наблюдательность и смекалку, как жизнь в тяжёлых условиях тайги. Техники на приисках и старатели прекрасно знали каждый свой район, и Ефремов в беседах с ними собирал крупицы знаний, из которых потом сложилась яркая мозаика. Иван Антонович обобщил материал по Могочинскому золотоносному и редкометалльному району, наметив новую оценку природных богатств этой части Забайкалья.

Коллеги в Ленинграде стремились вызволить Ивана из невольного плена, хлопотали, чтобы финансовые документы быстрее прошли необходимые согласования и деньги были скорейшим образом перечислены в Могочу.

Домой Ефремов вернулся только 7 марта.

Свой предварительный отчёт — свыше ста страниц — партия сдала через пять дней после приезда в Москву. Он одобрен академиком Андреем Дмитриевичем Архангельским и принят Советом по изучению производительных сил.

Вскоре в газете Академии наук СССР «За социалистическую науку» появилась статья под названием «Их имена должен знать весь коллектив Академии наук». Подзаголовок гласил: «Верхне-Чарская партия Прибайкальской экспедиции работала героически». Корреспондент С. Шмулович писал:

«В лютую стужу партия начала работу. Это тогда, когда другие уже вернулись в институты и начали спокойную, размеренную «камералку».

Можно было бы поставить крест на работе и вернуться с первой же оказией на железную дорогу, сославшись на объективные причины.

Но так не поступают советские люди.

Стальной молоток разлетается от удара о камень на якутском морозе. А люди, наши молодые советские учёные, ведь они сделаны из того же материала, что и героические строители Кузбасса, что и полярные мореплаватели советской страны, что и дозорные на советских рубежах. Наши люди не отступают, а берут любые крепости! Этой дерзости учит весь коллективный опыт миллионов трудящихся нашей родины! Это крепкая воля советских людей, вдохновляемая великим вождём.

Верхне-Чарская партия сделала своё дело скромно и хорошо. Но дело это героическое. <…>

Вот образец настоящей героической, большевистской работы! Имена товарищей, сделавших эту работу, должен знать весь коллектив работников Академии.

В повседневной работе миллионов трудящихся героизм проявляется каждодневно на тех участках, где тяжелее всего, где больше препятствий, где нужнее всего упорство, выдержка, творческий энтузиазм и где яснее сознание великой чести трудиться и побеждать под знаменем Сталина».

Ефремов подал заявление на вступление в ВКП(б) — Всесоюзную коммунистическую партию большевиков. Однако ему было отказано: в графе «происхождение» стояло: «из купцов», именно эта строка оказалась определяющей, несмотря на все заслуги молодого учёного.

Рассказ «Голец Подлунный», написанный Ефремовым в 1942–1943 годах, хронологически и топографически точно описывает путь отряда по долине Токко. Обладая мощным магнетизмом, зачарованный мир горных хребтов и котловин, мастерски нарисованный художником, притягивает к себе современных путешественников. Люди стремятся добраться до Чары и долины Токко, увидеть своими глазами голец Подлунный — вершина с таким названием действительно нанесена на географические карты. А оставшаяся недоступной для Ивана Антоновича Мамонтова гора превратилась в рассказе в таинственную вершину с пещерой, где лежали гигантские бивни слонов.

В честь недоступной и прекрасной таёжной реки получила своё имя одна из героинь знаменитого романа Ефремова «Туманность Андромеды» — Чара Нанди.

Горы, ставшие фактически персонажами ефремовского рассказа, тоже получили значимые имена. Недалеко от реки Итчиляк, в 30–35 километрах к северу от линии БАМа, над горным хребтом резко возвышаются два пика — 3000 и 3200 метров абсолютной высоты. Один из них сейчас носит имя Усольцева, второй называется Подлунным.

Верхне-Чарская экспедиция Ефремова для многих исследователей стала образцом самоотверженного научного поиска.

В 1982 году читинские учёные А. Трубачёв, кандидат геолого-минералогических наук, и А. Котельников, кандидат географических наук, изучили предварительные отчёты Ефремова и петрографа партии А. А. Арсеньева, хранящиеся в архиве Читы. Под впечатлением от отчётов они выступили со статьёй «Забайкальские маршруты писателя Ефремова» в газете «Читинский рабочий»:

«Полуголодные люди прошли по «белым пятнам» Восточной Сибири втрое больше заданного (2750 километров, из которых 1600 — с геологической и топографической съёмкой) и обнаружили признаки знаменитых теперь месторождений: удоканской меди, каменного угля, золота и железной руды, открытых позже другими геологами в Чарской котловине.

Когда читаешь эти труды, поражают изящный слог, меткость наблюдений, тщательность обработки материала, смелость в выводах. В «Очерках рельефа района» подробно охарактеризовано строение речных долин Верхне-Чарской котловины и её бортов — хребтов Кодар и Удокан. Кроме описания рельефообразующих форм, даётся описание их происхождения. Суждения Ефремова и Арсеньева о рельефе и четвертичных отложениях согласуются в целом с нынешними представлениями, полученными с применением современных геофизических методов. <…>

Геология севера Читинской области изложена в отчётах на уровне тех теоретических взглядов, которые тогда господствовали, и, конечно же, эти сведения в наши дни представляют главным образом исторический интерес. Поиск полезных ископаемых вёлся по принципу: ищи всё, что встретишь. Серьёзных методов прогноза большинства рудных скоплений тогда практически не существовало. И всё же И. А. Ефремовым и А. А. Арсеньевым верно предсказывалось направление поиска рудного золота в кварцевых жилах. Находки железа самими авторами оценивались невысоко, так же, как и угольные пласты в районе Читканды считались ими пригодными только для местных нужд. Что же касается нефти, то доказательств её наличия обнаружить не удалось. Это тоже был один из ответов на поставленные перед исследователями вопросы».[119]

Карта района, составленная партией Ефремова, была позже использована при составлении «Большого советского атласа мира».

Экспедиционные записи — ценнейшие документы эпохи. Однако, видимо, не только биографам они интересны. В записной книжке с советами жене, найденной после смерти Ивана Антоновича, написано: «Экспедиционные дневники самой большой и интересной экспедиции 1934–1935 гг. — Чарской — таинственным образом исчезли с картами в геологическом институте Академии наук…» А ведь на картах были отмечены обнаруженные месторождения золота…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.