Глава 6

Глава 6

Бизнес Валачи с игровыми автоматами, столь мило защищенный Фрэнком Костелло с помощью наклеек, рухнул вскоре после его женитьбы. Обвинения в коррумпированности муниципальных властей вынудили мэра Джимми Вокера уйти в отставку, и кандидат-реформатор Фиорелло ла Гардия клятвенно пообещал очистить город от игровых автоматов. Даже когда ла Гардия стал мэром Нью-Йорка, Костелло настойчиво боролся за продолжение незаконной деятельности. Его политического влияния оказалось достаточно для получения судебного решения, оградившего бизнес с игровыми автоматами от вмешательства со стороны ла Гардия. Но последний просто проигнорировал это решение и направил во все районы города специальные подразделения полиции для уничтожения автоматов, где бы их не обнаружили. Несколько обескураженный такими «противоправными» действиями, Костелло в итоге сдался и, по предложению губернатора штата Луизиана Хью Лонга, переместил основную часть своего бизнеса в Новый Орлеан.

Валачи стал заниматься автоматами для игры в китайский биллиард, но это было временным решением проблемы. Самое большое, что он мог на них заработать, было двести долларов. Свои автоматы он приобрел у оптового торговца, который предложил создать ассоциацию для контроля за местами их установки на Манхэттэне. Это показалось Валачи заманчивым, но он все еще не был уверен относительно своего положения в «Коза Ностре» после убийства Джо Хозяина и других его парней. Во время одной из наших бесед он с горечью вспоминал: «Я не должен был высовываться, так как старик обезумел, пытаясь контролировать все и вся».

В конце концов Валачи и Бобби Дойл обратились к Вито Дженовезе за разрешением подключиться к уже отлаженной «лотерее» или «страховке», как еще называли. «Лотерея» является, возможно, одной из самых примитивных массовых азартных игр. Название образовалось от дешевых страховых полисов, которые оформлялись в конце двадцатых — начале тридцатых годов, потому что игра в «лотерею» походила на получение такой страховки. Единственное, что нужно сделать играющему, это выбрать сочетание из трех цифр от 000 до 999, которые образуют выигрышную комбинацию в каждый конкретный день. С точки зрения математики, шансы на выигрыш равны естественно, 1000:1, однако реально это соотношение равно 600:1, а чаще и того меньше.

Выигрышная комбинация определяется в различных районах страны по-разному: вращением колеса, количеством долларов на товарной бирже в день тиража, результатами заранее условленного забега на ипподроме и так далее. Когда Валачи включился в это дело, в Нью-Йорке действовала своя собственная система, в основу которой была положена игра на скачках. Выигрыш, место и порядковые номера первых трех скачек суммировались, и первая цифра левее точки, отделяющей десятичную дробь от целого числа, становилась первой цифрой выигрышной комбинации; так, если результат равнялся 189.40 доллара, то «9» являлась первой цифрой. Такой же порядок применялся в отношении четвертого и пятого забегов для определения второй цифры, а на основе шестого и седьмого выявлялась последняя цифра.

Эта многоступенчатая система подбора выигрышной комбинации в Нью-Йорке предусматривает возможность различных вариантов «лотерей». Один из них называется «одинарной» игрой, когда игрок может делать ставку на отдельные цифры вместо всех трех сразу. Выигрыш выплачивается в соотношении 1:7. Для банкира «лотереи», такого, как Валачи, этот вариант имел особые преимущества. Если, например, первые две цифры выигрышной комбинации равнялись 58, то он быстро просматривал все записи, зафиксированные мелом на доске для данной конкретной игры. «Я принимал во внимание только ставки в двадцать пять центов и выше, — рассказывает он, — и не морочил себе голову десятицентовыми. Я выбирал из списка все записи, начинающиеся на 58. Мне везло, если таких записей не находилось. Мог быть вариант, когда на доске я обнаруживал цифру 580, но она не часто встречалась, и тогда я еще шел на риск. Однако были возможны ситуации, когда многократно указывалась цифра 589, и я бы разорился, совпади она с выигрышной комбинацией. Поэтому, чтобы подстраховаться, я выставлял пару сотен, или сколько там было нужно, на цифру 9 в банке для одинарной игры. Другими словами, я уходил от невыгодного мне варианта. Я все-таки рассчитывал, что девятка не выпадет, а если это и случится, то одинарной игрой хотя бы возмещу свой проигрыш.

В течение многих лет «лотерея» была наиболее популярной игрой у людей с низким уровнем доходов. Однако, к большому неудовольствию итальянского преступного мира, Голландец Шульц, знаменитый пивной король времен «сухого закона», первый сообразил, какое состояние можно было бы заработать, если объединить этот рэкет в один гигантский бизнес. И тогда, и сейчас, нигде эта игра не была столь популярной, как в Гарлеме. Когда там объявился Шульц, в этом районе существовало более тридцати соперничающих друг с другом банков «лотереи». Он объединил их в одно целое. Методы Шульца были просты. Прежде всего он терроризировал независимых банкиров, вынуждая их платить ему за «охрану». Затем, когда они были основательно запуганы, Голландец прибирал их бизнес к рукам. «Для поддержания мира», как это назвал Валачи, Шульц взял к себе Чиро Терранова, который все еще являлся главным гарлемским мафиози. Он как бы стал младшим партнером Шульца. В городе работали еще два крупных «лотерейных» банка, созданных Вилли Моретти и двумя братьями из «семьи» Гальяно — Стефано и Вито ла Салле, но организация, созданная Шульцем, была намного могущественнее.

Валачи потребовалось благословение Вито Дженовезе, прежде чем его допустили в организованные структуры «лотереи». И хотя некоторые независимые или, как их охарактеризовал Валачи, «незаконные» банки продолжали существовать, они не только не могли участвовать в определении выигрышной комбинации, но и часто выплачивали деньги за использование этих комбинаций. Более того, они в отличие от организации, были не в состоянии оградить себя от потенциального риска крупных проигрышей и не могли позволить себе создать систему общей безопасности.

Даже в условиях «организованной лотереи» начальный период не был особенно простым для Валачи. Он слишком поздно пришел в «Коза ностру», чтобы, подобно многим другим мафиози, иметь возможность получать деньги от незаконной торговли спиртным, которые впоследствии использовались для создания преступных структур в промышленности и профсоюзах, а также для приобретения недвижимости и развития игорного бизнеса после снятия на него запрета. Хотя при длительной игре владелец «лотереи» имеет фантастическое преимущество над своими клиентами, все же время от времени ему приходится нести убытки. Валачи постигал это через собственный горький опыт.

Мы с Бобби работали всего около трех недель, стараясь понемногу кое-что сделать и надеясь, что нам удастся избежать значительных убытков. И вот один раз выпали номера, которые потянули 12 или 14 долларов на ставку, по-моему, 14. После того, как мы рассчитались с нашими «инспекторами» и «шестерками», у нас осталось всего около 1700 долларов. Сверх того еще пару тысяч имелось в банке. Можете представить, сколько мы были должны отдать. Мы проиграли 8400 долларов. Это довольно много по тем временам. Я не знал, что делать. Я заехал к Вилли Моретти и сказал ему:

— Завтра я перевезу свою жену в твой дом. Поддержи ее.

— Что случилось? — спросил Валачи.

— Я скажу тебе, что случилось. Мы обанкротились. Нам нечем платить.

— Ладно, — сказал Моретти, — никому ничего не плати. Попробуй потянуть резину.

И вот вечером, когда пришли «шестерки», мы сказали им, что пока ничего точно сказать не можем, но возникли проблемы, и выплата выигрышей откладывается на двадцать четыре часа.

После того, как на следующий день были зарегистрированы ставки, Вилли позвонил и попросил назвать пару нежелательных для нас номеров, по которым мог выпасть самый крупный выигрыш. Понимаете, он собирался забрать их у нас, чтобы мы не слишком много проиграли и имели лучшую возможность расплатиться за предыдущий день. Но это оказалось непросто. Он обзвонил другие конторы и сказал: «Послушайте, ребята, кое-кто из наших друзей может разориться. Вам не подойдут эти номера? Они вашу игру не испортят?»

Но у остальных контор тоже было много ставок на эти номера, и мы дали Вилли следующую нежелательную цифру. Чему быть, того не миновать. Вилли сообщил нам, что он лично ими займется. Он сказал, что покроет пять долларов с каждой ставки, но попросил рассматривать это как исключение. Мы весь день умирали от страха, пока все не обошлось. На этот раз нам повезло, но повезет ли в следующий? Игра, которую мы вели скорее походила на русскую рулетку, а не на «лотерею».

Босс «семьи», к которой принадлежал Валачи, Счастливчик Чарли Лючиано, выручил его из беды. У Лючиано умер отец, и Валачи пришел на поминки. Там к нему подошел Счастливчик и сказал: «Эй, Джо Каго, выше нос!».

Валачи максимально использовал редкий шанс лично поговорить с Лючиано. «Я сочувствую вашей беде, но честно говоря, немного обеспокоен своей судьбой. Я скоро разорюсь на «лотерее».

Лючиано сразу же дал указание старому другу Валачи Фрэнку Ливорси обеспечить своего приятеля оборотным капиталом. Ливорси дал Валачи 10 тысяч долларов. В свою очередь Ливорси, Джозеф Рао и Джозеф Страччи (Джо Стретч) стали партнерами Валачи и Дойла по бизнесу. За последними, однако, оставался общий надзор за «лотереей». Себе в помощь они взяли главного «инспектора» по имени Моу Блок, который, был опытным человеком в этом деле. «За Моу приходилось присматривать, — вспоминает Валачи, — но он знал свое дело и привел с собой несколько хороших «инспекторов».

Эти «инспектора» были необходимы для успеха «лотереи». Большей частью евреи, они, по существу, выступали в роли менеджеров филиалов «лотерейных» контор. Как говорит их название, они отвечали также и за бухгалтерию. Эту должность члены «Коза ностры» занимали редко; неблагодарная бумажная работа считалась ниже их достоинства, хотя, возможно, она была просто не по зубам итальянским мафиози.

Каждый «инспектор» имел в своем распоряжении группу «шестерок», которые собирали ставки и выплачивали выигрыши. «Инспектор» получал тридцать пять процентов от собранной им за день выручки, если на него возлагалась обязанность рассчитываться с полицией в районе своей деятельности, и тридцать процентов, если контора этим занималась сама. «Инспектор», в свою очередь, выплачивал «шестеркам» от 20 до 25 процентов своей прибыли [15].

— Это дело «инспектора», сколько он платил «шестеркам», — рассказывает Валачи. — Все, что нас интересовало, это реальные ежедневные результаты их работы. А если они нас не удовлетворяли, мы вызывали «инспектора» и разбирались с ним.

С того времени, как «лотерея» привлекла серьезное внимание организованного преступного мира (то есть сразу же после «сухого закона»), она превратилась в дело, приносящее сейчас мафии более четверти миллиарда долларов ежегодно только в Нью-Йорке. Она, без сомнения, сегодня является и основным источником незаконных доходов полиции. В одном районе может быть от пятнадцати до двадцати «точек», где принимаются ставки — у газетного стенда, входа в ателье по пошиву одежды или продовольственный магазин. Чтобы работать без помех хотя бы в одном из таких мест, приходится платить мзду полицейскому, патрулирующему улицу (до двух тысяч долларов в месяц).

В наши дни минимальная ставка составляет обычно двадцать пять центов, обычно же она равна доллару. Банки покрупнее принимают у своих постоянных клиентов ставки и в десять долларов. Во времена депрессии, когда начинал Валачи, ставки обычно составляли пять-десять центов, но даже тогда банк Голландца Шульца имел средний дневной оборот, равный 80 тысячам долларов.

После притока капитала Фрэнка Ливорси бизнес Валачи, наконец, сдвинулся с мертвой точки. Еще одним солидным источником доходов стало партнерство с Ливорси по так называемому «лотерейному» контракту. При игре на нью-йоркском тотализаторе было трудно подтасовать результаты забегов. Зато сезон на местном ипподроме был гораздо короче, чем сейчас, и как только он заканчивался, выигрышная комбинация вычислялась по результатам на других ипподромах, куда также просочились преступные элементы. Среди них, если верить Валачи, был ипподром «Фэр Граундз» в Новом Орлеане, «Хоторн» в Чикаго и «Кони Айленд» в Цинциннати. «Как я понял, — рассказывает Валачи, — у Голландца Шульца был какой-то парень, который умел высчитывать, сколько денег вкладывать в тотализаторные счетчики, чтобы выпадали правильные номера. Я не помню, как его звали. Это имя было трудно выговорить» [16].

Начав дело с ежедневной суммы ставок в пять тысяч долларов, партнерам удалось довести оборот своего банка до 60 тысяч. Валачи начал получать 1250 долларов в неделю, не платя при этом, естественно, никаких налогов. К тому же они пользовались всеми преимуществами, которые дает принадлежность к организованному «лотерейному» рэкету в Нью-Йорке. Однажды Валачи остановил свою машину, чтобы проверить, как идут дела у одного из «инспекторов». Выяснив, что сегодняшние ставки еще не собраны, он решил сам их отвезти в главную контору. Позже, когда он выбирался из автомобиля с деньгами и квитанциями ставок в руках, к нему подошли два детектива. Валачи постоянно платил двум местным полицейским, но эти детективы оказались из особого подразделения, подчиняющегося непосредственно комиссару, и с ними, по его словам, «было невозможно вести деловой разговор». Валачи задержали, но когда дело дошло до суда, у судьи не оказалось сведений о его предыдущем аресте. В результате он отделался приговором с отсрочкой исполнения. «Я не знаю, как это было сделано, — рассказывает Валачи, — и я не пытался ничего выяснять».

По информации нью-йоркского городского управления полиции, в досье Валачи имеется запись, в соответствии с которой 13 января 1936 года он был арестован за незаконную организацию азартных игр. 12 сентября суд вынес ему отсроченный приговор.

Несмотря на прибыльность своего дела и ту защиту, которой он пользовался, воспоминания Валачи о «лотерее» походят скорее не на рассказ набирающего силу мафиози, а на переживающего трудные времена бизнесмена. Есть только одно исключение: он с нескрываемым удовольствием вспоминает о «лотерейном» контракте. «Я до сих пор помню наше первое число — 661. Мы выиграли семь тысяч и славно повеселились на Рождество». Обычно же Валачи предпочитает говорить о проблемах, связанных с «лотереей». Постоянным источником тревоги являлись числа, на которые делались регулярные и крупные ставки. «Многие ставили на 222 и 725. Я не знаю, почему, так что не спрашивайте, — вспоминает он. — Цветные же постоянно ставили на 000». Самым тяжелым потрясением для Валачи стал бум на одно число вследствие весьма примечательного события.

Число определялось на нью-йоркском ипподроме, так, что контракта не было. И тут как раз случилось это ограбление в Бруклине. Взяли получку у целого завода. Кажется, по производству мороженого. В общем, ребята ухватили 427 штук и смылись. Тогда все газеты на первых страницах писали, что это было самое крупное ограбление в истории [17].

И вот всем приспичило поставить на 427. Сумма ставок равнялась где-то сотне долларов. Если бы это число выиграло, нам пришлось бы отдать шестьдесят тысяч. Конечно, я и Дойл не смогли бы расплатиться, ведь мы только недавно начали свой бизнес. Короче, звоню я парню, который работал с братьями Ла Салле, и прошу принять у меня ставку на сто долларов. Он мне по-дружески и говорит:

— Пропадет твоя сотня. Судя по тому, как ставят на это число, никто не сможет расплатиться. Но, так и быть, сорок долларов я у тебя приму.

— А расплатишься?

— С тобой, да

— Ух ты, — говорю, — здорово. Спасибо.

Если в двух словах, это число так и не выпало. Но можете мне поверить, я его надолго запомнил. Ставить на 427 со временем стали все меньше и меньше. А потом, через три-четыре года, оно все-таки выскочило. Но много это число не потянуло. Я помню ставку. Она равнялась пятидесяти центам.

Но ничто так не расстраивало Валачи, как попытки его «наколоть», или, другими словами, обмануть, которые исходили как от его подчиненных, так и от посторонней публики.

Никогда не догадаешься, что с тобой еще могут выкинуть. Как-то раз мой основной «инспектор» Моу Блок пришел и сказал, что какие-то ребята с Лонг-Айленда поинтересовались у него, связан он с кем-нибудь или нет. В том смысле, связан ли он с мафией. Моу ответил им «нет».

— Почему же ты соврал? — спрашиваю я.

— Сам не знаю, — отвечает.

Моу объяснил мне, что эти парни хотят к нам подключиться и сдавать в наш банк свою «работу» — так мы назвали конверты с собранными ставками.

— И где же их «точка» на Лонг-Айленде? — спрашиваю я у Моу.

— Минут сорок пять езды отсюда.

Мне показалось, что здесь какой-то подвох, что-то было не то в этом раскладе. Но Моу сказал, что если у нас есть сомнения, эти ребята могут взять его с собой, чтобы он посмотрел, как собираются ставки.

— Хорошо, — говорю я. — То, что я пока знаю об этом деле, мне не очень-то нравится, но, как говорится, поживем — увидим. Если я выясню, что игра нечистая, они просто ничего не получат.

Вы, наверное, помните, что первая цифра выигрышной комбинации определяется по первым трем забегам. Что меня смущало, так это то, что к моменту, когда Моу возвратится с ними в город, первые три забега уже закончатся. Мы, конечно, могли бы поправить дела на следующих, так что я дал Моу «добро».

Случилось то, чего я боялся. В первый же день они нагрели нас на трехдолларовой ставке, а это 1800 долларов выигрыша. Я сразу же велел Моу лично переписать на доску собранную «работу». Понимаете, первой цифрой была четверка, значит, оставалось сто возможных комбинаций, от 400 до 499. Посмотрев на доску, после того как Моу записал все ставки, я увидел, что в «работе» парней с Лонг-Айленда присутствуют все сто комбинаций, начинающихся с четверки. Конечно, вперемешку, чтобы это не выглядело подозрительным, попадались и другие ставки, но когда «работа» была переписана на доске целиком, все сразу прояснилось.

Я стал ждать, когда эти парни придут за деньгами, но они вместо этого позвонили. Я и рта не успел открыть, как они начали орать: «Мы не знали, что вы в организации! Мы думали, вы сами по себе! Нам только что сказали». Потом они принялись просить, чтобы их простили. «С какой же это стати вас прощать?» — удивляюсь я, а они говорят, что, мол, спрашивали у Моу, связан ли он с кем-нибудь, и если бы Моу сказал правду, они ни за что не стали бы с нами связываться.

Конечно, мне интересно было узнать, что у них за система — вдруг еще кто-нибудь решит ее попробовать? Поэтому я сказал: «Ладно, вам ничего не будет, если вы объясните, как нас накололи.»

Один из них мне все рассказал: «Ну, в то время, когда мы проезжаем по мосту 59-й улицы, первые три забега уже закончились. Мы узнаем о первой цифре сразу за мостом. Там справа есть парикмахерская, и один из наших людей выходит оттуда и поднимает руку с тремя пальцами. А у нас запасено десять конвертов, в каждом лежат все возможные ставки, которые начинаются с одинаковой цифры, от нуля до девяти. Проехав парикмахерскую, мы просто даем Моу конверт, в котором находятся все комбинации, начинающиеся на четверку».

Нет, вы можете представить, какая была выдержка у этих парней?

Моу Блок также фигурировал в одной гораздо более опасной для Валачи истории, которая могла бы прервать его преступную карьеру, не имей он поддержки со стороны «Коза ностры». Среди «инспекторов», которых он привел с собой в бизнес Валачи и Дойла, был некий «парень по имени Шапиро». Шапиро оказался полезным приобретением, так как он каждую неделю сдавал триста-четыреста долларов выручки. «Это были большие деньги в те годы, — вспоминает Валачи. — Как вы знаете, страна переживала трудные времена, наступила Великая депрессия, как теперь говорят. Тогда люди ставили в основном по пять-десять центов. Это сейчас каждая ставка — доллар, а то и больше. Так этот Шапиро производил на Моу большое впечатление. Можно сказать, убийственное».

У Шапиро, по-видимому, были амбиции стать кем-то большим, нежели простым «инспектором», и он присоединился к попытке рэкетировать бизнес Валачи, которую предприняли «два еврейских парня», Харольд Штейн и Харольд Грин. «Они были откуда-то из Бронкса, — рассказывает Валачи. — Эти ребята считали себя очень крутыми. Они прижимали «шестерок», букмекеров, да кого угодно — и тянули с них деньги». Впервые Валачи услышал о Грине и Штейне, когда заметно нервничающий Моу Блок сообщил, что эти люди собирают информацию о его бизнесе. «С ними шутки плохи, — добавил Блок. — Они задумали подмять под себя весь город».

Валачи очень мало рассказывал Блоку о себе и уж, естественно, совсем ничего — о «Коза ностре». Впрочем, это касалось не только Блока, но и всех остальных людей, работавших на Валачи. «Моу знал только о том, о чем я считал возможным ему рассказать, — говорит Валачи. — Я попросил его не беспокоиться, сказал, что я в состоянии справиться с любыми проблемами, которые могут перед нами возникнуть. Еще я велел ему прекратить рассуждать о том, какими крутыми были эти ребята, а то мне придется о нем самом призадуматься». Валачи спросил у Блока, что удалось выяснить Грину и Штейну.

— Они знают только, что ты занимаешься «лотереей» вместе с Бобби Дойлом.

— И кто же их просветил?

— Шапиро, — ответил Блок.

По словам Валачи, его не слишком удивила эта новость. «Шапиро в последнее время ломал какую-то комедию, — вспоминает он. — Дня за два до разговора с Моу он пришел ко мне и начал рассказывать, как я ему нравлюсь. «Да?» — спросил я и больше ничего не сказал. Но про себя подумал: «С чего это он меня умасливает?»

Валачи немедленно известил о происходящем своих троих партнеров, которые до сих пор находились как бы в тени — Фрэнка Ливорси, Джо Стретча и Джозефа Рао.

Не успели мы сообразить, что к чему, как двое парней из этой банды заявились в нашу главную контору в Гарлеме. Случилось так, что в этот момент из нас там был только Джо Рао. Они поинтересовались, какое Джо имеет отношение ко мне и Бобби Дойлу. Он объяснил, что все мы приходимся друг другу партнерами. Тогда эти ребята говорят Джо, что хотят охранять наш бизнес за пятьсот долларов в неделю.

«Охранять от чего?» — спросил Джо. Они ему начинают втолковывать, что, мол, всякое может случиться, заранее и не скажешь, и что они берутся защитить нас от любой беды. Джо им поддакивает и спрашивает, когда нужно уплатить первый взнос. Эти парни говорят, что придут за деньгами в субботу. Мы чуть со смеха не померли, когда Джо все это рассказывал. Если бы они пришли, их бы убили, конечно. Но эти ребята так больше и не появились.

Тогда Джо Рао решил взяться за Шапиро. Сразу, как его поймали, мне позвонили и попросили прийти, чтобы я с ним потолковал. Ребята держали Шапиро в гараже. Он лежал в кузове грузовика, весь избитый. Башка была разбита, и весь гараж забрызган кровью. На шею была накинута веревка, ее держал, по-моему, Голубоглазый Джимми, которого по-настоящему звали Винсент Ало.

Как только Шапиро меня увидел, он заорал: «Спаси меня! Спаси меня!»

Да что он, смеялся, что ли? Как это, интересно, я мог его Спасти? Ребята допытывались у Шапиро, был ли Моу Блок с ними заодно. Я и сам хотел это знать, но Шапиро только орал какую-то неразбериху, когда дергали за веревку. Так я и не понял, участвовал Моу в этом деле или нет. Ну, вот так и пришел конец Шапиро. Его засунули в бочку с цементом — большую такую, в какие обычно наливают нефть. Бочку бросили в Ист-ривер. Шапиро, наверное, до сих пор там лежит.

Другого такого «инспектора», как Моу, было трудно найти. Поэтому я его оставил у себя. Если он даже и был заодно с этими ребятами, он получил хороший урок, и я подумал, что он больше ничего против меня затевать не будет. Правильно я рассудил?

Валачи еще раз поблагодарил судьбу за то, что был членом «Коза ностры», когда узнал, что за Грином и Штейном стоял Голландец Шульц. Несмотря на все свое могущество, Шульц, как и полагалось, ничего не знал о внутренних делах мафии. «Когда Голландец подмял под себя «лотерею» в Гарлеме, — рассказывает Валачи, — он втерся в компанию Чиро Терранова и ребят со 116-й улицы. Но все, что Шульц знал обо мне и Бобби Дойле, так это то, что мы были на стороне Маранзано, когда тот сцепился с Чиро, Счастливчиком Чарли и Вито. Поэтому, когда Голландец узнал о бизнесе, который мы затеяли под самым его носом, он считал, что я и Дойл считаемся в мафии вне закона». Но ни для кого не было секретом, что Джозеф Рао близок с Терранова. Поэтому Шульц, естественно, сразу отстал от Валачи, когда Грин и Шульц доложили, что Рао является его партнером по «лотерее». Как позже выяснилось, все это было очередным гамбитом Лючиано, который проводил стратегию, направленную на превращение «Коза ностры» в самую могущественную силу американского преступного мира.

Как я понял, Голландец пришел к Чиро и поинтересовался, что, черт побери, происходит. А Чиро и самому невдомек, что Джо Рао работает со мной. Он начинает разбираться и выясняет, что «лотереей» нам разрешили заниматься лично Счастливчик Чарли и Вито. Звонит, значит, Чиро Счастливчику, а тот и говорит, чтобы он сказал Голландцу, что нам дали развернуться только для того, чтобы Чиро и Шульц пришли на все готовенькое и прибрали наш бизнес к рукам. Ясно, Чиро все так и сделал, как приказал ему Счастливчик. Когда я про это узнал, то сразу догадался, что Счастливчик Чарли имеет какие-то планы в отношении Шульца, но Чиро Терранова, который считался важной шишкой, вроде бы в эти планы не входит, и ему ничего не грозит.

Так и оказалось. Вскоре Вито Дженовезе сказал мне и Бобби Дойлу, что Голландец должен уйти. Еще он сообщил, что евреи против этого ничего не имеют. Вито сказал, чтобы мы Шульца специально не искали, но если он где-нибудь нам попадется, сразу его пришили. Другими словами, Голландец не должен был заподозрить, что за ним охотятся.

Голландец Шульц был естественной мишенью для Счастливчика Чарли Лючиано. Для Шульца являлось практической необходимостью заключить рабочий альянс в отношении Гарлемского «лотерейного» рэкета с кем-то наподобие Терранова. Поступи он иначе, и Голландцу пришлось бы иметь дело со всей итальянской мафией. Но Шульц упорно оставался в стороне от коалиций, которые Лючиано формировал вне «Коза ностры» с так называемой группировкой Жучка и Мейера, возглавляемой Мейером Лански и Бенджамином Зигелем (он же Жучок), а также бандой Лепке Бухальтера и Гурры Шапиро. В личном плане Лючиано ненавидел Шульца, представляющего собой карикатуру на гангстера: он любил привлекать к себе внимание, был крикливым и неумеренно эгоистичным. Но больше всего Лючиано раздражал его талант находить и реализовывать возможности нового бизнеса. Находясь на пике своей карьеры в качестве пивного короля в годы «сухого закона», он был одним из первых, кто понял перспективность «лотереи». Шульц кроме того организовал прибыльный ресторанный рэкет, пробив себе путь к контролю над профсоюзом официантов. Затем он открыл ресторан «Метрополитэн» и организовал «Ассоциацию владельцев кафе». Если хозяин ресторана хотел избежать забастовки или диверсии в обеденные часы (такой, как, например, пакет с тухлыми яйцами, раздавленными под столиком), он вступал в эту ассоциацию. Не бесплатно, конечно.

Лючиано всегда привлекала мысль о разделе империи Шульца. Но эту идею следовало воплощать весьма деликатно. Голландец был не из тех людей, с кем можно шутить. Родившись в Бронксе под именем Артур Флегенхаймер, он рано получил репутацию забияки. Из-за этого Голландец Шульц получил свое прозвище — так звали одного местного хулигана, который жил в Бронксе в начале века. Кличка прилипла — к большому смятению Шульца, когда даже ему пришлось признать, что он стал слишком «знаменитым». Однажды Голландец пожаловался, что его дурная слава во многом объясняется прозвищем, которое отлично подходило для газетных заголовков. «Если бы меня называли Артуром Флегенхаймером, — заметил он, — никто бы обо мне даже ни разу не услышал».

К концу двадцатых годов Шульц поставил под свой абсолютный контроль торговлю пивом в Бронксе. Методы, которыми он пользовался, делая свою карьеру, были невероятно жестокими. Последними оптовыми торговцами пивом, которые стояли у него на пути во время «сухого закона», являлись гангстеры-ирландцы Джон и Джозеф Рок. Джон Рок, прикинув возможности Шульца, решил оставить свой бизнес. Его брат, однако, предпочел бороться до конца. Вскоре он был похищен Шульцем и его людьми. Они избили Рока так сильно, что он на всю жизнь остался калекой. Но это было не все. Бандиты, прежде чем выбросить свою жертву на мостовую в Бронксе, вымазали гноем бинт и туго замотали его глаза. В результате Рок ослеп. Подобные приемы облегчили дальнейшую деятельность Шульца. Любой банкир «лотереи», владелец ресторана или профсоюзный лидер, собирающийся перечить Голландцу, всегда имел Джозефа Рока в качестве примера, чтобы призадуматься, стоит ли это делать.

Наконец у Лючиано появился шанс сделать первый ход. Это случилось, когда Шульцу было предъявлено обвинение в неуплате налогов, такое же, которое отправило в тюрьму Аль Капоне. Шульц скрывался около полутора лет, а его адвокаты все это время пытались уладить дело. Пока Голландец находился в бегах, Лючиано обрабатывал главного «лейтенанта» Шульца, Эйба (Боу) Вайнберга, с тем, чтобы он начал проводить более сговорчивую политику, нежели его босс. Договориться с Вайнбергом оказалось нетрудно. Но это, казалось, не имело большого значения: когда Шульц в конце концов сдался властям, доказательства его вины выглядели неоспоримыми. Однако Шульц не скупился на взятки, и был оправдан [18].

Первым, кому пришлось ощутить на себе возвращение Голландца, оказался Боу Вайнберг. Валачи услышал эту историю от Боба Дойла.

— Помнишь Вайнберга, которого ты считал таким хорошим парнем? — спросил он.

— Да, — ответил Валачи. — Ну и что?

— Да вот, похоронили его. Шульца рук дело.

— Ого, то-то я его в последнее время не вижу, — сказал Валачи. — А что случилось?

— Говорят, что Голландец прознал, что он крутит дела с Сицилийцем.

Тело Вайнберга так и не нашли. Он просто исчез. Если верить Валачи, его труп вынесли из манхэттэнского отеля в дорожном сундуке после горячей перепалки с Шульцем. «Когда я об этом услышал, — вспоминает Валачи, — я решил, что самому Голландцу тоже недолго осталось жить на этом свете».

На какое-то время между Лючиано и Шульцем установилось напряженное перемирие. Затем власти, не разрешив Шульцу выплатить налоги задним числом, стали готовить против него очередное обвинение. Большой суд присяжных Нью-Йорка, кроме того, начал разбираться в его причастности к «лотерее», задействовав перспективного прокурора из Министерства юстиции Томаса Е. Дьюи в качестве обвинителя по особым делам. Шульц был вне себя от ярости. Один из его адвокатов предупредил, что Дьюи «всех нас засадит», если не принять каких-то мер.

Однажды вечером перед Валачи на мгновение приоткрылось то состояние духа, в котором пребывал Шульц. Это случилось в ресторане «Фрэддиз Италлиан Гарден» на 46-й улице (к западу от Таймс-сквер), куда Валачи пришел сразу после того, как из ресторана уехал Голландец после ужина с Лючиано. Счастливчик остался и через некоторое время пригласил Валачи за свой стол. Когда кто-то из присутствовавших упомянул Шульца, Лючиано улыбнулся и заметил: «Все, о чем может сейчас говорить Голландец, это Том Дьюи. Дьюи сделал то, Дьюи сказал это…»

Выход из положения, который выбрал Шульц — убийство Дьюи, предоставил Лючиано долгожданный шанс. Почти все мафиозные лидеры согласились со Счастливчиком, что если Шульцу позволить убить Дьюи, это послужит толчком к фронтальному наступлению властей на организованную преступность, которого они изо всех сил хотели избежать. Поэтому было решено убрать самого Шульца. Как раз тогда Валачи и услышал от Вито Дженовезе, что Голландец должен быть убит сразу, как попадается кому-нибудь на глаза. Но, в конце концов, убийство было поручено конкретным исполнителям — трем боевикам из банды Лепке Бухальтера. Как заметил Валачи, «Счастливчик Чарли рассудил, что будет лучше, если сами евреи и займутся Голландцем».

23 октября 1935 года Шульц был застрелен в одном из гриль-баров города Ньюарк, штат Нью-Джерси. Он не умер на месте. Будучи евреем, принявшим католичество, Голландец получил последнее причастие в местной больнице. Вместе со священником там присутствовал полицейский стенографист, который записывал слова находящегося в полубреду Шульца. Впрочем, стенограмма напоминала сцену сумасшествия из «Короля Лира» и толку от нее было мало. Шульц воображал себя волевым и мужественным человеком, однако его последние слова походили на жалкое нытье: «Скажите им, чтобы они от меня отвязались».

Бухальтер унаследовал ресторанный рэкет Шульца, а Лючиано и Дженовезе забрали гигантский «лотерейный» банк в Гарлеме, к которому они уже давно присматривались. «Счастливчик Чарли разрешил заниматься «лотереей» всем членам «семьи», — рассказывает Валачи. — Нельзя было только работать не на своей территории или переманивать чужих «инспекторов» и «шестерок». Для контроля над «лотереей» вместо Чиро Терранова был назначен другой «лейтенант» из «семьи» Лючиано — Майк Коппола, по прозвищу Курок». Когда-то могущественный Артишоковый Король не стал протестовать; стареющий и больной Терранова был рад уйти на покой. Как заметил Валачи с сожалением в голосе, «Чиро дали возможность умереть в постели».

По существу, стратегия Лючиано была безошибочной, и в «Коза ностре» постепенно стала устанавливаться атмосфера всеобщего преуспевания. «Лотерейный» бизнес Валачи процветал до такой степени, что даже он не имел ничего против расходов на подкуп полиции по мере расширения своих операций. На доходы от «лотереи» он содержал «лошадиную комнату» в Уайт-Плейнсе, где почтенные дамы из пригорода могли скоротать послеобеденные часы, делая ставки на скачках, которые шли в различных городах страны. Валачи также начал понемножку баловаться ростовщичеством. «Если бы вы меня спросили, как у меня тогда шли дела, — говорит он, — мне бы пришлось ответить, что дела шли хорошо».

Но Голландцу Шульцу еще представилась возможность улыбнуться в своем гробу. Американская общественность долгое время относилась к рэкету с безразличием, если не с любопытством. В самом деле, Лючиано, да и Шульц, были не меньшими знаменитостями, чем какой-нибудь популярный писатель или актер. Внезапно, как это иногда случается, по стране начал нарастать гул благородного негодования в связи с деятельностью мафии — причем в самый неподходящий для Лючиано момент. Нью-йоркский прокурор по особым делам Дьюи, упрямый и обладающий политическими амбициями республиканец, не стесняющийся копаться в делах коррумпированного руководства демократической партии, решил сделать имя на борьбе с рэкетом. Лишенный Шульца в качестве своей мишени Дьюи перевел прицел на Лючиано, который (ирония судьбы!), по-видимому, спас его от неминуемой смерти. И чтобы привлечь всеобщее внимание, Дьюи выбрал беспроигрышный вариант — он обвинил Лючиано в подрыве общественной морали.

Подозрения о грядущих неприятностях появились у Валачи во время одного из его редких визитов в манхэттэнский бордель. «Вообще-то я этим делом не увлекался, — говорит он, — но в тот вечер я просто не смог не составить компанию ребятам, которые туда собирались. В борделе он случайно услышал, как одна из проституток испуганно прошептала своей товарке, что они являются ребятами Чарли, и с ними надо вести себя поосторожнее. Валачи подумал, что Лючиано вряд ли понравится упоминание его имени всуе, да еще в подобных обстоятельствах. Поэтому он решил доложить об услышанной беседе. Но прежде чем Валачи успел это сделать, Лючиано по просьбе Дьюи арестовали в Хот-Спрингсе, штат Арканзас, и доставили в Нью-Йорк, где Счастливчику предстояло предстать перед судом по многочисленным обвинениям в вовлечении в проституцию. «Я просто обалдел, когда об этом узнал, — вспоминает Валачи. — Счастливчик Чарли — это вам не какой-нибудь сводник. Он был боссом».

В каком-то смысле Валачи прав. Лючиано в общем-то не нуждался в проституции, как источнике доходов, но он занялся указанным бизнесом как раз потому, что к этому обязывало его положении в мафии. «Сухой закон», являвшийся для «Коза ностры» золотым дном, был отменен, и определенное количество мафиози осталось не у дел. В связи с этим поиск новых видов рэкета превратился в жизненную необходимость. В то время проституция в Нью-Йорке существовала на основе более или менее свободного предпринимательства. В городе имелось более двухсот независимых борделей, и бизнес там шел совсем неплохо. Вопрос стоял просто: либо Лючиано объединит их в один картель, либо инициатива будет упущена, и это сделает кто-либо еще, подобно Шульцу, перехватившему в свое время «лотерейный» бизнес.

Согласно документам, 17 июля 1936 года Лючиано приговорили к лишению свободы на срок от тридцати до пятидесяти лет. Особенно ужасным для отличавшегося привередливыми вкусами Лючиано было то, что наказание ему. Пришлось отбывать в Даннеморе. Эта мрачная, продуваемая ветрами тюрьма строгого режима расположена вблизи канадской границы и не без основания называется заключенными «Сибирью». Там Лючиано пробыл до 1942 года, когда началась его несколько скандальная деятельность, связанная со Второй мировой войной.

Военно-морские силы США стали проявлять озабоченность по поводу возможного саботажа и сбора разведывательных данных вражескими агентами в районе нью-йоркского порта. Каким-то образом возобладала идея, заключающаяся в привлечении членов портовых мафиозных группировок к борьбе с такой деятельностью. Но кто в этом деле мог лучше всех справиться с ролью посредника, как не сам мафиози номер один? Первой осязаемой выгодой от сотрудничества с властями для Лючиано стал его перевод из Даннемора в не столь отдаленную и более уютную тюрьму в Олбани, столицу штата Нью-Йорк. Широкой публике так и не удалось узнать, в чем конкретно заключалась помощь со стороны Лючиано. Но еще больше вопросов вызывают последовавшие события. В 1945 году адвокаты Лючиано стали добиваться его помилования в знак признания правительством заслуг Счастливчика в военные годы. В конце концов, он его получил. С решением о помиловании тесно связан тот факт, что Лючиано перед арестом так и не удосужился получить американское гражданство, и, получив свободу, он был немедленно депортирован в Италию. При этом власти исходили из ложной теории, что, оказавшись за пределами США, Счастливчик перестанет быть американской проблемой.

Успешное обвинение Лючиано, которое осуществил Дьюи, произвело такой взрыв в «Коза ностре», что организация послабее, пожалуй, его бы не вынесла. После Капоне в мафии не было столь могущественной фигуры, которую удалось убрать со сцены. Падение Лючиано, однако, было более драматичным, чем Капоне. Тот, в конце концов, представлял из себя не более чем неотесанного горлопана, в то время как Лючиано, с его городским лоском, считался «рэкетиром нового поколения», предпочитающим выглядеть нормальным бизнесменом-магнатом, управляющим своими делами из-за стола из красного дерева.

Для Валачи история с Лючиано стала гигантской личной потерей. «Боже мой, — говорит он, — ну почему это должно было случиться именно со Счастливчиком? Почему на его месте не оказался кто-нибудь другой? Мои дела шли так хорошо. Он мне сильно помог с «лотереей», и я становился к нему все ближе. А что со мной будет дальше? Поверьте, я чувствовал себя ужасно. Всякий раз, когда ко мне кто-нибудь начинал проявлять слишком много интереса, я понимал, как мне не хватает Чарли».

Уход Лючиано с преступной сцены имел еще один аспект, оказавший такое влияние на дальнейшую судьбу Валачи, которое он в свое время не мог и представить. Осуждение Счастливчика открыло дорогу к власти для Вито Дженовезе, второго человека в мафии после Лючиано. Именно он приговорил к смерти Валачи двадцать лет спустя. Пока Лючиано, влекомый патриотическим порывом, делал все возможное для победы Соединенных Штатов (по крайней мере, так считается), Дженовезе пребывал — где бы вы думали? — в Италии. Как позже выяснилось, он стал таким фаворитом фашистского режима, что Муссолини лично вручил Дженовезе высшую награду, которой он имел право наградить гражданское лицо.

У Дженовезе были повадки византийского императора. «Если ты приходил к Вито, — рассказывает Валачи, — и говорил, что такой-то парень ведет нечестную игру, он приказывал пришить этого парня, а заодно и тебя за то, что ты его заложил». Дженовезе родился в 1897 году в пригородах Неаполя и получил образование, эквивалентное пяти классам в США. Он приехал в Штаты, когда ему было шестнадцать. Самым первым его пристанищем, как говорят, стал нью-йоркский район Гринвич-виллидж, где предпочитали селиться итальянские иммигранты, а также артисты и писатели. Он женился до 1924 года, но его жена в 1929 году умерла.

Позже он повстречался с любовью всей его жизни, Анной Петильо. Она была замужем, но брак оказался неудачным. Потом, как бы по счастливой случайности, ее мужа убили, и две недели спустя Дженовезе женился на Анне Петильо. В качестве свидетелей на гражданской церемонии присутствовали Энтони Стролло (Тони Бендер) с супругой. Муж Анны был убит Питером Мионе (Пити Маггинз) и Майклом Баррезе по распоряжению Дженовезе.

В тридцать втором году я был близок к Пити Маггинзу. Если вы помните, он был одним из тех ребят, которые проводили меня к Счастливчику Чарли и Вито, после того, как убили мистера Маранзано. Однажды мы разговаривали о Майке Баррезе из Гринвич-виллидж, который все время ошивался у нас в Гарлеме. Пити сказал, что этот парень стал ходить туда после того, как они вместе задушили какого-то малого на крыше дома в центре города, на Томпсон-стрит.

Пити сказал, что несколько людей видели, как они это делали. Ничего страшного, все удалось уладить, но Баррезе продолжал волноваться и не покидал Гарлема, где его никто не знает. Другими словами, он боялся показываться в центре. Пити говорил Баррезе, что так не годится. Он должен вернуться, дать легавым себя допросить, если им этого захочется, и все утрясется.

— А я ничего не знал. Что это был за парень, которого вы пришили? — спрашиваю я.

Пити нервно так огляделся и говорит:

— Джо, только ни одной живой душе. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой, я бы и рта не раскрыл. Тот парень был мужем Анны Дженовезе.

— Ого, — говорю, — так вот оно в чем дело.

Этот Баррезе исчез. Я никогда его больше не видел. Не знаю, что с ним случилось, но догадаться нетрудно.

(В соответствии с архивами нью-йоркской полиции, некто Джерард Вернотико, 29 лет, проживающий по адресу Принс-стрит, 191, был найден мертвым 16 марта 1932 г. в 14.15 на крыше дома 124 по улице Томпсон-стрит. Вдова Вернотико, носившая имя Анна Петильо, двенадцать дней спустя вышла замуж за Вито Дженовезе; брак зарегистрирован в здании муниципалитета в Манхэттэне. Руки и ноги Вернотико были связаны, шея туго стянута шнуром от фрамуги. На месте происшествия найден также труп некоего Антонио Лонцо, 33 лет, проживавшего по адресу 28-я улица, 305. Предполагается, что Лонцо был убит в связи с тем, что явился свидетелем убийства Вернотико. Следствие продолжается).

По крайней мере, любовь Дженовезе к Анне, похоже, оказалась вечной. Даже когда она во время бракоразводного процесса дала показания о преступной деятельности своего мужа, размерах и источниках его доходов, Анна (неслыханное дело) осталась невредимой. «Никто не мог взять в толк, почему Вито с ней ничего не сделал, — вспоминает Валачи. — Все только и говорили, отчего он ее не убьет? Но, видно, Вито по-настоящему любил свою жену. Что-то он в ней находил особенное. Я помню, когда мы — Вито и я — сидели вместе в Атланте, он иногда рассказывал о своей жене, и в это время по его щекам катились слезы. Я просто глазам своим не верил».

Если даже и так, Анна осталась единственным различимым следом сентиментальности в кровавой карьере Дженовезе. В двадцатые годы он периодически арестовывался по различным обвинениям, включая убийство и разбойное нападение. Однако он лишь дважды был признан виновным, в обоих случаях за незаконное хранение и ношение оружия (пистолета). В первый раз, когда ему было двадцать, он получил шестьдесят дней принудительных работ, во второй — отделался штрафом в 250 долларов.

После этого, по мере все более заметного возвышения Дженовезе в «Коза ностре», ему в основном удавалось избегать встреч с полицией. В те годы имело место лишь одно небольшое исключение. В 1934 году Дженовезе и «лейтенант» Лючиано по имени Майкл (Майк) Миранда «обули» одного легковерного коммерсанта на 160 тысяч долларов. Проделали это они в два этапа — сначала путем шулерства в карточной игре, а затем с помощью древнего надувательства с машиной, которая якобы делает деньги. К великому раздражению Дженовезе и Миранда, им начал докучать некто Фердинанд Боччия, требуя тридцать пять тысяч долларов, обещанные ему за заманивание жертвы в их лапы.