Глава двадцать пятая

Глава двадцать пятая

Миссис Клемм, которая с тревогой спрашивала себя, на каких правах будет жить в доме, когда в него войдет новая хозяйка, вздохнула с облегчением, увидев, что с прибывшего в Фордхем поезда По сошел один.

К происшедшему он отнесся довольно странно. Он был из тех, в ком ум и гордость слиты воедино. Гордость была уязвима, и ум отказывался простить. По хотел представить все так, будто обручение отсрочено, и тем самым не допустить распространения слухов. Этой версии он просил придерживаться и миссис Уитмен.

Пронесшаяся буря страстей потрясла и очистила его душу. Во всех письмах По этого периода чувствуется явное облегчение, радость возвращения к главному делу его жизни — литературному труду. Рождество он встретил в Фордхеме вместе с миссис Клемм. Чувству облегчения и обманчивому приливу сил сопутствовало недолгое ощущение душевного подъема и поправляющегося здоровья. Церковные колокола возвестили о наступлении нового, 1849 года.

Тем временем маленький домик в Фордхеме, где По снова, точно стремясь забыться, с головой ушел в лихорадочную работу, начала опутывать липкая паутина злословья. К По-литератору эти кривотолки не имели почти никакого отношения.

Для По мечты и вымысел обладали большей реальностью, чем действительность. Лишь мир, преображенный фантазией, обретал в его глазах желанную цельность. Стремясь к логической завершенности и абсолютной гармонии, которой не существует в природе, он создал собственную вселенную, где душа его могла обитать непотревоженной. Каковы бы ни были причины, но в последние годы жизни он был не способен переносить любовное волнение и в то же время сохранять здравость рассудка. Любовь для него, как и все остальное, могла достичь совершенства только в воображении. Лишь там он мог утолить тоску по идеалу. И потому каждый раз стремился превратить женщину в бесплотного ангела — боготворимую в мечтах, но не пробуждающую страсти возлюбленную.

Джентльменам, которые заставили поющего оды любви По в гостиных своих жен, было невдомек, что, говоря с Фанни или Энни, романтический поэт с горящим взором на самом деле обращался к «Линор», или «Елене», или «Лигейе», или «Аннабель Ли», на мгновение принявшей образ реальной женщины. Опыт заставлял их подозревать мотивы иного, более низменного свойства.

Нет, выносить все это и дальше было выше его сил. Злоречивые гарпии в фижмах, ревнивые мужья, осиный рой скверных журнальчиков, жалящих и глумливо смеющихся над его бессмертными мечтами, и исчезающие, всегда исчезающие любимые лица. Но разве не был он, измученный месяцами не проходящей головной болью, осаждаемый жуткими призраками, нищий, осмеянный толпой, все же велик? Он верил в это и в минуты покоя и просветления запечатлевал в словах не меркнущие от времени образы, творил волшебную и печальную музыку, скрывая за звездными покровами страдающее и израненное сердце.

Но что было делать сейчас, когда противостоять судьбе становилось все труднее?

Еще до разрыва с Хелен Уитмен он написал ей: «…ужасные муки, которые мне пришлось претерпеть столь недавно, — муки, ведомые лишь господу богу и мне самому, — опалили мою душу очистительным пламенем, изгнав из нее всякую слабость. Отныне я силен — и это увидят все, кто любит меня, равно как и те, что без устали тщились меня погубить. Лишь таких испытаний, каким я подвергся, и недоставало, чтобы, дав ощутить мне мою силу, сделать меня тем, чем я рожден быть».

В чем же была его сила? Зимой 1849 года этот преследуемый неудачами, смертельно уставший человек, который вновь укрылся в Фродхеме, гонимый издевками и шипением молвы, был, казалось, соткан из одних слабостей. Силу ему давал только талант. Отныне он посвятит всего себя литературе. И «Стайлус» наконец станет реальностью! С января по июнь 1849-го шла подготовка к новой великой кампании. «Елена» уже не взойдет вместе с ним на уготованный ему престол. Что ж, пусть! — он воцарится там в одиночестве. Так начался последний, самый недолгий, но один из наиболее важных периодов его творчества. В это время было закончено стихотворение «Звон» и написана прекрасная баллада «Аннабель Ли».

После смерти По целая толпа претенденток стала осаждать его английского биографа Инграма, и каждая долго, нудно, сердито и ревниво доказывала, что именно она и есть настоящая и единственная «Аннабель». Однако насколько призрачные героини По вообще могут быть соотнесены с реальными прототипами, в образе Аннабель яснее всего видятся черты Вирджинии, покойной жены По. В этих прекрасных лирических строках, звучащих словно траурная мелодия, выражена постигшая их обоих трагедия.

Письма, которые он писал Энни Ричмонд в первые месяцы 1849 года, свидетельствуют о том, что он решил упорным трудом умножить свою славу и вырваться наконец из бедности. Женщины, любовь и рождаемые ими страсти уже не вторгнутся в его жизнь — после пережитого недавно ему очень хотелось в это верить. В посвященном миссис Ричмонд стихотворении есть знаменательные строки:

О счастье! Не мучусь

Я больше, томясь,

Упорной болезнью,

И порвана связь

С горячкой, что жизнью

Недавно звалась…

Исчезла и пытка,

Всех пыток сильней,

Ужасная жажда

Души моей

К реке ядовитой

Проклятых страстей:

Насытил я жажду

Души моей.[26]

В конце января он пишет Энни:

«Я сейчас весь в делах и полон необыкновенной энергии. Предложения что-нибудь написать сыплются со всех сторон. На прошлой неделе пришло два письма из Бостона. Вчера послал статью „Критики и критика“ в „Америкен ревю“. А для „Метрополитен“ недавно написал рассказ „Домик Лэндора“ — там есть кое-что об Энни. Напечатают его, видимо, в мартовском номере…»

К середине февраля он почувствовал, что снова прочно встал на ноги. Ему кажется, что здоровье его поправляется, и 14 февраля, после долгого перерыва, он возобновляет переписку с Ф. Томасом, который к тому времени оставил государственную службу и переселился в штат Кентукки, где возглавил газету «Луисвилл кроникл». Вот что писал ему По:

«…Чертовски рад, что ты снова вернулся в родную стихию — в „прекрасный мир слова“. Что ни говори, любезный Томас, а литература все же самое благородное из занятий. Пожалуй, единственное занятие, достойное мужчины. Что до меня, то я не сверну с этого пути ни за какие сокровища. Я буду литератором — пусть даже самым обыкновенным — всю жизнь. Ничто не заставит меня оставить надежды, которые зовут меня вперед и стоят всего калифорнийского золота. Кстати, о золоте и соблазнах, подстерегающих „горемык-писателей“: тебе никогда не приходило в голову, что ничего из того, чем дорожит человек, посвятивший себя литературе, — в особенности поэт — нельзя купить ни за какие деньги? Любовь, слава, интеллект, ощущение собственной силы, упоительное чувство прекрасного, вольный простор небес, упражнения для тела и ума, дающие физическое и нравственное здоровье, — вот, собственно, и все, что нужно поэту. А теперь ответь мне — зачем ему тогда ехать в Калифорнию?..»

Вспыхнувшая в стране «золотая лихорадка» явно занимала мысли По. Однако, как мы уже видели, золотые россыпи он искал не в дальних краях, а в собственной душе. Можно почти не сомневаться, что именно в это время было написано его стихотворение «Эльдорадо». Этой теме он отдал дань и в прозе. 8 марта По послал своему литературному агенту Дайкинку рассказ «Фон Кемплен и его открытие» в надежде, что тот сможет куда-нибудь пристроить новую вещь, которая, пишет он, была задумана как заметка-розыгрыш для бостонской газеты «Флэг оф ауэр юнион». Однако потом По решил, что поместить рассказ в таком малопримечательном листке — это все равно что «выбросить его в корзину».

Рассказ-заметка повествует о некоем американском химике, фон Кемпелене, якобы арестованном в Бремене по подозрению в подделке денег. В его квартире находят сундук с золотом, добытым, как выясняется, с помощью алхимии: «Есть достаточные основания утверждать лишь одно — чистое золото можно получить, и очень легко, из свинца в соединении с другими веществами — но с какими и в каких пропорциях, остается загадкой». Об этом рассказе По писал Дайкинку:

«Я совершенно уверен, что девять человек из десяти (даже если говорить о людях самых сведущих) поддадутся на розыгрыш (при условии, что никто из посвященных не проговорится до публикации) и что эта мистификация, вызвав внезапное, хотя, разумеется, очень непродолжительное замешательство среди тех, кто одержим золотой лихорадкой, произведет своего рода сенсацию».

В письме к Ивлету, посланном в конце февраля, По впервые говорит о своем намерении переехать жить в Ричмонд. План этот он, должно быть, все чаще обсуждал с миссис Клемм, по мере того как приближался к истечению срок аренды дома в Фордхеме.

Все, казалось, шло хорошо, когда на По обрушилась очередная волна невзгод, всякий раз настигавших его в самый критический момент. Теперь судьба нанесла ему двойной удар. Большая часть журналов, для которых он, не зная усталости, писал в последние месяцы и от которых зависели его средства к существованию, либо приостановили, либо вообще прекратили выплату гонораров. Одновременно у него вновь наступило резкое ухудшение здоровья, сопровождавшееся приступами слабости и беспричинной тоски. Силы его быстро убывали. Даже несчастная, терпеливая миссис Клемм не могла не признаться в письме к Энни:

«Несколько раз мне казалось, что он умирает. Видит бог, скорее бы уже нам обоим лечь в могилу. Уверена, что так было бы лучше».

Начиная с 1847 года все свидетельства о болезни По говорят о том, что сердце его постепенно сдавало. Еще за два года до описываемых событий миссис Шю и доктор Фрэнсис пришли к выводу, что По не проживет долго. Пораженное недугом сердце и было, наверное, причиной его необъяснимой подавленности. К этому нужно добавить и неоднократно отмеченные симптомы повреждения мозга, со временем обострившиеся. Рассказывают, что именно тогда у него участились приступы «мозговой лихорадки».

До сих пор периоды упадка сил и депрессии следовали друг за другом с долгими перерывами. В 1847—1849 годах недомогания стали более частыми и длительными, причем наступавшее выздоровление уже но было полным. Но даже в таком состоянии ему удавалось писать замечательные стихи и прозу.

В феврале 4849 года был опубликован рассказ «Mellonta tauta», который содержит некоторые из самых важных, нередко пророческих мыслей По о будущем цивилизации. Интересна в нем и сатира на современное автору общество, господствовавшие тогда социальные теории, моды и архитектурный стиль. Вскоре вслед за этим рассказом в журналах появились его немногими понятая новелла-аллегория «Прыг-скок», сонет «К матери», другие прекрасные стихотворения — «Аннабель Ли», «К Энни», «Линор», «Эльдорадо». Все они принадлежат к числу лучших творений По.

По и миссис Клемм опять угнетала бедность, однако положение несколько облегчила щедрость некой миссис Льюис, или «Стеллы», чьим литературным начинаниям По оказывал содействие. Можно не сомневаться, что его рецензия на поэму миссис Льюис «Дитя любви», появившуюся в сентябре 1848 года в «Сазерн литерери мессенджер», была во многом продиктована благодарностью за помощь, которую он уже тогда получал от «Стеллы», сочувствовавшей его суровой нужде.

В письмах, относящихся к весне 1849 года, По постоянно говорит об уже неоднократно откладывавшейся поездке в Ричмонд. Отсрочивалась она, разумеется, из-за нехватки денег. По чувствовал, что в теперешнем своем болезненном состоянии уже не способен бороться с нищетой. Чтобы жить дальше, обеспечивать миссис Клемм и начать наконец издание «Стайлуса», ему были необходимы благополучие и достаток, которые избавили бы его от забот о куске хлеба. Именно это стремление руководило По в последний год жизни, оно же объясняет его приезд в Ричмонд и помолвку с миссис Шелтон (Эльмирой Ройстер). Он мечтал быть с Энни, но знал, что это невозможно. Роль благодетельницы и «доброго друга», которую играла когда-то миссис Шю, теперь отчасти взяла на себя миссис Льюис. Противоречивая судьба, на которую обрекла поэта его столь же противоречивая натура и которой странная логика обстоятельств придала драматическую завершенность, вновь вмешалась в события и, приняв неожиданное обличье, подтолкнула По к пропасти. Своим орудием она избрала ничего не подозревавшего молодого человека по имени Эдвард Паттерсон из небольшого городка Окуока на Миссисипи.

Эдвард Паттерсон издавал единственную в Окуоке газету «Спектейтор» и с течением лет сделался горячим почитателем творчества По. Сообщения о планах создания крупного американского журнала не прошли мимо его внимания, и в 1849 году, унаследовав от отца приличное состояние, честолюбивый и еще не умудренный жизнью, он совершенно внезапно обратился к По с предложением, равносильным обещанию оказать «Стайлусу» необходимую финансовую поддержку. Для По оно явилось манной небесной. Он ответил Паттерсону сразу же по получении письма, во всех подробностях изложив свои идеи относительно будущего журнала и нарисовав весьма оптимистическую картину их возможной совместной деятельности в качестве компаньонов.

Паттерсон откликнулся воодушевленным и очень пространным письмом. Молодой человек отнесся к делу чрезвычайно серьезно и учел в своем плане, о котором сообщил По, решительно все. Он брался позаботиться о технической стороне предприятия, предоставляя всю полноту художественного руководства По. Доходы должны были делиться поровну. По не стал медлить с ответом — условия его устраивали. К своему письму он приложил эскиз обложки «Стайлуса» и попросил Паттерсона прислать ему в Ричмонд 50 долларов, что, по его подсчетам, составляло половину суммы, необходимой для нужд журнала на первых порах. Теперь, когда будущее «Стайлуса» казалось столь многообещающим, можно было подумать и о поездке в Ричмонд.

Однако здесь не обошлось без трудностей — аренду дома в Фордхеме пришлось продлить еще на год, и По опять оказался в долгах и без средств. Он так обнищал, что ему даже не на что было доехать до Ричмонда. Пришлось написать туда, чтобы ему срочно перевели в Нью-Йорк присланные Паттерсоном 50 долларов.

С самого начала во всем происходящем было нечто зловещее, какое-то ощущение неотвратимости беды. По снова охватила беспричинная тоска. Приближался новый приступ. Сердце, которое, то трепеща, то замирая, билось вот уже сорок лет, слабело. Нервы были точно натянутые, готовые лопнуть струны, руки дрожали, как две плененные птицы. Воображение его уже не рождало ни стихов, ни причудливых историй. Его по-прежнему переполняли видения, но были они очень странными и жуткими — почти безумными, словно неистовая пляска призраков в заброшенном замке.

Вскоре пришли деньги. Домик в Фордхеме был на время покинут. «Эдди» отправлялся в» Ричмонд, а: «Мадди» пока что оставалась в Бруклине, у доброй миссис Льюис, в кабинете которой над бюстом Паллады, как и раньше, красовалось чучело ворона. Подходил к концу июнь 1849 года.

На нью-йоркской пристани По провожала только миссис Клемм.

«Да благословит тебя бог, милая матушка. Не бойся за твоего Эдди! Ты увидишь, каким я буду хорошим, пока тебя нет со мной, и как скоро я вернусь, чтобы любить тебя и заботиться о тебе, как прежде».

Таковы были последние слова, услышанные трепещущей женщиной, когда пароход уже отходил от причала, оставляя ее на многие недели в одиночестве и тоскливой тревоге. Эдгар так и не возвратился. Мария Клемм выполнила предназначение, определенное ей судьбой. Единственной наградой ей были натруженные, изуродованные ревматизмом руки и жестокая бедность.

Странник, направлявшийся в Ричмонд через Филадельфию, продолжал свой путь, который он уже однажды проделал восемнадцать лет назад. Но сейчас, когда путешествие уже близилось к концу, он двигался к цели много быстрее. Тающий вдали город, который он видел в последний раз, был уже другим — за короткое время он вырос, словно по волшебству. Два десятилетия во многом изменили его облик. Дымы стали темнее, а над портом поднимался густой лес высоких пароходных труб и мачт.

Добравшись до Перт-Амбоя, он пересел на поезд, который к вечеру 1 июля 1849 года в клубах дыма и искр прибыл на филадельфийский вокзал. В тощем саквояже из цветистой материи По вез рукописные тексты двух лекций, одной из которых наверняка был «Поэтический принцип». Наличность путешественника составляла сорок с небольшим долларов. Вокзал находился рядом с портом, который бурлил необычайным оживлением — «золотая лихорадка» была в самом разгаре, и отсюда на поиски удачи отправлялись новые и новые толпы одержимых жаждой разбогатеть старателей. Крутом было много питейных заведений, дела которых шли сейчас как нельзя лучше. В один из них и решил заглянуть По. В результате он задержался в Филадельфии на две недели.

Полностью восстановить последовательность событий теперь уже невозможно. Происшедшие несчастья не были неожиданностью, потому что жизнь По больше не подчинялась обычным законам и он все чаще терял власть над своими поступками. Весь мир казался ему объятым ужасным хаосом и смятением, ибо хаос и смятение царили в нем самом. Из воспоминаний друзей, выдержанных в благородно-сдержанном тоне, вырисовываются некоторые подробности случившегося.

Июльским днем в кабинет Джона Сартейна, владельца журнала «Сартейнс мэгэзин», внезапно ворвался трясущийся от страха человек с всклокоченными волосами, который умолял защитить его от злодеев, сговорившихся его погубить. Лишь с большим трудом в нем можно было узнать великого поэта, преследуемого галлюцинациями, которые обыкновенно предшествовали нервным кризисам. Долгие годы ожесточенной полемики с литературными противниками, разгневанные, угрожающие и оскорбительные письма, которые он часто получал, оставили в его сознании неизгладимый отпечаток. И когда он бродил по улицам Филадельфии, ему вдруг стало казаться, что прохожие бросают на него злобные взгляды, а по пятам за ним крадутся заговорщики. Сартейн, старый его друг, отвел По к себе домой, где тот потребовал бритву, чтобы сбрить усы и, таким образом, сделаться неузнаваемым для воображаемых преследователей. Сартейну стоило немалых усилий уложить его в постель, у которой он провел всю ночь, боясь оставить По одного. Последний к тому же твердил, что нуждается в защите. Так продолжалось и весь следующий день.

К вечеру По исчез из дому и, проблуждав несколько часов по улицам Филадельфии, в конце концов оказался за городом и заночевал где-то в поле. Он «впал в забытье», и ему явилась некая облаченная в белое фигура, которая предостерегла его от самоубийства. Это как будто несколько его успокоило.

Как прошли следующие несколько дней, ни По, ни его друзья сказать не могли. Он совершенно не сознавал, что с ним происходит, и добиться от него каких-либо объяснений было невозможно. Кончилось тем, что его арестовали за пьянство и препроводили в тюрьму Мойаменсинг, где он провел ночь.

И на этот раз перед ним возникло во тьме бледное видение женщины, которая, стоя меж зубцов высокой тюремной стены, заговорила с ним шепотом. «Не услышь я того, что она сказала, — рассказывал он потом, — я бы тогда же расстался с жизнью». Наутро вместе с остальными беднягами он предстал перед мэром Гилпином, который тут же его узнал. «Да ведь это По, поэт!» — воскликнул он и отпустил По, не присудив к штрафу. Когда позднее Сартейн спросил друга, за что тот попал за решетку, По, вспомнив, наверное, ссору с Инглишем, сказал, что подделал чек.

Скитания его продолжались еще какое-то время. Его мучили галлюцинации — он видел умирающую миссис Клемм и, когда Сартейн был рядом, упорно просил у него опиума. Двое старых его знакомых, Чарльз Берр и Джордж Липпард (поэт и романист, с которым По свел когда-то Генри Хирст), подобрали По на улице и, как могли, выходили. Берр купил ему билет на пароход до Балтимора, а узнавшие обо всем Грэхэм и Петерсон снабдили бывшего коллегу 10 долларами на дорогу. По отправился в Ричмонд. При нем был саквояж, потерянный в Филадельфии и найденный вновь только через десять дней. Рукописи обеих лекций были украдены, и пропажа эта очень огорчила По. На пристань его проводил верный Берр. Была пятница, 13 июля 1849 года.

В Ричмонд По прибыл в ночь на четырнадцатое и, повинуясь какому-то инстинкту, сразу же направился к Макензи. Он знал, что там его ждут забота и участие сестры Розали и близких друзей и что его умственное и физическое расстройство, равно как и плачевный вид, будут надежно скрыты от посторонних глаз. Однако у Макензи он оставался совсем недолго.

Спустя несколько дней он переселился в гостиницу «Старый лебедь» на Бродстрит, пользовавшуюся некогда доброй славой, которая давно уже отошла в прошлое. Теперь здесь квартировали бизнесмены-холостяки и их служащие. По соседству, в небольшом деревянном домике жил доктор Джордж Ролингс, который посещал По в первые дни его пребывания в Ричмонде. Заботы друзей и врачебный уход ускорили выздоровление.

Холоден и непрогляден был мрак, царивший в той бездне, которая только что едва не поглотила По. И тем ярче показался ему свет его юности, озарявший знакомые улицы и далекие холмы — золотистое сияние, подернутое печальной дымкой дорогих сердцу воспоминаний. Последняя сцена, в которой, за несколько мгновений до того, как упал занавес, По впервые явился в роли признанной и вознагражденной рукоплесканиями, разыгралась в закатных лучах уходящей молодости, своим теплом на миг возродивших былую любовь и дружбу. Ричмонд изменился и вырос, но не настолько, чтобы сделаться чужим и неузнаваемым. Пришло новое поколение, но не исчезли знакомые места и лица, остались теми же и обычаи и нравы, забавный говор южан и их душевный склад — они по-прежнему жили, чтобы быть, а не чтобы иметь — и это как нельзя лучше отвечало характеру самого По. Он вновь вдохнул ричмондский воздух, напоенный тяжелым сладковатым ароматом табачного листа, и на него нахлынули целые сонмы воспоминаний. Но еще раньше перед его мысленным взором возникла Фрэнсис Аллан, увозящая маленького Эдгара из дома модистки в особняк в Табачном переулке.

В последние дни, проведенные в родном городе, возвратившийся изгнанник чаще всего посещал дома Макензи, миссис Шелтон и Талаверу — фамильный особняк семейства Талли.

Слава поэта, слух о том, что в Ричмонд его привело давнее чувство к миссис Шелтон, и, наконец, влияние друзей уготовили По прием, совершенно непохожий на предшествующие. Неприязнь, которую он некогда вызывал к себе своим «поведением по отношению к опекуну», почти исчезла, если не считать нескольких непреклонных упрямцев, и двери салонов распахнулись перед ним шире, чем когда-либо.

Да и сам По стал вести себя в обществе гораздо осмотрительнее. Он, как и прежде, держался несколько театрально, но манеры его сделались более уверенными и внушительными. Памятуя о давнишнем предубеждении, которое к нему питали, он старался быть особенно осторожным в отношениях с женщинами. Хотя молодежь тянулась к нему, как никогда раньше, свой круг общения он ограничил в основном старыми друзьями.

Средоточием его помыслов была теперь Эльмира. Миссис Шелтон овдовела несколько лет назад. Она родила двух дочерей — обе были названы ее именем и умерли в младенчестве — и сына, который в ту пору был уже взрослым юношей. Ее муж, мистер Баррет Шелтон, сумел преуспеть в коммерческих делах и оставил жене состояние, приносившее немалый доход. После ее смерти все имущество должно было перейти к другим наследникам. Вскоре по приезде в Ричмонд По нанес ей визит. К тому времени миссис Шелтон превратилась в довольно привлекательную женщину средних лет, хорошо владеющую собой и весьма набожную.

Когда слуга доложил, что ее хочет видеть какой-то джентльмен, миссис Шелтон спустилась вниз. Увидя ее, По стремительно поднялся и произнес в сильном волнении: «О, Эльмира, это вы!» Миссис Шелтон сразу его узнала и встретила очень приветливо, однако про должала собираться в церковь, сказав, что никогда не пропускает служб, и пригласив По зайти позже. Он не преминул это сделать; они долго предавались воспоминаниям о днях минувших, и По спросил Эльмиру, согласна ли она выполнить обещание, которое дала ему двадцать четыре года назад. Сначала она подумала, что это не более чем романтическая шутка, но По быстро убедил ее в серьезности своих намерений. К концу июля между миссис Шелтон и ее старинным другом было достигнуто, как она позднее выразилась, «взаимопонимание».

Характер их отношений достаточно ясен. Ранняя любовь По к юной Эльмире была едва ли не самым естественным и глубоким чувством, которое он когда-либо испытывал к женщине. Потеря возлюбленной явилась одной из причин, побудивших его уехать из Ричмонда много лет назад. Эльмира, обманом выданная замуж за мистера Шелтона, продолжала питать нежные чувства к своему первому избраннику, чьих писем из университета она так и не получила. Случившееся оставило в душе Эльмиры глубокую обиду, что впоследствии очень тревожило ее мужа. С годами, разумеется, история эта забылась, однако память о ней с возвращением По ожила вновь, и миссис Шелтон показалось, что к ней вернулась сама молодость. Она словно сделала глоток из живительного источника далекой и прекрасной юношеской любви.

О соображениях более прозаического свойства едва ли есть нужда говорить. Они, несомненно, присутствовали. Эльмира была женщиной, к которой По пылал когда-то страстью и которая до сих пор не утратила для него привлекательности. Она могла сделать его жизнь более устроенной, дать ему дом и общественное положение в Ричмонде, где он намеревался остаться работать в одной из газет. Не исключено также, что По надеялся использовать порядочное состояние будущей жены в интересах «Стайлуса», полагая это более выгодным, чем условия, предложенные Паттерсоном. В доме Эльмиры могла бы найти пристанище и миссис Клемм — По не скрывал, как это для него важно, о чем свидетельствует и письмо миссис Шелтон к миссис Клемм. Таковы некоторые из обстоятельств, по всей вероятности, сыгравшие свою роль в истории этой поздней любви. Миссис Шелтон По сказал, что она — его «утраченная Линор».

Впрочем, даже сейчас тропа верной любви не была усыпана розами. Репутация По, конечно, не составляла тайны для Эльмиры, которая немного тревожилась за свое состояние и не испытывала воодушевления по поводу «Стайлуса». Она почла за благо принять некоторые меры, чтобы защитить свою собственность, чем вызвала сильное раздражение По. Их часто видели вместе в церкви, и кругом уже говорили о скорой помолвке, когда в начале августа между ними вдруг возникла некая холодность, чуть было не приведшая к разрыву. Миссис Шелтон потребовала, чтобы По вернул ей ее письма, а тот какое-то время демонстративно ее избегал.

7 августа По прочел лекцию «Поэтический принцип» перед небольшим собранием друзей и почитателей. В зале была и миссис Шелтон, однако по окончании лекции По сделал вид, что ее не заметил, и присоединился к знакомым, направляющимся на прием к Талли в Талаверу. Все отзывы в прессе были хвалебными, за исключением одного, написанного Дэниэлем, которого По вызвал на дуэль прошлым летом.

8 начале августа По написал Паттерсону, сославшись в оправдание продолжительного молчания на тяжелую болезнь. В письме, которым завершилась их переписка, он возражает против издания более дешевого журнала со стоимостью годовой подписки 3 доллара, к чему склонялся Паттерсон, и настаивает на первоначальной цене — 5 долларов. Он уже давно подумывал о том, чтобы отложить все дело — планы его, вероятно, изменились, — и предлагает встретиться о Паттерсоном в Сент-Луисе, а дату выпуска первого номера «Стайлуса» перенести на 1 июля 1850 года. Так в последний раз мелькнул и навеки исчез призрак «великого журнала», преследовавший его почти пятнадцать лет.

Между тем вереница светских развлечений не прерывалась. По не имел фрака, что крайне его смущало, — впрочем, это была не единственная и далеко не самая большая неприятность. Хуже было то, что По не находил в себе сил отказываться от настойчивых угощений, и в августе его настиг старый недуг. Больного По забрали к себе домой Макензи, где его стал лечить доктор Картер, с которым он недавно познакомился в «Старом лебеде». Состояние По было очень опасно. Даже самое малое количество алкоголя могло его сейчас погубить. Он выжил лишь благодаря искусству доктора Картера, который предупредил, что дальнейшая невоздержанность будет иметь роковые последствия. Между врачом и пациентом состоялся долгий и серьезный разговор. По торжественно поклялся себе и Картеру, что отныне не поддастся соблазну. Нет сомнения, что он искренне желал сдержать слово и трепетал при одной мысли о неудаче.

Чтобы, поелику возможно, укрепить свою волю, слабость которой была слишком хорошо ему известна, он сразу же, как оправился от болезни, решил вступить в ричмондское Общество сынов трезвости. Он дал обет полного воздержания от спиртного в присутствии председателя общества Уильяма Гленна, который утверждает, что вплоть до самого отъезда из Ричмонда в поведении По не было замечено ничего предосудительного. Хотя другой собрат-трезвенник, державший сапожную мастерскую на Брод-стрит, вспоминает, что вскоре после посвящения в члены общества По среди ночи поднял его с постели громким стуком в дверь, требуя ранее отданную им в починку пару башмаков. Заметки о вступлении По в ряды сынов трезвости появились в ричмондских, а затем в филадельфийских газетах. И вообще, почти все, что он сейчас делал, получало широкую огласку. Сообщения об успехе его недавней лекции попали даже в газеты далекого Цинциннати.

У По вскоре появились новые связи среди ричмондских журналистов. Он был газетчиком, и его постоянно тянуло в редакции с их заваленными рукописями столами и лязганьем печатных станков — там он чувствовал себя как дома. Одетого в белый парусиновый сюртук и панталоны и черный бархатный жилет, в широкополой плантаторской шляпе, его можно было часто видеть летом 1849 года в редакции газеты «Ричмонд экзаминер». Один из его тогдашних знакомых вспоминает:

«…Он был самой заметной фигурой среди небольшой группы журналистов, которую собрал вокруг себя Джон Дэниэль, редактор газеты „Ричмонд экзаминер“. Дэниэль был точно мощная электрическая батарея, молниеносные разряды которой не раз потрясали степенных и высокоумных ричмондских политиков. Он обладал тем неопределимым обаянием, которое влечет друг к другу людей талантливых, независимо от характера и степени их одаренности… При Дэниэле „Экзаминер“ был газетой свободного толка и умел заинтересовать любого читателя.

Г-н По легко отыскал туда дорогу в качестве литературного редактора. К тому времени он уже стал знаменитым писателем. Его поэзия и проза очень отличались от произведений других литераторов, и читающая публика с надеждой смотрела на него в ожидании еще более прекрасных вещей. В нем чувствовалось нечто такое, что не могло не приковывать к себе внимания. У него была легкая походка, тихий, но внятный голос и совершенно очаровательные манеры. Не схожих почти ни в чем другом, По и Дэниэля сближало одинаковое отношение к миру, пороки и безумие которого вызывали, с одной стороны, их гнев и презрение, а с другой — жалость и сострадание…»

«Наэлектризованный» Джон Дэниэль был тем самым человеком, с которым годом раньше По едва не подрался на дуэли.

Большую часть августовских дней 1849 года По, очевидно, провел в редакции «Экзаминера». Рассказывают, что он сидел там часами, внося исправления в свои стихотворения, которые набирались тут же, в соседней комнате. Затем он читал гранки, правил ошибки и вносил новые изменения. В то время были опубликованы только два стихотворения — окончательный вариант «Ворона» и «Страна сновидений», однако гранки других были впоследствии переданы близкому другу По, Ф. Томасу, когда тот посетил Ричмонд, будучи уже редактором газеты «Инквайерер».

К началу сентября По удалось вернуть благорасположение миссис Шелтон, и вскоре состоялась их помолвка. В сентябре он пишет миссис Клемм в Фордхем, ясно давая понять, что женитьба его — дело решенное.

«…Теперь моя драгоценная Мадди, как только все окончательно определится, я напишу тебе снова и скажу, что надо делать. Эльмира говорит о поездке в Фордхем, но я не знаю, имеет ли это смысл. Мне думается, тебе было бы лучше оставить все там и отправиться сюда пакетботом. Ответь мне немедленно и дай совет: тебе ведь лучше знать. Будем ли мы более счастливы в Ричмонде или Лоуэлле? Ибо в Фордхеме мы, кажется, не будем счастливы никогда, и к тому же я должен иметь возможность видеться с Энни…»

Он никак не мог забыть Энни и в том же письме говорит: «Мы могли бы легко заплатить все, что задолжали в Фордхеме, но я хочу жить рядом с Энни… Ничего не пиши мне об Энни — если только не затем, чтобы сообщить мне о смерти г-на Р[27]. Обручальное кольцо у меня есть, а найти фрак, думаю, не составит труда». Итак, сердце его все-таки принадлежало Энни. Однако мистер Ричмонд — какие же упрямцы эти мужья! — вопреки ожиданиям пережил По, которому ко всему прочему не давал покоя вопрос, где взять фрак, чтобы обвенчаться с Эльмирой.

Шло время. Последние часы, проведенные По с вновь обретенной Линор. Точно утомленный путник, вступивший на закате дня в цветущую долину, он шагал, ободренный вернувшейся надеждой, к зияющей впереди пропасти. В первой половине сентября миссис Шелтон ненадолго уехала в деревню. По остался в Ричмонде. Через несколько дней, еще до возвращения Эльмиры, он отправился с лекцией в Норфолк.

В Норфолке, где По пробыл неделю, он несколько раз навещал друзей. В пятницу, 14 сентября, в норфолкской академии состоялась лекция «Поэтический принцип». За этим последовали новые развлечения — По приглашали на самые блестящие приемы, какие ему доводилось видеть. Целых три дня имя его не сходило со страниц норфолкской газеты «Америкен бикон» — его осыпали похвалами, им восхищались, рассказывали о его жизни и творчестве. Это был маленький триумф. «Моих гонораров хватило, чтобы заплатить по счету в гостинице „Мэдисон хаус“, и у меня еще осталось 2 доллара, — пишет он миссис Клемм 18 сентября из Ричмонда, на следующий день после возвращения. — Эльмира только что приехала из деревни. Прошлый вечер я провел с ней. Кажется, она любит меня как никогда преданно, и я не могу не любить ее в ответ».

Что же, в конечном счете все оборачивалось очень удачно. Во вторник, сообщает По миссис Клемм, он выедет в Филадельфию. Там он задержится на день — больше не понадобится, — чтобы отредактировать сборник стихотворений некой миссис Лауд, а затем с кругленькой суммой в сто долларов в кармане, обещанной ему мужем поэтессы, отправится в Нью-Йорк, вероятно, в четверг. Остановится он у Льюисов и сразу же пошлет за Мадди. С Фордхемом у него связано слишком много невеселых воспоминаний, и ехать туда самому ему не хотелось бы. «Мне лучше не ездить — как ты думаешь?» Пока что он, правда, не может послать миссис Клемм ни единого доллара, хотя газеты «превозносят его до небес… не забывай пополнять мое досье для „Литературного мира“. Верная миссис Клемм, конечно, не забывала — не переставая ломать голову, где взять приличное платье, в котором не стыдно было бы появиться на свадьбе у Эдди.

Вечер 22 сентября По провел у миссис Шелтон. Дела устроились как нельзя лучше. Венчание было назначено на 17 октября. Особенно его радовало то, что Эльмира согласилась сама написать миссис Клемм. На мгновение могло показаться, что повесть эта завершается традиционно счастливым концом. По подарил Эльмире красивую камею, с которой она никогда потом не расставалась. Когда он ушел, она села писать письмо миссис Клемм.

В понедельник 24 сентября По в последний раз прочел лекцию, все тот же «Поэтический принцип», перед аудиторией, состоявшей в основном из друзей и знакомых, которые, зная о его предстоящей женитьбе и о том, что он нуждается в деньгах, собрались в большом числе, «чтобы таким деликатным образом помочь ему поправить дела… В том, как это было сделано, чувствовалось что-то от старинной виргинской утонченности». Выручка, по различным свидетельствам, составила довольно порядочную сумму, вполне достаточную, чтобы съездить на север за миссис Клемм.

На следующий день По отправился в Талаверу проведать семейство Талли. Беседуя со Сьюзен Талли (впоследствии миссис Вайс), своим будущим биографом, он сказал, что это пребывание в Ричмонде было счастливейшей порой за многие годы его жизни и что, когда он совсем простится с Нью-Йорком и переберется на Юг, ему удастся наконец освободиться от тяжести разочарований и горечи прошлых лет. «Никогда я не видела его таким веселым и полным надежд, как в тот вечер». Он уединился с Талли в маленькой гостиной, укрывшись от шумного сборища гостей в залах, чтобы напоследок обменяться несколькими словами с близкими друзьями. Ему жаль, сказал По, покидать Ричмонд даже на короткое время — впрочем, через две недели он уже, конечно, вернется. Он умолял друзей написать ему. Гости расходились не спеша. По задержался дольше остальных. Он медлил, словно не желая рвать последнюю нить. Хозяйка с дочерьми проводила его до дверей и там стала прощаться. До последнего момента все, что с ним происходило, подчинялось какому-то странному предначертанию. Случившееся теперь навсегда врезалось в память свидетелей:

«Мы стояли на верху парадной лестницы. Спустившись на несколько ступеней, он остановился и, обернувшись, еще раз приподнял шляпу в прощальном приветствии. В это самое мгновение на небе, прямо у него над головой, сверкнул яркий метеор и тотчас погас…»

Ночь По провел в доме Макензи, погруженный в тяжелые раздумья, то и дело поднимаясь с постели, чтобы покурить у раскрытого окна. Наутро он упаковал свой дорожный сундук и велел отнести его в «Старый лебедь». Когда сундук выносили, нечаянно разбили лампу, однако сестра По, Розали, сказала миссис Макензи, что ей не стоит сокрушаться, ибо светильник разбил поэт. Той ночью По в последний раз спал под гостеприимным кровом Макензи. Сундук, в котором помещалось «почти все его имущество», был сделан из толстой черной кожи, невелик размером и обит железными полосами. В нем лежали рукописи и кое-что из личных вещей.

В среду, 26 сентября, По навестил нескольких ричмондских друзей. Он зашел к Томпсону, редактору «Мессенджера», который выплатил ему аванс в 5 долларов. Уходя, По уже в дверях обернулся и сказал: «Кстати, вы всегда были очень добры ко мне. Вот небольшая вещица, которая может вам понравиться». С этими словами он протянул Томпсону свернутый в маленькую трубочку лист бумаги, на котором своим четким красивым почерком переписал «Аннабель Ли». Остаток дня По провел с друзьями в городе. После полудня Розали принесла мисс Сьюзен Талли записку от По; в конверте был автограф стихотворения «К Энни». Вечером он пришел к Эльмире повидаться перед отъездом. Он казался грустным и пожаловался, что чувствует себя совершенно больным. Она послушала его пульс и нашла, что у него самая настоящая лихорадка и что он не может ехать на следующий день.

Возвращаясь от миссис Шелтон по Брод-стрит, По заглянул к доктору Картеру, прочел там газету и пошел дальше, взяв по ошибке трость доктора и оставив свою. На другой стороне улицы находился ресторан «У Сэдлера», известное в Ричмонде заведение, надписью на дверях уведомлявшее гостей о том, что «тринадцать почтенных джентльменов заболели, объевшись черепаховым супом у Сэдлера». Здесь По встретил нескольких знакомых. Собралось приятное общество, к которому присоединился и сам хозяин, Сэдлер; беседа продолжалась допоздна.

Некоторые из сотрапезников пошли провожать По на пристань и вспоминали потом, что он был совершенно трезв. Пароход в Балтимор отправлялся в 4 часа утра 27 сентября. Назавтра миссис Шелтон попыталась разыскать По и была удивлена и встревожена тем, что он уехал столь внезапно. Оставив Эльмиру в Ричмонде, Эдгар устремился к последней черте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.