IV Октябрь 1917 года. Благотворительный концерт

IV

Октябрь 1917 года. Благотворительный концерт

Посол Временного правительства в Париже Маклаков устроил благотворительный концерт в здании посольства.

Была приглашена знаменитая в Париже русская певица Наталья Тарханова. Перед началом концерта дипломаты, их жены, приглашенная актриса, ее аккомпаниатор и два именитых французских гостя коротали время за беседой и коктейлями.

Кромов остановился у окна, отвел рукой складки шторы. Над ночным затемненным Парижем черным скелетом высилась громада Эйфелевой башни.

Внезапно вспыхнули лучи прожекторов. В их перекрестье повисла светло-желтая масса в форме толстой сигары.

— Смотрите — цеппелин! — Наталья Владимировна Тарханова придерживала рукой штору. — Неужели снова будут бросать бомбы?..

Из-за ее плеча выглядывал молодой дипломат, начальник протокола, которого здесь запросто звали «милый Жорж».

Цеппелин поплыл, стараясь выскользнуть из слепящих лучей, сопровождаемый белыми облачками разрывов шрапнели. Выскользнул. Прожекторы, пошарив в небе, погасли.

— Вы, граф, согласны с Мопассаном, что Эйфелева башня давит Париж своей пошлостью? — важно спросил «милый Жорж».

— Не согласен. Очень удачное сооружение для установки пулеметного гнезда против вот таких цеппелинов, — ответил Кромов.

Наталья Владимировна смеялась.

— Я забыл, что спрашиваю военного атташе, — пробормотал «милый Жорж» и отошел к гостям.

— Алексей Алексеевич! — Актриса смотрела на Кромова своими широко расставленными посерьезневшими глазами. — Жорж сейчас сказал мне под страшным секретом, что вы оставляете свою должность и возвращаетесь в Россию… Я… Я не хочу этому верить…

— Дамы и господа, — торжественно возгласил посол Маклаков, приняв от лакея бокал, — я рад, что наш благотворительный концерт в пользу вдов и сирот русских солдат, погибших при защите прекрасной Франции, проходит в дни, когда Временное правительство России, которое я имею честь представлять, призывает наш народ к войне до победного конца. — И, картинно отставив локоть, пригубил из бокала.

Гости последовали его примеру.

Кромов произнес, обращаясь ко всем:

— Вы не находите, господа, что в сочетании слов «Временное правительство» для русского уха есть что-то комическое?

Маклаков побагровел. Он пригладил на висках и без того заглаженные редкие волосы и сказал с наигранным упреком:

— Побойтесь Бога, Алексей Алексеевич! Мы не одни, здесь наши гости, союзники…

— Вы имеете в виду барона Манжена? — Кромов вежливо поклонился в сторону толстощекого немолодого француза с угольно-черными нафабренными усиками, который расположился в креслах рядом с женой Кромова, красавицей Елизаветой Витальевной. — Этот ваш гость не понимает по-русски. А мосье де Гринье — мой коллега по обеспечению союзных армий — по-русски понимает и знает, что мы, русские, обычно засекречиваем то, о чем узнаем последними.

Худощавый, подтянутый де Гринье озорно улыбался Кромову.

— Тогда позвольте вас спросить, — Маклаков все еще старался сдержаться, ему с трудом это удавалось, — зачем вы все это говорите, для кого?

— Для вас, представителей Временного правительства в Париже. Мой предшественник, передавая дела, произнес напутствие. Чтобы служить России, сказал он, необходимо соблюдать только одно правило — ни в чем никогда не проявлять инициативы: «Дела не делай, от дела не бегай». А я сдуру этому напутствию не следовал. Господин Керенский настаивает на моей немедленной отставке с поста военного атташе. И тут же истерическая телеграмма: Керенский просит, умоляет меня не покидать пост во имя Родины. Вы думаете, что он оценил мою многолетнюю инициативу на этом посту? Нет. Просто ему доложили, что в заграничных банках двести пятьдесят миллионов золотом на русские военные заказы и эти деньги можно получить лишь за моей личной подписью. Господин Керенский с легким сердцем перечеркнет все мои усилия во имя России, как только получит всю сумму. Но для этого я должен быть убежден, что передаю военные кредиты в надежные, а не временные руки. А пока… — Кромов оглянулся.

На пустом светлом пространстве стены между ребристыми пилястрами проступал большой темный прямоугольник. Уродливый толстый крюк торчал над верхним краем темного пятна.

— А пока вы, господа, сняли портрет государя и не знаете, что повесить взамен.

— А что вы предлагаете, Алексей Алексеевич?

— Ну, хотя бы зеркало. Как-никак, господа, вы на сегодняшний день представители новой власти. Вот бы и отражались временами в зеркале.

— Это контрреволюция, — определил советник.

— У нас просто разное представление о революции, господин советник. — Кромов даже не удосужился повернуть голову в его сторону. — Мой отец говорил, что настоящая русская революция будет тогда, когда народ пойдет с топориками. А тогда, насколько я понимаю, никому из нас не поздоровится.

Если посол багровел, то советник побледнел.

— Вы играете с огнем, господин полковник.

— Мне не привыкать. Я — военный.

Посол счел нужным вмешаться:

— Вы сгущаете краски, граф. В России высоко ценят ваши выдающиеся заслуги. Ваша честность…

Кромов не дал ему договорить:

— Неужели у нас уже пришли к такой катастрофе, что честность является заслугой?

— Господа! — Жена Кромова как бы нехотя поднялась, соболий палантин сполз в кресло, открыв покатые матовые плечи. — Господа, мы собрались слушать музыку, а ты, Алекс, вечно затеешь какие-то скучные споры. Я женщина, мне нет дела до вашей политики… Это невыносимо, в конце концов. Для женщины всегда прав тот, кто умеет ухаживать за ней, проявлять внимание. А русский он, француз, англичанин или… мне решительно все равно.

Мужчины рассмеялись, кое-кто из дам зааплодировал.

— Шарман, шарман!

— Русские мужчины так утомительны, — капризно пожаловалась она по-французски. И снова по-русски: — Одна мадемуазель Тарханова, кажется, слушала тебя, Алекс, и то из вежливости.

Наталья Владимировна смутилась.

— Может быть, не только из вежливости, — игриво предположил молодой начальник протокола. — Граф — красивый мужчина.

— Правда? — Мадам Кромова умело разыграла удивление. — Вот сразу заметно, милый Жорж, что вы мало разбираетесь в женской психологии. Впрочем, когда Алекс в военной форме, я ему многое прощаю…

В гостиную ступила новая фигура. Смокинг сидел на фигуре безупречно.

— Господин посол, — произнесла фигура бесцветным голосом, — прикажете начинать?

Все поднялись и двинулись к выходу.

На рояле — высокий бронзовый канделябр о шести свечах. Второй такой же поставили на пол, с краю маленькой эстрады, у ног певицы. Наталья Владимировна, опираясь правой рукой на крышку рояля, склонилась в поклоне. Небольшой зал, из которого сыпались аплодисменты, тонул в темноте. Наталья Владимировна выпрямилась, приготовилась. Она хорошо представляла себе, что очень эффектно выглядит в темном подсвете свечей, и порадовалась, что выбрала для концерта это красное бархатное платье.

Кто-то в темном зале кашлянул, наступила тишина.

Наталья Владимировна кивнула аккомпаниатору.

Утро туманное, утро седое…

Ослепленная светом свечей, она не видела, как между стульями к послу пробрался безликий человек в смокинге и что-то шепнул на ухо. Посол пошептался с советником. Шепот зашелестел по рядам от кресла к креслу. Мужчины стали подниматься и покидать зал.

За ними потянулись дамы.

Зал быстро пустел.

Наталья Владимировна пела:

Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Что за шум из зала?

Она продолжала петь, и вдруг рояль умолк. Аккомпаниатор, привстав над стулом, вглядывался в темноту зала. С грохотом что-то упало, наверное стул.

Наталья Владимировна шагнула к самому краю маленькой эстрады, загораживаясь ладонью от света свечей.

— Что происходит? — прекрасным голосом, каким пела, спросила она. — Дайте свет.

Шум стих. Люстра осветила зал. В боковых дверях мелькнул чей-то черный смокинг и исчез. Маленький зал был пуст. В центральном проходе лежал стул.

Почти в центре третьего ряда одиноко сидел Алексей Алексеевич Кромов.

— Что случилось? — Наталья Владимировна растерялась. — Пожар?

— Не пугайтесь, Наталья Владимировна, — ответил Кромов. — Пожар, но очень далеко. В России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.