СИБИРСКИЕ РЕКИ

СИБИРСКИЕ РЕКИ

Вот я и опять (трудно даже сосчитать, в который уж раз!) потерпел «крушение» и оказался на мели.

И глядя вслед уходящему сейнеру — стоя на пирсе — я вновь испытал привычное чувство одиночества и отчаяния… Сейнер уходил на рассвете. Над морем Лаптевых, над седой его, серой равниной, волоклись косматые клочья тумана. Они тоже были окрашены в серое. Вода и небо слились, и казалось, корабль висит в пустоте, — уменьшается, улетает, оставляя меня одного на чужой и стылой земле.

Денек начинался зябкий, унывный. Изредка, порывами, налетал холодный ветер. Возле берега уже виднелось ледяное «сало», и тревожно и хрипло кричали чайки, кружась над ним, садясь на заиндевевший песок.

Чайка жмется к берегу, садится, — подумал я, — наверное, опять будет буря!

* * *

Я угадал! Погода вскоре испортилась — и всерьез. И надолго. И пароход, который должен был меня подобрать, где-то застрял, задержался. А может, просто, — поспешил пройти стороной, минуя Тикси. (Эта бухта, как я говорил, весьма тиха и удобна, но вообще-то весь здешний район испещрен отмелями, рифами, островками, и приближаться к нему во время сильного шторма — рискованно.)

Итак, я поневоле остался! Надо было теперь как-то устраиваться, подыскивать работу. Но потолкавшись в порту, я понял, что шансов у меня здесь почти никаких нет: после памятного шумного скандала местное начальство смотрело на меня косо… Я даже побаивался, что они — чего доброго — еще заведут на меня уголовное дело.

И потому я без малейших сожалений покинул Тикси — и ушел с геологами на Восток.

Геологов я встретил совершенно случайно, на краю городка, в небольшой закусочной. Я сидел там и пил чаек (на сей раз — не «мурманский», а самый настоящий!), и вид у меня был грустный… Вдруг хлопнула дверь, и в комнату, топоча, ввалилась компания девушек.

Девушек было трое. По повадкам, по выговору я сразу признал в них москвичек. Мы разговорились. И оказалось, что они и впрямь мои землячки, недавние студентки, выпускницы геологического факультета, что они работали в экспедиции, в низовьях Лены, а сейчас перебираются на реку Яну, — там у них находится главная база.

Затем и я, в свое очередь, рассказал о себе, о своих злоключениях. И одна из девушек, — румянолицая, смешливая, с золотистыми веснушками и озорным прищуром ярких серых глаз, — сказала тотчас же:

— Ну, если так, — идем с нами! Ведь не пропадать же, в самом-то деле… Хочешь в экспедицию?

Я согласился. И спустя полчаса уже шагал с ними вместе к аэродрому. Собраться в дорогу мне было ведь нетрудно! Все мое имущество находилось со мной — в заплечной котомке. (Классический матросский сундучок, о коем я мечтал, мне приобрести пока еще не удалось, и слава Богу! Что бы я теперь с ним делал?) Да и сама котомка весила немного; в ней лежала смена белья, книжка Диккенса "Большие надежды", а также — финский нож, табак и спички. И все, пожалуй… Нет, не все; я забыл упомянуть о «Мэри», о дурацкой этой кукле!

Зачем я вообще таскал ее с собою? Не знаю, не знаю. Наверное, просто из озорства; все-таки вещица была занятная, редкостная. Да и досталась она мне, как боевой трофей! Никакого другого объяснения я подыскать не могу, так как использовать куклу по прямому ее назначению я, конечно, никогда и не собирался. До этого я как-то еще не дозрел. Да собственно, и надобности такой у меня не было. Вокруг имелось достаточно женщин — натуральных, ненадувных…

* * *

А теперь мне хочется отвлечься немного и предложить вам другую, более возвышенную тему.

Вот уже второй раз, в крайне трудный момент, меня выручала подоспевшая вовремя экспедиция. Первая, если вы помните, производила раскопки казачьих поселений и вообще была связана с историей колонизации Севера. Новая же, эта — занималась исследованиями грунта… В районах рек Лены и Яны земная кора вся смята, перекарежена, вздыблена. Двести миллионов лет назад — в эпоху триаса здесь шли мощные горообразовательные процессы. Поднимались хребты, обнажались недра, образовывались различные метаморфические (цветные) породы. Вот они-то как раз и интересовали геологов. И немало разговоров было тогда — о голубой алмазоносной породе "кимберлит".

Сейчас-то якутские алмазы — не новость! Знаменитые Ленские алмазные прииски известны всему миру. Но в ту пору, о которой я рассказываю (конец 1953 года), дело это только начиналось; еще кипели научные споры и шли пробные поиски.

Кимберлит тогда еще не был открыт в Сибири (его обнаружат лишь в августе 1954 г.), но некоторые ученые упорно верили в него. И, кроме того, молва об этой породе, о драгоценной "голубой глине" жила в Якутии издревле. Так же, как и легенда о "Золотой бабе" — в низовьях Оби и Енисея. Так же, как и упоминания в Мансийском фольклоре о "горючем черном поте земли".

История соткана из анекдотов. И вот вам один из них: в течение нескольких столетий мореплаватели отыскивали "Северо-Западный проход", упорно стремились к далеким, сказочным богатствам, не зная того, что берега, мимо которых они проходили, во многом богаче Индии, и исполнены сокровищ, гораздо более доступных, лежащих почти под рукой…

В сущности, у всех северных рек, по меткому выражению сибиряков, — "золотое дно"! Металл этот действительно рассыпан повсюду. Но золото — что ж! Это, так сказать, — общий фон. А помимо него, каждая великая река еще отмечена чем-то своим, специфическим… Например, Енисей с его притоками, — это уголь, никель, медь, платина, урановая руда. Например, Обь и Иртыш — богатейшие месторождения нефти. (Вот он — знаменитый "черный пот земли"!) Ангара — это железные руды. Ну, а система Ленского водораздела, конечно, — алмазы. Причем с открытием их как-то незаметно угасла слава крупного притока Лены — золотоносного Алдана. А ведь Алдан в свое время был так же знаменит по всему северу, как и Юкон и Сакраменто. И запасы золота там не иссякли еще и поныне.

Тут, кстати, можно было бы упомянуть и о "мягком золоте", о пушнине. Меха ведь тоже — одно из очевидных богатств Сибири! И самые ценные соболиные шкурки опять же добываются в тайге Енисейского кряжа; вблизи Байкала (Баргузинский кряж) и в Якутии, в тех местах, где пробегает красавица Лена.

* * *

О реках и вообще о природе Азиатского севера, можно рассказывать бесконечно.

Между прочим, вы знаете, что протяженность Енисея — около четырех тысяч километров; что истоки его находятся на 50-х параллелях, у знойных границ Монголии, а впадает он в заполярное Карское море? (Это уже — за 70—ой широтой!) И он, таким образом, пересекает всю Сибирь и проходит почти по всем климатическим зонам. В его верховьях бродят верблюды, а внизу — белые медведи. И когда весной, на одном его конце запевают соловьи, то на другом еще стелются вьюги, трещат и лопаются льды, брезжат отсветы северного сияния.

Река эта столь уникальна, что древние монголы чтили ее, как святыню. Они называли Енисей "братом океана", и ездили поклоняться его берегам.

Вы знаете, что Обская губа простирается в длину на семьсот километров, а в ширину — до восьмидесяти? Там встречаются места, где вообще не видать берегов. А во время паводков вода поднимается на высоту двухэтажного дома и затопляет все окрест, и в непогоду там гуляют шестибалльные штормовые волны. И это все уж никак не похоже на «нормальную» реку! И в древности так и считали, что низовья Оби вовсе не река, а удивительное, внутреннее «Мангазейское» море.

В этом «море» — свой микроклимат. И свои загадки: блуждающие острова, небывалой плотности туманы…

Вы знаете, что в озеро Байкал впадают триста рек, а вытекает — всего лишь одна, Ангара?!

И до сих пор еще никто не может толком объяснить: как же вмещается в это озеро столько воды? Некоторые участки байкальского дна, впрочем, так и не удается промерить до конца. И в связи с этим уже давно существует предположение, что где-то, в глубинных пустотах земли, находится гигантский водоем (остаток древних триасовых морей), соединенный с Байкалом и простирающийся подо всей Восточно-Сибирской платформой… Предположение это, кстати, совпадает и с бурят-монгольскими сказаниями о некоем подземном царстве, населенном водяными духами!

Народная фантазия, как мы видим, уходит корнями глубоко в историю и в почву Сибири. И Байкал здесь занимает едва ли не центральное место. О нем сложено множество разных преданий и сказок. И всегда он предстает в образе мрачного Хана, владетеля несметных богатств и пышного гарема.

И есть рассказ о том, как Ангара — неверная жена — тайком, в ночи, сбежала от старика к молодому любовнику Енисею… И есть, кроме того, легенда о Лене, она весьма поэтична. И мне лично нравится более других.

Изо всех рек, рожденных в горах Байкала, Лена единственная, — не впадает в него, а наоборот, круто отворачивается и стремительно уходит на север! Причем, к ней сразу же присоединяются мелкие притоки — Киренга, Чух и прочие… Легенда вот как это объясняет:

Получив предложение Хана, юная красавица с презрением отвергла его. И ушла, покинув родные места. Вдогонку за ней поспешили родственники — сестры и братья — пытаясь уговорить ее, образумить, вернуть. Но все оказалось напрасным! Вернуть беглянку не удалось. Перед Леной стоял выбор: или заточение в гареме, или же холод одиночества, бездомные скитания, тоска полярных пустынь… И она, любя свободу, выбрала это — последнее.

* * *

Тоска полярных пустынь!.. Я в полной мере ощутил ее, бродя по Якутской тундре, по отрогам Верхоянского Хребта.

Хребет этот является водоразделом: с одной его стороны течет Лена, с другой же — восточной — Яна. Она не столь велика, не так многоводна, как ее прославленная соседка. (В сибирской "речной мифологии" имя Яны не упоминается.) Но все же и она достаточно любопытна и своеобразна. И на редкость сурова.

Там есть, к примеру, городок Верхоянск; старинный, небольшой, сплошь деревянный, который знаменит тем, что в нем — в этой именно точке материка — находится "мировой полюс холода". (Теперь с ним, правда, начала конкурировать Антарктида, но ведь она — земля нелюдимая, нежилая…)

В Верхоянске действительно холода достигают невиданной силы! Ветер в эту долину почти не проникает, и воздух в ней застаивается, становится жестким, тяжелым. Здесь, если плюнешь, слюна мгновенно превращается в звонкую льдышку, а пар при дыхании — в колючую снежную пыль. Дышать таким воздухом трудно и опасно; рот непременно надо чем-нибудь прикрывать. Люди тут, все же, живут, но зверь из верхоянской долины уходит зимой. А птицы, залетев сюда невзначай, попадают в мертвую зону. Они словно бы вязнут в этом воздухе и падают на землю, ослепнув и закоченев. И неживые, застывшие их тела, при ударе раскалываются — как стеклянные.

Однако так — не везде. В низовьях Яны, за селом Казачьим погода, наоборот, переменчива, бурна, и ветры там порою бушуют неделями. И я видел, как встают над тундрой метельные смерчи, идут, упираясь в нависшие тучи, крутящиеся, шаткие, снеговые столбы.

А есть и вовсе гиблые места — пустынные, поросшие чахлым кустарничком, повитые серым гнилым туманом. В тех урочищах, под снегом таятся и дышат, незамерзающие болотные топи, именуемые в Сибири — зыбунами…

И вот там, на краю зыбуна, подруга моя — веснушчатая и сероглазая москвичка Нина — сказала однажды:

— Знаешь, а ведь экспедиция наша сворачивает работу…

— Уже?

— Ну, да. Зима пришла! Теперь нам делать здесь нечего.

— И когда же и как будут нас вывозить?

— Послезавтра… В Верхоянск придет большой транспортный самолет и заберет всех сразу.

— Значит — в Москву! — сказал я, не в силах сдержать улыбки, — наконец-то…

— Да, но понимаешь ли, — медленно, запинаясь, проговорила она, — тут вот какое дело… Боюсь, милый, тебя в этот рейс могут не взять. Даже наверняка — не возьмут.

— Как так? — дернулся я, — почему?

— Ну, потому, что ты — человек случайный, посторонний. В кадровых списках экспедиции твое имя не числится… Ах, я уже разговаривала с начальником; спорила, упрашивала. Но все бесполезно! Одно твердит.

— Что же?

— Нет места — и кончено! В экспедиции, дескать, и без того много людей — тридцать человек. Но самое главное: грузы! Мы же везем образцы пород, пробы грунта, а также — слюду, кристаллы Пиропа, Пироксеи… Их немало. Это все, пожалуй, тонны на три потянет. Ну и вот. — Она вздохнула, приникая ко мне. — Не знаю, что теперь делать…

— Что ж тут поделаешь? — хмуро отозвался я, — чему быть — того не миновать. Я к неприятностям давно уж привык. Как-нибудь перебьюсь! Но не печалься: может, мы еще встретимся…

— А ты — хотел бы?..

— Конечно.

— Для тебя это все — не простое приключение? Не так, как с другими?..

— Во всяком случае, в тебе есть что-то особенное, не похожее на всех других, — сказал я. — И вообще, ты — единственная женщина, ни разу не причинившая мне никаких огорчений… А это тоже не забывается.

— Вот как! — она усмехнулась. — Ну, знаешь, ты мастер на комплименты!

— Да я просто — не умею, — ответил я, — и разве дело тут в словах?

— Но поговорить все же надо! Хоть один-то раз — всерьез… Ведь расстаемся же!

Мы стояли на узкой тропе, тесно прижавшись друг к другу. Слева от нас громоздились острые, заснеженные скалы, справа — простиралось болото. Волнистое, белое, оно уходило к горизонту, и край его терялся в мутном дыму.

И оглядевшись и помедлив несколько, Нина сказала негромко:

— Вот ты рассказывал мне сказки про Ангару и Лену…

— Это не простые сказки! — наставительно заметил я.

— Да, да, разумеется. И я теперь думаю: как же быть-то, а? Понимаешь, в Москве у меня тоже ведь есть свой Хан. Правда, он добрый. И роскоши там немного. А о гареме и вовсе речи нет… Какой уж гарем! Но все-таки… — Она говорила с улыбочкой, небрежно, словно бы шутя. Но глаза ее — большие, ясные, серые, — странно вдруг помрачнели, были теперь почти черны. — Может, и мне тоже бы надо — бросить все и бежать? Или просто взять да и остаться здесь… в этих самых "полярных пустынях"?

— Ох, не знаю, — забормотал я, — не знаю, Ниночка. Это все слишком сложно, рискованно… Слишком уж ответственно…

С минуту она пристально смотрела на меня, отогнув край мехового капюшона. Потом опустила руку. А я продолжал:

— Жизнь у меня — имей в виду! — странная, скверная. Судьба постоянно ведет меня по краю катастроф. Зачем это тебе? Да еще — здесь… Якутия — не курорт! Нет уж, лучше лети в Москву. Так спокойнее. А там посмотрим… Живы будем, встретимся! Непременно!

* * *

Я мямлил и мялся так — от растерянности. Я ведь не знал тогда: люблю ли я всерьез эту девочку? Над этим я вообще как-то мало задумывался… Теперь-то я понимаю, что это как раз и был тот самый случай, которого я все время жду и ищу! Но ведь в жизни нашей почти всегда так и происходит: мы многое начинаем по-настоящему ценить лишь после того, как — теряем…

Если б я лучше разбирался в себе и верил в фортуну, — все повернулось бы иначе. Что мне стоило бы, в самом-то деле, задержать Нину, оставить ее здесь, с собой?!

Мы простились — и вот, спустя два дня, в Верхоянск пришло известие о том, что самолет с геологами попал в антициклон, потерпел аварию и разбился в тунгусских гольцах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.