НОЧНОЙ ГОСТЬ

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Лицо мелькнуло — и исчезло. Я так и не успел разглядеть: кто это был? Но уже угадывал: это — не здешний! Это кто-то со стороны, издалека — из прошлого… Из той самой, темной бездны, от которой я все время стараюсь уйти, уберечься. И не могу! И постоянно чувствую ее где-то вблизи, за спиною.

Там у меня имелись не только друзья, но и враги. И врагов — много. И самых разных. Так кто же — из них? Может, все-таки Рашпиль? Пожалуй, я не обознался тогда, у барака; это был именно, он. И он, в свою очередь, приметил меня. И ловко ускользнул, и сам меня начал выслеживать; предпочел превратиться из зайца — в охотника! Что ж, так и должно быть, по законам бездны. Слова, когда-то сказанные мною, помнит ведь и он. И он тоже, конечно, не ждет от меня добра…

Я заметался. Разыскал и спрятал в рукаве старый свой финский нож. Затем выключил свет. И отворил дверь. (Трюк это старый, испытанный; визитер в таком случае теряется, и не знает, что делать, как поступить…) И став у притолоки, сбоку — приготовился к встрече.

Время, однако, шло — и никто не появлялся… Я становлюсь истеричным, — зигзагом прошло в голове, — из-за чего, собственно, вся эта паника? Да мало ли кто, в конце концов, мог заглянуть в окно! Ну, например, — какой-нибудь пьяный…

И тут я услышал шаги. Они были легки и упруги. Они возникли в отдалении — приблизились крадучись. Дверь скрипнула и подалась. Пришелец остановился, топчась, на пороге… И сейчас же я спросил:

— Это ты, Рашпиль?

— Нет, — сказал голос из темноты. Он и в самом деле, принадлежал кому-то другому… Другому, но тоже — очень знакомому!

— Почему — темно? — спросил голос. И потом, торопливо: — Эй, Чума, что случилось? Ты же здесь, я знаю…

Тогда я щелкнул выключателем. И отшатнулся невольно. Передо мною — в потоке света — стоял Копченый.

* * *

Вот уж его, признаться, я никак здесь не ожидал!

Фигура эта была, пожалуй, самой загадочной и зловещей изо всех порожденных бездной… Врагом моим Копченый, правда, никогда не был. Но и добрым другом его тоже нельзя было назвать. Да в сущности, и не в этом заключалось главное. А в том, что он — сам по себе, как личность, — был двойственен и крайне опасен. Любые контакты с ним грозили нежданной бедою; я знал это отлично! Ведь именно он когда-то спровоцировал меня на поездку к границе; я искал дорогу ко львовским контрабандистам, а угодил к бендеровцам — в потайное их логово, в самый центр террористов! И едва унес тогда ноги… И так до конца и не смог уяснить: кто же он в действительности, этот сумрачный тип? Во время минувшей войны он сотрудничал с гестапо, потом был связан с уголовным подпольем… Мы расстались с ним семь лет назад; чем он занимался все эти годы? Кому теперь служил? И почему он оказался в Сибири? И что ему нужно было от меня?

Уж лучше бы это, право же, был Рашпиль: с ним я, по крайней мере, точно знал бы — что делать и как говорить!

Теперь же я молчал в растерянности. И тупо моргая, рассматривал гостя.

Копченый выглядел заправским таежником! Он был в меховой, длинноухой, осыпанной снегом шапке, в тяжелых сапогах и в бараньем полушубке. На одном его плече висел туго набитый вещмешок, а на другом — дулом вниз — короткий охотничий карабин.

Войдя, он притворил аккуратно дверь. Стащил шапку — отряхнул с нее снег. И улыбнулся. И его сухое, остроуглое, обтянутое оливковой кожей лицо все пошло мельчайшими морщинами.

— Привет, — сказал он, — ты чего на меня уставился? Не узнаешь?

— Узнаю, — пробормотал я.

— Или, может, — не рад?

— Да нет… Почему?.. Просто — очень уж все неожиданно.

— А зачем ты, кстати, свет выключал?

— Так, — пожал я плечами. — По ошибке…

Он снял карабин, прислонил его к стене. Повесил котомку на спинку стула. Расстегнул негнущимися пальцами полушубок.

— Замерз я, брат, вот что. Погреться бы чем-нибудь… А?

— Можно, — кивнул я. — Садись. Чайник еще горячий.

— А водочки, — спросил он, усаживаясь, — нету? Душу бы сполоснуть… Да и вообще — за встречу.

— Нет, не осталось. — Я смущенно развел руками.

— Все с вечера еще прикончил. Уж извини!

— Небогато живешь, — сказал он, поджимая губы.

Окинул взглядом стол. И, крякнув, полез в котомку.

— Н-да, небогато.

Он достал и со стуком поставил на стол бутылку «Столичной» и банку шпротов. Мы выпили. И потом еще. И после третьей порции я спросил с осторожностью:

— А скажи-ка… Как ты меня все же отыскал?

— Нашлись люди, — мигнул он, — нашлись. Навели на след.

— Наверное — этот ублюдок Рашпиль, — предположил я. — Он где-то тут, по-моему, болтается.

— Да какая разница — кто навел? — отмахнулся Копченый. — Главное — встретились… И хорошо. Ты мне нужен!

— Зачем?

— Где-то в этих местах есть старая раскольничья тропа… Забыл, как называется. «Мирская», что ли…

— В общем, верно.

— И она, говорят, ведет за перевал — почти к самой границе.

— Ого, — сказал я, — так ты что же — уходишь?

Копченый быстро глянул на меня исподлобья.

Зрачки его сузились, превратились в колючие точки. Кожа на скулах натянулась. Какое-то мгновение он сидел так — напрягшись и закаменев. Затем проговорил невнятно:

— Что поделаешь? Надо…

— Ну, а я-то зачем тебе понадобился?

— Ты эти места вроде бы знаешь… Охотишься тут… Не так ли?

— Ну, в общем, так.

— Чего ты заладил: в общем, в общем! Ты мне точно скажи, конкретно, — знаешь?

— Да в общем, плоховато, — проговорил я с натугой, — на этой чертовой тропе бывал всего раза два, — случайно…

— Но все же бывал! Вот теперь и покажи ее мне.

— Хорошо, — сказал я, подумав. — Покажу.

А что я еще мог сказать? Связываться с Копченым мне, конечно, очень не хотелось… Но куда же тут денешься? В конце концов, человек просил помощи, и отказать ему было трудно, неловко как-то… Да и кроме того, я понимал: чем быстрее он исчезнет, тем спокойнее будет для меня самого!

* * *

Легли мы под утро и спали недолго. Да я-то, собственно, почти и вовсе не спал. И Копченый, по-моему, — тоже… Просто — дремали, чутко и настороженно, как два таежных волка.

Когда барак, наконец, проснулся и загомонил я отправился к Феде, к бригадиру. И, сказавшись больным, предупредил его, что сегодня на работу не выйду.

Потом мы отсиживались в моей комнате, взаперти, — дожидались, пока барак опустеет… И наконец, выбрав удобный момент, украдкой выскользнули наружу.

И углубились в синеющий неподалеку, заснеженный, испещренный рассветными тенями, ельник.

Идти пришлось долго; главным образом потому, что в этот час в окрестностях леспромхоза сновало немало людей. А попадаться им на глаза не хотел сейчас ни я, ни Копченый. Мы беспрерывно застревали, прятались в зарослях… И когда вышли к ущелью, к руслу старого ручья, — день уже был в разгаре. И солнце стояло над самой вершиною перевала, — блистало там и плавило снега.

На повороте тропы мы присели отдохнуть. Закурили — по последней. Я сказал:

— Иди все время ущельем — это просто. А дальше, в горах, следи за затесами на деревьях. Затесы — в виде крестов. Будут по пути встречаться кержацкие поселения — держись тихо, кланяйся низко, табаком особенно не дыми и крестись не тремя пальцами, а — двуперстно… Вот так. Понял?

— Понял, — сказал, вставая, Копченый.

— Ну, вот… И все будет о, кэй!

Мы обменялись рукопожатием. И он сказал — задержав мою руку в своей:

— А может, пойдешь со мной?

— Нет.

— Почему?

Я попробовал высвободить руку, но он держал ее цепко, как клещами.

— Почему же? — переспросил он, сощурясь. — Ты ведь раньше все время хотел за рубеж. К родственникам. Искал шанс…

— Но не нашел, — сам же знаешь!

— Так это потому, что без меня. А теперь, со мной, все получится точно.

— Но ты идешь в Монголию; что же там может получиться?

— Я иду дальше.

— А дальше — Китай. Еще хуже. Мне только этого не хватало.

— Не волнуйся, мой мальчик, — сказал он высокомерно. — У меня в Монголии свои люди… Они помогут. Выведут куда надо.

— Это какие же люди?

— Ну, монахи. В одном монастыре, в долине Дургун-Хаток… Да какая тебе разница — если ты не идешь?!

Он склонился ко мне. Приблизил темное свое, сухое, какое-то и впрямь закопченное лицо:

— Ведь не идешь?

— Нет.

— Боишься?

— Может быть.

— Чего боишься-то?

— Да всего…

— Тихую жизнь, значит, ищешь?

— Конечно.

— И думаешь — найдешь?

— Не знаю… Хотелось бы…

Копченый усмехнулся. По лицу его словно бы прошла судорога.

— Не надейся, мой мальчик! Никогда у тебя ее не будет… Все мы проклятые. И конец у нас у всех — один.

— Но если так, — сказал я, — пусть он хотя бы придет не сейчас… С этим делом, сам понимаешь, — никогда не поздно и всегда рано.

— Бережешься, значит, — проговорил он медленно.

— Что ж, правильно… — И вдруг добавил с яростной хрипотцой. — Берегись! И учти на всякий случай…

Но я не дал ему договорить. Внезапным резким круговым движением я вырвал руку — и отступил на шаг. И спросил возмущенно:

— Чего ты от меня хочешь?

— Ничего, — проговорил, кривя губы, Копченый. — Но все же учти. — Он глотнул воздух. — На всякий случай! — И опять он осекся, словно бы ему стало трудно дышать. — Если ты кому-нибудь, когда-нибудь — хоть одно слово…

— Не волнуйся, мой мальчик, — ответил я тогда. — Это прежде всего — не в моих интересах… И вообще, в чем дело? Дорогу я тебе показал. Разговор наш окончен. Чего ты еще ждешь? Прощай!

* * *

Конечно, он мог меня запросто здесь прикончить. (Я ведь ему нужен был, как сообщник — а не как свидетель. Свидетелей он вообще боялся оставлять!) И потому — отойдя на несколько шагов — я круто свернул в сторону, в бурелом, и присел там, затаился, напряженно вслушиваясь в каждый шорох…

Но нет — Копченый не преследовал меня. Он ушел! Очевидно, поверил мне все же. А может, просто не захотел учинять стрельбу и, — как говорят блатные — "засорять дорогу".

Он ушел навсегда из моей жизни. Что с ним сталось? Добрался ли он до Монголии, до своего монастыря? Не знаю, не знаю… Но, думается — вряд ли. Путь его был, вероятно, недолог и оборвался еще в горах. Я почему так считаю? Спустя два месяца, уже накануне весны, Кешка вдруг сказал мне:

— Помнишь, я когда-то рассказывал про "Мирскую тропу"? Про дела, которые там творились? Так вот, я думал, все давно уже кончилось… Ан — нет! Недавно прошел слух, что за перевалом снова нашли убитого… Кто он, откуда — ничего не известно. И кто его шлепнул — тоже… Но все равно в Белых Ключах беспокоются, боятся репрессий. Убит-то ведь человек — на тропе!

И тотчас же я вспомнил о Копченом. И подумал, что если это действительно он, то обстоятельства здесь гораздо более сложные и запутанные, чем это кажется Кешке… Даже я не знаю всего! Копченый пробирался в Монголию — но почему? Возможно, у него было какое-то задание… А может, он спасался, уходил от преследования. И неизвестно даже, от кого он бежал. От чекистов или от таких же, как он сам? От чужих или от своих? Свои ведь бывают зачастую страшнее всего… Потому-то он, вероятно, и звал меня так настойчиво. Я ему был как раз не чужой и не свой, а просто — старый знакомый, на которого он мог рассчитывать. И с которым — при всех обстоятельствах — он не был бы одинок…

И еще я подумал о том, что кержакам — в данном случае — можно не опасаться серьезных репрессий со стороны властей.

Но мыслей своих я, естественно, не открыл никому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.