Глава тридцать первая  Китайцы в Питтсбурге

Глава тридцать первая  Китайцы в Питтсбурге

Сайхуи с товарищем стояли на мосту Шестой улицы. Внизу тысячью чернильных блесток переливалась Аллегейни-Ривер. Впереди раскинулся Питтсбург, штат Пенсильвания, – плотное скопление полуразрушенных кирпичных зданий. По выгнутой горбатой спине моста размеренно урчали автомобили, потрясая опоры и забрызгивая грязью свежевыпавший снег. Сопротивляясь мощным порывам ветра, Сайхун встал поустойчивее и сжал двойные ручки хозяйственной сумки, забитой покупками. Даже несмотря на перчатки, ручки прямо врезались в ладонь. Его друг, Сэм Ли, предложил свою помощь, но Сайхун отказался. В тот день они впервые вместе шагали домой после работы.

Худощавому Сэму было за двадцать. Его настоящее китайское имя, Ли Сань, фактически обозначало, что он третий ребенок в семье. Однако эмигрантская община просто переделала его имя на американский манер. Он поплотнее запахнул шарф вокруг шеи.

– Ты давно в Соединенных Штатах? – спросил он.

– Около двух лет, – ответил Сайхун. Шел 1953 год.

– В таком случае, ты уже многое знаешь об этой стране. Сайхун на мгновение задумался.

– Нет, я так до конца и не привык к этому народу. Людей здесь не всегда легко понять. Некоторые относятся к тебе хорошо, как только ты с ними познакомишься; но от большинства можна всякого ожидать. Все здесь… по-другому.

Сайхуну захотелось добавить, что он до сих пор чувствует страх и одиночество.

– Да, – согласился Сэм, – жизнь здесь – настоящая борьба. Это непросто. Чтобы хоть как-то прожить, нужно постоянно работать локтями. Я был простым крестьянином, жил на холмах. Если бы не помощь моего дядюшки, я, наверное, до сих пор бы рыскал по деревням в поисках пропитания.

Сайхун давно уже решил держать в секрете свое прошлое.

– И я тоже. Мои дядя и тетя, из семейства И, помогли мне осесть здесь. Теперь мне приходится не только зарабатывать себе на жизнь, но еще и возвращать им долг, поддерживать их. Они уже старые, и надеяться им больше не на кого.

– Так ты из семьи И? – спросил Сэм с печальной улыбкой. – Тогда нам не стоило бы дружить.

– Мои дядя и тетя не кровные родственники, – ответил Сайхун, – но я знаю, что семьи И и Ли – заклятые враги.

- Кто знает, отчего они воюют? – сказал Сэм, – Я знаю только, что мой дедушка ненавидел всех И. Никто сейчас уже не помнит, как началась эта распря.

– Это Америка, – бросил Сайхун, – какая нам разница сейчас?

– Да, вся эта вражда – частица дома, – согласился Сэм, глядя на тот берег реки. – А дом остался очень далеко.

 На мгновение оба остановились на самом высоком пролете выгнувшегося аркой желто-зеленого моста. Ли был достаточно рассудителен, чтобы не мешать Сайхуну в эту минуту одиночества на обочине ночного шоссе. «Хороший он парень», – подумал Сайхун, когда они пошли в сторону кварталов Северного Побережья, где жили оба. У каждого из них были грустные воспоминания о доме и несбыточные мечты.

Стоя у воды, Сайхун стоически сдерживался, хотя ему очень хотелось выплакаться, в самых ужасных криках поведать свою скорбь чужому небу. Вместо того чтобы жить в своем раю, он стал изгоем. Он чувствовал себя несчастным и разбитым. Он был обречен на скитания в поисках неизвестной судьбы.

Сайхун испустил легкий вздох, и теплое облачко пара вырвалось у него изо рта. Его изгнали из Хуашань в ссылку, не дав никаких дальнейших объяснений или напутствий.

– Ты думаешь о Генерале Яне? – мягко спросил Ли.

Сайхун обернулся и посмотрел на него: в отблесках фар проезжавших Автомобилей вытянутое, с неправильными чертами лицо Ли попеременно •становилось то бледным, то темным. Ли имел в виду повара, вместе с которым они работали. Именно Генерал Ян и познакомил Сайхуна с Ли.

– Нет, – честно ответил Сайхун. – Просто мне всегда нравились мосты. Мне нравится глядеть с моста на воду: она всегда выглядит такой умиротворенной.

– Да, дома мосты выглядят именно такими, – согласился Ли. – Помнишь, лунные мосты? Они совершенно круглые. Я тоже любил гулять по ним, особенно когда был мальчишкой. Мне рассказывали, что призраки не могут переходить через воду. Мне это нравилось. Наверное, это все неправда, а?

– Зачем ты так?

Ли взглянул на товарища; выражение его лица было одновременно ужасным и полным симпатии.

– Разве на работе ты не слышал? Прошлой ночью Генерал Ян убил себя. Он прыгнул с этого моста и размозжил себе голову о речное дно.

Сайхун посмотрел на покрытую рябью речную воду. Внизу, под ним, скользила баржа на буксире. Известие неприятно поразило Сайхуна. Мост совершенно не казался высоким. Сайхун хотел было крикнуть «Нет!», но он давно уже научился молча воспринимать смерть, какие бы чувства ни сжимали горло.

– Даже не верится, – сказал он, глядя вдаль – туда, где Аллегейни-Ривер сливается с широкой Огайо. – Сегодня человек здесь, завтра его нет. Как сон.

Он вспомнил военную выправку Яна, который вышагивал по кухне так, словно все еще командовал войсками на поле брани.

– Он слишком многое потерял,-пробормотал Сайхун, – утратил веру в националистическую Китайскую державу, лишился звания, потерял жену. Он любил только азартные игры да своего сына.

– Он и умер из-за сына, – тихо сказал Ли, когда Сайхун завершил свои воспоминания. Сайхун однажды видел фотографию двадцатилетнего юноши в сильных очках. Снимок всегда лежал в бумажнике генерала, словно бюллетень голосования.

– Как это случилось?

– У его сына был туберкулез. Он нуждался в медицинской помощи.

– Он мог бы обратиться ко мне.

– Ты что – богач? – печально переспросил Ли. – Яну нужно было столько денег, сколько ни у одного из нас не наберется.

– Ну и что же он сделал?

– Он начал играть, – хмуро бросил Ли.

– Нет, только не это. – Перед внутренним взором Сайхуна явственно предстала картина азартных игр.

– Да, – продолжал Ли. – Он играл всю прошедшую ночь и проиграл практически все. На последнюю ставку он поставил все, что у него оставалось. Но и это он потерял. Ян был в таком отчаянии, что даже начал умолять крупье дать ему немного в долг; он просил помочь ему. Но ты же знаешь, какие бессердечные эти азартные игроки. Его нашли сегодня утром. Семейные общины собираются взять на себя расходы на похороны.

– Не поздновато ли? – горько произнес Сайхун. – Немного пораньше эти деньги могли бы спасти жизнь двум людям.

– Они так не думают, – пожал плечами Сэм, и два друга снова пустились в путь.

Они прошли под железнодорожным переездом, дошли до угла Ист Огайо-стрит и пересекли Сендаски-стрит. Там был памятник солдату. У подножия видавшего всякую непогоду мрамора лежали десятки букетов – многие из искусственных цветов – и бурый, немного потрепанный американский флаг. В Китае это могло бы сойти за придорожный храм, где Сайхун мог бы помолиться. Здесь не было места, где можно было бы помолиться за упокой человеческой души.

Он посмотрел на Ист Огайо-стрит, которая располагалась рядом с кварталом выходцев из Китая. Эта оживленная торговая улица представляла собой сумрачный коридор кирпичных зданий, возведенных в конце 80-х годов прошлого века. Покосившиеся дома в стиле викторианской готики пугливо жались друг к другу, открывая взгляду мутные, убогие витрины; в подслеповатых глазницах окон и дверей затаились снег и тень. Большинство домов когда-то были украшены причудливой лепниной в римском стиле, но под ^даянием льда и времени эти изыски давно уже утратили свою привлекательность.

Сайхун все еще думал о Яне, когда они дошли до сквера Сендаски-парк - большого участка земли размером с пару кварталов, на котором росли редко разбросанные деревья. В солнечную погоду он любил посидеть там вместе с Яном; несмотря на то что парк представлял собой лишь островок посреди ревущих автомобилей, где были скамейки, лужайка да несколько деревьев, они пытались представить себе спокойствие природы.

Сендаски-парк представлял собой своеобразную «ничейную землю» между центральной частью города и местом проживания китайской общи-яы. Добираться до дома через парк было быстрее. Сайхун никогда особенно не задумывался над этим. Однако Сэм неожиданно занервничал.

– Кван, я тебе еще кое-что не рассказал, – дрожащим голосом сообщил он Сайхуну.

– Ты о чем?

– Каждый вечер, когда я иду нарком, меня преследуют. Они бьют меня. Всю дорогу домой я бегу, а потом подпираю дверь изнутри. Они измазали мри окна смолой и угрожают моей жене.

– Успокойся, – ответил Сайхун. – Я никого не вижу здесь. Может быть, на двух сразу они нападать не станут.

– Надеюсь, – с сомнением в голосе произнес Ли. Потом он нервно закурил сигарету.

Голые, без единого листочка ветви деревьев придавали парку унылый вид. Вокруг то и дело сновали машины, но уличная суета не прибавляла спокойствия и уверенности. Вне всяких сомнений, в случае чего ни один из про-.рзжающих мимо не остановится, чтобы помочь; возможно, что они вообще ничего не заметят. Одинаковые в своей безликости стальные коробки на ко-йесах мчались вдоль всех сторон парка.

Как и опасался Ли, их поджидали трое. Сайхун задумчиво оглядел троицу, оценивая шансы. Один из хулиганов был внушительным толстяком с сальными патлами. Посередине стоял самый высокий; плечи и грудь у него были мускулистыми, внушительными. Третий в сравнении с остальными кажется более тщедушным, но лицо у него было самым жестоким. Подведя итог сюих наблюдений, Сайхун почувствовал удовлетворение: его методика ведения боя основывалась на определении всех слабых мест противника заранее, до того, как произнесены первые слова или посыпались первые удары.

– Эй, китаеза! Дружка с собой привел? – произнес высокий, наклонив голову и сардонически ухмыляясь.

Сайхун молчал. Он знал, что Ли все равно не понимает ни слова по-английски. Правда, угрожающие интонации были более красноречивы, чем сами слова.

– В чем дело, узкоглазый? Язык проглотил? – проворчал толстяк.

– Дурак, он тебя просто не понимает, – возразил ему высокий. – Попробуй с ним почирикать: мяу-мяу-дзинь-цинь!

И троица довольно заржала над собственной шуткой.

– Иди сюда, желтолицый! – рявкнул высокий, хватая Ли за рубашку.

– Остановись, – резко приказал Сайхун, опуская на землю хозяйственную сумку.

– Заткнись, засранец! До тебя мы доберемся попозже.

Готовясь к схватке, Сайхун предпочитал подобраться к противнику поближе.

– Что-то я не расслышал, – произнес он, делая шаг прямо к главарю.

– Господи Исусе! – воскликнул высокий. – Да этот мешок с дерьмом даже не понимает, что значит совать свой нос не в свое дело!

Он отпустил Ли и потянулся к Сайхуну, намереваясь схватить его. Сайхун вытянул руку, перехватывая движение противника, и одновременно коснулся запястьем его руки. Всего лишь одно касание – хорошему бойцу этого было достаточно, чтобы оценить силу врага.

– Да ты смелый мальчик! – проревел высокий.

Сайхун ничего не ответил, лишь не мигая уставился в глаза хулигана. Его лицо изменилось, в зрачках блеснула голодная жадность. Теперь Сайхун напоминал доисторическое чудовище, которое собралось пожрать долгожданную добычу.

– Эй, тупица, – продолжал грозно шипеть высокий, – сейчас я сотру с твоей физиономии этот идиотский взгляд.

– Я так не думаю, – ответил Сайхун, и глаза его широко открылись в предвкушении.

Ощутив начало движения, Сайхун в ту же секунду выбросил руку вперед, с такой силой ударив высокого в живот, что верзила согнулся шпалам. Быстрый удар по шее – и вот уже мускулистый главарь качнулся вперед, отчаянно ловя ртом воздух.

Двое других бросились на помощь, но Сайхун воспользовался верзилой, словно щитом. Высокий все не мог прийти в себя, так что манипулировать им было просто. Лишь после того, как главный получил достаточное количество тумаков от своих дружков, Сайхун отпустил его.

С толстым Сайхун расправился быстро, нанеся ему вначале мощный удар коленом в область мочевого пузыря, а затем наградив его прямым выпадом в сердце. Невероятная сила волной вскипела в Сайхуне. Заметив, что хулиган с жестоким выражением лица бросился вперед, Сайхун приготовился к контратаке. Он отразил удар, в свою очередь сильно двинув нападающего в ребра. Потом Сайхун сделал шаг и, оказавшись за спиной у негодяя, резко опустил локоть вниз. Он с нескрываемым удовлетворением услышал гулкий звук удара. Противник шлепнулся на землю, но тут же вскочил снова.

– Я убью тебя! – заревел тощий. Сайхун отступил назад:

– Слушай, я позволил тебе подняться на ноги. Такое у меня впервые. Щспи ты подойдешь ко мне еще раз, я отправлю тебя на больничную койку.

– Ах ты ублюдок, мать твою!

И тощий попытался протаранить Сайхуна головой. Тот ступил в сторону «рукой захватил шею хулигана в замок. Потом он швырнул его на обледеневший бетон. Послышался треск ломающихся ребер. ^v В это время верзила, который уже очнулся, подхватил палку и изо всей силы опустил ее на Сайхуна. Сайхун резко крутнулся на месте, захватил в шлете руку противника, а потом, быстро подняв колено, заставил того перекувыркнуться. Две молниеносных серии ударов – и часть зубов и крови верзилы перекочевала на тротуар.

Задыхаясь и хрипя, верзила свалился на Сайхуна. У Сайхуна возникло инстинктивное желание как обычно нанести еще добрый десяток ударов врагу прежде, чем он коснется земли; но вместо этого он вдруг поймал безвольное тело и поддержал его. При такой способности к импровизации в поединке, при столь развитых умениях, Сайхуну ничего не стоило моментально прикинуть самые различные варианты дальнейшей расправы над поверженным негодяем. Но он остановился. Челюсть верзилы безвольно прижалась к его бицепсу; рукав пропитался кровью и розовой слюной; поникшая голова казалась удивительно тяжелой. Сайхун придерживал обреченную жертву. А эту жертву следовало бы убить.

Когда-то он с удовольствием пошел добровольцем на войну, желая принять неизбежность смерти во имя женщин, детей и родины. Что касалось поединков в боевых искусствах, здесь противники признавали смерть как неотъемлемую часть традиции боя. В таких сражениях присутствовало опре-Чренное благородство и честь. Но здесь… Здесь были лишь расистские недоумки, просто идиоты. Сайхун презирал их. В том, чтобы убивать подобных, никакой славы и чести не было. С отвращением отбросив бесчувственного хулигана, Сайхун отыскал Ли: тот был совсем бледен и трясся с перепугу.

– Мы же никому не будем рассказывать об этом, правда? – спросил Саихуы.

– Нет, нет! – хрипло произнес Ли. – Надеюсь, что на этом мои мучения закончатся. А я и не знал, что ты умеешь сражаться.

– Забудем об этом, – произнес Сайхун. – Немного поразмяться перед сном полезно для здоровья.

Сайхун провел Ли до дверей его дома, а потом прошел еще три квартала ДО своего жилища. Пыл сражения уже угас внутри, но он все еще размышлял о стычке. В подобных драках нет ни геройства, ни смысла. Он не изменил "Це-либо мышление, никому не сделал лучше. Это было лишь примитивное Утверждение собственной воли. Но пуще сожаления о бестолковой потасовке было его недовольство из-за навязанной извне необходимости разбираться в вопросах, о которых не упоминалось ни в священных текстах, ни в молитвах, ии даже в политике. Честно говоря, в Хуашань ему почти не нужно было принимать самостоятельные решения, и это было приятно. Все основные решения были в компетенции мастеров; они знали, что правильно, а что – нет. Но с тех пор, как ему пришлось уехать из Китая, волей-неволей приходится принимать собственные решения, выносить суждения по поводам, с которыми он до этого ни разу не сталкивался.

На следующий день Сайхун, отправляясь в Китайский квартал за покупками, опять пошел через парк. Там не было никаких следов ночного побоища. Он увидел только нескольких матерей, которые, держа за руку тепло одетых малышей, направлялись к расположенному в парке культурному центру общины. Потом Сайхун направился к мосту. Он пошел к югу через кварталы главного делового центра, пока не добрался до небольшого поселения, располагавшегося вдоль северной и южной сторон крохотного прямоугольного квартальчика. Несколько выходивших на Третью улицу строений казались карликами по сравнению с нависавшей над ними громадой «Грант Билдинг»; другие домишки были развернуты к югу и выглядывали на соседнюю улицу. Но открывавшийся из них вид на реку Мононгахела изрядно портила изогнутая дуга из опорных конструкций подвесной железной дороги.

Единственным зданием, которое можно было определить как «китайское», была штаб-квартира Организации мирного гармоничного труда. То было трехэтажное сооружение из коричневого кирпича с крышей «под черепицу» и деревянными балконами, в форме которых слышались отзвуки кантонской архитектуры. Расположенный на первом этаже китайский ресторанчик был украшен гордой вывеской «Гостиница "Чайнатаун"». Под вывеской можно было прочесть единственное слово «Кухня».

Через несколько дверей располагался магазин «Новые горизонты». Им заправляла миссис Ли, которую прозвали «Большая миссис Ли». В четырехэтажном кирпичном здании девятнадцатого века были дешевые номера для старых неженатых постояльцев. «Новые горизонты» были единственным местом, где можно было купить тофу, сухие продукты, травы или консервы из Китая. Миссис Ли закупала растительные продукты в Нью-Йорке; как правило, они оказывались замороженными или вялыми, но все равно они несли в себе знакомые запахи и вкусы. Обычно продукты выставлялись в ящиках, в которых они прибыли. Ящики открывали прямо перед дверями магазина. Сайхун подхватил два плотных бумажных пакета из проволочной корзины и принялся выбирать головки капусты и горошек.

В первую очередь в магазине бросалась в глаза стойка. За ней неизменно возвышался мистер Ли, сухощавый китаец в толстых очках. Передвигался он медленно, постоянно размышляя над каким-то абстрактным суждением. Мистер Ли был ученым; вот почему он всегда был склонен обсуждать классические трактаты с мужчинами и своих собственных детей – с женщинами. Он мог бесконечно хвастаться своим сыном, который стал врачом, своей любимой замужней дочерью и младшенькими, которые ходили в школу. Он все еще хранил романтическое убеждение в том, что бизнес был совершенно неподобающим занятием для академического ученого. В полном соответствии со своими убеждениями мистер Ли не умел ни прибавлять, ни вычитать. Как только Сайхун вошел в магазин, практичная миссис Ли поспешила к нему. Ее приводила в ужас сама мысль о том, что находящийся за конторкой муж обязательно ошибется, как всегда, в пользу клиента.

Миссис Ли была полной женщиной с гладкой кожей и «золотой улыбкой»: из-за плохого здоровья каждый зуб у нее сверкал чистым золотом, а багровая помада лишь подчеркивала эту ослепительную улыбку. Закрученные перманентом волосы были уложены волной. Друзья миссис Ли еженедельно появлялись в магазине, чтобы отдать должное доброму здоровью хозяйки. На это практичная толстушка неизменно отвечала кокетливыми жалобами на собственную полноту. Удача и счастье преследовали ее, так что жаловаться больше было не на что. Миссис Ли была землевладелицей, хозяйкой, матерью, добрым ангелом и, конечно, известной городской сплетницей.

В Питтсбурге не было своих прорицателей, но миссис Ли так или иначе Знала обо всем, что происходило в городе. Браки, рождения, связи на стороне, смерти и самые сокровенные секреты неизменно становились частью ее рассказов. Она неустанно болтала со старушками, которые чинно восседали на стульчиках красного дерева рядом со входом в магазин. Летом это достойное собрание охлаждало себя веерами из орлиных перьев. Их беседы целиком состояли из непрерывных комментариев к повседневной жизни китайской общины.

Выбирая покупки, Сайхун слышал соло сплетницы миссис Ли в сопровождении хора.

– Вы слышали о бедном мальчике, которого утопили его соученики по университету? – обратилась одна женщина к своей товарке.

– Да, это был пятый сын Ли, – ответила та. – Какое несчастье! Он получил стипендию в школе инженеров. Несомненно, его друзья просто завидовали ему.

Большая миссис Ли ненадолго замолчала, взвешивая отобранные Сайхуном овощи.

– Может, стоило бы обратиться в полицию?

– Там никогда не согласятся со свидетельством китайца против утверждений белых, – вмешался Сайхун.

– Твоя правда, Бычок, – заметила миссис Ли, употребив прозвище, Которым члены общины наделили мускулистого Сайхуна. – И все-таки это ужасно. Он был настолько многообещающим учеником! Компании были готовы взять его на работу прямо со студенческой скамьи. Только представьте себе – один из Ли стал бы профессионалом!

– Но он мертв, – равнодушно возразила одна из старух. – Глупый малыш! Он так обрадовался, когда его пригласили на пикник. Как глупо было кататься на лодках, зная, что не умеешь плавать!

– Трагедия! Настоящая трагедия! – миссис Ли вновь вернулась к овощам.

Укладывая в пакет покупки, миссис Ли обратилась к Сайхуну:

– Хоть бы ты не был таким доверчивым.

– Я не из таких, – заверил ее Сайхун.

– Конечно, мы все слышали о тебе, – улыбнулась миссис Ли.

– О чем вы?

– Мы все знаем о том, как ты защищал Сэма, мойщика посуды, – с восхищением произнесла миссис Ли.

– Пожалуйста, не нужно об этом, – зарделся Сайхун.

– Какой же ты скромный! – воскликнула она, игриво похлопав молодого человека по руке. Совсем смешавшись, Сайхун поспешил удалиться. Одно дело сбивать на землю врагов и совсем другое – общаться с говорливой миссис Ли.

Сайхун быстро покинул магазин, проклиная болтливого мойщика посуды. Каждый житель общины считал знатоков боевых искусств героями. Дети стремились подражать им; старики почитали их рыцарями, готовыми биться за справедливость. В глубине души Сайхун знал, что быть знатоком боевых искусств совсем нелегко. За многие годы ему пришлось пережить многие ранения, удары противников изуродовали его тело, а частые сражения опустошили душу. Чтобы достигнуть того уровня, на котором драка в парке выглядит простой стычкой, ему пришлось заплатить слишком высокую цену.

Обратно он пошел через мост Шестой улицы. Полуденное небо заволокло тучами; вечер обещал быть прохладным. В воздухе явственно ощущался запах пыли, угля, дыма, выхлопных газов и, как ни странно, кетчупа: на Северном побережье вовсю пыхтела 57-я фабрика фирмы «Хайнц». Снег ярко-белым покрывалом лежал на перилах моста. Покрытые ржавчиной уличные фонари все еще не горели.

Сайхун остановился перед мерцавшей в вечерних сумерках бронзовой табличкой с Клятвой Верности на здании городского суда. Конституция, Декларация Независимости, Клятва Верности и сама история американской революции и Гражданской войны – все это повлияло в свое время на решение Сайхуна эмигрировать в Соединенные Штаты. Тогда его воображение рисовало картины простирающихся до самых берегов океана вековечных лесов и далеких гор. Он предвкушал встречу с коренными жителями Америки, представляющими различные племена и одетыми как в костюмы колониальных времен, так и в современную одежду. Все это он видел в фильмах. Но судя по результатам его недавнего сражения и трагической гибели пятого сына Ли, последняя строка из Клятвы Верности приобрела теперь новый иронический оттенок.

Сайхун размышлял, не было ли ошибочным его решение переехать в США. Он жил в огромном угрюмом городе, над которым плыли звуки и дым сталелитейных заводов; он бродил по мощеным мостовым, вдоль которых носились автомобили; он жил в приземистых, геометрически правильных лачугах с артериями из сварных труб и нервами электрических проводов. В этом городе не было места нефритовому изяществу, рубашкам из шелка, книгам, написанным на тонкой шелковичной бумаге, покрытым каллиграфией веерам, холеным лошадям и пурпурным бамбуковым флейтам. Все, чем владел Сайхун, жило лишь в его сердце или бурлило в груди, когда он был дома, и лишь иногда вырывалось наружу в беседе с редкими знакомыми, разделявшими его чувства.

Сайхун прошел по Ист Огайо-стрит. Очутившись около окрашенного в черное входа с аркой и колоннами в римском стиле, он поднялся по лестнице в небольшую комнату на третьем этаже. Там было несколько виниловых кабинок для посетителей да напоминавшая бар стойка с высокими табуретами. Хромовые уголки на мебели и подставки табуретов потускнели от времени; кое-где целостность ансамбля поддерживалась лишь кусками липкой ленты. Допотопные ходики были обклеены желтой пленкой. Как всегда, посетителей не было видно.

Сайхуна поприветствовал мужчина лет под пятьдесят. Дядюшка Фэн напоминал своей фигурой раскоряченную жаровню. Толстая и неповоротливая шея была увенчана лысеющей головой. На лице застыло неизменное выражение услужливости. Дядюшка Фэн был облачен в белый поварской наряд. Из-под коротких рукавов выглядывали мускулистые руки с грубыми, толстыми пальцами, сплошь покрытыми порезами и ожогами. Вообще-то дядюшка Фэн был его родственником. Сайхун был рад встретить хотя бы немного знакомую душу. Найти общий язык с болтуньями из магазина «Новые горизонты» было практически невозможно.

– Привет, Бычок! Холодно сегодня! – крикнул ему дядюшка Фэн.

– Да, – ответил Сайхун, в который раз изумляясь сугубо китайской привычке здороваться с другими людьми, сообщая очевидные вещи.

– Заходи, заходи, снимай пальто, – радушно бросил ему дядюшка Фэн, направляясь обратно на кухню. Сайхун услышал шипение котелка на плите.

Оставив верхнюю одежду на металлической вешалке в виде оленьих рогов, Сайхун отправился за дядюшкой.

– Старый Пун как всегда опаздывает, – проворчал Фэн. – Никогда он не может прийти вовремя! Я приготовил кое-что из лучших деликатесов нашей родной провинции. Вот. Помоги-ка мне нарезать овощи.

Взяв острый кухонный нож, Сайхун встал за столом для резки, который представлял собой простую деревянную колоду. Он быстро нарезал дольками морковь, капусту, сельдерей и мангольды; дядюшка Фэн тем временем начал что-то жарить на плите, в которой так и полыхал огонь. Лопаточка в руке повара отбивала быстрый ритм на разогретой стальной поверхности. Вода смешалась с кипящим маслом и овощи на сковороде яростно зашипели, словно петарды. Основными приправами здесь были масло, вино и соя, и Дядюшка Фэн умудрялся сотворить настоящее чудо, просто использовав соус внужном количестве.

Через двадцать минут они сели, чтобы насладиться блюдом из полосатой зубатки, тушенной с черной фасолью; далее появились зажаренные до хрустящей корочки цыплята, тушеные эскалопы с овощами, свиные бризоли и горячий, дымящийся рис. Сайхун ел все, за исключением свинины. Это всегда вызывало насмешливые замечания дядюшки Фэна.

– Мужчина, который никогда не ест свинину?! Это что-то ненормальное!

Но Сайхун, пожав плечами, продолжал наслаждаться сочными кусками ароматной изысканной пищи. Никто здесь не знал, что он даос. И только Сайхун ведал смысл тех или иных ограничений.

Потом дядюшка Фэн плеснул в стакан немного «Джонни Уокера» и жестом пригласил Сайхуна выпить, хотя оба они знали, что это не более чем формальность.

– Меня развезет от этого, – попытался невнятно оправдаться Сайхун.

– Сосунок! – рассмеялся Фэн. – Ничего, значит, нам со стариной Пуном достанется больше.

На лестнице послышался звук шагов.

– Наконец-то принесло старого ублюдка, – буркнул Фэн. Его лицо от спиртного уже раскраснелось.

– Неужели вы двое начали есть без меня? – послышался гулкий голос от двери.

– А ты все равно никогда не ешь с нами! – огрызнулся Фэн тоном обиженного повара.

– Ф-фу! Просто у меня есть собственные предпочтения.

Снизу послышался лязг велосипеда, который ставили на подножку у стены.

– И смотри не уродуй там стены!

– Угомонись, не то еще сердечный приступ себе заработаешь! Потом дядюшка Пун тяжело загрохотал вверх по лестнице. Несмотря на свою седину и шестидесятипятилетний возраст, Пун все еще сохранял прямую осанку и был полон жизненных сил. Он зарабатывал себе на хлеб, работая грузчиком. Сложения дядюшка Пун был крепкого и плотного. Большие ладони он по привычке держал чуть в сторону, словно был всегда наготове. Почти всю свою жизнь он был моряком, так что умение вязать самые различные узлы сделало дядюшку Пуна одним из наиболее известных мастеров среди китайцев Питтсбурга. Если кто-то хотел отослать на родину посылку или ящик, дядюшка Пун неизменно обвязывал груз манильским канатом. Однажды Сайхун видел, как дядюшка нес на спине целый корабельный сундук! Судя по всему, не было практически ничего, что дядюшка Пун не смог бы передвинуть при помощи канатов, рычагов, а чаще всего – собственной силы.

Вместо пояса его брюки были подвязаны куском каната; кроме того, в любое время года Пун всегда ходил в одной и той же шерстяной куртке. Куртка была длинная, с невообразимым количеством странных кармашков изнутри. В кармане мог оказаться клочок бумаги, немного шпагата, даже монета – но чаще всего они были пусты.

Дядюшка Пун подошел к столу и снял куртку, обнажив свой мускулистый торс. Голова у него была массивная, как у слона, а коричневая плотная кожа так и лоснилась. В сравнении с остальной физической мощью странно несоразмерными казались крохотный тонкий рот и совсем уж изящные очки в тонкой металлической оправе, которые каким-то чудом держались на широком лице Пуна.

– Ну, почему ты опоздал сегодня? – буркнул с полным ртом Фэн.

– Меня задержали, – по-английски ответил Пун.

– И что же задержало? – удивленно спросил Сайхун.

– Не в смысле дел,- я не задержался по делам. Я имею в виду, что меня не упускали,

– Вы хотите сказать, что вас остановили и ограбили? – удивленно спросил Сайхун.

– Ага! – гаркнул дядюшка Пун, многозначительно переглянувшись с Фэном. – В конце концов, я старик с желтой кожей. Эти американские парни думают, что я для них легкая добыча!

Сайхун улыбнулся: он знал, что дядюшка Пун был ветераном кулачных боев стенка на стенку.

– Так что же произошло? – не унимался Сайхун.

– Он остановил меня, когда я как раз садился на свой велосипед. Он требовал у меня денег. У него нож был.

– Глупый сопляк, – пробормотал Фэн.

– Вот я и стоял, расставив руки в стороны, пока этот идиот просматривал все мои карманы – а даже я не знаю точно, сколько карманов в этой куртке.

И дядюшка Пун сделал драматическую паузу, словно давая двум товарищам время хотя бы приблизительно прикинуть количество этих самых карманов.

– Когда он закончил, то совсем разозлился. И вот тогда я дал ему как следует! Я просто сделал какого-то зубного врача безумно богатым, – завершив свое признание, дядюшка Пун вошел на кухню и продемонстрировал свой кулак размером с наковальню. Завидев это, дядюшка Фэн засмеялся от удовольствия.

Услышав, что Пун разжигает плиту, Сайхун и дядюшка Фэн вернулись к своей трапезе. У Пуна были свои пристрастия к пище: ему нравилось есть именно то, что никогда не встречалось в Китае, – например, отбивную с кровью. Раскалив плиту, пока от металлического листа не начал виться дымок, дядюшка Пун быстро плеснул на плиту масло и положил солидный кусок мяса. Быстро прожарив один бок на докрасна раскаленном металле, Пун перевернул отбивную – готово.

Потом дядюшка Пун присоединился к остальным, держа в руках тарелку с шипящей отбивной, рисом и обжаренными овощами. Обильно полив ужин кетчупом и соком от мяса, он тут же набросился на еду, вооружившись ножом и вилкой. Отбивная брызнула кровью, рис стал коричнево-красным. Почти сырое, но горячее мясо пришлось дядюшке Пуну по вкусу.

– Варвар! – с отвращением проворчал Фэн.

– Ты давай, наливай виски, старый черт!

Фэн выполнил приказание, воспользовавшись возможностью вновь освежить свой стаканчик.

– Придется мне догонять тебя, – заметил дядюшка Пун.

– Не переживай, – успокоил его Фэн. – Можешь выпить долю Бычка. Пун с явным удовольствием быстро расправился с отбивной.

– Да, если бы не отбивные, как хотел бы я сейчас вновь очутиться в родном Фошане! – вздохнул он.

– Да-а, еда там, в Фошане, – это, Бычок, скажу я тебе… да ты просто никогда и не пробовал ничего подобного! – согласился дядюшка Фэн.

Тут Сайхун вспомнил о многочисленных застольях и празднествах, в которых ему довелось участвовать. Это происходило в красивых залах из сандалового дерева. Он не мог не согласиться с тем, что кантонские повара славились своим искусством. В конце концов разве императору Цзянлуну не пришлось переодеться инкогнито лишь для того, чтобы отправиться на юг и попробовать тамошнюю кухню?

– О да! – с энтузиазмом воскликнул дядюшка Пун, когда Сайхун упомянул эту историю с императором.

– Император был хитер. А еще он был непревзойденным воином.

– Но при этом жестоким, – вмешался Фэн. – Ведь он сжег дотла Шаолинь!

Глядя на то, как старики потихоньку напиваются, Сайхун предался воспоминаниям и сентиментальным размышлениям. Где теперь Китай странствующих рыцарей и древней красоты? Где его мастер, храм, товарищи по учебе? Где та жизнь, к которой он стремился, – жизнь путешествий по дивным пейзажам, опутанным плотной паутиной исторических воспоминаний? В Китае каждый камешек, каждая травинка хранили в себе бездну преданий, как действительно имевших место, так и мифологических. То могли быть рассказы о вечной дружбе, сказания об известных сражениях, легенда о месте, в котором бог спустился на землю, или место встречи возлюбленных, река, в пучине которой спят драконы…

– Я уже стар, – произнес Фэн, который порядком опьянел, – но если бы мог, обязательно вернулся бы обратно.

– А я ни за что, – твердо заявил дядюшка Пун. – В Китае я жил бы еще беднее.

– А ты, Кван, – ты вернулся бы назад? – спросил Фэн.

– Не знаю. – Как он мог рассказать им о задании, которое надлежало выполнить.

– А почему бы тебе действительно не вернуться? Ты бы женился.

– Женился? – улыбнулся Сайхун. – Я не из той породы.

– Каждый мужчина из той породы! – рассмеялся Фэн.

– Но ведь вы двое холостяки, – возразил Сайхун.

– Ты думаешь, жить в этой стране так легко? – спросил Фэи.

- Не в этом дело, – угрюмо произнес Пун. – Слишком старые, слишком бедные, слишком некрасивые… Если у человека есть хотя бы одно компенсирующее качество, этого достаточно. Например, если ты богат, ты можешь купить себе невесту независимо от того, насколько ты стар и уродлив собой. А что мы? Как говорят здесь, – тут он переключился на английский, – «Три раза будешь участвовать в забастовках – и ты уволен!» И все трое рассмеялись, согласно кивая головами.

– Значит, ты приехал сюда, чтобы разбогатеть, как и все мы? – спросил Фэн у Сайхуна.

– Ну, я слышал, что Америка очень необычная страна, – честно ответил Сайхун.

– Необычная в каком смысле? – в голосе у Пуна послышалась озабоченность.

– Я читал конституцию и Декларацию Независимости. Я подумал, что это замечательная страна.

– Глупый книжный червяк-идеалист! – укоризненно произнес Фэн. Дядюшка Пун задумчиво осушил стакан:

– По крайней мере, я надеюсь, что теперь ты выбил эту дурь у себя из головы!

– Ты пьян! – предупредил Фэн.

– Нет, не пьян, – стоял на своем Пун. – А даже если бы и да – разве от этого мои слова менее ценны?

– Наш Бычок полон романтики и идеализма, – возразил Фэн. – Зачем ему портить жизнь болтовней?

– Значит, он книжечки почитывает, – пожал плечами Пун. – Что ж, попытаюсь дать ему настоящее образование.

– Как хочешь, – ответил Фэн. – Я пока помою посуду.

Нетвердо держась на ногах, дядюшка Пун развернулся к Сайхуну. Он наклонился достаточно сильно, чтобы Сайхун мог почувствовать тяжелый «алкогольный перегар.

– Дай-ка я расскажу тебе, что однажды мне сказал человек с Кавказа, – ‹ усилием произнес Пун. – Он сообщил мне, что «десять китайцев не стоят одного черномазого». А ты знаешь, как они относятся к неграм! Остальное додумаешь сам!

Сайхун лишь улыбнулся и снова наполнил стакан дядюшки Пуна. Не исключено, что все пьяыые сборища неизменно превращаются в отвратительное зрелище. Подхватив свою тарелку, он помог Фэну управиться с посудой, а затем вышел в морозную ночь. Сайхун был все еще достаточно молод, Чтобы считать замечание дядюшки Пуна проявлением обыкновенного цинизма.

Сайхун жил со своими дядей и тетей в четырех кварталах от жилища Фэна, в восточной половине видавшей виды двухэтажной квартиры на Форленд-стрит. Деревянное жилище с мансардой и фронтоном было построено после Гражданской войны и тогда же было окрашено желтой краской в первый и последний раз. Поднявшись на несколько ступенек до входной двери, Сайхун вставил ключ в практически бесполезный замок. Из темного коридора на него пахнуло теплым нутром дома. Все-таки приятно жить вместе с людьми преклонного возраста, подумал Сайхун; они всегда поддерживают комфортную температуру внутри.

Потом он повесил на вешалку свою одежду и как можно тише прокрался по коридору. Спальня дяди и тети была прямо здесь, на первом этаже. Больше там ничего не было, если не считать небольшого храма, посвященного Гуань Инь, Богине Милости. Собственно, дом имел только одну комнату, позже в пристройке появилась кухня. В принципе тыльная часть дома целиком состояла из различных пристроек, каждая из которых появлялась по необходимости и создавалась с учетом окружающей архитектуры.

Сайхун вошел в кухню, уже не замечая, что пол в пристройке лежит под другим углом, чем в коридоре. Его тетя благоразумно решила оставить в кухне зажженную настольную лампу, и теперь Сайхун направился по узкому желтоватому лучу, пробивавшемуся через полуоткрытую дверь. Он улыбнулся – старики явно спорили о том, что стоит больше: электричество или проявление уважительности.

Многократно залатанные гипсом стены кухоньки были покрашены в желтый цвет. Главной доминантой почти квадратного помещения были внушительная, вытянутая, покрытая белой эмалью печь и холодильник. Красные и зеленые полки были сплошь уставлены банками с мукой, чаем и прочими припасами. В углу на зеленом линолеуме стояла двадцатипятигаллоновая стеклянная ваза с рисом.

Сайхун поставил греться воду, наблюдая за голубым цветком газа, который с хлопком вспыхнул под старым стальным чайником. Он помнил, что чайник необходимо снять до того, как мерзкий свисток разбудит всю округу.

Обернувшись к пластиковому столику с хромированными ножками, Сайхун заметил конверт. На тонкой бумаге виднелся знакомый каллиграфический почерк его учителя и еще коряво написанный кем-то другим адрес на английском. Он присел, чтобы раскрыть конверт. Садился он осторожно: стулья на кухне были современными, с S-образной хромированной рамой и красными фанерными сиденьями, покрытыми виниловой пленкой. Он всегда боялся перевернуться на этих дурацких штуковинах.

Письмо было кратким: Я покидаю гору. Вернись; нужна помощь.

В конце стояла официальная печать настоятеля Хуашань.

Сайхун опустил письмо на столешницу. Каллиграфия старого учителя была как всегда прекрасной, но вот содержание совершенно не впечатляло. Его первая мысль была: необходимо отправляться немедленно. Но уже во второй отразилось сомнение: а почему я? В конце концов, внутри еще не угасло чувство обиды. Его воспитывали с младых ногтей, но вышвырнули в  мир именно тогда, когда он больше всего нуждался в направляющей руке.

Где-то внутри бурлило ревнивое подозрение: пока он тут прислуживает в дешевых ресторанчиках, служки его учителя и остальные соученики в это время постигают секреты бессмертия.

Он снова перечитал послание. Отправиться на другой конец света совсем непросто; более того, это недешево и нескоро. И вообще, нет никакой уверенности, что встреча будет радостной.

Открыв заднюю дверь, которая вела в сад, Сайхун ступил в темный проем. Сразу же чутко залаял соседский пес. Мягкий лунный свет лился на потертое деревянное крыльцо. Казалось, что весь дом превратился в воплощение долгих лет меланхолии. Сайхун спустился в сад, осторожно ступая по скрипящим, постанывающим половицам.

Ночная стужа сотнями иголок впилась в его тело. Кожа непроизвольно сжалась от холода, кровь прилила к щекам, все тело старалось сохранить в себе тепло. С каждым шагом под ногами похрустывал снег. Он стиснул засунутые в карманы руки в кулаки.

Собственно сад был маленьким – так, остатки участка после возведения беспорядочных пристроек. Летом там был небольшой газон, который под палящими солнечными лучами скоро становился бурым, выгоревшим; теперь же участок был укрыт трехфутовым слоем сверкающего снега. Посередине крохотной равнинки торчал скелет персикового дерева. Сайхун посадил его, когда впервые переехал в этот город. Еще не вполне оформившийся саженец на фоне снега казался гордым и одиноким. На персике не было ни листочка, и Сайхун, глядя на него со стороны, не поклялся бы, что саженец до сих пор жив. Крохотный ствол казался мертвым, заледеневшим; на ветвях не было ни одной почки и даже насекомые не ползали по нему. Кто знает, переживет ли персик эту зиму? Может быть, весной он так и останется стоять, заброшенный, лишенный всяких признаков жизни. Но если на нем появятся молодые побеги, это будет значить, что у ботанического трупа хватило сознательности сохранять терпение. Оставалось верить в то, что персик переживет зиму и даже выбросит жизненно необходимые листочки, зная, что свет и тепло обязательно вернутся.

Сайхун снова спросил себя, должен ли он возвращаться. Возможно, если бы он очутился в старом добром Китае, он обратился бы к предсказателю или раскинул палочки из тысячелистника, гадая с помощью «Книги Перемен». Но сейчас даже столь грубые подпорки были ему недоступны. Он должен был делать то, чему старшие учили его с самого детства: читать подсказки природы. Дерево росло на точке силы; за благодатный сезон тепла оно успело сформировать некоторые ветви, и те достигли точек силы в атмосфере. Следовательно, можно было «прочесть» дерево. Оно могло преподать урок, даже передать свою силу. Его ветки были каллиграфией. Так Сайхун стоял в невер-иом свете луны, разглядывая внешне погибшее деревце. Он думал о своем отчаянии, о горечи после расставания с Хуашань. Где-то во всем этом безумии, в работе по ресторанам, в уличных драках, в жизни на чужой земле должен был существовать ответ. Сайхун верил, что где-то отыщется ключ, который прольет свет на все ею искания.

Потом Сайхун снова вспомнил недавнее сражение в парке и задумался, сколько еще времени ему потребуется, чтобы начать думать как все. Научиться пить, играть в азартные игры. Жениться. Лупить других, пока не найдется кто-нибудь сильнее, кто заставит тебя уткнуться лицом в землю. Сайхуна воспитывали с прицелом на высшие достижения в образовании, благосостоянии и духовности. Но это все равно не давало гарантии того, что он будет размеренно жить и нормально расти. Его обеспечили философией, поддержкой; он познал шепот божественных сил. Но теперешнее невежество и травмы лишили его всего этого.

Сайхун протянул руку и коснулся тонкой ветви. Он тоже в свое время начинал с чего-то маленького, с проросшего семечка. Если бы его учитель не заботился о нем, не подпитывал его, он вряд ли достиг бы своего нынешнего положения. Его учитель послал его в широкий мир. Да, это огорчило Сайхуна. Но он помнил старое изречение: ростку не вырасти в тени большого дерева.

Он бездумно возвратился в дом. Вновь залаяла собака. Потом Сайхун выключил свет и по лестнице поднялся в свою комнату. Там он забрался в душ, тщательно вымыв подстриженные ежиком волосы.

Уже готовясь ко сну, он опять глянул на письмо: нет, возвращение в Китай не станет спасением. Это будет лишь новый виток в его странствующей жизни. Но как бы он ни укорял в душе своего учителя за свои нынешние скитания, внутри Сайхун уже знал – он обязательно вернется.