Часть 4. Нечеткие горизонты

Часть 4. Нечеткие горизонты

Неожиданно для себя Юрий Артемов, степняк, оказался на море. Его еще долго преследовали воспоминания о Славгороде, о друзьях и знакомых, оставивших в нем незабываемый след, повлиявших на его судьбу и мировоззрение. Но пришло время и события новой жизни тоже утвердились в кладовой впечатлений.

Он хорошо помнил, как впервые свободно вышел в Севастополь. Тогда стояла середина октября, пора, которая раньше часто навевала на него грустные настроения, желание побыть в одиночестве. Он спустился на пристань, где едва слышно плескалось обманчиво-покорное море. Тихо и пусто было в гавани, охваченной крепкой рукой каменного причала, из которого вытекал и убегал прочь густой и тусклый свет осеннего дня. От нагретой за день гальки еще струилось тепло, но оно уже было слабым. Низко над водой пролетел баклан, дважды ударил крыльями о морскую гладь и поднялся выше. Юра провел его глазами, а потом посмотрел на небо. Там появился полный месяц, рыхлый и бледный, заблестела вечерняя звезда. Как хорошо и интересно было наблюдать те вечерние сумерки на море, где множество неповторимых мелочей, отличных от степных, рождали ощущение сложности, разнообразия мира, в котором он живет. И он ощущал себя затерянным в его беспредельности.

Все было так и не так, как он знал. Дальше, в ночь, вечерняя звезда из золотой стала серебряной, луна уменьшилась в размере, а ее контуры стали ровнее и четче. Такое он наблюдал и дома. Но вот с моря дохнула грозная сила, будто там проснулся и заворочался какой-то живой гигант, но чужой и своенравный, враждебный всему на земле. Дунул ветерок, забились о берег почерневшие волны. Белая пена зашипела, извиваясь и высвобождаясь, будто ее держала в плену невидимая грань между водой и сушей. Юра почувствовал беспокойство, еще что-то незнакомое и грустно тревожное. Нет, в степи вечер не настораживает людей дыханием мистических существ, не страшит бездонными красками, не шипит как змея, не корчится в борьбе земли и воды — двух стихий, таких разных по характеру. В степи он ласкает, успокаивает кротостью.

В другой раз он наблюдал последние дни позднего бабьего лета. Море ненадолго восстановило летний цвет, но уже лежало перед Юрием хмурым, разгневанным. Не искрилось, не играло красками, не грелось беззаботно в бархатно-ласковых лучах солнца. Оно настраивалось на долгий холод, и раздражалось, сдержанно свирепствовало, и над землей нависало лишь его тяжелое настроение. Море не любило зимы, и эта нелюбовь портила его характер. Как раз начинался прилив, и оно хищно надвигалось на берег, безразлично к тому, что в его наступлении крылась опасность для хрупкого земного мира. Куда девалось его кроткое мурлыканье, мягкое трение о бока планеты, когда оно казалось смирным и прирученным созданием!

Далеко на горизонте оно стало темно-синим и оттуда накатывало на притихшие окрестности свои мощь и злость. Будто чешуей, его поверхность укрывалась зыбью, казалось, это бралась судорогой его хрупкая кожа — от капризов и недовольства. Над ним висело небо, отражающееся в нем как в зеркале, — глубокое, синее, студеное. Иногда там появлялись нагромождения туч, тогда на воду падали темные пятна теней, и море дурнело от этого. Казалось, оно теряло целостность, монолитность и превращалось в хаотичное сплетение первичных диких субстанций.

Юрий любил размышлять о силах земных, о борьбе стихий, о фатальном соединении поражений и побед, и поэтому охотно наблюдал характер моря, которого раньше не знал и не мечтал увидеть.

Почти в каждую увольнительную он ходил в гости к Марии Аврамовне Кириченко, бывшей соседке, что вышла замуж за военного моряка и жила в Инкермане. Правда, ее муж был ненастоящим моряком, сухопутным — служил в военном порту, где имел дело с боеприпасами и оружием. Но общие темы для разговоров все равно находились, и этого было достаточно, чтобы Юре чувствовать себя в гостях не чужим. Тем более что тетка Мария, в отличие от многих других женщин, выбившихся в люди и открещивающихся от деревенщины, относилась не только к Юре, а ко всем славгородцам приветливо, гостеприимно. Хоть жили они с мужем и маленькой дочкой в тесной однокомнатной квартире, но место для земляков у них всегда находилось.

Юре понравилась их дочка Надя, симпатичное создание. Он любил ребятню. Ведь в детстве только то и делал, что нянчил братьев, придумывал для них игры и забавы, вытирал носы и даже стирал измазанные грязью одежды, разве что не починял их, так как не умел. Но то были мальчики, как ни крути, а не такие потешные, как эта кукла. Со временем он уже не представлял себе иного досуга, чем возиться с Надей. Удивительно, что Юра, выросший без отца, без ласки и заботы, был таким домашним, любил уют семейного гнезда, не чурался женской работы. Он помогал Марии Аврамовне делать покупки, готовить еду, убирать квартиру, и мог подолгу играть с ребенком на полу, изображая то кота Котофеевича, то лошадку или злого песика. В этом доме он стал своим, его ждали, к его увольнительным готовились, чтобы побаловать мальчишку чем-то вкусненьким, дать возможность отдохнуть, спокойно сходить в кино или погулять с маленькой Надей. Все-таки на линкоре служба была суровой, трудной.

Но то было чуть позже, а сначала, как и все, Юра прошел полугодичную подготовку на берегу, в учебном отряде. Выбирать самому корабельную специальность ему не дали — его призывали конкретно на флагман, а там нужны были простые матросы.

^{Юрий Артемов — навеки с линкором (на общих фото — крайний справа)}

Позже он писал домой: «Я рад, что теперь имею две специальности — токарь и моряк. Но, кажется, дальнейшую жизнь свяжу с морем. Вот отслужу и подамся на китобойную флотилию. Я полюбил море так, что ничего с собой поделать не могу, да и заработать здесь можно больше, чем в другом месте. А вы не обижайтесь, я вам буду помогать и никогда вас не забуду». Письмо датировано 7 мая 1951 года, в нем он поздравлял родных с годовщиной Великой Победы.

* * *

Юра каждый год приезжал в отпуск. В тот приезд, когда он познакомился с Ниной, была ранняя весна, которая здесь, в степи, целомудрием и грехом искушала душу, навевала мечты. Мысли рождали желания, на осуществление которых парень надеялся после демобилизации.

— А девушка у тебя есть? — выпытывала бабушка. — Неужели не завел в Днепропетровске?

Она очень не хотела, чтобы Юрина жизнь прошла на море. Он был ее первым внуком, чуть моложе младшей дочери Зины. Так и нянчила их вместе. Юру любила двойной любовью, желала бы всю жизнь прожить рядом с ним. Потому что видела в нем единственную опору и советника, единственного настоящего защитника в их роду. А он поглядите что придумал — морю себя посвятить.

— Да была там одна, но это несерьезно, — отвечал Юра.

— Почему?

— Да кто же меня будет ждать пять лет? Я в Севастополе себе девушку найду, — говорил с улыбкой.

— Еще чего не хватало? — возмущалась бабушка. — Не вздумай, там все девушки — вертихвостки. Лучше уж здесь ищи.

Чтобы отвлечь бабушкино внимание от этой темы, Юра вытащил пачку фотографий, достал из нее ту, где «Новороссийск» на всех парах шел в море, а за его бортом оставался след в виде бурлящей воды.

— Вот посмотрите, где я служу. Видите, какой мощный этот линкор, как море поднимает.

Бабушка моря никогда не видела. Прожила на суше, с метлой и лопатой всю жизнь, даже на Днепре не была. Знала только славгородские ставки. Но что там они? Так, черные жирные лужицы.

— Тебе не страшно плавать на этой железке? Не дай Бог еще опрокинется, глупая, и утонет.

— Да что вы, бабушка?! — воскликнул Юра. — Такое нельзя говорить.

Юра любил море и свой линкор. Он мог часами рассказывать о нем.

— Что же оно такое, твой линкор? — допытывалась Мария Осиповна. — Слово такое странное.

— Линкор — это сокращенно «линейный корабль». А вообще, это — военный корабль, оружие такое морское. А означает это название то, что он — самый большой, лучше других вооружен, надежнее защищен.

^{Линкор «Новороссийск» из дембельского альбома Юрия Артемова}

— И кто его батька душу такое придумал, чтобы на железном корыте плавать по морям еще и по людям стрелять… — ругалась бабушка Мария.

Это уже был не вопрос, а озадаченные рассуждения вслух, но внук продолжал разговор, зная, что бабушку все интересует. Так же она его и о городе расспрашивала, когда он учился в Днепропетровске, о больших заводах и магазинах, проспектах, театрах.

— Да, линкоры предназначены для боя, но только для решающего, а не так — чтобы по воробьям стрелять. А придумал их английский адмирал Фишер.

— Фишер, а-а… — медленно повторяла бабушка, вслушиваясь в эти звуки, словно что-то тяжело соображала, взвешивая для себя. — И твой линкор тоже Фишер сделал?

— Мой линкор придумал итальянский морской конструктор Масдеа в 1908 году, а построили его позже уже другие люди. Корабли, бабушка, изготавливают на заводе, который называется «верфь».

— О, так он моложе меня!

Юра знал о своем линкоре все: историю его создания, боевую судьбу, биографии причастных к нему людей, ну и, конечно, технические возможности и характеристики. Не обо всем он мог и имел право рассказывать, но и то, что рассказывал, было интересно слушать. Бабушка и тетя Зина — его основная аудитория — узнавали много нового и странного для себя. Линкор «Новороссийск» был для них легендой, чем-то сказочным.

А он и в самом деле был легендой.

В Славгород — погостить у своей матери — иногда приезжала Мария Аврамовна Кириченко. Так она рассказывала, как любуется флагманом Черноморского флота, когда он возвращается в бухту с морского похода. Это зрелище вызывало восторг не только у нее — многие севастопольцы приходили тогда на причал встречать своих родных и близких и посмотреть на «Новороссийск». Под звуки корабельного оркестра его громада медленно как в сказке заходила — вплывала! — в Севастопольскую гавань с расчехленными пушками. Моряки флагмана ровными шеренгами стояли вдоль бортов и на его надстройках. Шлюпки с матросами висели на бортовых шлюпбалках в полной готовности к спуску на воду, а командирский катер раскачивался на стропах грузовой стрелы. На почтительно замершем внутреннем рейде главный линкор Черноморского флота приветствовали экипажи всех военных кораблей, там находящихся. На месте стоянки, где должна была состояться швартовка, его ждали дежурные буксиры — они поддерживали линкор и помогали встать между якорными бочками, развернув кормой к задней из них.

Несмотря на то что о линкоре было интересно слушать, но как ни крути не исчезала тема о девушках. А почему? Да потому что молодой мужчина должен когда-то найти себе пару, вот домашние советницы и приставали к Юре. Тревожились они не напрасно, потому что Юра был очень красивым юношей, а это, согласитесь, достаточно опасная данность. Бог щедро дал ему всего: роста, стройности, утонченности, красоты движений, очаровывающей пропорциональности форм. Скульптурно совершенными были черты Юриного лица, а его выражение освещалось абсолютно неземным одухотворением. Если в этих словах и есть отклонения от правды, то только потому, что слова не в состоянии ее описать. Мы, например, не представляем себе ангелов крупными сильными созданиями с мужественной внешностью, а он был именно таким. Наши обычные понятия о бывалых, смелых мужчинах не вяжутся с безгрешным выражением глаз, застенчивой улыбкой, скромностью и безупречностью в поведении, а он был именно таким.

Море и военно-морские традиции, берущие свое начало еще в царском флоте, свято поддерживаемые на линкоре, отшлифовали еще больше то, что было в Юре хорошего, наполнив его внутренним содержанием и благородством. Ведь линкоры призваны были быть законодателями флотской культуры, порядков и обычаев, хранителями классического морского устава. Матрос с линкора всегда легко узнавался, его выделяли опрятность, отличная выправка и особое благородство, особый лоск во всем. Здесь не только развивали интеллект, но и обогащали душу: днем ??линкоровцы занимались пушками, изучали новинки техники и вооружений, а в свободное время читали, играли на рояле или гитаре, пели и танцевали, играли в шахматы, много дискутировали. Линкор — это был образ одухотворенной жизни, школа воспитания аристократов духа нового типа, образцового для молодого и сильного народа. Можно только представить себе, как зажигались девичьи сердца при встречах с такими блестящими парнями, при общении с ними, при ближайшем знакомстве. Особенно при Юриной внешности!

И все же, и все же… Говоря откровенно, на нем лежала печать особой изысканности, граничащей с обреченностью, да только, видите ли, прочитать ее никто не мог. А знаки судьбы были красноречивыми: Юра никогда не смеялся громко, не куролесил, не делал глупостей, никого не обижал, ни в каком деле не стремился попасть в центр внимания — ему оставалась чужой суета толпы с ее примитивными целями, и он только снисходительно улыбался, стоя в стороне и наблюдая ее. Казалось, он уже тогда смотрел на рыскание людей издалека, как взрослый смотрит на детей.

Такой красоты и благородства могло с избытком хватить на всех женщин, и они надоедали Юрию своим вниманием, цеплялись, даже иногда и преследовали. Но это была не его стезя, не для того он пришел в этот мир, ох! — не для того…

В июне 1954 года, когда служить оставалось менее двух лет, Юра сказал Вере Сергеевне, которая, наконец, вернулась домой:

— Кажется, получится, как вы хотите. Будет у меня жена из Славгорода.

— Это кто?

— Потом, потом, — говорил он и улыбался счастливо.

— Кто там у Юры завелся? — спросила Вера Сергеевна у Зины, подружки его юности.

— А если не скажу, что тогда?

— Зинка! — прикрикнула старшая сестра. — Не балуйся.

— Пусть он сам тебе скажет.

Давить на Зину было делом зряшным — она ??уже была замужем и носила ребенка, готовилась к своим материнским заботам. Остальное ее мало волновало.

Вскоре Вера Сергеевна устроилась поваром в больницу, где всегда людно, всегда кипят страсти и разговоры. Там она легко узнала, за кем ухаживает Юра.

— Вы знаете, с кем ваш Юра отпуска проводит? — спросила как-то у Веры Сергеевны одна досужая сотрудница.

— С кем?

— С Нинкой Столпаковой!

Вера Сергеевна ахнула. Да ведь эта Нинка по рукам и ногам связана родительскими детьми, младшими братьями и сестрами! Правда, девушка хорошая, красивая, работящая, веселого нрава, серьезная и самостоятельная. Но, Боже мой, почему ее сын должен взять на себя этот груз? Нет, пусть лучше будет китобойная флотилия.

— Я тебя просила познакомить сына не с такой девушкой! — упрекала она Зину. — Ты так выполнила мое сестринское поручение?

— А Нина — порядочная девушка. Чего ты на нее взъелась? Успокойся, — спокойно сказала та.

Вера Сергеевна очень уговаривала сына отступиться от Нины, забыть ее, не писать. Говорят, что сначала она пыталась перехватывать письма сына к Нине, и это ей несколько раз удалось, а потом влюбленные разоблачили ее и некоторое время переписывались через Нининых подруг. Тогда Вера Сергеевна уже открыто просила почтальона не носить письма от сына на другие адреса. Бесполезно.

Нина и Юра переписывались часто. Иногда Юра присылал короткие открытки, сжатые, на две строки. Она, бывало, не успевала вовремя ответить, и тогда он сердился и писал каждый день. Но, рассказывает теперь Нина, встречи они ждали с одинаковым нетерпением.

— Юра подсказал мне вычеркивать дни в календаре, — вспоминает она. — У них на флоте все так делали, особенно перед демобилизацией. Вот и я начала так делать, причем это у меня была целая церемония. Приду с работы, управлюсь по дому, поработаю на огороде, уберу двор — потому что жильцы поочередно исполняли обязанности дворника — и перед сном вычеркиваю день. Календарь висел у меня над кроватью. А время, если счастливо жить, летит очень быстро, а если ждать кого-то, то долго-долго тянется.

* * *

В апреле 1955 года Юра снова приехал домой. До конца службы оставалось меньше года. Он собирался использовать отпуск для подготовки к свадьбе, которую хотел справить сразу после демобилизации. Но надо было еще познакомить Нину со своей семьей, и он привел ее к бабушке, представил как свою невесту.

— А почему к бабушке, а не к матери? — спросила я у Нины, когда она рассказывала мне об этом.

— Юрин отец Алексей Васильевич был хорошим семьянином, и выстроил для семьи небольшую хату. Но же его не стало, а Вера Сергеевна долго отсутствовала и за хатой никто не присматривал. Когда случилось несчастье и Юрину мать посадили, то полностью осиротевших детей разобрали родственники: Юру забрали к себе Артемовы, а младших братьев — Ивановские. Хата же осталась стоять пустой, с забитыми окнами. Конечно, ее стены отсырели и осели, выкрашенные поверхности потрескались и обсыпались, забор перекосился, крыша просела и начала протекать. Хоть Вера Сергеевна, возвратившись домой в конце 1952 года, понемногу и приводить ее в порядок, но что она могла сделать своими силами, еще без денег? Словом, не к кому Юре было меня вести, кроме бабушки. Кстати, в тот отпуск он отремонтировал-таки хату. Своими руками все-все восстановил, поправил, покрасил. Да что там, после его отъезда хата стояла, как новенькая! Не знал, для кого готовит, — грустно сказала Нина.

— А для кого?

— Когда в 1964 году не стало самой Веры Сергеевны, в той хате, переехав в Славгород, поселились родители Алексея Васильевича — Юрины дедушка и бабушка Артемовы, воспитывавшие его.

— Наш сын эту хату строил, здесь нам и доживать, — говорил дед Василий.

— А теперь что с ней?

— Не знаю.

Вера Сергеевна так и не смирилась с выбором сына, но не показывала этого, приняла девушку с прохладой, но вежливо.

— Там видно будет, — сказала вместо благословения. — Торопиться рано, ему еще почти год служить, — показала глазами на Юру.

Юра засмеялся:

— Мама, какой год?

— Гуляйте пока что, — тверже отрезала Вера Сергеевна. — И не распускайтесь.

Мораль тогда была строгая, особенно что касалось незамужних девушек. Неосмотрительным поведением можно было легко испортить репутацию, и прощай счастье — тебя уже никто всерьез не воспримет, никто в свою семью не возьмет. Да Нине излишне было на то намекать. Она себя блюла.

Юра тоже вел себя сдержанно, не звал ее каждый вечер на свидание, понимая, что она устает на работе, недосыпает. Да и сам от звезды до звезды толокся с ремонтом хаты. Виделись только в дни, когда в клубе были танцы, — в среду, субботу и воскресенье. Танцевали вволю, а потом гуляли под звездами.

Перед отъездом Юра отважился поцеловать Нину, ведь теперь она считалась его невестой. Первый поцелуй… Будто мир стал пьяным, потерял равновесие. Сердца влюбленных бились так, что, казалось, выскакивали из груди и мячиками прыгали вокруг них.

После этого Юриного отпуска они расставались особенно тяжело, и не скрывали своего настроения. Нина долго стояла на перроне, смотрела вслед поезду, и сердце ее сжимало что-то такое, чему и названия не было, что-то умопомрачительно сладкое, окрашенное болью ожидания.

За углом вокзала ее ждали подруги.

— Не грусти, время пролетит быстро, — успокаивала Алла Пиклун.

В первом письме после отъезда Юра писал: «Я не представляю жизни без тебя. Может, приедешь в Севастополь? Найдем здесь тебе работу, жилье». Нина отвечала: «На кого же я покину братьев-сестер? Ты подумал? Пусть они еще хоть немного подрастут».

Юра скучал по ней. Он, как и все моряки, носил с собой фото любимой девушки. В свободное время смотрел на Нину, мысленно разговаривал с нею, старался восстановить в памяти ее смех и веселый, немного хриплый, голос. Как он его волновал! Какая она волшебная! Гладко зачесанные волосы, заплетенные в две косы, открывали выпуклый лоб, широко расставленные глаза смотрели на мир задорно и властно. Он помнил свою любимую веселой, но веселость та была не легкомысленной, а шла от жизни, протекающей безгрешно и просто.

За четыре года морской службы Юра возмужал, стал шире в плечах. Лицо, закаленное морем и солнцем, стало темнее, на нем прописались едва заметные морщинки, белые от того, что их не покрасил загар. Оно приобрело задумчивость, серьезность. Но это уже была не юношеская задумчивость, не мечтательная, а именно такая, что говорила — обманчивые мечты оставляют его и он начинает сознательно обдумывать будущее.

Юноша полюбил Севастополь, возможно потому, что чувствовал себя особенным человеком, ведь моряков здесь все уважали. Он хорошо выучил город и знал, где можно быстро сделать покупки, где погулять с ребенком, где посмотреть новый фильм. Юра полюбил его гордые традиции, о которых на каждом шагу напоминали памятники. Ему нравились виды, где море соревновалось с горами, нравились абрисы могучих кораблей на далеких рейдах, портовая суета, атмосфера радостных встреч или упрямых сладких ожиданий. Он здесь возмужал, впитал в себя дух значительных и величавых дел. Но и сам отдал ему частицу себя, свои молодые годы. Разве этого мало?

Вот и хватит, теперь от моря надо отвыкать, так как оно разъединяет его с Ниной, ведь Нина сюда никогда не приедет. Пришли мысли о том, что суши так мало, а моря так много. Так почему он должны выбирать то, чего есть много? Судьба подарила ему мир степей, где грелся под солнцем плодородный чернозем. Такая земля не каждому дается.

Разительная непохожесть моря и степи сначала лишь бросалась в глаза, а теперь море начало казаться ему чужим, враждебным человеку, недружелюбным. Мягкость волн, льстивый их шепот в затишье, игривые качания гребней с белой пеной на верхушках, блестки солнца на разогретой поверхности и безграничная голубизна — это внешняя сторона моря, это его парадное лицо, не настоящее. Море — двуликое и скрытное. Его неверная подвижность не идет ни в какое сравнение со спокойными, уравновешенными, надежными степями. Нет, надо ехать домой, — убеждал себя Юра. Но сомнения оставались, соблазняла китобойная флотилия «Слава», которую он иногда видел в Севастопольском порту.

Теперь Юра и Нина переписывались оживленнее, чем в предыдущие годы. Тема была одна: как им лучше организовать свою жизнь, чтобы скорее соединиться навсегда. Это, собственно, был любовный шепот; звучание влюбленности, в котором преобладали настроения, а не настоящие намерения, еще не вызревшие до конца, не отстоявшиеся; это было воркование, в которое они выливали свою тоску и печаль от разлуки. В письмах почти не было откровенных признаний и нежности, высказывания чувств, хоть их накал читался между строк. В этих планах на будущее они ощущали прикосновения рук. Им казалось, что они находятся рядом, только не видят друг друга. Каждая мелочь того, как они заживут, обговоренная на сто ладов, утоляла жажду встреч, хоть немного исцеляла их от боли разъединения в пространстве.

Нина убедилась, что Юра в самом деле любит ее, и исподволь пришла в состояние уравновешенного покоя, уверенности в нем. Он снился ей, и она старалась надышаться теми снами на дни и на недели, не забывала его лицо, улыбку, свет глаз. Настоящим праздником для Нины было видеться с Юриной тетей Зиной, которую сначала она приняла за его девушку. Они относились друг к другу доброжелательно, и при встречах, бывало, пересказывали свои сны или доверчиво цитировали Юрины письма. После таких встреч у Нины оставалось на душе приятное впечатление, будто она приобщилась к Юриным дням, скрытым за занавесом лет, к тем временам, когда он жил, не зная ее. И она впитывала в себя, пропускала через свое сердце его детство, начало юности. Появлялось ощущение, что они с самого появления на свет всегда были слиты воедино, и от этого теплые волны омывали сердце.

* * *

Время шло медленно. В конце концов в сентябре 1955 года Юра опять приехал в отпуск, в последний раз. И впервые привез подарки маме, Зине, ее новорожденной дочке Ане, бабушке Марии Иосифовне и Нине, а также деньги, скопленные на свадьбу.

— Давай мотнемся в Днепропетровск, купим обручальные кольца, свадебное платье тебе, — предложил он Нине. — Да и мне надо приодеться, за пять лет мода изменилась.

— Нет, — ответила Нина. — Себе, если хочешь, езжай и покупай обновки, а с моими нарядами позже разберемся.

— Почему?

— Успеем еще! Сколько того дела — поехать и купить?

— Без тебя не поеду.

— Значит, и тебя приоденем позже.

Неотложных дел у них было множество. Хотелось подумать, где они поселятся после свадьбы, а это зависело от того, куда Юра устроится на работу. Кроме того, хотелось помечтать о том, что они приобретут для ведения общего хозяйства, как будут отдыхать, к кому ходить в гости. Нина тоже накопила денег, приготовила приданое: одеяло, постельное белье, полотенца, ночные рубашки, домашние халаты. Справила кое-что из одежды и обуви: демисезонное пальто, фетровую шляпку, цветастую теплую шаль для зимы, румынки на меху.

— Первое время поживем у моей мамы, я месяц-другой отдохну и поеду устраиваться на работу, — планировал Юра.

— Не пойду к вам! У нас хоть и тесно, но у меня будет отдельная комната, там и поселимся, — возражала девушка.

— Где же у тебя возьмется отдельная комната? — спрашивал он и целовал ее, не ожидая ответа, видно, что был согласен.

— Отец заберет ребят в свою комнату, это же ненадолго.

— Не надолго-о-о… — Юра снова целовал ее, стыдливо мял девичью грудь.

Почти каждый вечер они заходили к Нине, чаевничали с отцом, говорили о том, о сем. Прокоп Иванович и Юра знакомились ближе и все больше и больше находили общего во взглядах на жизнь. Всегда молчаливый и хмурый Нинин отец, с приходом Юры, человека широких горизонтов, оживлялся, заводил невинную мужскую болтовню. Да и Юра тянулся к будущему тестю, радовался, что этот сильный мужчина становился для него, выросшего без отца, родным человеком.

Но надо было ехать и дослуживать последние дни.

— Не буду писать до самой демобилизации, — сказал Юра. — Здесь осталось не больше двух месяцев. Теперь они пролетят быстро.

— И я не буду писать, — пообещала Нина. — Буду ждать тебя.

Почему Юра так захотел, что это была за странная прихоть? Кто теперь скажет?

Но слова своего Юра не сдержал. Месяца через полтора пришла от него бандероль, тоненькая и легкая. Нина с тревожным сердцебиением разорвала плотный крафт и вынула портрет Юры в полный рост. Парень был сфотографирован в черной летней форме. Лежало в пакете и письмо, короткое, сухое: «Сегодня ночью мне приснилась твоя мама, хоть я ее никогда не видел. Будто сидит она в глубокой яме, а я пришел к ней и сел рядом. Потом захотел вылезти оттуда, а у меня не вышло. С тем и проснулся. Высылаю тебе свой портрет. Вдруг случится непоправимое, то запомни меня таким. Не сердись, если что-то было не так. Обнимаю. Твой Юрий». Внизу стояла дата — 19 октября 1955 года.

У Нины задрожали руки. Не помня себя, побежала к Вере Сергеевне.

— Вы ничего от Юры не получали? — спросила от порога.

— Нет, он же обещал не писать до самого приезда. А что?

— Ничего, — Нина овладела собой и не стала беспокоить женщину. — Сон мне странный был. Но это, конечно, ерунда. Куда ночь, туда и сон.

Теми словами, казалось, и себя успокоила. Но дома десятки раз перечитывала написанное, старалась что-то уловить между строк. Может, их отправляют на опасные учения, а он не может открыто о том написать? Тревога не давала Нине покоя несколько дней, а потом ее веселый характер победил и снова восстановилось оптимистичное настроение.

Перед октябрьскими праздниками появился приказ министра Вооруженных Сил СССР об освобождении в запас моряков осеннего призыва 1950 года. По всем прикидкам выходило, что до конца ноября Юра непременно должен приехать домой. Но ноябрь подходил к концу, а он не появлялся. Нину охватило предчувствие беды. Она снова забеспокоилась, не знала, что делать, куда идти, где искать ответы, куда себя деть. А потом решила написать Юре письмо. Вот глупая, почему сразу этого не сделала? Что писала в нем, теперь не помнит. Знает только, что на конверте, внизу под адресом, сделала приписку: «Если адресата нет, передайте письмо командиру».

В начале декабря к ней пришла Вера Сергеевна, впервые переступила порог ее дома.

— Нина, дочка, ты что-то скрываешь от меня. Что с Юрой?

— Ничего не знаю, так же, как и вы.

— А что за сон тебе был? О чем?

Нина задумалась, прикидывая, что сказать, чтобы и не соврать и не насторожить женщину.

— Снилось на долгую дорогу ему. Может, думаю, в морской поход на учения они пошли, — говорила и сама не знала, где здесь выдумка, а где успокаивающее предположение. — Я письмо ему написала, жду, что отзовется.

— Ты же мне тогда скажешь! Заходи иногда, а то держишься словно мы чужие, — попросила в конце.

— Да, зайду обязательно.

А через неделю в ее окно постучали две черные от горя женщины — Вера Сергеевна и Зина.

— Ой, выйди же, выйди! Чего ты там сидишь?! Нашего Юрочки больше нет… — кричала Вера Сергеевна, простоволосая, в сапогах на босу ногу.

— Вера, Вера, что же с ним случилось? Что случилось… — приговаривала Зина.

Сорокачетырехлетняя мать и двадцативосьмилетняя тетя плакали и заламывали руки в беспомощности, в страшном старании вернуть назад тот день, когда их дорогой Юра был рядом с ними. Их вопли и плач навеки зависли в небе над Славгородом, и когда идут дожди, то с каплями падают на землю и их не вылитые до конца слезы.

А Нина не плакала — будто осиновый кол воткнули ей в грудь, оцепенела душей, всем естеством женским на долгих-долгих десять лет.