Встреча
Встреча
…Но помню я: здесь что-то всех давило,
Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.
Н. Некрасов. «Родина».
Мутный рассвет еще только поднимался над городом, когда из настежь распахнутых ворот белого губернаторского дома выехала красивая, покачивающаяся на рессорах карета, запряженная тройкой сытых породистых лошадей.
Управлял тройкой представительный, с широкой, как лопата, бородой, кучер. Он с достоинством держал вожжи, то натягивая, то ослабляя их. Позади скакали на рыжих конях два солдата в теплой обмундировке – один седоусый, толстый, лет пятидесяти, другой помоложе, с заметными следами оспы на лице.
Очень скоро не совсем обычная для этих мест, внушительная карета оказалась на левом берегу Волги. Отсюда, стоило только обернуться, хорошо был виден оставшийся позади город: приземистая, точно вросшая в берег, арсенальная башня – жалкий остаток окружавших когда-то город неприступных крепостных стен, бесчисленные лазурные и золоченые главы старинных церквей, длинный ряд невзрачных мещанских домишек.
По бокам замелькали подслеповатые избенки Тверицкой слободы, показалось усеянное покосившимися деревянными крестами кладбище с унылой часовней из красного кирпича. Затем стали надвигаться высокие сосны, запестрел мелкий, осыпанный первым легким снегом кустарник.
Сопровождавшие карету солдаты негромко беседовали между собой.
– По здешней дорожке я, братец ты мой, хаживал, и не один раз, – простуженно хрипел седоусый солдат, придерживая висевшую сбоку саблю.
– Это по какому такому случаю? Ты ведь не тутошний, сказывал – тамбовский, – откликнулся молодой.
– Арестантов, братец ты мой, сопровождал. В Сибирь, на каторгу! – объяснил старый солдат.
– Вот оно что! – блеснул глазами собеседник. – Выходит, эта дорога до самой Сибири тянется?
– Выходит так. Потому ее Сибиркой и прозывают.
Солдаты замолчали, задумались. Изредка всхрапывали кони, Мерно постукивали колеса. Карета катилась теперь столбовым почтовым трактом, по сторонам которого тянулись нескончаемой линией белоствольные березы.
Рванул холодный, пронизывающий ветер.
– Ну и погодка, будь она неладна. Все нутро насквозь продувает! – зябко поеживаясь, жаловался молодой служака.
– Да, погодка – того, неважнецкая! – снисходительно подтвердил седоусый. – Я уж и без того простудимшись…
– Эх ты, служба, служба! – вздохнул молодой солдат. – И за какие только наши прегрешения терпеть приходится? Чего ради? Ровно ты собака бездомная. Нет, той, пожалуй, лучше. Она, по крайности, вольная. Куда хочет, туда и бежит. Не то, что мы… Верно ведь баю?
– Верно-то оно верно, парень. Только ты того: языку воли не давай! Он, известно дело, не только до Киева – до Сибири доведет, – сурово предупредил старый солдат. – За такие слова, ежели, не приведи бог, начальство услышит, как раз по этой самой дорожке, по Сибирке, с шумом-звоном тебя погонят. После Сенатской[3] куда как строго везде стало.
– Я что, я ничего, – боязливо залепетал молодой солдат, – я так, промежду прочим.
Карета спустилась вниз, к переезду через узенькую речку. Но тут, на самой середине полуразрушенного моста, заднее колесо, проломив гнилую доску, с треском провалилось. Кучер, едва не слетев со своего возвышения, громко ругнулся.
Дверцы кареты с легким стуком отворились, и из нее глянул полный человек с холеным, чисто выбритым лицом. Это был царский сановник граф Лопухов. Он приезжал в Ярославскую губернию по делам службы и теперь спешил в Кострому, боясь, чтобы не замело дорогу снегом – тогда далеко в карете не уедешь.
– Что такое? – раздраженно бросил Лопухов, нервно передернув плечами. – Почему остановились?
– Сей момент, ваше сиятельство – засуетился кучер, помогая графу выбраться наружу.
Солдаты спешились, отвели коней в сторону и привязали за торчавшую на берегу одинокую старую иву.
– Давай, берись! – командовал им кучер, ухватившись за колесо. – Взяли! Подняли!
Но колесо не поддавалось. Оно, словно нарочно, осело еще глубже.
Граф степенно поднялся на бугор противоположного берега и оттуда со снисходительной усмешкой наблюдал за происходившей у кареты суетой.
А вокруг раскинулись белые безлюдные поля. И Лопухову внезапно стало тоскливо от этого пустынного, холодного спокойствия. Он попробовал засвистать что-то веселое, и, как бы в ответ на этот свист, откуда-то донесся глухой лай. На берегу показалась группа всадников, окруженных шумной стаей породистых собак. Собаки туго натянули сворки и, увлекая за собой охотников, с визгом рвались к карете.
Возвращаясь домой, Алексей Сергеевич еще издали заметил застрявшую на мосту карету. Хотя охота была удачной, он ехал не в духе. Надо же было так случиться, что охотник Ефим перед самым его носом подстрелил красивую пушистую куницу. «Знал ведь, шельма, – сердился Алексей Сергеевич, – что я тут, рядом. Нет, первым ударил из ружья!» По дороге он выместил зло на встречном мужике, который сидел на задернутом серой дерюгой возу.
– Сворачивай! – закричал крестьянину Некрасов.
Тот испуганно спрыгнул с воза и стал торопливо тянуть свою клячу в сторону. Лошаденке явно не хватало сил вытащить груженую телегу из глубокой колеи.
– Вали в канаву! – скомандовал Алексей Сергеевич своим охотникам.
Насмерть перепуганный мужик упал на колени.
– Смилосердствуйся, барин! На базар горшки везу. Поколотятся. Без куска хлеба дети останутся…
Но тщетны были просьбы. Воз с горшками с грохотом повалился в канаву.
Под горячую руку Алексей Сергеевич собирался было и карету свалить набок. Но, приблизившись к месту, сразу обмяк. Карета удивила его своим видом. Высокие колеса, блестящий лаковый кузов с белыми занавесками и кони, каких он давно здесь не видывал. Ясно, что в такой карете едет не простой, захудалый помещик и тем более не уездный чиновник. Кинув взгляд на противоположный берег, Некрасов быстро, как только позволяло его грузное тело, выпрыгнул из седла и, семеня толстыми ногами, бросился вперед.
Старый солдат, широко раскинув руки, пытался было преградить путь неведомому человеку. Но тот толкнув служивого в грудь, одним махом вбегал на другой берег.
– Ваше сиятельство! Александр Петрович! – радостно кричал он, на ходу стаскивая шапку с головы. – Какими судьбами? Вот уж никак не ожидал здесь вас встретить.
Граф слегка поморщился.
– Э-э! Если не ошибаюсь, мой старый сослуживец? – процедил он, лениво протягивая руку.
– Так точно, ваше сиятельство! – по-военному отрапортовал Алексей Сергеевич. – Имел счастье находиться под вашим начальством в Малороссии.
– Капитан Некрасов? Кажется, так?
– Так точно, ваше сиятельство! Ныне – майор в отставке. Уволен за болезнью по высочайшему его императорского величества приказу!
– Значит, со службой покончено? – продолжал граф. – Живете в деревне, милейший Некрасов?
– В своем родовом имении, ваше сиятельство! – снова отчеканил Алексей Сергеевич, удивляясь про себя, как же все-таки мог оказаться граф в этой глухомани.
Словно угадывая эти мысли, Лопухов со вздохом произнес:
– А мне, как видите, приходится колесить по широким российским просторам. Ничего не поделаешь. Дело, служба!..
– Все по военной части изволите служить, ваше сиятельство? В каком звании, позвольте полюбопытствовать? – спросил Алексей Сергеевич, продолжая стоять с открытой головой.
– Увы, милейший Некрасов, военную службу я тоже оставил, предпочтя ей статскую.
Лицо Алексея Сергеевича вытянулось.
– Я теперь сугубо гражданский деятель, – продолжал граф, не замечая удивления собеседникa. – Его императорское величество милостиво соизволил поставить меня во главе учреждения, именуемого министерством…
Алексей Сергеевич чуть не задохнулся от волнения. На лбу выступили капельки пота.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство! – восторженно забормотал он. – За великую честь сочту пригласить вас к себе. Имение мое совсем рядом. Рукой подать! Осчастливьте, ваше сиятельство!
Лопухов торопился. В Костроме его ждали с часу на час, и он уже хотел сказать решительное «нет», но в эту минуту около графа появился кучер и, непрерывно кланяясь, стал докладывать, что лопнуло колесо и дальше ехать невозможно.
Алексей Сергеевич словно только и ждал этого.
– Все будет в порядке, ваше сиятельство, – быстро заговорил он, боясь упустить удобный момент. – У меня каретный мастер отменный. Во всем уезде не найти такого…
Обернувшись к толпе ожидавших его на том берегу охотников, он загремел во всю мощь своего голоса:
– Эй, Платон! Тащить наверх! Мигом!
Не прошло и пяти минут, как дружными усилиями охотников карету выволокли на высокий берег. Она слегка припадала на один бок.
Заботливо поддерживаемый Алексеем Сергеевичем, граф забрался в глубину своего экипажа. Некрасов властно махнул кучеру рукой.
– Трогай!
Вскоре показались деревенские строения: стоявшие на отшибе риги и амбары, подслеповатые избы с соломенными крышами, почерневшая от времени деревянная замшелая часовня, а за «ей столб с надписью на выцветшей доске:
«Сельцо Грешнево помещика господина Некрасова».[4]
Через две-три минуты карета остановилась.
– Приехали, ваше сиятельство! Пожалуйте! – раздался голос Алексея Сергеевича.
Граф нехотя вылез и оглянулся. Карета стояла у крыльца длинного одноэтажного дома. Каким-то запустением веяло от всего: ступеньки крыльца подгнили, и одна из них уже провалилась, на дверях торчали лохматые остатки старой обивки, покосившийся желтый забор грозился вот-вот рухнуть.
В довершение ко всему – небритое и явно несимпатичное лицо хозяина усадьбы. Должно быть, окончательно опустился, мысленно заключил Лопухов, вспоминая, что капитан Некрасов и раньше был привержен к выпивке и картежной игре.
Графа провели в дом. Задержавшись у крыльца, Алексей Сергеевич подозвал к себе Платона и строго произнес:
– Смотри у меня, не забудь: Ефиму – десять. Сам исполни!
За обедом настроение графа несколько улучшилось. Некрасов познакомил его со своей женой – Еленой Андреевной. Она отлично говорила по-французски, умела непринужденно поддержать беседу. В ее присутствии Лопухов почувствовал себя почти как дома.
Отдохнув после сытного обеда, граф собрался было ехать дальше. Но Алексей Сергеевич, успевший к этому времени изрядно выпить, и слушать не хотел об отъезде.
– Александр Петрович! – чуть не плача, восклицал он. – Ну куда это на ночь глядя? Останьтесь до утра, переночуйте.
А тут явился кучер с докладом:
– Так что карету только к завтрему исправят.
Волей-неволей пришлось остаться.
Вечером Елена Андреевна играла для гостя на рояле, пела романсы Гурилева. Довольно сносно разбиравшийся в музыке, Лопухов сделал заключение, что у хозяйки дома приятный, задушевный голос и очень тонкий слух.
Потом графа завоевал Алексей Сергеевич. В его Руках щелкнула колода новеньких карт.
– Признаться, дражайший Александр Петрович, страсть как обожаю картишки, – с пьяной откровенностью признавался он. – По-моему, бо-о-оль-шой толчок они мозгам дают!
Принесли вино. Гость сначала пил мало, но затем разошелся: то и дело прикладывался к рюмке. И в картежной игре он не отставал. Ловко тасуя, с треском ударял картами о стол. Алексей Сергеевич, проигрывая гостю, нервничал, но старался и виду не подавать. Выкидывая карты на кон, он попутно изливал жалобы то на соседей-помещиков, то на уездные и губернские власти, то на собственных братьев и сестру.
Когда-то, в давние времена, Грешнево принадлежало богатому царскому стольнику – боярину Полуектову, который выдал дочь за безвестного дворянина Некрасова, служившего в царском войске. В приданое своей дочери Полуектов выделил, вместе с другим добром, и ярославское сельцо Грешнево. Так сделалось оно некрасовской вотчиной.
Алексей Сергеевич приехал сюда осенью 1824 года, после того как вышел в отставку. В это время в Грешневе проживали два его брата, а сельцо было разделено на несколько частей. Одной владел брат Сергей, другой – Дмитрий, третьей – сестра Татьяна, вышедшая замуж за поручика Алтуфьева и уехавшая в город Елец.
Тесно было трем братьям в сельце, как трем медведям в одной берлоге. Алексей Сергеевич начал судиться с ними и заставил их убраться восвояси.
Оставалось только заполучить долю сестры. Но это оказалось не простым делом.
Алексей Сергеевич пытался купить у сестры ее крепостных крестьян, проживавших в Грешневе. Но та назначила непомерно большую цену. Тогда Некрасов учинил настоящую осаду. Алтуфьевские мужики не могли даже овцу выпустить со своего двоpa: вся земля вокруг принадлежала Алексею Сергеевичу.
Но упрямая сестра тем не менее не сдавалась. Она сидела в Ельце и посмеивалась над усилиями своего оборотистого братца.
И вот теперь, пользуясь присутствием высокого гостя, Алексей Сергеевич плачущим голосом упрашивал:
– Александр Петрович, ваше сиятельство! Окажите такую божескую милость. Воздействуйте своей властью.
Граф неопределенно хмыкал в ответ. Ему снова становилось досадно^ ну почему он остался здесь, в этой медвежьей берлоге? Проклятое колесо! И надо же было ему сломаться именно в этот день…
Тасуя карты, хозяин дома все бубнил и бубнил:
– И еще одно дельце имею к вам, многоуважаемый Александр Петрович. Намедни дворовый человек сбежал у меня. Псарь, Степка Петров. Давно он в мыслях имел до Санкт-Петербурга добраться. Болтал среди мужиков, что ему богом талант даден. Из глины фигуры всякие мастерит. У нас тут по соседству, в Свечкине, многие этим балуются, особливо Мишка Опекушин![5] Вот Степка, мерзавец, у него и нахватался… Александр Петрович! Ежели он в столице обнаружится, прикажите его по этапу сюда пригнать. Да пусть всыплют ему по первое число. Век вам благодарен буду!
Чтобы отвязаться от назойливого жалобщика, граф записал просьбу в книжечку в дорогом кожаном переплете. Алексей Сергеевич сразу повеселел.
– Не о себе забочусь, о детях, – засуетился он, словно оправдываясь. – Ради них хлопочу. У меня такие, Александр Петрович, сыны растут – загляденье! На них хоть сейчас мундиры надевай. Да вот извольте сами посмотреть.
Алексей Сергеевич кинулся к двери. Резко толкнув ее, он закричал куда-то в глубину коридора:
– Эй, кто там! Андрюшку с Николкой сюда! Живей!
Прошло несколько минут. Граф небрежно потягивал мадеру из бокала, Алексей Сергеевич собирал карты со стола.
Скрипнула дверь. Робко озираясь по сторонам, е комнату вошли Коля и Андрюша.
– Вот! – торжественно загудел Алексей Сергеевич. – Герои! Богатыри! В меня пошли.
Граф милостиво похлопал детей по плечам, а Алексей Сергеевич, наполнив высокие рюмки вином, приказал:
– Пить! За здоровье их сиятельства. До дна! Чтоб ни одной капельки не оставить. Никакого зла!..
Мальчики смутились. Они неподвижно стояли посредине гостиной, не решаясь взять рюмки.
– Я кому сказал? – повысил голос Алексей Сергеевич. – А? Ну! И чтоб враз!..
Андрюша выпил не поморщившись. А Коля закашлялся, на глазах его блеснули слезы.
– Молодец! – похвалил Алексей Сергеевич Андрюшу, а Коле грубо бросил: – Лопух! С одной рюмкой не мог управиться!
Сказал – и поперхнулся: а вдруг граф примет нечаянно вырвавшееся слово «лопух» на свой счет? Ах, как он оплошал!
Но граф сделал вид, что ничего не заметил.
Алексей Сергеевич снова засуетился, приказал еще принести из погреба вина. Картежная игра и попойка возобновились.
Предоставленные самим себе, мальчики тихо сидели в углу на дырявом диване с вылезающими наружу пружинами. Андрюша дремал, а Коля исподлобья внимательно наблюдал за всем, что происходило в комнате.
Лопухов выпил более чем изрядно и насвистывал игривый мотив из модной венской оперетки. Грузно притопывая сапогами, отец пустился в пляс.
– Музыку! – загорланил он. – Музыку! Елена, ко мне!
Но Елена Андреевна не вышла на зов мужа. Она только плотнее прикрыла дверь в детскую комнату. А по дому неслось уже новое приказание:
– Послать Аграфену! Аграфену ко мне!
Ключница Аграфена (ох, как не любил ее Коля!), румяная, дебелая, в ярком цветастом сарафане, не заставила себя долго ждать. Войдя в гостиную, она томно повела плечами и поклонилась сначала гостю, а затем хозяину.
– Изволили звать, батюшка-барин?
– Девок давай! Пускай песни поют да хороводы водят. Быстро! И сама не задерживайся…
В гостиной появились дворовые девушки. Потупив глаза, они выстраивались вдоль стены в два тесных ряда.
– Начали-почали, поповы дочери! – подбоченясь, голосил отец, подражая выкрикам разбитных ярославских торгашей. – Запевай!
Аграфена взмахнула рукой, и девушки затянули величальную:
Уж как светлому князю мы песню поем,
Уж и песню поем, честь воздаем,
Называем по имени,
Величаем по отчеству.
А и свет батюшка, Лександр Петрович,
Подари-ка нас подарочком,
Не рублем и не полтиною,
А златою гривною…
Довольный граф громко рассмеялся. Он потрепал самую молодую певицу по щеке и, вынув из кармана горсть серебряных монет, бросил их на пол.
С визгом подобрав деньги, девушки затянули хороводную. Они плавно ходили по кругу, держась за руки, напевая:
Со вьюном хожу,
С золотым хожу…
Ворвавшись в середину девичьего круга, отец сипло вскрикивал:
– Дуй! Крой! Эх-ма!..
В гостиной духота. Тускло мигали свечи. Большие тени пляшущих метались из стороны в сторону.
Коле неприятно, что отец пьян и куражится, как говорит о нетрезвых людях няня. Не нравится ему и граф. Какой-то чопорный. Глаза красные, как у зайца. На щеках багровые пятна, нос блестит, будто намазанный маслом. Он тоже здорово захмелел. Сразу видно. Вот отец остановился около него, утирается пестрым платком. Граф зашептал ему что-то на ухо.
– Что? Недоволен? – строго глянул он вдруг в сторону сыновей. – Кто может быть недоволен в моем дому, да еще в присутствии его сиятельства?… Эй, ко мне! Плясать! Слышишь?
Сначала Коля не понял, что этот возглас обращен к нему. Но отец схватил его за руку:
– А ну, пляши! Потешь дорогого гостя.
С силой вырвав руку, Коля быстро скользнул за дверь. Вслед ему неслись угрожающие крики отца:
– Я тебе покажу!..
Вихрем ворвался он в детскую и, крепко обняв мать, опустил голову к ней на колени. Мать ни о чем не спрашивала. Она понимала, кто обидел сына. Это был и ее обидчик. Только один он свободно живет и дышит в этом доме. Все остальные – рабы. Их удел – страдания.
…Граф уехал из Грешнева чуть свет. От завтрака он отказался, сославшись на головную боль. Измятый, невыспавшийся, Алексей Сергеевич сам открывал ворота и долго махал рукой, крича пропитым голосом вслед удаляющейся карете:
– Александр Петрович!.. Не поминайте лихом!.. Не обессудьте!.. Опять приезжайте!. Музыка будет. Свой оркестр заведу… Только приезжайте!..
Карета уже миновала псарню, последнее строение, которым заканчивалось Грешнево с Костромской стороны, а Алексей Сергеевич все кричал:
– Насчет Степки не забудьте! Сделайте распоряжение, кому полагается. Пускай доставят его ко мне! Живым или мертвым… Александр Петрович!.. Ваше сиятельство!..
Данный текст является ознакомительным фрагментом.