Преподобный Симеон Новый Богослов (949-1022)

Преподобный Симеон Новый Богослов

(949-1022)

Преподобный Симеон Новый Богослов. Икона. Греция.

Человек, малый среди видимых вещей, тень и прах, имеет внутри себя всего Бога.

…И хотел я молчать (о если бы я мог!),

Но страшное чудо возбуждает сердце мое

И отверзает оскверненные уста мои.

Говорить и писать даже и не хотящего меня

Заставляет Тот, Кто возсиял ныне

В моем мрачном сердце…[1]

«Гимны Божественной любви» Симеона Нового Богослова называют по-разному – мистической биографией, исповедью, записанным откровением, поэтическим дневником, и ни одно из определений не является окончательным.

Это литературное произведение не имеет аналогов в мировой литературе. В записях, которые в XI веке грек-монах Симеон делал для себя свободным поэтическим размером (лишь после его смерти ученик Никита Стифат собрал их в книгу), сохранилось что-то сокровенное, словно бы живой пульс его мыслей и чувств.

Внешняя жизнь Симеона Нового Богослова была не богата событиями, но благодаря его гимнам мы хотя бы отчасти можем узнать, что происходило в ее непостижимой глубине…

Родители мои не питали ко мне естественной

любви.

Братья и друзья мои все насмехались надо мною;

Утверждая, что любят меня,

они говорили совершенно ложно.

Сродники, посторонние и мирские начальники

Тем более отвращались от меня…

Симеон Новый Богослов родился в 949 (по другим сведениям – в 956) году в селении Галати в Малой Азии, в семье богатых провинциальных аристократов Василия и Феофаны. В одиннадцатилетнем возрасте родители отправили Симеона в Константинополь, где его дядя занимал видный пост при императорском дворе.

Жгучее чувство одиночества – вот что испытывал юный Симеон, оказавшись в столице Византии.

Окончив грамматическую (среднюю) школу, он не выказывал рвения обучаться дальше риторике, диалектике и другим «свободным искусствам», которые в дальнейшем помогли бы сделать карьеру. Симеон даже отказался от чести быть представленным порфирородным братьям-императорам Василию и Константину, о чем похлопотал его дядя, служивший начальником китонитов (слуг императорской опочивальни высшего разряда, ведавших гардеробом и личными вещами императора).

Никто не понимал, чего вообще хочет этот погруженный в себя, обуреваемый какими-то внутренними терзаниями юноша, да и сам Симеон, должно быть, лишь смутно об этом догадывался.

Сколько раз я хотел быть любимым людьми

И стать к ним близким и откровенным,

Но из благомыслящих никто не терпел меня.

В его гимнах есть и такое признание:

Добрые люди бегали от меня

по причине моего внешнего вида,

А злых я убегал по своему произволению.

Ибо они любили, как сказано, мирскую славу

и богатство,

Великолепные одежды и изнеженные нравы.

Может быть, Симеон от рождения был некрасив, обладал какими-то физическими недостатками и потому, как сказали бы сейчас, «закомплексован»? В том-то и дело, что как раз наоборот.

Как пишет Никита Стифат, автор «Жития Симеона Нового Богослова», дядя Симеона потому и хотел представить племянника императору, что «он отличается от многих красотой и цветущей наружностью». Никита и сам несколько раз упоминает в житии о приятной внешности учителя.

Но похоже, Симеон уже тогда тяготился своей наружностью, словно некой оболочкой. И в неприступной задумчивости мог показаться даже высокомерным.

Многие удивлялись: чего не хватает этому богатому, знатному, имеющему влиятельных родственников в столице юноше из провинции, можно сказать, баловню судьбы?

Благодаря дядиным связям, Симеон и без высшего образования получил хорошую придворную должность, даже стал членом синклита (государственного совета).

Никита пишет, что в школе Симеон овладел «наипрекраснейшим искусством скорописи, чему верное свидетельство писанные его рукой книги», а в Византии того времени каллиграфический почерк ценился высоко.

Французский историк, исследователь средневекового мира Андре Гийу в труде «Византийская цивилизация» пишет, что все византийцы были верующими и вера у них проявлялась в любые мгновения жизни: «Споткнулся ли, почувствовал ли боль, византиец всегда вспоминал Богоматерь: „Богородица, помилуй!“ Встречая монаха на улице, испрашивали его благословения».

«Молитвы и обряды, наконец, сопровождали каждое мгновение жизни: отъезд в путешествие, начало учебы, неповиновение детей, усыновление, раздоры, потерянная и найденная вещь, смерть. Благословляли скот, чтобы защитить его от болезней, и стойла, сети, просили о том, чтобы рыбная ловля была удачной».

Историк отмечает, что земные поклоны, крестные знамения, мольбы, благословения, нескончаемые процессии в то время стали привычной формой жизни, для большинства византийцев вера незаметно перешла в разряд чего-то обрядово-обиходного, почти что бытового.

«Просили защиты у Бога на полях, в садах, у Него просили избавления от вредителей и других природных бедствий, об изобилии рыбы в пруду или озере. Молились об изгнании плохих мыслей из дома, об очистке колодцев и водоемов от грязи. Просили, чтобы земля была обработанной, виноградники и поля засеянными, фруктовые сады без змей, жаб и вредителей, которые их опустошают: перечисляли и вспоминали всех животных и заклинали их вернуться в горы или в лес…»

Но такие, как Симеон, искали в Церкови не формальное исполнение обрядов, а полноту Божественных Таинств.

Симеон читал много духовной литературы и, как казалось окружающим, стремился к чему-то несбыточному. Например, он мечтал встретить святого старца, который стал бы его наставником, хотя все уверяли, что «ныне нет такого святого на земле».

Такого старца Симеон нашел в константинопольском монастыре Иоанна Крестителя, так называемом Студийском монастыре.

Это был пожилой, не имевший священного сана монах Симеон Благоговейный – образованный, рассудительный, на первый взгляд, возможно, ничем особо не примечательный. Но юноша увидел в нем самое главное – глубокую, искреннюю веру, в которой не было ничего формального, показного или бытового, поразительную душевную обнаженность перед Богом и людьми.

Святой Симеон Благоговейный, Студит,

Вот он не стыдился всякого человека,

Не стыдился и видеть некоторых обнаженными,

Ни сам быть видимым обнаженным.

Ибо он имел всего Христа и сам весь был Христом.

Встреча со старцем навсегда избавила Симеона от неуверенности в себе и чувства одиночества, мыслей о том, что он не такой, как все, желания искать дружбы с «внешними людьми».

Соединившийся с Богом – не один,

Хотя бы он и одинок был,

Хотя бы сидел в пустыне

Или находился в пещере.

В одном из гимнов Симеон даже сравнивает своего духовного отца с пророком Моисеем, который вывел его на свет из житейской «тьмы египетской», научив предельной искренности в духовной жизни.

Он вложил дерзновение в сердце мое

И дал мне смелость не бояться фараона.

Так и сделал раб Божий:

Держа меня за руку, он пошел впереди меня,

И таким образом мы начали совершать путь.

Симеон хотел бы оставить мир и поступить в монастырь, но духовный отец счел, что еще рано, и, конечно же, юноша его послушался.

Как-то наставник дал Симеону прочитать книгу преподобного Марка Подвижника, и его сильно впечатлила мысль о необходимости следовать голосу совести и исследовать глубины собственной души.

Симеон стал внимательно исследовать свои мысли и самые потаенные чувства. То, что ему открылось, оказалось поистине ужасно.

Я был, увы мне, прелюбодеем в сердце,

И содомлянином мыслию, и клятвопреступником

Произволением, употребителем божбы

и любостяжателем,

Вором, лжецом, бесстыдником и похитителем,

горе мне;

Досадителем, братоненавистником

и большим завистником,

Сребролюбцем и наглецом и всякого

Другого порока делателем.

Поверьте, я говорю это истинно,

Не притворно и не с лукавством.

Но в самые трудные минуты рядом с Симеоном был его духовный отец, который не давал ему отчаиваться и подсказывал, каким должен быть следующий шаг на пути покаяния.

Я начал, как ты знаешь, чаще являться тебе,

Мало-помалу очищая душу свою покаянием

И сжигая находящееся в себе вещество страстей, —

Эти не плотские или вещественные,

Но незримые терния, как бы мрачные тучи,

Как бы густую мглу и тьму.

Сравнение с ночной мглой помогает понять, что испытывал Симеон, увеличивая время молитвы и бодрствования вплоть до пения петухов – предчувствие рассвета в своей душе.

И однажды сквозь «как бы мрачные тучи» блеснуло солнце. Во время ночной покаянной молитвы Симеон впервые пережил некое Божественное посещение свыше.

Ты внезапно явился вверху гораздо больше,

чем солнце,

И воссиял с Небес до сердца моего.

Все же прочее стало казаться мне как бы густою

тьмой.

Светлый же столп посередине,

рассекши весь воздух,

Прошел с Небес даже до меня, жалкого.

Тотчас же забыл я о свете светильника,

Забыл, что нахожусь внутри жилища,

А сидел я в мысленном воздухе тьмы,

Даже и о самом теле я совершенно забыл.

Много раз Симеон будет пытаться описать свой мистический опыт, и всякий раз это будет лишь малая часть пережитого потрясения.

«С этих-то пор он почувствовал, что тело его стало тонким и легким, как бы духовным, и так продолжалось долгое время. Таково воздействие чистоты, и столь велико действие Божественной любви на людей усердных», – напишет его ученик и биограф Никита Стифат.

Когда Симеон еще находился в миру, а душой – возле своего старца в монастыре, он совершил путешествие в родной город.

Должно быть, в те дни ему стало окончательно ясно, какая пропасть отделяет его от прежней жизни. В роскошном родительском доме Симеон облюбовал себе маленькую келью перед входом в молельню, где целые дни проводил в молитвах и чтении «Лествицы» Иоанна Лествичника, обнаруженной в домашней библиотеке.

В день отъезда Симеон отказался от отцовского наследства, подписав своим каллиграфическим почерком необходимые бумаги, и с чистым сердцем отправился в Константинополь.

В возрасте двадцати семи лет Симеон поступил послушником в Студийский монастырь. Эта обитель, основанная в IV веке переселившимся из Рима патрицием Студием, имела богатую историю и традиции. Особенно монастырь возвысился при Феодоре Студите в эпоху иконоборчества и был известен всему христианскому миру своим Студийским уставом.

Но Симеону недолго пришлось пробыть в прославленной обители. Игумен и братия были не слишком довольны новым послушником, и особенно его безграничной привязанностью к старцу Симеону Благоговейному.

«Смотри, чадо, если хочешь спастись и избежать козней лукавого, внимай только самому себе; не общайся впустую ни с кем из тех, кто пребывает здесь в священных собраниях, не ходи из кельи в келью, но держись как странник, неуязвимый для всякого человека…» – учил его старец (в пересказе Никиты Стифата), и для Симеона эти наказы стали законом.

Кто отделил меня от отца и братии,

Друзей и сродников, наслаждений и радостей мира?

Кто показал мне путь покаяния и плача,

По которому я нашел день, не имеющий конца?

То был ангел, а не человек, однако такой человек,

Который посмеивается над миром

и попирает дракона,

Присутствия которого трепещут демоны.

Так написал в одном из гимнов Симеон Новый Богослов о своем наставнике.

Симеон и шага не хотел сделать без благословения своего духовного отца, и это все больше раздражало игумена Студийской обители Петра и монашескую братию.

В результате Симеон был изгнан из Студийского монастыря. Он перешел в константинопольский монастырь Святого мученика Маманта, где принял монашеский постриг.

Симеон и здесь жил по заветам своего старца, который научил его глубоко проживать в душе каждое слово молитвы и церковные таинства, говоря: «Брат, никогда не причащайся без слез».

«…В собрании [церковном]… не переставай в сокрушении дерзновенно плакать, не обращая внимания на тех, кого это соблазняет или кто над этим насмехается. Плакать… весьма полезно новоначальным», – говорится в одном из сохранившихся до наших дней сочинений Симеона Благочестивого («Слово аскетическое»).

«Поэтому на Божественных службах стоял он подобно некоей колонне или безжизненной статуе, совершенно не поднимая глаз, из которых каждодневно испускал он потоки слез, ни с кем из окружающих не говоря ни слова», – пишет об учителе Никита Стифат.

Характерно, что при этом автор жития сравнивает «каменного» на молитве Симеона с бегуном, которого можно видеть «ежедневно, словно на стадионе, бегущим с воодушевлением и в кипении духа по пути заповедей Христовых, ни на кого из людей не оглядывающимся, всецело исполненным внимания, жара духовного, Божественных откровений и озарений».

Конечно же, Никита Стифат имеет в виду интенсивную духовную жизнь Симеона, скрытую от других за запертой дверью его кельи.

После монашеского пострига Симеон все чаще во время молитвы видел Божественный свет – порой это был «малый луч», но иногда озарения были яркими и продолжительными.

Опять превысший всех Небес,

Которого никто из людей никогда не видел,

Не разверзая Небес, не разгоняя ночи,

Не разнимая ни воздуха, ни кровли дома,

Нераздельно весь со мною, жалким,

Бывает внутри моей кельи, внутри ума моего.

Такой способ познания Божественной истины путем наивысшей концентрации молитвенного состояния духа со временем оформился в христианское учение исихазм (от греческого слова, означающего «молчание, покой»).

Те, кто его исповедует, познали, что Бог может открыться человеку даже не в будущей жизни, а уже на земле. Человек может достичь духовного соединения с Богом и своего преображения, стяжав Дары Духа Святого.

Именно об этом спустя несколько веков и далеко от Византии будет говорить великий российский старец Серафим Саровский в беседе с Н. А. Мотовиловым (собеседником и биографом преподобного Серафима), и даже покажет, насколько близка к человеку такая Божественная реальность.

«…Тогда отец Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне: – Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня? Я отвечал:

– Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..

Отец Серафим сказал:

– Не устрашайтесь, ваше боголюбие! И вы теперь сами так же светлы стали, как я. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть.

И, приклонив ко мне свою голову, он тихонько на ухо сказал мне:

– Благодарите же Господа Бога за неизреченную к вам милость Его. Вы видели, что я только в сердце моем мысленно Господу Богу и внутри себя сказал: Господи! Удостой его и телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего, которым

Ты удостаиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться во свете великолепной славы Твоей! И вот, батюшка, Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима…»

В X веке, задолго до богословского обоснования идей исихазма, Симеон Новый Богослов сделал открытие, что, достигнув духовного совершенства, можно увидеть в своей душе отблески евангельского фаворского света.

Когда же я воспламеняюсь душою

И делаюсь подобным огню,

Она, как светоносное сияние,

Вся летает вокруг меня,

Пронизывая душу мою сверкающими лучами,

И просвещая ум мой, и делая его зрячим,

Делает его способным к высоте созерцания.

После двух лет, проведенных в монастыре Святого Маманта, монаху Симеону было поручено наставлять братию в храме.

В своих проповедях он настойчиво повторял заветную мысль – каждый человек, возжелав того всем сердцем, может увидеть Божественный свет и преобразиться, достичь святости. Тех, кто отрицал это, он называл «новыми еретиками», неверующими, и постоянно с ними полемизировал.

Не желая искать Тебя, они мнят, что имеют Тебя,

Если же признаются, что не имеют Тебя,

То проповедуют, что Ты совершенно неуловим

для всех,

И как будто никто из людей

не может видеть Тебя,

И что нет никого, кто превосходил бы их знанием.

В 980 году скончался игумен монастыря Святого Маманта, на его место братия избрала Симеона. В возрасте тридцати одного года он был рукоположен в священный сан и введен в достоинство игумена Патриархом Константинопольским Николаем II Хрисовергом.

Когда во время рукоположения над ним читали молитвы, Симеон снова имел видение света, о чем говорится в его житии. Биограф сообщает и важное правило, которого Симеон Новый Богослов старался придерживаться всю свою жизнь: он ежедневно служил литургию и каждый день причащался. При этом «Духа Святого видел он сходящим на предложенную им жертву, когда совершал Литургию, в течение сорока восьми лет своего священства».

Став игуменом, Симеон еще более настойчиво и откровенно говорил о своих озарениях. Он ищет понятные всем слова и образы, сравнивая Божественный свет с солнцем, звездой, пламенем огня, искрами…

Но любой светильник готов принять огонь только тогда, когда он вычищен и наполнен чистым елеем, иначе пламя не возгорится.

…Фитиль же ума держать прямо, чтобы он,

Коснувшись огня и мало-помалу возжегшись,

Оставался в таком состоянии у тех,

Которые стяжали этот огонь.

И если сравнить Божественный свет с солнцем, то оно еще более непостижимо и прекрасно, так как восходит в человеческом сердце.

Ведь если бы кто увидел,

Что это видимое всеми солнце

Сошло внутрь его сердца

И все вселилось в него,

И так же светило бы, то не помертвел ли бы он

от чуда,

И не сделался ли бы безгласным,

И не изумились ли бы все, видевшие это?

Ни одному человеку не дано до конца постичь, почему и как приходит это внутреннее озарение, но Симеон был убежден – оно дается лишь тогда, когда удается достичь духовной чистоты.

Игумен не щадил себя, вспоминая в проповедях прежнее свое состояние: он будто бы находился в закупоренной бочке, во тьме, в могиле, думая, что так и должно быть.

Увидев Его, я весьма удивился, будучи заперт

в жилище,

И заключен в бочке, и находясь среди тьмы,

То есть чувственного неба и земли,

Потому что сам я – тьма.

Да и теперь, охладевая к вере и временами теряя благоговейность, Симеон ощущает себя черным куском железа, от долгого лежания покрытым ржавчиной.

Но стоило сделать внутреннее усилие, точнее – сверхусилие, и наградой становилось просветленное, озаренное состояние духа, созерцание Божественной славы.

Если с тобой не совершалось ничего подобного,

То не отказывайся, по крайней мере,

Доверять тем, которые говорят тебе об этих вещах.

Но как ты будешь искать то, о чем я говорю тебе?

Внимай и тщательно исполняй —

и ты вскоре найдешь…

В те годы игумен Симеон старательно занимался обустройством обители Святого Маманта, давно пришедшей в запустение. На территории монастыря находилось большое кладбище и даже жили миряне.

Большие реставрационные работы Симеон начал с храма, построенного еще при императоре Маврикии, то есть почти четыреста лет назад.

Как пишет Никита, игумен «устилает пол мрамором и светло украшает храм пожертвованной утварью и святыми иконами. Кроме того, он устраивает хранилище книг, священных облачений и всего прочего, а еще светильников, выточенных из прозрачного камня, и удивительных по красоте паникадил».

На богослужения в монастырь Святого Маманта стали приходить многие жители Константинополя, привлекаемые красотой храма и необычными проповедями Симеона.

Но в самой обители среди братии появились недовольные игуменом.

Кто-то считал, что Симеон слишком много и нескромно говорит о себе, о личном опыте богообщения, что не подобает монашескому чину. Некоторые вообще не понимали его загадочных публичных исповедей.

Он весь внезапно пришел,

Невыразимо соединился, неизреченно сочетался

И без смешения смешался со мною,

Как огонь в железе и как свет в стекле.

Он и меня сделал как бы огнем,

Явил как бы светом, и я стал тем самым,

Что видел перед этим и созерцал вдали,

Не зная, как выразить тебе тот невероятный способ.

В гимнах можно увидеть, какие душевные муки испытывал Симеон, сталкиваясь с непониманием окружающих.

Скажи скорее, Христе мой, что мне делать,

Чтобы я не казался для неразумных болтуном?

Для кого-то из монахов была непереносима требовательность игумена, который ненавидел в духовной жизни все формальное, отрицал чисто внешнее благочестие.

…Считать себя ничтожнее всех в мире,

Поистине худшим не только сподвижников

И мирских людей, но даже и язычников;

Незначительное нарушение одной малейшей

заповеди

Считать отпадением от Жизни Вечной;

На малых детей смотреть как на совершенных

мужей,

Почитать их и кланяться им, как людям

знаменитым,

И слепых тоже чтить…

Однажды, когда Симеон проповедовал во время утрени, на него вдруг с громкими криками набросились человек тридцать монахов, желая изгнать его из монастыря.

«…С бессвязными криками, порываясь совершить убийство и смутив всю церковь, дерзко подняли нечестивые руки на отца своего, чтобы схватить и растерзать его, словно дикие звери», – описывает этот случай Никита Стифат. Но никто из них не посмел прикоснуться к Симеону, который неподвижно стоял, сложив руки на груди: «…с ясной улыбкой взирал он на нечестивцев». Тогда монахи с криками выбежали из храма, сокрушили запоры на монастырских воротах и побежали по улицам Константинополя в патриархию жаловаться на игумена.

Патриарх Константинопольский Сисинний вызвал Симеона к себе, убедился, что в его мыслях нет ничего крамольного и «не православного», и хотел строго наказать взбунтовавшихся монахов, вплоть до ссылки. Но Симеон со слезами умолял не применять к ним сурового наказания, и Патриарх согласился просто на удаление бунтарей из стен монастыря Святого Маманта.

«Из них одни стали оглашенными при церквях, других разбросало по разным монастырям, а все наихудшие и ничтожнейшие рассеялись, кому куда случилось», – пишет Никита. И при этом сообщает удивительный факт: Симеон приложил немало усилий, чтобы постепенно возвратить всех своих обидчиков в монастырь.

Игумен «смиренно с каждым в отдельности общался, с любовью беседовал, просил вернуться и простить его, как если бы скорее он их обидел, а не был обижен ими».

В монастыре Святого Маманта у игумена Симеона было много преданных учеников, общего с ним духа и образа мыслей.

Об одном из них, монахе Иерофее, рассказывают, как однажды его пригласил к себе некий богатый константинопольский патриций и почти силой вручил кошелек с золотом. Иерофей снял свой головной убор, положил в него кошель и всю дорогу нес подарок на вытянутой руке, чтобы даже не прикасаться к золоту. А в монастыре, разыскав игумена Симеона, «вывалил кошелек с золотом ему в руки» и только тогда вздохнул спокойно.

При Патриархе Константинопольском Сергии II, то есть после 999 года, Симеон добровольно оставил игуменство, поставив на свое место ученика Арсения. Обитель Святого Маманта к тому времени процветала, держась устоев «священных студитов, по облику ее и делам, по самому одеянию и нравам». Симеон же, стремясь к безмолвию, поселился в своем монастыре в маленькой келье, практически затворником.

Но и здесь его не оставляли в покое «внешние люди». Против Симеона открыто выступил бывший митрополит Никомидийский Стефан, обвинив, что в монастыре он чрезмерно почитает своего духовного отца, к тому времени давно почившего.

В день памяти старца Симеона Благоговейного в монастыре Святого Маманта ежегодно устраивались торжественные богослужения, на которые собирались многие горожане. По просьбе игумена была написана икона Симеона Благоговейного, а также житие святого старца, многочисленные «гимны», «похвалы».

И теперь Симеона обвиняли в том, что он прославлял своего духовного отца, который не был официально канонизирован, как святого.

Обвинитель Симеона, назначенный митрополитом Никомидийским, по какой-то причине в 976 году оставил свою епархию и перебрался в Константинополь. Благодаря «широте образования и благоподвижности языка» Стефан без труда вошел в ближайшее окружение патриарха и императора. Этот человек, гордый своей ученостью, как его называет автор жития, «премудрый синкелл» (высокий титул, который имели лишь представители высшей духовной знати) был полной противоположностью погруженного в себя Симеона.

Стефан никак не мог смириться с тем, что игумен имеет такую славу в Константинополе, и, как пишет Никита, был уязвлен «жалом зависти»: «Он же, будучи о себе высокого мнения и всех прочих презирая, стал как бы насмехаться над известностью святого и порицать тех, кто говорил о его знаниях, называл святого неучем или вовсе деревенщиной, лишенным дара речи, который перед мудрыми и умеющими тонко ценить слово людьми ничего вымолвить не может…» – объясняет биограф Симеона причину возникшего конфликта.

Как-то Стефан встретил Симеона в здании патриархии и задал ему вопрос, видимо, для того, чтобы продемонстрировать в разговоре свою богословскую ученость: «Как ты отделяешь Сына от Отца, мыслью или делом?»

Симеон, «будучи потрясен вопросом и суетностью этого человека», сказал в ответ: «Вам, архиереям, дано знать тайны Божии (Мф. 13: 11), о наимудрейший владыка, и излагать их вопрошающим». После чего пообещал дать ответ в письменном виде.

Свет – Отец, Свет – Сын, Свет и Дух Святой.

Смотри, что говоришь ты, брат,

смотри, чтобы не погрешить.

Ибо три суть один Свет, один не разделенный,

Но соединенный в Трех Лицах неслитно.

Сочинение Симеона было настолько точным с богословской точки зрения и по стилю изложения, что даже «премудрый синкелл» пришел в изумление от такого письменного ответа. Стефан не мог не признать «стройность изложения, серьезность образа мыслей, творческую силу, присущую человеку неученому и не вкусившему светской науки», – и это еще больше его уязвило.

В течение шести лет синкелл таскал Симеона по судам – то на заседания синклита, то к архиерею.

Патриарх Сергий потребовал объяснений по поводу празднования памяти Симеона Благоговейного, внимательно прочитал житие, книгу самого старца и не нашел в них ничего предосудительного. Но настойчивость Стефана, который, как пишет Никита, «не переставал ежедневно долбить архиерейские уши», а заодно и уши членов Синода, сделала свое дело.

В начале 1009 года (по другим данным, в 1005 году) в Константинополе был созван Синод, принявший решение об изгнании Симеона из обители Святого Маманта, да и вообще из Константинополя.

В «Гимнах Божественной любви» отразились многие впечатления Симеона от близкого знакомства с придворным духовенством.

…Кто мог бы сказать это с дерзновением,

Что он презрел славу земную

И ради одной небесной священнодействует?

Кто довольствовался одним только необходимым

И не утаил чего-либо, принадлежащего ближнему?

Кого совесть своя

Не осуждала за взятки,

Чрез которые он старался сделаться

и сделать священнослужителем,

Купив или продав благодать?

Кто не предпочел друга пред достойным,

Поставив скорее недостойного?

Кто не старается своих близких

Друзей сделать епископами,

Чтобы пользоваться властью во всем чуждом?..

…Поистине нет ныне никого из всех их,

Имеющего чистое сердце,

Кого бы не колола совесть,

Так как он непременно сделал одно из того,

о чем я сказал.

Симеон не делал каких-то особых открытий. Многие его современники видели болезни Церкви: страсть священнослужителей к богатству, непомерное честолюбие, желание с помощью духовного сана комфортно устроиться в жизни, – и так было не только в Византии.

«Многие князья Церкви давно уже ослеплены блеском золота, и чума эта заразила прелатов, рассеянных по всему миру, – писал бургундский монах и хронист Рауль Глабер, современник Симеона. – Получив же искомую должность, с еще большей страстью предаются они алчности, все силы отдавая на служение этому пороку; служат же они ему исступленно, как языческому божеству. И доходят они до того, что ведут себя так, словно Бог – это они, и требуют они себе почестей, которые воздаются только Всевышнему, но ни заслуг, ни трудов своих перечислить не могут, ибо нет их».

После вынесенного Синодом постановления шестидесятилетний Симеон покинул Константинополь. Но главный недоброжелатель не успокоился. Стефан организовал налет на монастырь Святого Маманта, где по его приказанию были варварски уничтожены иконы Симеона Благоговейного.

Уйди, беги и удались от среды таковых.

Ибо довольно для тебя, если ты и самого себя спасешь.

Ведь если бы ты спас мир, а себя погубил,

То какая тебе польза от мира, тобою спасенного?

Я не хочу, чтобы ты был пастырем

Над кем-либо из нежелающих.

Судно, на котором увозили Симеона, переправилось через Босфор и остановилось на причале небольшого селения Палукитон неподалеку от Хрисополя. Там, в полном одиночестве, изгнанник был оставлен сопровождавшими возле мраморной колонны с изображением дельфина.

Наступила зима. У Симеона не было ни теплой одежды, ни пропитания хотя бы на один день – ему ничего не разрешили взять с собой в дорогу.

Спустившись к подножию холма, Симеон нашел развалины часовни Святой Марины, где и поселился, начав новую жизнь с молитвы девятого часа.

Монах – тот, кто не смешивается с миром

И с одним лишь Богом непрестанно беседует;

Видя Его, он и Им видим бывает, и, любя, – любим,

И соделывается светом, неизреченно сияющим.

Будучи прославляем, он тем более считает себя

нищим,

И, принимаемый в домах, является

как бы странником.

О совершенно необычайное и несказанное чудо!

Полуразрушенная часовня Святой Марины принадлежала богатому константинопольскому сановнику Христофору. Узнав, что в часовне поселился изгнанный из монастыря Маманта святой старец, о котором многие говорили в столице, Христофор отыскал Симеона. Вельможа пришел в ужас от того, какое нищенское существование ведут старец и один его ученик, пожелавший разделить с игуменом участь изгнанника.

Христофор пообещал доставить им теплые вещи и продукты, но Симеон от всего отказался, сказав, что для ежедневного пропитания им вполне хватает хлеба с солью и воды. Но попросил об одном – чтобы Христофор отдал в их распоряжение часовню для устройства монастыря Святой Марины.

«Сей муж тотчас же приносит в дар святому часовню», – говорится в житии.

Просьба возникла не случайно, так как с первых же дней на монахов ополчились местные жители. Очевидно, на это место, подзабытое константинопольским владельцем, у них были свои виды. Сельчане предприняли немало усилий, чтобы изгнать из часовни Симеона и его учеников, которых постепенно становилось все больше.

«Движимые завистью соседи препятствовали ему, открыто угрожали ему и преследовали его, осыпая его камнями. Они то высокомерно обходились с ним и жестоко его поносили, а то, бывало, поднимали на него руки – на него, старого и бессильного, – преступными руками толкали его на землю (о, терпение Твое, Христе мой, и неизреченное великодушие!), иногда даже бросали в праведника камнями», – пишет Никита, который и сам приблизительно в это время появился в монастыре Святой Марины.

Зависть местных жителей была все же побеждена терпением старца и его учеников.

Вскоре друзья Симеона в Константинополе добились от Патриарха Сергия II и Синода полного оправдания изгнанного игумена. Симеону было предложено вернуться в обитель Святого Маманта и даже занять епископскую кафедру.

Но он отказался возвращаться в столицу и до конца дней прожил в своем маленьком монастыре, продолжая «вглядываться в себя, рассматривая и изучая свою душу, как в зеркале» и учить этому других.

Ибо сколько бы ни очистился

И ни просветился я, жалкий,

Сколько бы ни увидел очищающего меня

Святого Духа,

Мне всегда будет казаться,

Что это только начало очищения и видения,

Потому что в беспредельной глубине

И в безмерной высоте кто может найти

Середину или конец?

Я знаю, что Света много, но сколько —

не знаю.

Симеон Новый Богослов является автором многих богословских сочинений, посланий, но его неповторимый «огненный» язык особенно проявился в «Гимнах Божественной любви».

Его гимны не похожи ни на античную классическую поэзию, ни даже на византийскую церковную гимнографию – для них просто не придумано литературного жанра.

«Почти во всех гимнах встречаются метрические нарушения и неправильности, свидетельствующие о свободе и непринужденности, с которыми Симеон пользовался стихотворными размерами», – пишет один из главных отечественных исследователей литературного наследия Симеона Нового Богослова, митрополит Иларион (Алфеев). Он отмечает, что наиболее популярным на Руси произведением Симеона Нового Богослова были именно гимны – «самое мистическое по содержанию и самое оригинальное по форме из всех сочинений Симеона».

Наряду с двумя великими богословами Церкви – Иоанном Богословом и Григорием Богословом, только Симеон был удостоен имени Новый Богослов.

Интересно, что это высокое звание исторически закрепилось за тремя святыми, умевшими говорить о Божественном на особом, возвышенном, поэтическом языке: это автор пророческого «Апокалипсиса» Иоанн Богослов, поэт Григорий Богослов и, спустя шесть столетий, – византийский монах Симеон, творец гимнов.

Никита Стифат, знавший Симеона в последние годы жизни, пишет, что его учитель имел от Бога дар прозорливости, умел предсказывать будущее, по молитве совершал чудеса исцеления. Симеон сумел вернуть здоровье парализованному мальчику, пролежавшему в болезни четыре года, помазав его маслом от лампады от иконы святой Марины.

Старец не мог сдержать слез при виде человека, пораженного болезнью. Никита вспоминает, как однажды у одного из друзей Симеона случился приступ (инсульт) и старца позвали к умирающему.

«Он же, когда увидел друга под бременем тяжких страданий, безгласного и слепого, лежащего на постели и не воспринимающего ничего из того, что происходит и говорится, пролил над ним слезы сострадания и сказал: „Милый Орест, как же ты страждешь!" – и сумел его исцелить».

Симеон Новый Богослов скончался 12 марта 1022 года, окруженный верными учениками.

Он провел в изгнании тринадцать лет, предсказав, что спустя тридцать лет после кончины его останки будут торжественно перенесены в Константинополь, что и случилось.

В одном из гимнов он подробно рассказывает, кому из людей дано познать Божественный свет:

…Не неверным, не славолюбцам,

Не риторам, не философам,

Не тем, которые изучили эллинские сочинения,

Не тем, которые прочли внешние писания,

Не тем, которые упражнялись в сценических представлениях,

Не тем, которые говорят много и красно,

Не тем, которые произносят великие имена,

Не тем, которые приобрели дружбу славных,

Не тем, которые содействовали действовавшим бесчестно,

Не тем, которые приглашают и приглашаемы бывают,

Не тем, которые потешают и потешаются;

Но нищим духом и жизнью,

Чистым сердцем и телом,

Стяжавшим простое слово

и еще более простую

Жизнь и простейший образ мыслей…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.