Глава 25. Извините за шум

Глава 25. Извините за шум

– Морозной зимней ночью, кажется, у «Стойла Пегаса» на Тверской, я увидал его вылезающим из саней, – рассказывает А. К. Воронский в своих воспоминаниях «Памяти Есенина». – На нем был цилиндр и пушкинская крылатка, свисающая с плеч почти до земли.

Она расползалась, и Есенин старательно закутывался в нее. Он был еще трезв. Пораженный необыкновенным одеянием, я спросил:

– Сергей Александрович, что все это означает и зачем такой маскарад?

Он улыбнулся рассеянной, немного озорной улыбкой, просто и наивно ответил:

– Хочу походить на Пушкина, лучшего поэта в мире, – и, расплатившись с извозчиком, прибавил: – Очень мне скучно.

Он показался мне капризным и обиженным ребенком.

– Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен, – присоединяется к рассказу С. М. Городецкий[110]. – Она приехала в платке, встревоженная, со свертком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком.

Я его так зарисовал, он назвал этот рисунок – «в Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.

Много женщин меня любило.

Да и сам я любил не одну.

Не от этого ль темная сила

Приучила меня к вину.

«Я усталым таким еще не был…»

Впрочем, любовь уже была растоптана, Айседора еще пыталась уговорить Есенина ехать с нею за границу. На этот раз навсегда. Теперь у него уже были переведенные стихи, его знали и успели полюбить. Получись у Дункан настоять на своем, и кто знает. Не в Америке, не в Париже, так в Берлине, где в то время существовала обширная русская диаспора, возможно, он мог бы прижиться, и… выжить… в последний год, по словам многих, кто был рядом с Есениным, он то говорил об эмиграции, то тосковал о деревне, мечтая уехать.

Милая Галя! Тысячу приветов! Простите, что не писал. Погода была скверная, настроение от безденежья – тоже. На днях получу, – пишет Есенин Бениславской в начале мая 1924 года из Ленинграда.

Главным образом грустен потому, что дьявольски растолстел. Костюм не сходится. Белье приходится перепарывать. Черт знает что такое! Утром не могу без пота натянуть ботинки. Одним словом, стал вроде Сахарова.

Дитя мое! Возьмите у Приблудного[111] сборник и наберите сами 500 строк для Антологии. Материал отдайте Клычкову и получите 20 червонцев.

Гребень, сей Приблудный, пусть вернет. У меня все это связано с капризами суеверия. Потом, пусть он бросит свою хамскую привычку обворовывать ближних!

Тут необходимо пояснить: в предыдущем письме от 28 апреля 1924 года Галина жаловалась Сергею:

За это время я никого, кроме Риты, Кати и Приблудного, не видела (кстати, он, кажется, успел стянуть вашу гребенку, по крайней мере она исчезла, остальное я спасла – забрала к себе на Никитскую).

Да/ Со «Стойлом» дело не чисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или вы делайте отсюда выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах – опасней, так что напрасно – радуетесь – закрытию. А где мои деньги?

Последние строчки ответ – на письмо Г. Бениславской от 26 апреля 1924 года, где она сообщала:

С деньгами положение такое: «Стойло» прогорело, продается с торгов, денег нам так и не дали, пришлось тратить госиздатовские – нужно было Кате, мне и домой в Рязанскую послать и долги.

Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов. Позвоните Воронскому и сговоритесь, чтоб он сделал распоряжение выдать мне аванс.

Звоните к нему на дом. 10 он уезжает на Кавказ.

Любящий вас С. Есенин.

Привет Жене, Рите, Берзиной и Вардину[112].

Отношение с Мариенгофом также подорвано. Допекли обиды за разрыв с Зинаидой, непрекращающиеся нападки на Дункан, наплевательское отношение к любимой сестре Есенина Кате. В тот год Мариенгоф был занят собственной женитьбой и проигнорировал просьбу друга помочь девушке. Наставал черед прекрасной Миклашевской узнать характер своего героя.

– Есенин позвонил мне и с журналом ждал меня в кафе, – рассказывает Августа Миклашевская.

Я опоздала на час, задержалась на работе. Когда я пришла, он впервые при мне был нетрезв. И впервые при мне был скандал.

Есенин торжественно подал мне журнал. Мы сели. За соседним столом что-то громко сказали по поводу нас. Поэт вскочил. Человек в кожаной куртке схватился за наган. К удовольствию окружающих, начался скандал…

Казалось, с каждым выкриком Есенин все больше пьянел. Вдруг появилась сестра его Катя. Мы обе взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыбнулся. Мы увезли его и уложили в постель. Я была очень расстроена. Да что там! Есенин спал, а я сидела над ним и плакала. Мариенгоф «утешал» меня:

– Эх вы, гимназистка! Вообразили, что сможете его переделать! Это ему не нужно!

Я понимала, что переделывать его не нужно! Просто надо помочь ему быть самим собой. Я не могла этого сделать. Слишком много времени приходилось тратить, чтобы заработать на жизнь моего семейства.

О моих затруднениях Есенин ничего не знал. Я зарабатывала концертами.

Мы продолжали встречаться, но уже не каждый день. Начались репетиции в театре «Острые углы».

Когда читаешь письма Сергея Есенина, невольно испытываешь понятное огорчение, до какой степени ему не подходит эпистолярный жанр, все какие-то сухие распоряжения, даже в переписке с женщинами, как ни крути, никакого романа в письмах не получить. Настоящие письма Есенина – это его стихи.

Мы встречались с Есениным все реже и реже.

Увидев меня однажды на улице, он соскочил с извозчика, подбежал ко мне.

– Прожил с вами уже всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение:

Вечер черные брови насолил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Не храпи, запоздалая тройка!

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Упокоит меня навсегда.

Может, завтра совсем по-другому

Я уйду, исцеленный навек,

Слушать песни дождей и черемух,

Чем здоровый живет человек.

Позабуду я мрачные силы,

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Расскажу, как текла былая

Наша жизнь, что былой не была…

Голова ль ты моя удалая,

До чего ж ты меня довела?

Как всегда, тихо прочитал все стихотворение и повторил:

Наша жизнь, что былой не была…

Вот так прощаются поэты, часто они мало говорят, но совершают красивые бессмысленные поступки, в которых ярко проявляется их талант.

– Третьего октября 1924 года меня разбудили в восемь часов утра, – рассказывает Августа Миклашевская. – Пришел Есенин. Мы уже встречались очень редко, но тревога за него была еще сильней. Он стоял бледный, похудевший.

– Сегодня день моего рождения. Вспомнил этот день прошлого года и пришел к вам… поздравить… Меня посылают в Италию. Поедемте со мной. Я поеду, если вы поедете.

Вид у него был измученный, больной. Голос – хриплый.

Мы шли по улице, и у нас был нелепый вид. У него на затылке цилиндр (очевидно, опять надел ради дня рождения), на одной руке – лайковая перчатка, и я – с непокрытой головой, в накинутом на халат пальто, в туфлях на босу ногу. Но он перехитрил меня. Довел до цветочного магазина, купил огромную корзину хризантем и отвез домой.

– Извините за шум… – И ушел неизвестно куда.

Сергей Есенин, Иван Приблудный, Григорий Шмерельсон, Вольф Эрлих, Владимир Ричиотти, Семен Полоцкий. Ленинград. 1924 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.