ОТ АТАВИЗМА К ЦИКЛОНУ Б Дженезис Пи-Орридж и Храм Духовной Юности

ОТ АТАВИЗМА К ЦИКЛОНУ Б

Дженезис Пи-Орридж и Храм Духовной Юности

(От А до Б и обратно)

«Западные люди зачастую усматривают непристойность там, где есть только символизм».

— Сэр Джон Вудрофф, «Шакти и Шакта»

«Кто хочет творить, должен сначала разрушить и сокрушить принятые ценности».

— Ницше

«— Культы, — сказал он задумчиво, прислушиваясь к записи, доносящейся из дребезжащего приемника.

— А что культы? — вяло спросил Сун-Ву.

— Любому стабильному обществу угрожают культы; наше общество — не исключение. Определенная часть низших слоев всегда недовольна. Они в тайне создают банды фанатиков- повстанцев. Они собираются по ночам; они коварно извращают общепринятые нормы; они демонстративно выказывают, презрение к традициям и обычаям».

— Филип К. Дик, «Вращающееся Колесо»

Единство общества и свобода личности балансируют на грани между постоянным конфликтом и непростым компромиссом. В результате этого противоречия возникают разнообразные культы, окутывающие тебя как покрывало из искр, озаряющих темноту.

КРАК! Кэти Экер покидает сцену, ее американский акцент уступает место хлесткому электронному ритму, который безостановочно бьется о запотевшие стены подземного ночного клуба. От волчьего воя стынет пропахший пивом воздух. Мурашки ползут по коже и волосы встают дыбом при звуках речей Гитлера и Джей. Эф. Кея., льющихся из громкоговорителей, 23 телеэкрана на сцене оживают, превращаясь в гигантское зеркало, на котором мелькают повторяющиеся образы. Знаки силы, универсальные символы, смешанные в гипнотические фактурные, пульсирующие многоцветные цвета; безвкусные трехмерные открыточные образы Девы Марии, смонтированные с беспорядочным мельканием лиц, которые ласкают чьи-то руки; церемонии инициации племен Третьего мира (которые считаются приемлемыми), наряду со столь же кровавыми на вид, но безобидными «ритуалами» Храма Духовной Юности (считающимися неприемлемыми). Атмосфера становится удушающей.

КРАК! Видео-приемы арт-школы выглядят гораздо убедительнее, когда их выполняют с самодисциплиной и определенной целью. Цель — массовые галлюцинации, метод — колдовство, и колдовство — как раз то, что происходит здесь на всех уровнях. Гипнотический свет стробоскопов, жужжание Машины Мечты, древняя мантра «буддистских» барабанных ритмов и рок-гитар, чары бессмысленной оратории. Толпа, этот многоголовый зверь, погружается в пульсирующий трансовый танец. Заклинают ангела, а может быть дьявола. Джим Джонс хохочет как гиена, в то время как его последователи творят свое звучание в белой ночи.

КРАК! Миниатюрное, эльфоподобное существо с немелодичной злобой ревет в душащий его микрофон, рискованно расставив ноги между двумя мониторами, «нацистский» кожаный прикид и татуировки блестят от жары. Классический рокерский имидж доведен до абсурда — на макушке нелепо громоздится большая меховая шапка. Музыкальный журналист, стоящий неподалеку, недоумевает, к чему вся эта галантерея, карябая что-то многозначительное в своем блокноте.

Хорошенькая берлинская светловолосая крошка целеустремленно вытягивает голову и плечи над пульсирующими силуэтами перед сценой. Она вытягивается вверх и хватает певца за промежность. Она теребит его руками и пытается изобразить фелляцию, но певец, продолжая завывать, по-лягушачьи прыгает в колышущуюся толпу. Оборудование ломается. Люди занимаются сексом. Ну это должно быть и есть рок-н-ролл! Журналист хмурится и лихорадочно строчит…

К половине третьего, последние отстающие выбираются через развалины на улицу. Некоторые — мертвенно-бледны, дрожат, их тошнит. Другие — злы, кто-то скучает, на них это не произвело впечатления, кто-то в экстазе. Мало кто действительно понимает то, что они сейчас увидели. Большой черный Духовный Крест на стене над ними — тот же символ, который они носят нашитым на их серые пиджаки или на раскрашенных от руки кафтанах или вытатуированным на своих тощих бицепсах. Крест спокойно висит над городом в болезненном желтом свете уличных фонарей. Отмечая это место, как могильный камень, осколок истории и мистерии. Он может, как звезда боевых искусств, погрузиться в подсознательные уровни умов неофитов, чтобы прийти этой ночью в их сновидения.

Этот символ похож на странную телевизионную антенну. Его форма — крест с тремя перекладинами — дает место для различных интерпретаций — Христос и два разбойника, линия времени, объединяющая прошлое, настоящее и будущее. Он похож на алхимический знак, означающий «очень ядовито» и на знак из японской слоговой азбуки (катаканы), обозначающий «Трахаться». Он также напоминает фашистско-христианскую эмблему в культовом фильме 60-х «Привилегия» Питера Уоткинса, кульминацией которого стал поп-съезд Пола Джонса, и выглядит точной копией самурайского иероглифа, означающего «Господин». Его можно составить из букв P.T.V., и то, что мы только что испытали — и есть вещание этой особой компании.

Если основной признак создания любого культа — поддержание фанатизма, тогда в этом мире графической корпоративной идентичности, в мире капиталистов, извлекающих прибыль из врожденного человеческого символизма (от Христианского Креста до птички на карточке «Барклай») — вполне логично, что такой фанатизм должен поддерживаться и собственными символами.

В Восточном Лондоне, в квартире певца и со-директора компании, геоманта по имени Дженезис Пи-Орридж висит витраж в виде Духовного Креста, утреннее солнце светит сквозь него на говорящего Пи-Орриджа.

На экране большого цветного телевизора в углу мелькают кадры видеофильма PTV «Catalan», режиссер Дерек Джармен, как пироманьяк, играет с горящей машиной Джорди Валлиса на пляже за домом Сальвадора Дали, разбившейся в том самом месте, где был снят «Андалузский пес». Дочь Джена Каресс смотрит папу по телевизору, лежа на кушетке с собакой Танит, малышка Дженесс радостно гудит у него на коленях, пар поднимается от чашек, точно в песне Жака Бреля.

Дженезис — образцовый отец и сейчас, приближаясь к сорока, к тому же домовладелец. Многие критики считают, что этот факт не соответствует его странному образу, и хотят знать его «настоящее» имя. Возможно, это связано с тем, что люди привыкли к тому, что поп-звезды, артисты и им подобные люди создают фальшивый публичный имидж для публики, не соответствующий их собственному характеру, для «Развлечения».

Его настоящее имя, тем не менее, Дженезис Пи-Орридж (Нейл Мегсон официально изменил свое имя в начале 70-х), и из всех людей, которых я знаю, даже на периферии в этой сфере, Дженезис меньше всех заинтересован в том, чтобы развлекать. Сложный и упрямый, подчас до озлобленности, это не тот человек, который будет удовлетворять фантазии поклонников и пресс-служб звукозаписывающих компаний, но даже если бы он был таким, ему бы вряд ли пришлось меняться. Его образ жизни во многих отношениях действительно необычен. Самая странная и неприятная черта его характера — его стремление воспринимать мир в некотором смысле свободным от морали и ограничения возможностей, без лицемерного пиетета перед установленными нормами. Будучи абсолютно честным в том, что он думает и делает, он предлагает товар, до которого Индустрия Развлечений боится даже дотронуться — реальность.

Реальность, попав в правильные руки, может быть очень, очень опасна. Тот факт, что Пи-Орридж никогда не заявлял, что он особенно искушен, оригинален или талантлив в обращении с нею, все только усугубляет. Поэтому его подвергают мириадам различных форм цензуры и давления. Хотя и на его дом, и на офисы Храма были совершены рейды «ребят в голубом», а Бритиш Телеком, Е. В. (Ее Величества) Таможенная, Налоговая и Почтовая Службы неоднократно предпринимали действия против него, к таким грубым инструментам прибегают нечасто. «Контроль» по возможности старается защищать себя от нападения более изощренными способами. Он умело обрабатывает людей, особенно тех, кто занимает руководящие посты в государственных организациях, в результате чего их узколобость и догматизм превращаются в непроницаемый щит предубеждения и глупости. (Подспудная философия заключается в том, что если «он — со странностями», стало быть «он НАВЕРНЯКА нарушает закон или представляет собой угрозу для закона», а значит, заслуживает любого поношения, поскольку он сам его на себя накликал.)

Фото: Пи-Пи-Пи-Орридж (фото Стива МакНиколаса)

Эта защита невежества заявляет о себе различными способами. От угроз смерти и крысиного яда, подброшенного в семейный почтовый ящик Пи-Орриджей, до умышленного представления в ложном свете Psychic TV и Храма в СМИ. Телестанции препятствуют тем, кто хочет подробно рассказать об этом явлении (так LWT отказала Бену Элтону, который предложил идею 60-минутного специального фильма о Храме «К югу от Уотфорда») или наказывают тех, кто пытается правдиво его представить (испанская компания TVE уволила создателей шоу искусств «La Edad de Oro» после того, как они показали специальную программу, посвященную PTV, увиденную 14 миллионами зрителей. Многие, после просмотра программы, направили жалобы в телекомпанию). Представители звукозаписи горячо относятся к группе в первую минуту и становятся крайне холодны в следующую (контракты явно отклоняются на уровне правления). Паранойя вокруг PTV не прибавляет доверия к свидетельствам подавления, но эти инциденты широко, совершенно бесстыдно освещаются на страницах Музыкальной Прессы и модных ширпотребных журналов. Они, со своими удивительно переменчивыми, цензурными и лицемерными репортажами, — главные виновники в раскручивании этой паранойи.

Юные, необученные репортеришки (едва вылетев из гнезда) легко попадают под влияние чувства опасности и теряют свою личность, так что в обманчивом «Поп»-мире реальность становится мишенью, в которую можно вонзить ядовитое перо и создать себе на этом имя. Это еще можно простить. Непростительно другое — создание атмосферы, в которой все новое и, возможно, серьезное автоматически подвергается осмеянию, где наносной цинизм почитается важнее исследования, где «стиль» превалирует над смыслом.

Хотя Пи-Орридж вызвал появление огромного количества дезинформации и полных ненависти репортажей (зачастую сочиненных самыми «либеральными» журналистами), в целом, за последние несколько лет, ситуация несколько улучшилась. Дженезис теперь появляется либо для того, чтобы поиздеваться над интервьюерами с карточками Национального союза журналистов и скармливает им сенсационную чушь, о которой они втайне и мечтают, сдобренную саркастическим юмором, который зачастую воспринимается так же тупо, как и их писания; либо он использует противоположный ход и становится до отвращения милым и здравомыслящим, разыгрывая сцены домашнего благоденствия с чаепитием, дочками и собакой.

«Это очень разочаровывает», — говорит Пи-Орридж, дуя на свой чай. «Приходишь к тому, что просто уже не хочешь иметь ничего общего с большой частью этого общества. Потому что общество сейчас, по-видимому, существует исключительно в пространстве СМИ. А СМИ в наши дни, как правило, крайне пошлые, интеллектуально ущербные и ни на что не способные».

После первоначального шока от взрывного дебюта группы в 1988-м, репортажи о PTV — будучи совершенно безобидными — становились все более позитивными. Пи-Орридж пользуется большим уважением в некоторых модных, стильных кругах (несмотря на то, что очень немногие из этих же людей понимают, чем он в действительности занимается), точно система теперь пытается бессознательно впитать его и его группу в свою антисептическую пустоту — вместе с чаем и симпатией — как это произошло с «Crass» (возможно единственная британская группа за последнее десятилетие, представлявшая собой определенную реальную угрозу). Журналисты любят флиртовать с группами и индивидами, которых они воспринимают как «угрозу» (отсюда, например, одержимость Ника Кента Китом Ричардсом из «Stones»), чтобы убедиться в отсутствии у них каких-либо серьезных намерений. Но группы, способные на более серьезные провокации, чем плевки в детей-инвалидов или блевание в залах аэропорта, либо игнорируют, либо стремятся сделать безопасными. В мире, где никто не помнит, о чем ты писал на прошлой неделе, так или иначе это, возможно, ничего не значит, но Пи-Орридж, проведший большую часть своей жизни на глазах у публики, непревзойденный мастер в подобных играх со СМИ, он прекрасно осведомлен об иронии, присущей нынешнему, зачастую вполне позитивному, общению СМИ с Храмом.

Ирония в том, что Храм действительно делает некоторые вещи, за которые подозрительная пресса его ненавидит. Однако, делает он отнюдь не по тем причинам, которые приписывает ему, или которые способна понять пресса, и делает это, как мы можем понять, ответственно, исследовательски, что неслыханно в безответственном тусовочном Поп-микромире.

Все же, учитывая степень непонимания, дезинформации и откровенной жестокости, которыми отмечены репортажи о PTV, Храме и его ранней группе «Throbbing Gristle», неудивительно, что люди абсолютно не понимают Пи-Орриджа. Возможно, еще одна причина этого — то, что единственная константа, проходящая через всю его жизнь и творчество — это постоянное движение, изменение. В системе, основанной на анти-догматизме, активном изучении, наблюдении и стремлении избегать формул, вряд ли могло быть иначе. А значит, невозможно составить окончательное мнение, сделать вывод, полностью согласиться или подписаться под моделью жизни, предлагаемой Пи-Орриджем или «присоединиться» к его запутанному, противоречивому культу. И так, разумеется, и должно быть, если племенная, основанная на вере, система Контроля должна быть субъективно воспринята и уничтожена.

Фото: Перфоманс «Coum Tranmissions»

Храм — это движение, сочетающее несколько систем ценностей, которые нелегко гармонизировать. Например, с одной стороны он демонстрирует безжалостность, стремится к конфликту; с другой — он поощряет чистую литературу, философию и искусство. Как говорил Бертран Рассел, это поверхностное противоречие не всегда ошибочно. В точности таковы, собственно, были ценности, сосуществовавшие в итальянском Возрождении: так, например, Папы платили наемникам и устраивали войны, в то же время проповедовали мир и давали работу Микеланджело; сейчас это нашло воплощение в таких личностях, как Папа Пи-Орридж. Человек, переставший носить «светские» собачьи ошейники, наряду с этим не следящий за тем, что он думает о чем-то вроде искусства и общественного движения.

Сам Храм базируется именно на таком явном парадоксе. Его идеи не могут быть представлены в догматической манере, но в то же время он должен выражать себя так, чтобы его поняли люди. Поэтому его методы и терминология принимают форму иллюстраций, заимствуя составляющие у религиозных и политических групп и их средств информации для того, чтобы исследовать последствия их ограничений. Этот двойной блеф способствует тому, что эти средства используются Храмом для распространения собственной пропаганды.

Сам Пи-Орридж должен избегать культового поклонения и ловушек «лидерства», появлению которых способствуют его несомненные обаяние и ум. Иначе он рискует поддержать «последователей», которые будут счастливы отказаться от ответственности за собственные жизни и тем самым свести на нет то, что считается истинными задачами Храма. Он знает, что ступает по тонкому льду теории, но, оказавшись в фокусе внимания, не станет отказываться от возможности засветиться. Впрочем, тем не менее, он далек от того, чтобы быть звездой.

Звезды недоступны. Они недосягаемы, за исключением глянцевых реклам и кратких вспышек активности на пластике или целлулоиде. Немногие из них так последовательно занимаются самоуничижением или осуждают собственную глупость, как это делает Пи-Орридж, и кому доводилось слышать о звезде, говорящей на одном дыхании, что она — «неинтересна», и тут же предлагающей людям, которые пришли на ее шоу, продавать ее бутлеги?

Бесчисленные гектары газетных полос были посвящены Пи-Орриджу, уделяя особое внимание его «странностям» и образам, его разочарованности в обществе с раннего возраста и его удивительно запутанным ответам на сложившееся положение. Но в немногих статьях эта разочарованность получила объяснение или определение, равно как и родственное ей чувство изолированности, которое для многих личностей могло бы вылиться в преступную жизнь или социальную неприкаянность.

Модели поведения и образ мыслей создаются не только внешними силами, но и внутренними. Мы все — продукт ограничений, но мы также продукт химического равновесия внутри нашего тела. Пробирка Джена содержит блестящий дисбаланс.

Когда ему было четыре года, его лечили от астмы стероидами, и его вера в медицину была (и остается по сей день) подорвана, когда выяснилось, что побочным эффектом лечения стало необратимое разрушение надпочечной железы, так что его организм стал неспособен самостоятельно производить жизненно необходимое вещество и он должен был постоянно принимать дозы адреналина в форме таблеток.

«Я расщеплен в разных местах

Я оторван от всего

…Эта энергия меня разрушает,

Убивая мою уверенность

…Адреналин творит этот закон

И снова дает мне надежду на жизнь".

Throbbing Gristle, «(Тонкий как бумага) Адреналин»

Ежедневная потребность тела в адреналине, разумеется, варьируется, искусственная доза, в виду ее необходимости, постоянно высока, а это значит, что не все принятое вещество будет использовано — тело просто впитывает и расщепляет излишнюю дозу. Но любой химик скажет вам, что продуктом расщепления адреналина может быть нечто, напоминающее ЛСД-6. Достаточно безвредно, но это означает, что Пи-Орридж испытывает постоянный, хотя и бесконечно малый, приход все последние 30 странных лет.

«Нормальные люди испытывают то же самое, что и потребители мескалина, когда подхлестывают свои надпочечники сильной яростью или страхом… Потому что когда адреналин разлагается, он производит адренохром — и происходит интоксикация, сопровождающаяся некоторыми симптомами, которые вызывает прием мескалина. Это может вызывать непродолжительное отключение от реальности — осознание, усиленное ощущение восприятия обычных предметов, реальных или воображаемых, и усиление страха и ярости».

— Доктор Клод Уильям Чемберлен, «Волшебная страна мескалина», журнал «Fate», том 9, № 1, 1956.

Фото: TG в Garageland; Дженизис Пи-Орридж; Паула Пи-Орридж.

Этот факт был поразительным образом подтвержден, когда Джен экспериментировал с галлюциногенными веществами в 60-е — однажды с опасностью для жизни он принял двенадцатикратную дозу ЛСД и был крайне разочарован тем, что состояние его осталось почти в пределах нормы. «Краски ковра стали немного ярче», — в то время, как его друг ползал по потолку, полностью отъехавший.

Вместе с тем, он был довольно обычным ребенком, хотя в прошлом весело признавался, что был более сексуально активным и злобным в раннем возрасте, чем большинство, получая удовольствие от таких вещей, как, например: однажды он пробежал по городу в густом тумане с членом наружу (собственно, он остается эксгибиционистом и по сей день!). Еще один ключ к тому, что произойдет потом: когда ему было девять, он прошел через фазу, когда ему ничего так не нравилось, как уйти в поле в одиночестве и из прутиков, клубков травы, палок и камней строить… алтари.

«Я проводил долгие часы, трудолюбиво размечая и расчищая территорию, и усердно строил их. И я помню, что получал огромное удовольствие от мысли, что с первым порывом ветра или ливня их унесет».

Даже тогда девятилетний минималист получал больше удовольствия от процесса Творения, чем от самого результата.

К двенадцати годам, записывая песни и стихи, он все еще оставался вполне нормальным школьником. Маленький рост и субтильное сложение сделали его мишенью хулиганов, и без сомнения, что один из его нынешних интересов — вера в концепцию и практику самозащиты произошел отсюда. Однажды он «защищал» себя в классе перочинным ножиком и был удивлен, увидев, как кровь сочится из тела его противника. Этот опыт был поверен винилу десятилетия спустя, в песне «Кровь на полу».

В возрасте семнадцати лет он, по-видимому, разочаровался в том, что нормально, в том, что предлагает жизнь, особенно из-за того, что его не любили и дразнили определенные люди из школьного персонала. И тогда он наткнулся на идею, которая, опять же, была использована в нескольких случаях в его последующей жизни. Он бил противника его же оружием, поступая вопреки людским ожиданиям. Уже агностик, если не полностью оперившийся анти-христианин, он стал секретарем Христианского дискуссионного кружка шестого класса.

«С тех пор я был защищен от всего, даже когда вел себя очень плохо, потому что я был секретарем Христианского дискуссионного кружка, и по определению не мог не быть хорошим мальчиком. И именно тогда я понял, что реакция, обратная обычной, часто производит мощный эффект. Зачастую биться о кирпичную стену гораздо менее конструктивно, чем обойти ее вокруг и жать кому-то руку, пока ты тайно несешь бомбу в заднем кармане».

К 18 годам он уже вел занятия в воскресной школе. «Я делал это потому, что меня тогда интересовала структура, мне хотелось понять, как обучают людей. Занимаясь этим, я просто учил детей быть заботливыми, и не причинять сознательно вред окружающим. Тонкую паутину христианства я просто использовал как камуфляж для этого. Меня воспитывали христианином». (что удивительно, англиканцем, а не католиком). «Я должен был ходить к причастию каждую неделю и пить кровь. Единственное, что было в этом хорошего — смотреть, как очень уважаемые люди стоят на коленях и хлещут кровь и едят человеческую плоть. Помню, что в детстве был ужасно разочарован, когда обнаружил, что это была не настоящая кровь. Почувствовал, что меня надули. Может быть, поэтому я с тех пор разочаровался в христианской церкви». Ну, ведь в этом и есть суть христианства. Ни плоти, ни крови.

Сдав экзамены, он поступил в Халльский Университет, выбрав говорящий за себя список предметов — философия, социология и управление — сущность структуры общества. Он отверг совет пойти в Колледж Искусств, считая это «слишком очевидным» шагом, и что там он не получит какие-либо практические навыки, которых он не сможет постичь самостоятельно, когда и если они понадобятся (никто, например, не читал ему курса по использованию студии звукозаписи).

Проблемный студент паршивого, по его словам, курса, он бросил его и жил в нескольких коммунах хиппи в сквотах по всей Англии. И с тех пор он начал втягиваться в Искусство Перформанса, и его проза и поэзия расцвели пышным цветом. Он писал в несколько журналов, включая знаменитый «OZ», и другие, такие как «I.T.», «MOLE» и его собственный, «WORM». «Литературное приложение Таймс» назвало его «самым многообещающим молодым поэтом Британии». Говорят, что издательство «Faber» с интересом присматривалось к нему, а такие личности, как Ричард Мерфи, и Филип Ларкин, человек, разоблачивший наркотическое привыкание к образу Поэта-лауреата, пытались убедить его стать серьезным (как они сами) поэтом.

В мозгу Джена уже начали выкристаллизовываться необычные идеи, так что вместо этого славный парень присоединился к грязной банде Ангелов Ада — удовлетворив орально шестерых из них в качестве его посвящения — и затем продолжил свои искания в областях коммуникации, избегавших письменного слова. Перфоманс, музыка и визуальное искусство. Он глубоко втягивается в деятельность групп, таких как (не смейтесь) «Взрывающаяся Галактика», «Транс Медиа Исследования» и (с подругой, художницей и порномоделью Кози Фанни Тутти — сейчас работает в Институте творческих технологий) COUM, чьим логотипом был полуэрегированный пенис с каплями спермы, а под ним слова: «Мы гарантируем разочарование».

Примерно в это время Джен нашел себе союзника в помятом костюме — Уильяма Берроуза. Все началось, когда Дженезис, как поклонник, написал письмо, на которое писатель ответил. Тогда Джен послал ему коробку из-под обуви с гипсовой рукой без большого пальца, а в ней спрятал типично загадочную записку: «мертвые пальцы большой палец», добавив только имя и номер телефона.

Когда, несколько дней спустя, Джен прибыл домой, его друг — и такой же джанки, как Берроуз, — сказал ему, что кто-то звонил в его отсутствие.

— Кто это был?

— Какой-то идиот, утверждающий, что он — Уильям Берроуз.

— Это, возможно, и был Уильям Берроуз. Что ты ему сказал?

— Вот дерьмо. Я сказал ему «отъебись». Я просто сказал Уильяму Берроузу, чтобы он отъебался и не пиздил.

К счастью, Берроуз добился своего и пригласил Пи-Орриджа в свою квартиру на Дьюк-стрит. С тех пор эти двое стали друзьями, и результатом стали появления «Дяди Билла» на серии представлений «Последняя Академия», организованной Храмом в кинотеатре Ритци в Брикстоне. Трехдневное представление, созданное Пи-Орриджем, включало перформансы «23 Skidoo», «Cabaret Voltaire» и чтения поэта Джона Джиорно (некогда любовника Гинзберга, известного также по фильму Уорхола «Sleep»), Брайона Гайсина, Кэти Экер и дебютное выступление PTV. Пи-Орридж также является гордым владельцем, возможно, самой полной в стране коллекции книг, видеозаписей и памятных вещей, связанных с Берроузом. Именно его пригласило Би-Би-Си, чтобы он рассказал о Берроузе на Радио Один по случаю выхода в свет видеозаписей Дяди Билла, сделанных Factory/IKON, а также именно он в 1984 году снабдил оператора Би-Би-Си 2 Алана Йентоба множеством материалов из своей коллекции для документального фильма «Арена» о жизни Берроуза.

То, что помимо Берроуза оказало первичное влияние на его жизнь и творчество, не осталось в тайне. Собственно, это становится очевидным при виде картин, висящих у него на стенах. Картина Гайсина; большая фотография в рамке, изображающая Кроули в полном масонском облачении (до смешного похожий на Муссолини, который вышвырнул А.К. из Италии); подлинник Остина Спэйра; единственный сохранившийся портрет Гарри Кросби, подаренный ему садо-мазохистским писателем Теренсом Селлерсом.

Кросби был представителем высшего света Бостона, миллионером с рождения, посвятившим себя прожиганию жизни на полную катушку. Он унаследовал библиотеку из нескольких тысяч книг, но (говоря, что никому не нужно иметь больше 200 книг в своей коллекции), он отказался от всех остальных — украдкой оставляя бесценные первые издания на полках магазинов подержанных книг! Он женился на «красотке» Полли Пибоди (как утверждают некоторые, со-изобретательнице бюстгальтера), украв ее у мужа-алкоголика и увезя в Европу на белом роллс-ройсе, который он позже сжег на пляже в Монако. Говоря, что не может провести остаток своей жизни с кем-то, кто называет себя Полли, он нарек любовь своей жизни «Carres»(«Ласка»).

Он провел большую часть своего примечательного бытия на вечеринках, за письменным столом и прожигая свое огромное наследство во имя искусства. Чтобы ощутить панику, необходимую для того, чтобы убедиться, что он прожил полную жизнь, он пообещал друзьям, что умрет к тридцати годам. Он сдержал слово. В свой тридцатый день рождения Гарри Кросби убил себя.

Изучая Пи-Орриджа, можно сделать что-то и похуже, чем рассматривать его героев. Кросби воплотил в себе и упадок, и отчаяние, главные звезды-близнецы на небосводе Культового Искусства, и сочетал их с убежденностью, разделяемой только такими личностями, как Мисима. Джен восхищается подобной убежденностью.

В середине 70-х он участвовал в Мейл-арте (был второстепенным членом движения Флексус, включавшего в себя Ла Монте Янга и Йозефа Бойса, и переписывался с Анной Бананой и Монте Казазза в Сан-Франциско), и его контакты, завязанные в то время с такими личностями как Эл Акерман, и влияние философских систем таких людей, как основатель Флексуса Джордж Масиунас, тоже впоследствии оказали некоторое влияние на Храм, который, увиденный в этом свете, крупным планом, предстает скорее не как Сатанинская церковь, а как движение Мейл-арта, сфокусированное на религиозных образах и различных формах ритуалов.

Некоторые образцы Мейл-арта Пи-Орриджа в 70-е были сочтены непристойными. Его преследовали судебным порядком за одну из его открыток (изображавшую сад Букингемского дворца с большим женским задом, высовывающимся из кустов), лорд Гудман давал ему юридические консультации, в суде его представлял тот же королевский адвокат, который до этого успешно защищал Линду Лавлейс и издателей «OZ», но который бесславно провалил дело GPO против Дженезиса Пи-Орриджа. В итоге, в мире, где оскорбительно оскорблять, он подвергся штрафу в 400 фунтов и неофициально был приговорен к жизни, при которой постоянно залезают в твою почту.

На его очаровательный имидж был наведен дополнительный глянец в 1976-м, когда он и другие члены COUM открыли скандально знаменитую выставку «Проституция» в Институте Современного Искусства.

Выставка включала в себя, помимо груды никому неведомой живописи и скульптуры, собрание экспонатов-тампонов. Приглашенные на выставку фанатики-тори, вроде члена парламента Николаса Фейберна, как и того можно было ожидать, впали в истерику. Владелица здания Института Современного Искусства на Мелл тоже не пришла в восторг, поскольку это выглядело так, как будто она живет за счет «безнравственных заработков», пуская все на самотек, к тому же ее дом находился там же, вниз по улице (потому что она была леди с положением, или как говорит идиома — с задницей).

Налетела желтая пресса. Вопя со своей обычной трибуны фальшивого негодования, они разделывали Пи-Орриджа (с его грантом от Совета по искусству) за омерзительность и безнравственность в колонках, вклинившихся между сенсационными репортажами о сексуально озабоченных клерках и бумажной плотью грудей с третьей страницы. Он подал жалобу на их ложь и неверное комментирование дела Совету по прессе, но было слишком поздно. В глазах Флит-стрит и десять лет спустя Дженезис Пи-Орридж все еще остается «Человеком с тампонами» — весьма грязная работа. В конце концов, разве это не он в 1971-м (за 5 лет до «Pistols») совершил абсолютное преступление; разве он не плюнул в Джона Пила? Да, было дело.

Хотя теперь он с презрением смотрит на свое участие в арт-истеблишменте, говоря, что его мелкобуржуазная ментальность и непонимание того, что он делает, были отвратительны, а его работы, равно как и прочие того времени — в основном, «мусором», образ создался и сохранился; он оказался заключен в рамку собственного творения. Выставка «Проституция» была таким же веским «художественным высказыванием», как и всё остальное в Институте Современного Искусства в то время, но кроме этого она обнажила многое в предположительно либеральном мире искусства и СМИ, и, что важно для нашей истории, Дженезис Пи-Орридж создал единственное заявление, требуемое арт-сообществом в обществе, управляемом средствами информации — личность. «Достижение в каком-то смысле, но в тоже время и камень на моей шее».

Теперь Джен, кажется, пытается отделиться от мира Искусства, применив простую, но действенную уловку. Он заменил слово «Искусство» словом «Магика»/Magick/. Он однажды написал: «Я думаю, что НИКАКОЕ искусство не имеет подлинной ценности. Это результат, но не вещь в себе. Это выражение и описание; это не опыт, это остаток. Это средство. Магика — единственный посредник, который может быть и тем, и другим».

Сознательно отдаляясь от мира Искусства, он успешно избежал влияния поверхностной потребительской этики, которую исповедует арт-истеблишмент. В качестве «художника» Пи-Орридж чувствовал себя подозрительно, неловко и неудобно. Сейчас, как Человек Магики, он чувствует себя прекрасно. Даже если это новое название принесло проблемы, которые не возникли бы у того, кто вцепился в ярлык «Художник», потому что этот термин в обществе все же обеспечивает некоторое понимание и терпимость, в которых отказано этим странным «оккультным» типам.

Когда видеофильм «Catalan» разлагается на статические разряды, маленькая Каресс вяло сползает с кушетки и вприпрыжку пересекает серый как порох ковер, чтобы поиграть с двумя большими надутыми гелием воздушными шариками в форме Микки Мауса, которые бессмысленно болтаются в нескольких футах над полом, — подарок от папы. Старинные кружевные занавески колышутся, комнату оживляет дыхание утреннего бриза из Хэкни, а тем временем Пи-Орридж рассуждает об отсутствии энергии по утрам. Пленка переключается на реальное время.

«Ты ведь знаешь, почему это? Причина очевидно биологическая».

Э-э, биоритмы?

«Нет. Ты допускаешь, что люди испускают частоты, пульсации. Ты знаешь доказательство».

Голофоника Цуккарелли, Черный Ящик, Машина Мечты, тибетские трубы, которые резонируют на частотах, влияющих на наши частоты и вызывающих аудиально-индуцированный оргазм, теория Морфического Резонанса доктора Руперта Шелдрейка — всё от радионики до аур мадам Блаватской, кажется, указывает в этом генеральном направлении. Но как это может влиять на нас по утрам?

Джен снова вспоминает о прошлом, открывая больше о своих подвигах в загадочном «Транс Медиа Исследовании» и, в процессе, больше о силах, которые движут им и Храмом сегодня.

«Я познакомился с ними в 1969-м, они выросли из Взрывающейся Галактики. Люди там рассказывали об этом парне, который раньше был с ними, и который делал странные пластиковые капюшончики со всякими предметами внутри, — Дереке Джармене. Потом, в 1978-м я познакомился с ним лично. Так или иначе, Транс Медиа была очень строгой коммуной. Нельзя было спать на одном и том же месте две ночи подряд. Не было личных денег или одежды. Вся одежда хранилась вместе в коробке, так что ты просто выбирал себе что-нибудь, чтобы надеть сегодня. Ели всегда в разное время. Все имело значение, даже еда. Стандартные рецепты не признавались, так что приходилось импровизировать. Еще мы, например, будили друг друга по ночам в неурочное время. Всё было очень круто».

Так семя было брошено в почву. Он научился не СЧИТАТЬ ничего за САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИМСЯ. Чтобы понять, какая форма поведения является привычкой, и до какой степени ломка этих укоренившихся привычек и предположений влияет на реальность. Реальность становится способом восприятия жизни. Чтобы стать самодостаточным, варьируя строгие формы самодисциплины, чтобы приобрести больше способностей субъективно изучать жизнь и приходить к собственным выводам и решениям. Быть как можно более неленивым. Такой стиль жизни объясняет, почему его мнения зачастую так необычны и неизбежно непопулярны. На практическом уровне это также объясняет, ради чего он накопил такой огромный объем работы.

Одним из экспериментов Транс Медиа была попытка сломать или по крайней мере внести изменения в ограниченность Языка, являющегося ключом к «Контролю», этим давно уже были одержимы литераторы, от Оруэлла и Джеймса Джойса до Берроуза и Энтони Берджесса. Интерес к языку выражался различными способами; достаточно прочесть хотя бы то, что Джен написал для «Rapid Eye», чтобы понять, что он и сейчас использует персонализованную, очень характерную для него форму письма. Ранние эксперименты включали в себя попытки создать пишущую машинку, которая печатала бы нелинейным образом.

«Ее можно было использовать, чтобы создавать коды и иероглифы, а также модели и формы начертания, тип письма, который был более визуальным и менее статичным. Мы стремились изменить манеру людей смотреть на вещи. Писать таким образом значило, что люди смотрели бы не на прямые слова или буквы, так что им пришлось бы смотреть на то, из чего созданы слова».

Монтирование этого символического новояза сделало его не только эффективнее, чем линейное письмо, но и более характерным.

«Людям пришлось бы либо выстроить его обратно в буквы, чтобы понять это у себя в голове, либо должны были научиться декодировать его как стенографию».

Даже «расколотый» и читаемый почти автоматически, он все еще мог использоваться для написания личных посланий другим членам группы или изменяться согласно воле, в зависимости от значения и настроения. Но это дает дорогу критике. В данном случае — языка, и, шире, любой «альтернативной» структуры. Это применимо к Храму так же, как и к Транс Медиа. Возможно, делая это, человек просто заменяет одну структуру, один язык, одну безумную форму веры на другую? А если так, то в чем смысл?

Смысл, разумеется, не обязательно в результате деятельности, но в участии, в поиске. В случае с языком, в изучении природы языкового Контроля (даже с самым богатым словарем) и ограничений, присущих любой форме коммуникации, в создании индивидуальной альтернативы, которая способна выразить идеи и чувства, остававшиеся до этой поры немыми из-за традиционного выражения. Кроме всего прочего, понимание подобного эзотерического языка побеждает лень, отрицает традиционную пассивную роль восприятия и ожидания и способствует большему взаимодействию между писателем и читателем.

Еще одно преимущество создания такой гибкой, визуальной формы письменной коммуникации лежит в ее Магическом применении. Значение такого символизма может быть с большей легкостью забыто сознательным умом — реальное затруднение в нормальном употреблении, но не тогда, когда позже ты начинаешь использовать символизм, который создал, например, сигилизацию — о чем будет сказано позже.

Дезориентация логики и ожиданий Транс Медиа, ее псевдо-сектантская ментальность злобного бойскаута и интерес к наблюдению за процессом, а не созданию продукта, кажется чем-то вроде плана для дальнейшего.

Но как в эту головоломку вписывается Частота?

Один из лингвистических предметов, который мы изучали в Транс Медиа как дисциплину, гласит, что есть два типа людей. Это не более чем упрощение для выражения идеи, это не значит, что мы действительно думали, будто есть два типа людей, но эти генеалогические термины существуют для простоты описания, и один из них — «квакваверсальный», что просто значит «смотрящий во все стороны одновременно». И есть другое слово, «центроклинальный», которое определяется как «противоположный квакваверсальному».

Дженезис улыбается и выглядит весьма довольным собой. Язык скрипит, ему довольно трудно справиться. Похоже, Транс Медиа очень любила играть с такими идеями.

«Мы, и на самом деле большинство людей осознали, что, как ты сказал, гораздо легче работать очень поздно ночью, чем утром. И наше правдоподобное, хотя и полусерьезное объяснение этому заключается в том, что центроклинали — люди, которые не хотят просыпаться, не хотят смотреть вокруг, ничего не хотят делать, эта мягкая, желеобразная масса, по отдельности они все хороши, но все вместе генерируют невероятное количество центроклинальной энергии. Мы не говорим — «негативной энергии», потому что слово «негативный» подразумевает моральное суждение, тогда как «центроклинальный» подразумевает …тщетность, большую черную дыру. Так что, когда центроклинали ложатся спать в своих домах в пригороде и так далее, их мозговая активность затухает и их центроклинальные эманации уменьшаются».

Освобождая больше пространства?

«Да, позволяя квакваверсальным энергиям вылезти и заполнить пустоту».

Но центроклиналы на другой стороне планеты все равно не будут спать.

«Ну, мне кажется, мы решили, что воздействие энергии будет тем более очевидным, чем ближе ты к источнику; она сильнее воздействует локально, нежели глобально. Если ты рядом с кем-то, кто пытается ударить тебя в зубы, тебе будет больнее, чем если кто-то пытается ударить тебя, находясь в Японии, надо полагать». Джен, как вы заметили, обожает метафоры.

Возвращаясь в Настоящее, под звуки музыкального центра «Sony» Каресс мысленно танцует с Микки в бальном зале. Головокружительная версия «Good Vibrations» Бич Бойз, исполненная PTV, (игра с частотами?) спутывает разговор. Сингл был выпущен в 1986-м и, благодаря удивительному коллажному клипу, снятому в Калифорнии во время гастролей группы в США, достиг нижних строчек национального хит-парада. Хотя формально эта запись была релизом Psychic TV на вершине интереса Пи-Орриджа к «Гиперделии», сперва ее собирался выпустить «Процесс» на лейбле «Процесс». «Процесс» — это не группа. Удивлены?

«Процесс» — еще один фрагмент в мозаике малых и зачастую нереализованных проектов, которые составляют карьеру Пи-Орриджа. «Процесс», со всеми его очевидными аллюзиями на Брайона Гайсина, а также на одноименный культ доктора Роберта Де Гримстона, это способ, которым делается нечто. Скорее метод, чем его идентичность (группа) или результаты деятельности этой группы («запись»). «Процесс» также создал убийственную кавер-версию любимой песни Джена «Стоунз» «As Tears Go By». Процесс, выбранный для реализации проекта, в результате которого были созданы эти две мягкие пластинки, собрал вместе нескольких заинтересованных музыкантов — таких как Роуз из «Strawberry Switchblade», они стремились к тому, чтобы инструменты звучали как на оригинальных записях в 60-е, воспроизводя оригиналы в более приятном окружении звучания диско, используя технологию звукозаписи 80-х.

Основной реакцией на сингл было — это мило, но поскольку исходит от Пи-Орриджа, довольно бессмысленно. Действительно, Дженезис является таким авторитетом среди стареющего, псевдо-интеллектуального поп-братства, что они забыли, что он способен выпускать записи просто для собственного удовольствия и так же подвержен влияниям, как и любой другой человек. Посещая дом Пи-Орриджа во времена проекта «Процесс» можно было заметить, что на журнальном столике лежит зачитанный до дыр экземпляр «Поп-изма» Уорхола.

Для выпуска «Good Vibrations» были, конечно, и другие причины. У него есть жена, семья и закладная, по которой надо платить. Несмотря на советы, он никогда не стремился озеленить свою пустыню и не сходил с ума по деньгам — но сингл «Процесса» был неоспоримым шагом к платежеспособности, хотя бы даже большая часть денег, которые он заработал, был0 использована на нужды наиболее эзотерических проектов Храма.

Очевидно, PTV более преуспели по части зарабатывания денег, чем пестрая пелена экспериментального звука, которой были «Throbbing Gristle», но даже теперь их вряд ли легко переварить, и в любом случае, метаморфозы от абстрактного электронного шума (эксперименты с «мьюзак» и его влияние на частоту) до мрачного попа PTV (эксперимент в поп-ритуале и его влияние на частоту) были скорее эстетической потребностью, чем тактическим маневром.

Пи-Орридж, однако, по сути дела не стесняется того, что деньги от таких проектов как «Процесс» необходимы. Алекс Фергюссон (в прошлом участник ATV Марка Перри и бунтарских «Cash Pussies» Фреда и Джуди Верморелей) мог бы стать одним из лучших поп-романтических композиторов нашего времени. Но из-за того, что его имя ассоциируется с Пи-Орриджем, он вынужден зарабатывать себе на жизнь служа билетером в вест-эндском кинотеатре. С другой стороны, Джен, периодически получающий авторские гонорары и директор нескольких компаний Храма, находится в лучшем финансовом состоянии, хотя вовсе не богат — несмотря на слухи, основанные на домыслах о контрактах, заключенных PTV.

Хотя Psychic TV подписало впечатляющий контракт на миллион фунтов с CBS, все 30 000 фунтов, которые они на деле получили, были потрачены на запись альбома «Dreams Less Sweet»/Не такие сладкие сны/, плюс еще 3 000 фунтов собственных денег Храма, одолженных у менеджера «Some Bizarre» Стиво и собранными на таких мероприятиях, как благотворительное шоу Марка (Алмонда) и «The Mambas», проведенное Храмом в Лондоне.

Значительная часть средств была потрачена на использование Голофонной звукозаписывающей системы Хуго Цуккарелли. Цуккарелли — аргентинский тридцатилетний физик. Он работал на Кафедре Психологии Мозга в Буэнос-Айресе, руководил исследованиями сна и сновидений, особенно его интересовала внешняя индукция визуальной стимуляции и памяти. Позже он учился в Милане, где работал над электронными и магнитными полями. Именно там он сформулировал идею Голофонии, звукового эквивалента голографии. Подходя к теме звукозаписи скорее с нейрофизиологической, чем акустико-электронной стороны, Цуккарелли работает по принципу, что слушание — это активный, а не пассивный процесс. Со времен Эдисона и далее мы слушали записи механических вибраций, порожденных источником звука. При этом не принимается в расчет, как этот звук воздействует на частоты, исходящие от слушателя. Запись вибраций источника — лишь половина целостной картины звука; вторую половину создает слушатель, придавая звуку пространственный тембр.

Например, если вы слушаете запись голоса человека, стоящего в 25 футах от микрофона, то услышите очень слабый голос — плохую запись. С другой стороны, если вы слушаете того, кто разговаривает с вами, находясь примерно на таком же расстоянии в комнате, то вы осознаете, что человек стоит примерно в 25 футах от вас, насколько громко он говорит, и где находится по отношению к вам. Вы слышите реальность. Голофония, придающая звуку трехмерность, — запись этой реальности. Звук записан без микрофонов в обычном понимании этого слова, с помощью манекена, у которого есть череп, уши, волосы, внутренние жидкости и пустоты. То, что мы слышим через этот манекен (по имени Ринго) — взаимодействие между источником звука и ответным тоном, создаваемым нашими ушами — или, в данном случае, ушами Ринго. В этом случае мозг способен интерпретировать результат и придать ему пространственный тембр.

Чушь? Очковтирательство? Вот что об этом тогда говорили на Флит-стрит: