На белорусской земле

На белорусской земле

Наши новые товарищи рассказали нам много интересного и радостного о партизанском движении в Белоруссии. Здесь оно приняло поистине всенародный размах. Из местных жителей и бойцов, попавших в окружение, образовывались все новые группы, которые формировались в отряды по сто и более человек. Партизанские отряды не давали покоя врагу ни днем, ни ночью.

К тому времени, когда мы попали в Белоруссию, там уже целые районы контролировались партизанами. Фактически была восстановлена Советская власть в Октябрьском районе, изгнаны немцы из многих деревень Глусского, Старобинского, Стародорожского, Слуцкого, Осиповичского районов. Все действия партизанских отрядов координировались и направлялись Минским подпольным обкомом партии, который в свою очередь имел прочную связь с Большой землей.

Руководители белорусского партизанского движения приняли самое теплое участие в нашей судьбе. 20 августа вся наша группа прибыла в штаб соединения, а вечером того же дня нас приняли Василий Иванович Козлов и Михаил Петрович Константинов. Эта памятная встреча хорошо запомнилась, потому что оказалась поворотной в моей судьбе.

Состоялась она в одной из хат деревни Альбинск Октябрьского района, где в то время базировался штаб соединения. Когда мы, все девять, вошли в хату, там нас уже ждали. В просторной горнице за большим столом кроме Козлова и Константинова сидели Роман Наумович Мачульский и Иосиф Александрович Бельский. Все были одеты в полувоенную форму — защитного цвета кителя с отложными воротниками без знаков различия, галифе.

Сразу обратил на себя внимание своим внешним видом Василий Иванович Козлов. Подтянутый, лицо открытое, глаза строгие. У Михаила Петровича Константинова были большие «буденновские» усы. Смотрел он на нас веселыми глазами. Роман Наумович Мачульский выделялся высоким ростом, светлыми волосами. Иосиф Александрович Бельский казался рассудительным, уравновешенным.

Партизанские руководители поздоровались с нами, познакомились с каждым в отдельности, пригласили поближе к столу.

— Ну, дорогие друзья-украинцы, рассказывайте, с чем вы к нам пришли? обратился Василий Иванович к Софиеву.

Завязалась неторопливая беседа. Мы рассказали о славутском подполье, его руководителе докторе Михайлове, о нашем небольшом отряде, первых боевых операциях, о том, с какой целью послана наша группа на связь с белорусскими партизанами.

Слушали нас внимательно, не перебивали, лишь изредка задавали уточняющие вопросы: когда вышли в путь, куда решили податься Казбек и Гоголь, какие потери понесли в бою под Берездовом, с нами ли «чудо-пулемет»? Слушая, Василий Иванович потирал ладонью свой высокий лоб, Константинов что-то записывал, Бельский и Мачульский время от времени выходили из хаты, потом возвращались.

За окнами тем временем стемнело, хозяйка внесла в горницу две коптилки, сделанные из снарядных гильз.

— Думаю, дальше вам идти незачем, — обращаясь ко всем, сказал Козлов. Связь с Большой землей у нас хорошая, сегодня же доложим о вашей группе. Ну, а там… Будем думать, что дальше делать. Верно?

Он посмотрел на Константинова, тот, соглашаясь, кивнул. Мачульский встал из-за стола, подошел к Шантару, спросил:

— Вы сказали, ваша фамилия Шантар? У нас в одном отряде командиром Шантар. Случайно, не родственник ваш?

— Как его зовут? — насторожился Вася.

— Владимир.

— Владимир?! — Вася вскочил. — У меня брат Владимир!

— Что ж, — вмешался в разговор Василий Иванович Козлов. — Устроим вам встречу. Может быть, действительно брат.

Встреча эта состоялась через несколько дней. Владимир оказался на самом деле братом нашего Васи. Радости обоих не было границ. По просьбе Владимира Вася Шантар был зачислен в отряд к своему брату рядовым бойцом.

Мы же ожидали решения с Большой земли. Оно по каким-то причинам задерживалось, и мы пока жили в соединении Козлова. Несли внутреннюю охрану, участвовали в боевых операциях. Разместили нас по хатам. Хозяева отнеслись к нам радушно. Они уже знали, кто мы и откуда. Все это были наши, советские люди, у которых родные — глава семьи, сын, брат — или служили в Красной Армии, или сражались с врагом в партизанах.

Мне, как врачу, с первых же дней поручили санитарную службу. Контролировал санитарное состояние пищеблоков, партизанских бань, занимался лечением больных и раненых партизан.

В середине сентября 1942 года немцы активизировали действия против партизан. Тревожные сообщения о том, что фашисты накапливают силы для большого наступления, стали поступать все чаще. Командование соединения решило дать врагу бой.

Бой этот произошел 16 сентября. В этот день рано утром наши передовые посты доложили, что на село Альбинск наступают два гитлеровских батальона. Враги вооружены автоматами, пулеметами, минометами. Наши отряды к тому времени еще не имели достаточно автоматического оружия. Вот почему, несмотря на то что сражались все мужественно — бой длился несколько часов, врагу удалось вытеснить нас из деревни.

Однако дальше противник не пошел.

В альбинском бою погиб мой друг Симон Кадакидзе.

Руководил обороной генерал Константинов. Эмоциональный, подвижный, он успевал бывать повсюду и везде вовремя. В одном подразделении он появлялся, чтобы поднять боевой дух партизан, в другом — чтобы предложить командиру удачный обходный маневр, в третьем — чтобы лично повести в атаку. Человек большой храбрости, он, казалось, совсем не остерегался пуль. И был словно заколдован от них. Всегда впереди, всегда на виду у партизан… «С таким командиром не пропадешь!» — говорили о нем бойцы. Все мы были прямо-таки влюблены в. этого мужественного человека.

В нашем подразделении он появился, когда уже была получена команда отходить в лес. Ловко перепрыгнул через плетень, кубарем скатился в ложбинку к командиру, сдвинул на затылок фуражку, сказал:

— Вот что, Пущин… Остаешься прикрывать отход. Держись, пока не отойдем в лес. Продержишься?

— Постараюсь, — ответил Казимир Францевич. — Как, ребята, продержимся?! — повернулся Пущин к нам. — Генерал приказывает.

— Продержимся! — дружно ответили партизаны.

— Великолепно! — весело похвалил Константинов. — Ну, я пошел. До встречи в лесу.

Пригибаясь, он отбежал на несколько шагов, повернулся, крикнул:

— Следи за огородами! Сдается мне, они думают тебе в спину зайти…

Действительно, в конце огородов на грядках с почерневшими кустами картошки появились фигуры врагов. Они пока не стреляли, накапливали силы для решающего броска.

— Кадакидзе, Голиков! — скомандовал Пущин. — Надо подползти поближе к ним по меже. Как только поднимутся в атаку, открывайте фланговый огонь!

Я видел, как Кадакидзе и Голиков ползли по меже, потом скрылись в лебеде. Враг между тем пошел в атаку. Мы открыли огонь. Гитлеровцы залегли, метнули несколько гранат. Взрывы справа, слева. На несколько мгновений все исчезло в клубах дыма. А когда он рассеялся, я увидел, как по меже торопливо ползет один Голиков.

— Друян! — тревожно позвал он. — Симон ранен…

Я бросился к нему.

Когда мы подползли к Симону, он был уже мертв. Осколки гранаты угодили в голову и в живот. Струйка крови запеклась на лбу, затерялась в густых седых волосах Симона. Глаза его были открыты, на лице застыло выражение какого-то трогательного детского удивления. Мы уже ничем не могли ему помочь. Я закрыл глаза товарища. Прощай, друг…

Сидненко тронул меня за плечо, тихо сказал:

— Идем, Друян. Наши отходят…

Мы прикрыли Симона лебедой, вернулись к своим.

Когда снова отбили деревню у врага, на ее окраине, на холме, который виден издали, вырыли братскую могилу. Со всеми почестями перенесли сюда останки наших боевых товарищей. Вперед вышел Константинов, снял фуражку. Стало тихо, так тихо, что слышно было, как в лесу за деревней поют птицы.

— Прощайте, дорогие наши боевые товарищи! — проговорил Константинов. Умолк, долго молчал. — Спите спокойно… Мы отомстим за вас… Клянемся!

Раздался прощальный залп.

Через несколько дней Александра Софиева вызвали в штаб. Боец, который пришел за ним, сообщил, что получена радиограмма с Большой земли, касающаяся нашей группы. Подробностей он не знал. Мы поняли, что сейчас решится наша судьба, и с нетерпением стали ожидать возвращения Софиева.

Вернулся он довольно скоро.

— Поздравляю! — радостно произнес Софиев, оглядывая нас веселыми глазами. — С Большой земли получено указание выделить нашей группе необходимое количество боеприпасов и вооружения. Нам приказано возвращаться в отряд на Украину. — Задержался взглядом на мне, на Тенгизе, добавил:

— А с вами будет особый разговор. Пошли в хату!

Когда мы втроем вошли в дом, он усадил нас за стол, сам сел напротив, произнес:

— Командование соединения предлагает вам остаться здесь. Сами понимаете, чем это вызвано… У них при штабе соединения нет ни одного врача.

— Но я-то не врач! — воскликнул Тенгиз. — Мне-то можно с вами…

В голосе его звучала обида. Признаться, мне тоже не хотелось расставаться с товарищами, с которыми столько вместе пережито.

— Тебя они решили оставить как специалиста-подрывника. Слава богу, успел показать себя…

Софиев встал, давая понять, что разговор окончен.

— Сами понимаете, это приказ, а приказ, как известно… — не закончил он, первым направился к выходу.

— Не понимаю, чем я им так показался! — Тенгиз с удивлением развел руками.

— Что же здесь не понимать, — ответил я. — Все ясно.

Инженер-железнодорожник по образованию, Тенгиз Шавгулидзе действительно оказался талантливым изобретателем различных подрывных устройств. Изготовленные по его чертежам специальные клинья срабатывали безотказно, пускали под откос вражеские эшелоны не хуже толовых шашек, а гранаты и гранатометы, сделанные под его руководством, наводили страх на неприятеля. Нередко именно они в значительной мере помогали нам одерживать победу над противником, который во много раз превосходил нас и по численности, и по вооружению. Естественно, командование соединения решило оставить Тенгиза при штабе.

Что касается меня, то после некоторого раздумья я решил, что и здесь командование поступило весьма логично. Во время возвращения на Украину наша группа больших боевых операций предпринимать не будет, следовательно, сможет обойтись без врача. В случае же надобности первую помощь окажет товарищам любой из группы, все они в медицинском отношении подготовлены на уровне санинструктора. Когда же придут на место, там уж Одуха сумеет позаботиться, чтобы при необходимости переправить в отряд нужных врачей из Славутской больницы.

Здесь же, в Белоруссии, в условиях широко развернувшейся партизанской войны с врагом, моя помощь необходима уже сегодня. Вот почему, когда меня вызвали в штаб, как я догадывался, чтобы получить личное согласие, решение уже было мной принято.

Штаб к тому времени размещался в большом болотистом лесу неподалеку от деревни Альбинск, на острове Зыслов. Партизаны из охраны провели меня в просторную землянку, где за столом сидели В.И.Козлов, Р.Н.Мачульский, М.П.Константинов и другие члены подпольного обкома партии. Я поздоровался, Василий Иванович предложил сесть.

— Ну, говорил тебе Софиев о нашем решении? — спросил он.

— Говорил, — ответил я. Внутренне я волновался, но старался держаться как можно спокойнее.

— Каково твое мнение? Согласен?

— Я комсомолец. Решение обкома партии и командования для меня закон.

— Это понятно, — как-то очень мягко возразил Василий Иванович. — Но ведь ты, собственно, не в нашем подчинении. Поэтому, если просто по-человечески… Сам знаешь, как нам тяжело без медиков.

— Думаю, товарищи мои возражать не будут, — сказал я.

— Вот и хорошо! — обрадовался Козлов.

Итак, мы с Тенгизом оставались у белорусских партизан. Остальные члены нашей группы стали готовиться в обратный путь. По приказу командования соединения группу усилили саперами Михаилом Петровым, Александром Перепелицыным и Иваном Долгополовым. Наши товарищи получили от белорусских друзей пять автоматов, две бесшумные винтовки, взрывчатку и взрыватели, пистолеты, много других боеприпасов.

Грустно было расставаться, но ничего не поделаешь. Мы тепло попрощались с товарищами, пожелали им счастливого пути.

Хорошо вооруженная группа 10 октября двинулась в обратный путь. Проделала она его без особых затруднений и уже 28 октября была «дома», в лагере под Хоровицей. В дальнейшем многие члены этой группы были выдвинуты на командные посты. Все они награждены боевыми орденами и медалями.

Что греха таить, мы с Тенгизом долго еще скучали по ушедшим товарищам, жалели, что не с ними. Частенько вспоминали, думали: как там они?

Уже после войны, когда со многими товарищами из славутского подполья удалось встретиться или списаться, узнали, что немало славных дел совершили они во имя Родины. Это и ряд смелых диверсий на железных дорогах под Шепетовкой и Славутой, и организация побега большой группы военнопленных из славутского лагеря, и уничтожение большого военного склада врага. А к концу 1943 года отряд был преобразован в соединение, которое стало носить имя доктора Михайлова. В соединении уже насчитывалось 1200 человек, провело оно триста двадцать пять боевых операций. К тому времени соединение имело свою типографию, в которой кроме листовок печаталась партизанская газета «Удар с тыла».

Мы с Тенгизом быстро обжились на новом месте, сразу окунулись в работу. А работы обоим хватало.

Тенгиз стал «главным изобретателем» в соединении и этим сумел быстро прославиться. Первым удачным его изобретением был так называемый «партизанский клин», о котором я мельком упоминал. Он предназначался для спуска вражеских эшелонов под откос. В то время мы еще остро нуждались во взрывчатке, и клин Шавгулидзе оказался очень кстати. Он был небольшим по величине, легко укреплялся на рельсах и мало бросался в глаза обходчикам. Правда, первый спущенный под откос с его помощью эшелон оказался порожняком, но нас радовал сам факт: изобретение Тенгиза действует!

Работа закипела. Специально выделенные в помощь Тенгизу партизаны начали «массовое производство» таких клиньев, и вскоре первые эшелоны с боеприпасами и живой силой врага полетели под откос.

А творческая мысль изобретателя не стояла на месте. Тенгиз решил сконструировать гранату, которая при малом количестве взрывчатки обладала бы большой взрывной силой и в то же время собиралась из недефицитных в наших партизанских условиях материалов.

Мудрил он над этой гранатой, наверное, с месяц. Наконец чертежи были готовы, и он показал их секретарю Минского подпольного обкома партии Иосифу Александровичу Бельскому. Тот ухватился за эту идею, но, будучи человеком технически грамотным, долго и придирчиво рассматривал чертеж, забрасывал Тенгиза вопросами. Его интересовало все: и радиус поражающего действия гранаты, и материал, из которого она будет изготавливаться, и вес, и принцип работы…

— Дело очень и очень нужное, — вынес он приговор. — Что ж, благословляю. Торопитесь, все мы будем с нетерпением ожидать первый образец.

Вскоре первая, пока единственная, граната была готова. Тенгиз показал ее начальнику штаба соединения Григорию Васильевичу Гнусову. Тот взял в руки несколько обрезков водопроводных труб, соединенных вместе, внимательно осмотрел, произнес:

— Сделай еще несколько штук. Мы назначим комиссию, проведем испытания… Чтобы все, как положено.

Я держал эту первую гранату Шавгулидзе в руках. Внешне она была неуклюжей: несколько кусков водопроводных труб соединены воедино и начинены взрывчаткой, кусочками железа и проволоки. В качестве запала использовался бикфордов шнур и капсюль-детонатор.

Первые пять гранат испытывались в присутствии командира соединения Василия Ивановича Козлова. К этим испытаниям Тенгиз готовился как к празднику, гладко выбрился, выстирал рубаху. Утро выдалось туманным, уже в нескольких шагах ничего не было видно. Пришлось ждать, пока туман поднимется. Василий Иванович нетерпеливо расхаживал по лесной поляне, где решили провести испытания, то и дело посматривал на часы. Здесь же собрались члены комиссии, командиры партизанских отрядов. Мы с Тенгизом стояли поодаль, молчали. Я очень волновался за своего товарища, от всей души желал ему успеха.

Тенгиз был, как всегда, очень спокоен. Среднего роста, плотный, черноволосый, один из тех, о которых говорят: широк в кости. С непроницаемым лицом он осматривал испытательную площадку, лишь блеск в черных глазах выдавал волнение.

Наконец туман стал медленно таять, сквозь его пелену пробилось солнышко. Можно было начинать испытания.

— Все в укрытие! — скомандовал Гнусов.

— Ну, ни пуха… — сказал я Тенгизу.

— Уходи, дорогой! — ответил он и спрыгнул в свой, вырытый отдельно от других окоп.

Несколько секунд напряженной тишины — и над окопом Тенгиза взвился в воздух темный предмет. Описав большую дугу, он упал за кустом, и снова стало тихо. Мгновение, еще мгновение… И вот огромной силы взрыв потряс воздух. Вздрогнули вершины сосен, над головой засвистели, густо пронеслись осколки.

Одну за другой Тенгиз метнул все пять гранат, и ни одна не подвела.

Тенгиз вылез из окопа. Все бросились его обнимать. А он стоял бледный, серьезный и казался немного удивленным: он сам не ожидал таких великолепных результатов. Василий Иванович вместе с руководителями штаба и командирами отрядов подошел к нему, улыбаясь, протянул руку:

— Поздравляю! Слушай, инженер, это же не гранаты, это бомбы!

Комиссия пришла к единому мнению: граната Шавгулидзе обладает отличными боевыми качествами. Здесь же на полигоне ее окрестили «Партизанской ручной гранатой Шавгулидзе», а сокращенно — ПРГШ-1. Название это вскоре стало фигурировать в наших боевых документах. Тут же Василий Иванович дал указание выделить необходимое количество людей и помещение для «серийного» изготовления гранат.

Мастерскую устроили на бывшей усадьбе МТС. Под руководством Шавгулидзе партизаны быстро освоили дело и стали изготовлять по 10–15 гранат в день. Филиалы мастерской были организованы в отрядах имени Пономаренко и Александра Невского. Дело приняло широкий размах.

В одном из складов, отбитых у фашистов, оказалось много бикфордова шнура и капсюлей-детонаторов. Все это было передано Тенгизу. Подбирая различные по величине трубы, он наладил производство гранат, различных по силе взрыва. Правда, первое время были затруднения со взрывчаткой, но вот после очередной операции к нам в руки попало несколько авиабомб. Со всеми необходимыми предосторожностями они были перевезены в лес, и проблема взрывчатки тоже была решена.

Вскоре гранаты Шавгулидзе были уже на вооружении всех отрядов соединения. Забегая вперед, скажу, что в июне 1943 года была даже проведена специальная гранатная операция против фашистов. Это был период, когда немцы готовили наступление на курском направлении, перебрасывали на фронт большое количество войск и техники. Вот тогда-то командование соединением и организовало массированный гранатный удар по эшелонам врага на станциях Фаличи и Самой.

Операция прошла успешно. Ночью партизаны буквально забросали гранатами несколько эшелонов врага с живой силой и техникой, подорвали два железнодорожных моста, разрушили пристанционные пути.

А у Тенгиза после создания гранаты ПРГШ-1 возникла новая идея. Он решил сконструировать гранатомет, который по своим боевым качествам будет не хуже немецкого миномета и в то же время прост в обращении, удобен в пользовании. Короче, он хотел создать наш, партизанский, гранатомет.

И такой гранатомет Тенгиз сконструировал. Принцип его действия был такой. К обычной винтовке прикрепляли «мортиру» — пустую гильзу от 45-миллиметрового снаряда. Выбрасывание гранаты из «мортиры» происходило от выстрела холостого патрона.

Испытания гранатомета проводили 5 сентября 1943 года. Снова приехали руководители соединения и члены подпольного обкома партии. К этому времени Тенгизу уже настолько доверяли, что в окопах никто не прятался, он сам находился лишь несколько поодаль от членов комиссии.

Вот Тенгиз зарядил винтовку, приложился… Негромкий выстрел — и черный предмет полетел в дальний конец поляны. Едва коснувшись земли, он с ужасным грохотом взорвался. А когда дым рассеялся, вместо песчаного бугра на месте взрыва темнела довольно глубокая воронка.

Комиссия была в восторге! Все поздравили Тенгиза с новой творческой удачей, а он, как всегда, оставался серьезен и несколько удивлен.

Гранатометы Шавгулидзе не однажды наводили на врага панику.

…Шестеро партизан, вооруженные гранатометами, сидят в засаде на дороге Любань — Уречье. Разведка донесла, что по этой дороге вот-вот должны пройти враги. И действительно, из-за поворота вышла рота карателей. Вот они уже совсем близко. Партизаны поднимают к плечам гранатометы.

Один за другим раздаются негромкие выстрелы — и у ног фашистов рвутся гранаты. Враг в панике! Немцы разбегаются кто куда, а на дороге остается лежать несколько десятков солдат…

Таких примеров можно было бы привести немало. За короткое время гранатомет Шавгулидзе стал любимым оружием партизан, они прозвали его «партизанской Катюшей».

В заключение рассказа о Шавгулидзе приведу несколько выдержек из архивных документов. Вот что писал в одном из приказов в 1945 году Главный маршал артиллерии Н.Н.Воронов:

«…Автор (имеется в виду Т.Е. Шавгулидзе. — И.Д.) разработал и применил в тылу врага несколько типов партизанских боевых средств. Указанные средства применялись партизанами Белоруссии и дали хороший боевой эффект. В условиях тыла противника стало возможным в партизанских мастерских изготовлять эти средства и обеспечивать боевые задания…».

А вот строки из характеристики Тенгиза Шавгулидзе, которую Василий Иванович Козлов написал ему для представления во Всесоюзный научно-исследовательский институт железнодорожного транспорта в июле 1945 года:

«Все изобретения тов. Шавгулидзе являлись простыми по устройству, доступными по изготовлению в партизанских условиях и удобными в боевом применении…».

Приведу также выдержку из боевой характеристики, подписанной секретарем Минского подпольного обкома партии Бельским и начальником штаба соединения Гнусовым:

«…6 января 1943 года Шавгулидзе работал в соединении партизанских отрядов Минской области инструктором подрывного дела, и как инструктор подрывного дела тов. Шавгулидзе изобрел ручную гранату трех типов: ПГШ-1, ПГШ-2, ПГШ-3, которые изготовляются в массовом количестве в организованных тов. Шавгулидзе партизанских мастерских. Всего в партизанских отрядах Минской области изготовлено этих гранат более 7000 штук.

В сентябре 1943 года тов. Шавгулидзе изобрел гранатомет ПРГШ. Эти гранатометы штабом руководства партизанскими отрядами Минской области приняты на вооружение и изготавливаются в партизанских мастерских в массовом количестве. По состоянию на 1/I-43 г. изготовлено 120 гранатометов и более 3000 гранат.

За работу в партизанских отрядах и боевые действия тов. Шавгулидзе представлен к правительственной награде орденом Красного Знамени».

Эта высокая и вполне заслуженная награда была ему вскоре вручена.

И последняя выдержка — из письма мне:

«…Живу там же, откуда уходил в армию, в Москве, на Новой Басманной улице. Имею 55 авторских свидетельств, 11 из них внедрены в серийное производство.

Являюсь членом нашей славной Коммунистической партии».

В Москве, в Центральном музее Советской Армии хранится портрет Тенгиза Евгеньевича кисти художника Модорова. Под ним надпись: «Партизан-изобретатель карманной артиллерии и ручного гранатомета Т.Е.Шавгулидзе».

Пока Тенгиз довольно успешно занимался своими изобретениями, я решал не менее сложные вопросы организации санитарной службы. Нужно было наладить лечебную работу не только в самом штабе соединения, но и объединить усилия всех наших медиков для коренного улучшения медицинской службы в отрядах и бригадах. Трудности на каждом шагу: нет медикаментов и даже самого необходимого инструментария, очень тяжело достать перевязочный материал, в соединении совсем мало медицинских работников, поэтому срочно надо было решать вопрос с подготовкой кадров.

Предстояли большие бои с врагом, следовательно, в каждом подразделении должен быть медик: врач, медицинская сестра, санинструктор.

С чего начинать?

Первым делом я решил побывать во всех партизанских отрядах и бригадах, чтобы лично познакомиться с медработниками, определить возможности каждого. Врачей было немного: И.К.Крюк, А.Н.Дудинская, Л.Зубченок, С.М.Швец, В.Хлыстов, В.П.Лаптейко. Несколько больше было работников из среднего медицинского персонала. Это медицинские сестры М.Л.Вежновец, М.Костюкович, Дубовик, А.Котова, Д.Шпаковская, О.Ф.Булацкая, Ф.П.Чирун и некоторые другие.

С большинством из этих медиков я встретился лично. Люди были хорошие, добросовестные, в медицинском отношении подготовлены неплохо, а некоторые Лаптейко, Хлыстов, Швец — имели довольно большой практический опыт. Но у всех была та же беда, что и у меня: крайняя нехватка медикаментов и перевязочных материалов, не говоря уже о медицинских инструментах.

Некоторым исключением был доктор Крюк со своей супругой Дудинской, которые работали в участковой больнице в деревне Заболотье. Они располагали небольшим количеством медикаментов, перевязочным материалом, скудным набором хирургических инструментов, но поделиться с нами не могли. Им самим этих запасов хватило не надолго.

В организации медицинской службы была и еще одна большая трудность все наши работники оказались разбросанными по партизанским отрядам и боевым группам. Учитывая специфику партизанской деятельности, это было правильно, но плохо то, что контакт между медиками почти не поддерживался. Каждый в отдельности надеялся только на себя, в силу своих способностей проявлял инициативу, находчивость, смекалку. Наладить связь между нашими врачами, координировать их действия — эта задача тоже требовала неотложного решения.

В приобретении перевязочных материалов, некоторых медикаментов все врачи, как правило, обращались за помощью к местному населению. Жители деревень помогали нам, как могли, зачастую отдавали последнее, но их возможности также были очень ограничены.

А ведь мы знали, что боевые операции, которые проводятся отрядами соединения против фашистов, — только начало, что впереди большие и тяжелые бои. И о том, как спасти раненых, как снова вернуть их в строй, мы должны думать уже сейчас.

В связи с этим первоочередной задачей мы считали организацию партизанских госпиталей. Конечно, мы и мечтать не могли о лечебных учреждениях типа военных госпиталей, но иметь какое-то помещение, пусть землянку, пусть палатку, где можно было бы сделать операцию, перевязку, разместить какое-то количество раненых и больных, мы обязаны были. И в то же время такой госпиталь надо создать с полным учетом условий партизанской жизни. Он должен быть мобильным, удобным для быстрой перевозки раненых, имущества, оснащения, чтобы можно было развернуть его вне населенных пунктов, быстро свернуть.

Когда мы, врачи, со всеми этими вопросами обратились к командованию соединением, встретили у него полное понимание и поддержку. Оно дало указание строить в лесах землянки специально для партизанских госпиталей, размещать санчасти и в деревнях, конечно, там, где была возможность. С согласия хозяев для этого отводились отдельные дома.

В тех бригадах, где были врачи, мы получили возможность делать операции средней сложности. Но все равно из-за нехватки инструментария, соответствующих медикаментов и условий к проведению сложных полостных операций мы были не подготовлены. И обидно было до слез, до боли в сердце, когда из-за этого мы теряли многих боевых товарищей.

В конце ноября сорок второго года командование соединением разработало план разгрома крупного немецкого гарнизона, который дислоцировался в деревне Ломовичи. Успешному проведению этой операции придавалось большое значение, так как гарнизон фашистов связывал действия партизан в этом районе. Он находился всего в 12 километрах от столицы партизанского края — райцентра Октябрьского. Враги могли в любую минуту совершать отсюда вылазки против партизан. Этот гарнизон был прямо-таки у нас бельмом на глазу.

Операция была назначена на утро 24 ноября. Ее проведение было поручено отрядам Бумажкова, Далидовича, Розова, Шваякова. Их поддерживала группа московских комсомольцев. В числе этих шестидесяти бойцов-комсомольцев, в июне 1942 года переброшенных в тыл врага, находилась и семнадцатилетняя Римма Шершнева.

К тому времени наши отряды уже располагали несколькими пушками, отбитыми у немцев. Вначале произвели огневой артиллерийский налет, потом перешли в атаку. С дружным «ура!» партизаны бросились в деревню.

Неожиданно на перекрестке дорог заговорил вражеский дзот с круговым обстрелом. Он был хорошо замаскирован, и партизанская разведка его не обнаружила. Под шквальным пулеметным огнем партизаны залегли, отдельные группы начали отходить.

Атака захлебнулась. Артиллерию уже нельзя было пустить в дело: бой развернулся на улицах, мы рисковали поразить своих.

В этот критический момент к дзоту бросился один из московских комсомольцев — Саша Бондарчук. Но он пробежал всего несколько метров. Вражеская пуля сразила его. Тогда поднялась Римма Шершнева. Она пробежала метров пятнадцать, упала в снег, быстро поползла к дзоту. Когда до него оставалось несколько шагов, она поднялась и метнула гранату.

Громовое «ура!» разнеслось над заснеженным полем. Партизаны снова рванулись в атаку. Через несколько минут вражеский дзот перестал существовать. В нем было уничтожено 24 фашиста, захвачены большие трофеи. Фашистский гарнизон в деревне был разгромлен наголову.

Отважная комсомолка была еще жива, когда к ней подбежали партизаны. Подруги Риммы Галина Кирова и Нина Макарова сделали все, что могли: перевязали раны, занесли в ближайший дом, потом перевезли в деревню Старосеки.

Приказание срочно выехать в Старосеки я получил во второй половине дня. Подробностей мне не сообщили, сказали лишь, что тяжело ранена семнадцатилетняя девушка Римма Шершнева. Собрав все, что можно, из небольшого моего арсенала перевязочных средств, медикаментов и инструментария, мы с санинструктором Жоржем сели на лошадей и через час были уже на месте. У постели раненой был врач Семен Миронович Швец.

— Что?! — бросился я к нему.

— Агония, — развел он руками.

Римма моталась в бреду. Лишь на несколько мгновений она очнулась, прошептала: «Вот и повоевала я… Маме не пишите…». И снова потеряла сознание.

Я осмотрел ее. Тяжелое ранение органов брюшной полости вызвало перитонит (воспаление брюшины), с которым даже в условиях первоклассной клиники трудно справиться. Конечно, если бы сразу после ранения мы имели возможность оперировать Римму, возможно, удалось бы спасти ей жизнь. Но сейчас, в наших условиях… Мы были абсолютно беспомощны.

Через несколько минут после моего приезда Римма скончалась.

Оплакивали ее все партизаны, мы потеряли смелую комсомолку, преданную нашему делу до последней капли крови.

Родилась Римма в Добруше Гомельской области. Вскоре после ее рождения семья переехала в Минск. В июне 1941 года отец ушел на фронт, семья эвакуировалась в Оренбургскую область. Римма, тогда еще ученица 10-го класса, тоже решила идти воевать и написала об этом в ЦК комсомола. Ее вызвали в Москву, зачислили в комсомольский отряд.

25 июня 1942 года шестьдесят бойцов-комсомольцев отправились из Москвы в Торопец, где приняли присягу, а потом сорок пять дней и ночей шли по тылам врага. Каждый нес оружие, боеприпасы, вещевой мешок с НЗ. Тут и парням трудно, не то что девушке. Но Римма стойко переносила все тяготы перехода. Комсомольцы тогда отмерили по тылам более тысячи километров.

В Старобинском районе Римма заболела. В отряде доктора Алексея Ивановича Шубы ей оказали лечебную помощь. Она быстро поправилась, снова продолжила путь с отрядом.

Вместе с Риммой все трудности похода перенесли и другие девушки-комсомолки отряда — Татьяна Алябьева, Нина Макарова, Галина Кирова.

В первых же боях Римма отличилась смелостью, отвагой, но оставалась скромной, незаметной. За короткое время овладела минноподрывным делом. И вот бой в Ломовичах. Последний подвиг комсомолки…

Римму похоронили со всеми почестями. У могилы выступила заместитель комсорга отряда Татьяна Алябьева. Она говорила о том, что отомстит врагу за смерть подруги, что каждый комсомолец-партизан будет воевать так, чтобы быть достойным Риммы.

А мы, медики, не смотрели друг другу в глаза. Нам казалось, что мы виноваты в ее смерти.

Трудности в организации полноценной и методической помощи раненым и больным были большие. Они были обусловлены многими факторами. Соединение в первый период состояло из небольших партизанских групп и отрядов. Мы были не в силах в каждом таком отряде, в каждой группе иметь врача или хотя бы среднего медицинского работника. Кроме того, мы не могли забывать и о местном населении. И в этом отношении делали все, что могли.

Пока небольшие партизанские группы не вели крупных боев с превосходящими силами противника, они, следовательно, не несли и больших потерь. По теперь соединение готовилось к затяжным боям, и нам, медикам, нужно было подумать об этом заранее.

Я начал понемногу разворачивать наш госпиталь. Вначале он находился в Сосновке, а затем в деревне Репин, где нам отвели две небольшие хаты. Время шло, количество раненых возрастало, кровоточащие сосуды надо было немедленно перевязывать, оторванные конечности ампутировать, на вспоротых осколками участках тела накладывать швы. А у меня не было даже элементарных хирургических инструментов: зажимов, щипцов и т. д.

Вот с этого, кажется, мне и надо начинать. И помочь в этом деле в первую очередь может Шавгулидзе. Пользуясь правами старого товарища, я как-то подошел к нему и сказал:

— Слушай, Тенгиз! Ты, конечно, делаешь очень важное и нужное дело. Но ты совсем забыл про меня.

— Что такое, дорогой? — насторожился он.

— Вот посмотри, какими зажимами мне приходится работать, — я показал ему самодельный зажим, изготовленный из ножниц. — Неужели тебе не стыдно!

— Почему мне? — удивился Тенгиз.

— А кому же еще! — в свою очередь воскликнул я. — Глядя на этот зажим, разве кто-нибудь поверит, что у нас в отряде есть первоклассный инженер-изобретатель, первоклассный механик, имя которого гремит по всему соединению…

Я не жалел красок, зная, как занят Тенгиз, но только он мог помочь.

— Вот ты к чему! — наконец догадался он и улыбнулся. Подумал немного, отложил в сторону свои трубки, из которых пилил корпуса для новых гранат, и предложил: — Знаешь, Ибрагим, ты напиши, какие нужны тебе инструменты…

— Контора пишет! — перебил я.

— Хорошо, дорогой! — он снова улыбнулся. — Тогда нарисуй все эти инструменты, и я тебе их сделаю.

Уж коли Тенгиз сказал «сделаю», значит сделает. Я показал ему на листке бумаги, как должны выглядеть самые необходимые для нас хирургические инструменты. В тот же день Тенгиз принялся за дело.

За короткое время он изготовил несколько весьма ценных инструментов общего пользования — ножи, ножницы, пилы, долота хирургические, пинцеты, крючки для раздвигания краев раны и многое другое. Несколько позже он изготовил кое-какие инструменты специального назначения: пулевые щипцы, зеркала, расширители Гегара и так далее. Я чувствовал себя богачом.

Но само собой понятно, что все эти инструменты мы не могли изготавливать в большом количестве: один-два экземпляра. И врачам в партизанских отрядах по-прежнему приходилось обходиться самым примитивным: обрабатывать раны обычным ножом или бритвой, без обезболивающих средств, вместо наркоза при операциях применять алкоголь, а точнее — самогонное оглушение. Перевязку сосудов делали обычными, предварительно прокипяченными нитками, а ампутации — обыкновенной садовой пилкой.

И все же исход операций, как правило, был благополучным. Здесь сыграли свою роль не только мастерство и изобретательность врачей, но и чрезвычайное напряжение всей нервной системы раненых, то самое напряжение, которое заставляет организм мобилизовать все силы, все внутренние резервы на борьбу с любой раной, с любой болезнью.

Таким образом, одновременно с началом организационных мероприятий мы, так сказать, малыми силами делали все возможное, чтобы как можно быстрее возвращать в строй больных и раненых.

Вместе с тем продолжали совершенствовать медицинскую службу во всех звеньях. И здесь порой, казалось бы, рядовой случай толкал на большую организационную идею.

В конце сорок второго года ко мне как-то пришел пулеметчик Алексой из партизанской роты, где командиром был Даниил Абакумович Скляр. Пулеметчик как пулеметчик: небольшого роста, веснушчатый, с пышной огненной шевелюрой. Жизнерадостный, веселый, полный юмора. Был он очень подвижен, по глазам угадывался очень деятельный человек.

Алексей пожаловался на сильное боли в ногах. Я внимательно осмотрел его и установил тяжелое заболевание периферических сосудов, которое у нас, врачей, носит название облитерирующий эндартериит. Человек с таким заболеванием уже не боец, он не может участвовать в тяжелых походах, тем более связанных с длительным пребыванием в болотах, в холодной воде. Болезнь требовала долгого и эффективного лечения. Самый лучший выход был — отправить Алексея на Большую землю. Но в то время с Большой землей мы были связаны преимущественно по радио, самолеты к нам прилетали редко.

Что же делать с Алексеем? Он сам даже мысли не допускал, что его могут отчислить из партизанского отряда.

— Белье буду стирать, кашеварить буду, а из партизан не уйду! — заявил он.

Эти слова натолкнули меня на одну хорошую мысль. А что, если попросить у командира разрешения оставить Алексея у себя! Я смог бы его понемногу подлечивать, а он в свою очередь выполнял бы обязанности санитара. Обратился к Даниилу Абакумовичу. Он дал свое «добро», и Алексей остался при нашей медчасти.

Стал обучать бывшего пулеметчика основам новой профессии. Показал, как накладывать жгут для остановки кровотечения, шипы для иммобилизации (состояния покоя) при костных переломах, познакомил с простейшими способами борьбы с инфекциями. Алексей был отличным учеником. Он схватывал все на лету, вскоре уже мог сам, без моего вмешательства, оказывать неотложную медицинскую помощь. А это приходилось делать все чаще.

…Обычно утром меня вызывали в какой-либо отдаленный партизанский отряд к больному. И я уезжал, оставляя за себя в медчасти Алексея и мою первую помощницу Иру, фельдшера по образованию. Однажды отряд под командованием Даниила Абакумовича ушел на боевое задание. От разведки были получены сведения, что в деревне Загалье немцы собрали большое стадо скота для отправки в Германию. Нужно его отбить у врага и перегнать поглубже в партизанскую зону.

Боевая операция прошла успешно, отряд возвращался домой. Но по дороге в Сосновку он неожиданно попал в засаду. Произошел короткий, но жаркий бой. Гитлеровцы бежали. Однако радость победы была омрачена: Даниила Абакумовича ранило в ногу.

Бойцы из отряда сделали импровизированные носилки из плащ-палатки, донесли своего командира до партизанской зоны. Здесь достали повозку, привезли в Сосновку. Иры же на месте не оказалось. Ее вызвали в соседнюю деревню, где обнаружили сыпняк. Алексей был один. И ему волей-неволей пришлось оказывать первую помощь. По дороге командир потерял много крови, его внесли в хату бледного, осунувшегося. Алексей осмотрел рану, установил, что у командира сквозное пулевое ранение левой голени с повреждением большеберцовой кости. Он, как и учил я его поступать в таких случаях, обработал пулевые отверстия йодом, наложил на ногу деревянные лангеты, забинтовал ее.

Когда я возвратился и осмотрел раненого, убедился, что доврачебную помощь Алексей оказал квалифицированно, со знанием дела. Придраться было не к чему…

Вот тогда-то и родилась у меня идея организовать при нашей медчасти краткосрочные курсы санинструкторов. Обучить самым необходимым приемам помощи раненым можно любого, а если при каждом отряде будет по пять-шесть санинструкторов, это даст возможность оказывать всем своевременную доврачебную помощь.

Этими соображениями я поделился с командованием соединения. Роман Наумович Мачульский и Иосиф Александрович Бельский горячо поддержали меня.

— Необходимость в таких курсах давно назрела, — решили они. — Тем более, что начинается период создания определенной структуры медицинских служб во всех партизанских бригадах и отрядах.

Действительно, вскоре медицинская служба у нас была в корне реорганизована. Учредили должности начальников медицинских служб бригад, в задачу которых входило укомплектование отрядов, рот и даже взводов медработниками, а также организация бригадных госпиталей. Предстояло наладить дело таким образом, чтобы любая боевая операция была обеспечена медработниками, медикаментами и перевязочными материалами. Одновременно в нашу задачу входило наладить постоянное медицинское обслуживание мирного населения партизанских зон.

Решение всех этих весьма важных вопросов должно было осуществляться по двум направлениям. Первое — создание необходимого запаса инструментария в каждом отряде, в каждой бригаде, а также медикаментов, перевязочных материалов. Второе — подготовка кадров.

Вот почему, выслушав мое предложение, Роман Наумович посоветовал наладить дело несколько шире.

— Вот что, Ибрагим Леонидович, — сказал он. — Ты сперва в других бригадах побывай. Может, там у врачей тоже что-нибудь интересное появилось.

Он оказался прав. Когда я начал объезды, убедился, что идея, подобная моей, появилась и у других врачей. Некоторые даже начали ее осуществлять. Я поинтересовался, как готовятся санитарные инструкторы на местах, кое-что интересное взял на заметку для себя.

— Вот видишь, — сказал Роман Наумович, когда я доложил ему о результатах поездки, — выходит, дело нужное. Приступай и ты.

В скором времени занятия по подготовке санинструкторов были организованы во всех бригадах. Так, в бригаде имени Чкалова, где руководство санслужбой осуществлял Иосиф Климентьевич Крюк, и в бригаде Далидовича, где начальником санслужбы был Семен Миронович Швец, подготовили 30 санитарных инструкторов. В партизанской бригаде «Смерть фашизму!» обучили санитарному делу 11 человек, в отряде имени Суворова врач Назаров подготовил 10 санинструкторов. Я обучил десять человек.

Для проведения занятий выбрали одну из хат в деревне Сосновка. Занятия шли между боевыми операциями по плану, который разрабатывался предварительно. Составляя план, я старался учесть такие важные вопросы, как первая помощь при пулевых и осколочных ранениях, наложение жгутов и шин, помощь при переломах костей. Несколько занятий посвятили вопросам обращения с медикаментами, использования растений как лекарственных средств.

При каждом удобном случае я давал возможность моим слушателям применять полученные знания на практике. Они присутствовали на операциях, при перевязках. Сами под моим наблюдением делали перевязки.

Дело начали хорошее. Санинструкторы спасли многих раненых на поле боя, оказав им своевременную и квалифицированную медицинскую помощь.

Контингент слушателей был самый разнообразный. В основном это были женщины-партизанки. Но обучали мы санитарному делу и мужчин, и даже кое-кого из местных жителей.

В середине сорок третьего года мы уже могли смело заявить, что у нас теперь любая боевая операция обеспечивалась медицинскими работниками. А это значит, что, идя на задание, боец знал: рядом с ним находится человек, который в случае ранения всегда окажет ему первую медицинскую помощь. Помимо всего прочего, это создавало и определенный психологический эффект, что в свою очередь повышало боеспособность партизан.

Одновременно с подготовкой медицинских кадров занимались мы и вопросами обеспечения партизан медикаментами и перевязочным материалом. Здесь большую роль сыграла помощь с Большой земли.

В сентябре сорок второго года сообщили по радио, что в конце месяца к нам должен прилететь самолет из-за линии фронта. Я срочно подготовил подробное письмо на имя начальника санитарной службы Белорусского штаба партизанского движения Ивана Анисимовича Инсарова. В письме поведал о положении дел с медицинским обслуживанием в партизанской зоне, изложил наши первоочередные нужды, поделился своими соображениями по поводу улучшения медицинского обслуживания партизан и местных жителей. С этим письмом я ознакомил командование соединения, оно одобрило его.

Теперь оставалось ждать.

Вскоре нам передали, чтобы мы готовили посадочную площадку.

Забегая вперед, хочется рассказать о самом Иване Анисимовиче Инсарове. Этот незаурядный человек очень много сделал для нас, партизанских медиков, вообще для партизанской медицинской службы.

Лично я познакомился с Инсаровым гораздо позже, только в 1945 году. Но быстрая реакция на мое письмо, те практические шаги, которые вскоре за ним последовали, позволили уже тогда создать о нем мнение, как о человеке деятельном, быстро и правильно оценивающем ситуацию, умеющем выбирать самый оптимальный вариант решения любой задачи.

Когда была налажена регулярная связь с Большой землей и самолеты стали прилетать к нам довольно часто, не было случая, чтобы они не привозили хотя бы одного мешка с медикаментами. Распаковывая его, мы всегда удивлялись и радовались тому, с каким знанием дела, наших нужд и запросов комплектовалась каждая такая медицинская посылка.

Кроме того, прилеты самолетов с Большой земли играли и ту важную, порой неоценимую роль, что мы могли своевременно эвакуировать в тыл тяжелораненых и тех, кто нуждался в срочной хирургической помощи. Сотни и сотни партизан были таким образом спасены от смерти.