XXIV. Письма к П.А. Плетневу по поводу издания "Переписки с друзьями": тайна, в которой должно было быть сохранено дело; - расчеты на большой сбыт экземпляров; - поправки; - высокое мнение автора о значении книги; - искренняя преданность к Царствующему Дому; - о нуждающихся в помощи; - кому послать

XXIV.

Письма к П.А. Плетневу по поводу издания "Переписки с друзьями": тайна, в которой должно было быть сохранено дело; - расчеты на большой сбыт экземпляров; - поправки; - высокое мнение автора о значении книги; - искренняя преданность к Царствующему Дому; - о нуждающихся в помощи; - кому послать экземпляры; - об издании "Ревизора с Развязкой"; - сожаление о перемене редакции "Современника"; - о сообщении толков и критических статей; - о втором издании "Переписки с друзьями"; - о малодушии в стремлении к добру; - взгляд Гоголя на самого себя и на дружеские связи с знатными людьми; - отношение "Переписки с друзьями" к "Мертвым душам".

1

"Июля 30 (1846). Швальбах. Наконец моя просьба! Ее ты должен выполнить, как наивернейший друг выполняет просьбу своего друга. Все свои дела в сторону и займись печатанием этой книги, под названием: Выбранные места из переписки с друзьями. Она нужна, слишком нужна всем - вот что покаместь могу сказать; все прочее объяснит тебе сама книга. К концу ее печатания, все станет ясно, и недоразумения, тебя доселе тревожившие, исчезнут сами собою. Здесь посылается начало. Продолжение будет посылаться немедленно. Жду возвратно некоторых писем еще, но за этим остановки не будет, потому что достаточно даже и тех, которые мне возвращены. Печатание должно происходить в тишине: нужно, чтобы, кроме ценсора и тебя, никто не знал.------Возьми с него также слово никому не сказывать о том, что выйдет моя книга. Ее нужно отпечатать в месяц, чтобы к половине сентября она могла уже выйдти. Печатать на хорошей бумаге, в 8 долю листа средн<его> формата, буквами четкими и легкими для чтения; размещение строк такое, как нужно для того, чтобы книга наиудобнейшим образом читалась. Ни виньеток, ни бордюров никаких; сохранить во всем благородную простоту. Фальшивых титулов перед каждою статьею не нужно; достаточно, чтобы каждая начиналась на новой странице, и был бы просторный пробел от заглавия до текста. Печатай два завода и готовь бумагу для второго издания, которое, по моему соображению, воспоследует немедленно: эта книга разойдется более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга. Вслед за прилагаемою при сем тетрадью будешь получать безостановочно другие. Надеюсь на Бога, что он подкрепит меня в сей работе. Прилагаемая тетрадь занумерована № 1; в ней предисловие и шесть статей, и того семь; да включая сюда еще статью об "Одиссее", посланную мною к тебе за месяц перед сим, которая в печатании должна следовать непосредственно за ними, - всего восемь. Страниц в прилагаемой тетради двадцать".

2

"Остенде 13/25 августа (1846). Посылаю тебе вторую тетрадь. В ней отдельно от первой 27 страниц, а в совокупности с нею всего 47, что значится по выставленным цифрам на каждой странице. Статей же в обеих тетрадях, вместе с прежде посланной отдельно об "Одиссее", четырнадцать, а с предисловием пятнадцать. Это составит почти половину книги. Уведоми покаместь, на скольких печатных страницах все это размещается. Остальные тетради будут высылаться немедленно; по крайней мере со стороны моей лености не будет никакого помешательства. Работаю от всех сил над перечисткой, переделкой и перепиской. Море, в котором я теперь купаюсь, благодаря Бога, освежает и дает силы меньше уставать и изнуряться. Молю и тебя не уставать и не пренебрегать наидобросовестнейшим исполнением этого дела. Вновь повторяю просьбу, чтобы, до времени выпуска в свет книги, никто о ней, кроме тебя и цензора Никитенка, сведения не имел. Типографию избери менее шумную, в которую вхож был бы ты один и которую почти вовсе не посещали бы литераторы-щелкоперы. В прежнем письме я уже просил о том, чтобы печатать не слишком разгонисто, не слишком тесно, но именно так, чтобы книга легко и удобно читалась. Бумагу поставить лучшего сорта, но не до такой степени тонкую, чтобы строки сквозили насквозь. Это и скверно для глаз, и неудобно для чтения. О получении этой тетради уведоми немедленно, адресуя по-прежнему на имя Жуковского. Я забыл в статье: О помощи бедным сделать поправку, - именно: середина этой статьи после слов: туда несите помощь, следует поставить так: "но нужно, чтобы помощь эта произведена была истинно христианским образом; если же она будет состоять в одной только выдаче денег, она ровно ничего не будет значить и не обратится в добро". И потом в той же статье, немного повыше, поставлено, кажется, неправильно слово расхлестывается. Лучше поставить: расхлещется. Впрочем, ты сам не пренебреги исправить ошибки в слоге, какие тебе ни попадутся. У меня и всегда слог бывал нещегольской, даже и в более обработанных вещах, а тем пуще в таких письмах, которые в начале вовсе не готовились для печати".

3

"Сентября 12 нов. ст. (1846). Остенде. Посылаю тебе третью тетрадь. В ней семь статей, а с прежними 21; страниц тридцать две, а с прежними 80. Не сердись, если не так скоро высылаю. Вины моей нет: тружусь от всех сил. Некоторые письма нужно было совсем переделать: так они оказались неопрятны. Еще две небольшие тетради, и все будет кончено. Не ленюсь ни капли; даже через это не выполняю как следует лечения на морских водах, где до сих пор еще пребываю. Прощай. Уведоми о получении этой тетради, адресуя к Жуковскому. В месяц, надеюсь на Бога, все будет кончено. Книжка выйдет в свет немного поздней, но зато дело будет прочней. Не скучай за работой и будь бодр".

4

"Остенде. Сентября 26 (1846). Посылаю тебе четвертую тетрадь. Еще маленькая тетрадка, и конец делу. Она будет выслана уже из Франкфурта, куда теперь еду, и будет заключать две заключительные статейки о поэзии, поэтах и еще кое-что, относящееся до собственной души из нас каждого, без чего книга была бы без хвоста. О получении же четвертой, ныне посылаемой тетради уведоми меня сей час же, адресуя по-прежнему на имя Жуковского. Это необходимо для моего успокоения. В ней 32 страницы, а считая с прежними 112; статей 9, а считая с прежними тридцать. Слог изравняй; где встретишь грамматические ошибки, поправь. Не скучай за работой. Мужествуй и гляди твердо вперед Все будет светло. Говорю тебе это во имя Бога и обнимаю тебя крепко".

5

"Франкфурт. 3 окт. нов. ст. (1846).

Письмо твое от 27 авг. стар. стиля получил. Ничего не успеваю тебе на этот раз сказать. Посылаю только предисловие ко второму изданию "Мертв<ых> душ", которое дай Никитенке подписать и отправь немедленно Шевыреву. О прочем в следующем. Спешу не опоздать с почтой.

Четвертую тетрадь, высланную на прошлой неделе из Остенде, ты, вероятно, получил. Занят пятою, которая будет готова с небольшим через неделю.

Перевороти страницу: там есть поправки одного места в четвертой тетради.

Поправки в статье: "Занимающему важное место".

В том месте, где говорится о дворянстве сказано так:

"Сословие это в своем ядре прекрасно, несмотря на шелуху, его облекающую".

Нужно так:

"Сословие это в своем истинно русском ядре прекрасно, несмотря на временно наросшую чужеземную шелуху".

В середине того же места о дворянстве сказано так:

"Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинном виде".

Нужно так:

"Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинно русском значении, - в том прекрасном виде, в каком оно должно быть по духу самой земли нашей"".

6

"Окт. 16 (1846). Франкфурт.

Тороплюсь отправить тебе пятую заключительную тетрадь. Так устал, что нет мочи: в силу сладил, особенно со статьей о поэзии, которую в три эпохи мои писал и вновь сожигал, и наконец теперь написал, потому именно, что она необходима моей книге в объяснение элементов русского человека. Без этого она бы никогда не написалась, так мне трудно писать что-нибудь о литературе. Сам я не вижу, какой стороной она может быть близка к тому делу, которое есть мое кровное дело. Скорбно мне слышать происшедшие неустройства от медленности Н<икитенко>. Но чем же виноват я, добрый друг мой? я выбрал его потому, что знал его все-таки за лучшего из других------Н<икитенко> ленив, даже до невероятности: это я знал; но у него добрая душа, и на него особенно следует наседать лично. Говори ему беспрерывно то, о чем и я хочу со своей стороны ему хорошенько растолковать: что с книгой не нужно мешкать, потому что мне нужно прежде нового года собрать деньги за ее распродажу, с тем чтобы пуститься в дальнюю дорогу. Путешествие на Восток не то, что по Европе. Удобств никаких, издержек множество; а мне нужно сверх этого еще и помочь тем людям, которым кроме меня никто не поможет.----------Извини, что так дурно пишу.

Устал в полном смысле и разболелся вновь всем телом. Через два дни получишь другое письмо, с подробнейшим распоряжением относительно книги, ее выпуска, продажи и прочего. А между тем тут, в этой тетради, найдешь вставку и перемену к письму: О лиризме наших поэтов. Нужно выбросить все то место, где говорится о значении власти Монарха, в каком она должна явиться в мире. Это не будет понятно и примется в другом смысле. К тому же сказано несколько нелепо. О нем после когда-нибудь можно составить умную статью. Теперь выбросить нужно ее непременно, хотя бы статья была и напечатана, и на место ее вставить то, что написано на последней странице тетради.

Кусок, который следует выбросить, начинается словами: "Значение полномочной власти Монарха возвысится еще" и проч. и оканчивается словами: "Такое определение не приходило еще европейским правоведцам"".

7

"Франкфурт, 20 окт (1846). Назад тому два дни, отправил к тебе пятую и последнюю тетрадь. От усталости и от возвращения вновь многих болезненных недугов, не в силах был написать об окончательных распоряжениях. Пишу теперь. Ради Бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанию книги. Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом - нужно для общего добра. Мне говорит (это) мое сердце и необыкновенная милость Божия, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я не смел уже и думать о том, не смел и ожидать потребной для того свежести душевной. И все мне далось вдруг на то время: вдруг остановились самые тяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалось все это по тех пор, покуда не кончилась последняя строка труда. Это просто чудо и милость Божия, и мне будет грех тяжкий, если стану жаловаться на возвращение трудных болезненных моих (припадков). Друг мой, я действовал твердо во имя Бога, когда составлял мою книгу; во славу Его святого имени взял перо; а потому и расступились передо мною все преграды и все останавливающее бессильного человека. Действуй же и ты во имя Бога, печатая книгу мою, как бы делал сим дело на прославление имени Его, позабывши все свои личные отношения к кому бы то ни было, имея в виду одно только общее добро, - и перед тобой расступятся также все препятствия.

С Н<икитенко> можно ладить, но с ним необходимо нужно иметь дело лично. Письмом и запиской ничего с ним не сделаешь. В нем не то главное, что он ленив, но то, что он не видит и не чувствует сам, что он ленив. Я это испытал в бытность мою в Петербурге. Я его заставил в три дни прочесть то, что он не прочел бы сам по себе (в) два месяца. А после моего отъезда, всякая небольшая статья залеживалась у него по месяцу. На него нужно серьезно насесть, и на все приводимые им причины отвечать одними и теми же словами: "Послушайте, все это, что вы говорите, так, и могло бы иметь место в другом деле, но вспомните, что всякая минута замедления расстроивает совершенно обстоятельства автора книги. Вы человек умный и можете видеть сами, что в книге содержится дело и предпринята она именно затем, чтобы возбудить благоговение ко всему тому, что поставляется нам всем в закон нашей же Церковью и нашим Правительством".------

Если же им одолеют какие-нибудь нерешительности от всякого рода нелепых слухов, которые сопровождают всякий раз печатанье моей книги, какого бы ни была она рода, то обо всем переговори, как я уже писал в первом письме, с Алекс<андрой> Осиповной и, наперекор всем помешательствам, ускори выход книги. Как кремень, крепись, верь в Бога и двигайся вперед, и все тебе уступит!

По выходе книги приготовь экземпляры и поднеси всему Царскому Дому до единого, не выключая и малолетних: всем Великим Князьям, детям Н<аследника>, детям М<арьи> Н<иколаевны>, всему семейству М<ихаила> П<авловича>. Ни от кого не бери подарков и постарайся от этого вывернуться: скажи, что поднесение этой книги есть выражение того чувства, которого я сам не умею себе объяснить, которое стало в последнее (время) еще сильнее, чем было прежде, вследствие которого все относящееся к их Дому стало близко моей душе, даже со всем тем, что ни окружает их, и что поднесением этой книги им я уже доставляю удовольствие себе совершенно полное и достаточное; что вследствие и болезненного своего состояния, и внутреннего состояния душевного, меня не занимает все то, что может еще шевелить и занимать человека, живущего в свете. Но если кто их них предложит от себя деньги на вспомоществование многим тем, которых я встречу идущих на поклонение к Святым Местам, то эти деньги бери смело.

Друг, много есть людей, требующих помощи, о которых мы и не знаем и не подозреваем, но которых страдальческую повесть если бы услышало какое сердце, хотя бы самое бесчувственное, заныло бы оно от скорби. Многим художникам, многим, многим талантам следует хотя нищенское вспомоществование, чтобы не погибнули с голода, в буквальном смысле. Есть многие, которые постигнули уже высшую тайну искусства и его высшее призвание, и для них так нужны Святые Места и евангелическая земля, как народу Еврейскому была нужна манна в пустыне. Много есть также людей и на других поприщах, которые принесут пользу истинную отечеству и все выплатят с избытком, на них употребленное, и которые влекутся непостижимой душевной потребностью на поклонение Святым Местам, именно в наступающем году; а потому, если бы кто предложил из посторонних для этого деньги, бери и посылай ко мне. Дам отчет во всякой копейке и не брошу никому незаслуженно, если только Бог не оставит вразумлением ум мой, как не оставлял доселе. Нужно слишком соображать и взвешивать положение тех, которым стремишься подать помощь, а особливо если располагаешь не своими, но чужими деньгами.

Шесть экземпляров отдай (тот же час по выходе книги) Софье Мих<айловне> С<оллогуб> с присоединением прилагаемого письма. Шесть экземпляров и седьмой, с подписанием цензора на второе издание, отправь немедленно в Москву к Шевыреву. Второе издание должно быть напечатано в Москве ради несравненно большей дешевизны и ради отдыха тебе. Шесть экземпляров отправь моей матери, с надписанием: "Ее Высокоб<лагородию> Марьи Ивановне Гоголь, в Полтаву". Один экземпляр в Харьков Иннокентию, с присоединением при сем следующего письмеца. Два экземпляра в Ржев Тверской губ. священнику Матвею Александровичу. Экземпляра же три, а если можно, более, отправь немедленно мне с курьером. Попроси от меня лично графиню Н<ессельрод>, давши ей от имени моего экземпляр, скажи ей, что она очень, очень большое сделает мне одолжение, если устроит так, что я получу эту книгу в Неаполе наискорейшим порядком, и попроси ее тоже от меня отправить немедленно в Париж два экземпляра графу А.П. Т<олстому>. Но не забудь и Жуковского. Отдай еще Арк<адию> Р<оссети> три экземпляра с письмом. Вот тебе все. Кажется, больше никому. Прочие купят.

Ты спрашивал, когда же я в Россию. Знает это Тот, Кто правит всеми нашими обстоятельствами. Что касается до меня, то скажу тебе, что еще никогда не было во мне желания такого сильного ехать в Россию, и я думаю из Иерусалима после светлого праздника первым весенним путем на Константинополь и Одессу направит паруса к берегам ее. Хочется очень обнять все близкое душе моей, а в том числе и тебя".

8

"Ницца. Ноября 2, 1846. Уже должен до сих пор ты получить три письма моих из Франкфурта: одно с присовокуплением предисловия ко второму изданию "М<ертвых> д<уш>"; другое со вложением пятой и окончательной тетради; третье с приложением писем к тем, которым должны быть посланы экземпляры. Присовокупляю остальные мои распоряжения. Во-первых, не позабудь внести в книгу те поправки, которые мною сделаны, как в письме первом, относящиеся к статье "Занимающему важное место"; так и во втором письме большую вставку, написанную на последней странице пятой тетради, долженствующую заместить выброшенный мною кусок из статьи: "О лиризме наших поэтов". Сверх того нужно будет выбросить в статье: "Русский помещик" выражение: "Выбрани немцем, если не хватит другого слова". Это примут еще в смысле моего личного нерасположения к немцам, а этого мне бы не хотелось, потому что я в самом деле его не имею. По мне, между нами есть гораздо более русских такого рода, которых бы следовало назвать немцами и которые повели себя гораздо хуже немцев. В письме "К близорукому приятелю", не помню, вычеркнул ли я фразу в начале письма, которая в рукописном письме могла остаться, но в печати никак не должна пребыть, а именно: "сел верхом на коротконосьи". Нужно начать это письмо просто словами: "Вооружился взглядом современной близорукости и думаешь, что верно судишь о событиях", и т.д. Не сердись и не гневайся на меня за все эти поправки; они последние. Что же делать? сам видишь, каким образом составлял (я) эту книгу: среди лечений, среди разъездов, среди хлопот (и) дел, которых затруднительности ты и не предполагаешь, среди ответов на множество самых разнородных писем, требующих не пустых, но обдуманных ответов. Я дивлюсь, как еще у меня, при таких обстоятельствах, не переворотилось все в голове и не происходит гораздо больших оплошностей, промахов и пропусков, и как еще в голове моей держится довольно точная память всего. Это Бог так милостив ко мне; ни чему другому не могу больше приписать.

Теперь поговорим о цене книги. Если в ней окажется не более 500 страниц, то пустить ее по два руб. сер.; если же более, то есть, приблизится до 600 и даже перевысит, то пустить по три руб. серебром. Это не будет дорого, соображая то, что ее будут более покупать люди богатые и достаточные, а бедные получат даром от их великодушных раздач. Все вырученные деньги присылай немедленно на имя посольства в Неаполь. Жуковский, вероятно послал тебе из Франкфурта свидетельство о жизни, вследствие которого взявши из казначейства все следуемые мне по означенный день деньги, перешли в Неаполь. Не позабудь переслать экземпляров книги ко всем тем, которые поименованы в последнем моем письме. Напоминаю еще раз, кому именно. Царскому Дому всему до единого, - вели переплетчику переплести для того заблаговременно в приличные переплеты; Софье Михайловне (прежде всех) 6 экземпляров; Шевыреву в Москву (со включением процензурованнаго) 8 экз.; Марьи Ив<ановне> Гоголь в Полтаву 6; Арк<адию> Р<оссети> 3; в Харьков Иннокентию 1; в Ржев священнику Матвею Алекс-<андровичу> 2; Жуковскому во Франкфурт 1; Гр. А.П. Т<олстому> в Париж 2; мне в Неаполь сколько может взять курьер - от трех до пяти экз.

Об отправке безостановочной и поспешной за границу попроси от меня покрепче графиню Н<ессельрод>. Скажи, что этим она меня крепко обяжет. Ей дай от имени моего экземпляр; все прочие купят. Вот, кажется, все, что относится до окончательных распоряжений по делу книги: "Выбранные места из переписки с друзьями".

Теперь другая просьба. В Петербург приедет Щепкин хлопотать о постановке "Ревизора" в настоящем виде ко дню его бенефиса, с присоединением доселе неигранного о неизвестного публике окончания пиэсы, под именем "Развязки Ревизора". Прими Щепкина как можно получше, потому что он стоит того во всех отношениях, и окажи ему покровительство и посредничество свое во всех делах, где сможешь, как относительно театрального цензора, так и прочего. А "Ревизора", вырвавши из собрания моих сочинений, где он напечатан в полнейшем виде противу двух прежних отдельных изданий, поднеси его на процензурование Н<икитенке> или другому цензору, какому найдешь приличнее, присоединивши к тому и "Развязку Ревизора", которая находится в рукописи у Щепкина и которую, разумеется, нужно переписать. Все это нужно произвести в двух экземплярах, потому что "Ревизор" должен выйти вдруг разом и в Петербурге, и в Москве, в других изданиях (на московском выставить четвертое, на петербургском пятое). Выйти он должен ко дню бенефисов обоих актеров: в Петербурге Сосницкого, в Москве Щепкина, так чтобы в день самого представления мог бы тут же в большом количестве распродаться. Заглавие ему: Ревизор с Развязкой, Комедия в пяти действиях с заключением. Соч. Н. Гоголя. Издание пятое. Продается в пользу бедных. Цена 1 р. сер. Корректуру его, мне кажется, можно поручить Арк<адию> Р<оссети>. Он человек степенный, надежный и дело это поймет, если ты не откажешься растолковать его и поучить. На его же можешь, я думаю, возложить многое, что будет тебе тяжело и неудобно. Мне становится уже и скорбно, что я на тебя вдруг навьючил столько дел, но что ж делать? мы все труженики. Ты видишь, что я работаю тоже не для себя. От графини А.М. В<иельгорской> ты получишь "Предуведомление к Ревизору", из которого узнаешь, каким бедным собственно принадлежат деньги за "Ревизора" и каким образом должна быть им произведена раздача. Предуведомление это, в двух экземплярах, поднеси на процензерование цензора и отправь одно в Москву для напечатания к Шевыреву, который издаст "Ревизора" в Москве. В Петербурге же должен взять это попечение на себя ты, Христа ради, а не ради меня. Прими хотя главный надсмотр и дела с книгопродавцами. Собравши от них деньги, ты раздели эти деньги поровну между теми, на которых возложил я обузу быть раздавателями вспомоществований, как все это увидишь изложенным в предуведомлении. Затем обнимаю тебя. Крепись и мужайся во всем и не негодуй на меня. Едва успеваю писать. Руки мои коченеют и леденеют, хотя в комнате теплота юга".

Прерываю ряд писем Гоголя по поводу издания "Переписки с друзьями", чтобы дать место письму к П.А. Плетневу же, которое, хотя трактует о постороннем предмете, но служит, однако ж, как бы продолжением 8-го письма.

"Неаполь. Декабря 8 (1846).

"Ревизора" надобно приостановить, как печатанье, так и представленье. Судя по тем вестям, которые имею и по некоторым препятствиям и наконец принимая к сведению некоторые замечания Шевырева, изложенные им в письме, которое я сей час получил, я вижу, что "Ревизор с Развязкой" будет иметь гораздо больше успеха, если будет дан чрез год от нынешнего времени. К тому времени я и сам буду иметь время получше оглянуть это дело, выправить пиэсу и приспособить более к понятиям зрителей. Теперь же "Развязка Ревизора", в таком виде, как есть, может произвести действие противоположное и, при плохой игре наших актеров, может выйдти просто смешной сценой. А потому, если, к счастью, еще не отдана в цензуру рукопись, то удержи ее под спудом у себя. Если же отдана, то, взявши ее немедленно как бы для некоторой поспешной перемены, положи под спуд, употребив елико возможные меры к тому, чтобы она не пошла во всеобщую огласку.

От Шевырева я, между прочим, узнал новость, о которой ты меня совсем не известил, а именно: что "Современник" уже не в твоих руках------А я послал (ничего об этом не ведая), на прошлой неделе, тебе статью О Современнике, которую ты, вероятно, имеешь уже в руках и прочел. Не смею теперь никаких делать тебе замечаний. Они могут быть и ошибочны, и не кстати; скажу тебе только то, что мне кажется, что теперь, именно в нынешнее время, именно с наступающего 1847 года, твое участие в литературе гораздо нужнее, чем до этого времени; во все же минувшее время оно мне казалось совершенно бесплодным; так что мне кажется, если бы ты даже вместо "Современника" стал издавать "Северные Цветы", то и это было бы полезно. А впрочем да вразумит тебя во всем Бог и наведет сделать то, что тебе следует, что, вероятно, тебе известно лучше, чем кому другому, а в том числе и мне. Что же касается до статьи моей, то поступи с ней, как найдешь приличней".

9

"Неаполь. Декабря 4 (1846).

Долго, долго нет от тебя ответа. Дело, как видно, затянулось. Все бы, однако же, тебе следовало меня уведомить хотя двумя строчками об исправном получении моих писем, с приложениями, как пятой тетради, так и поправок, посланных вслед за нею, писем к Щепкину, В<иельгорским> и пр. Но не смею, впрочем, винить тебя, зная, как много зависит не от нас. Даже не смущаюсь и не беспокоюсь долгим молчанием твоим. Сердце мое верит, что все будет хорошо и будет так, как быть должно; стало быть, еще лучше, чем нам хочется.

Посылаю тебе при сем прилагаемую статью, которую ты прочти внимательно и дай на нее чистосердечный и немедленный ответ. Я буду беспокоиться, если не получу его. Сверх означенного мною числа экземпляров книги для посылок кому следует, пришли мне еще три, или четыре экземпляра. К тебе явится Л<юбимов> за ними. Ему можешь также поручить и другие присылки ко мне посредством курьеров, если тебе будет хлопотливо и скучно трактовать об этом с графиней Н<ессельрод>. Впрочем, она добрая женщина, и я уверен, что она постарается о том, чтобы все дошло поскорее в мои руки. Не поскучай также немедленной отправкой ко мне (также посредством курьера) всех тех писем, которые получились от разных лиц с замечаниями на "М<ертвые> души". Эти письма мне очень, очень нужны, - одним словом, так нужны, как никто не может знать, кроме разве одного меня".

10

"Неаполь. 1846 г. декабр. 12. Мне пришло в мысль: не пропадают ли твои письма. Иначе ничем другим я не могу себе объяснить твоего молчания. Во всяком случае вексель с деньгами, следуемый мне из казначейства, должен бы быть уже здесь, по моему расчету, месяц назад тому. Или Жуковский позабыл тебе послать свидетельство о моей жизни? Я взял здесь вновь свидетельство и посылаю его на всякий случай. Хорошо, что я здесь встретил знакомых и мог занять у них. Не то, была бы беда. В чужой земле, знаешь сам, не весьма весело сидеть без денег. Я беспокоюсь не шутя насчет пропажи. Зная тебя за человека аккуратного, не могу никак допустить, чтобы ты мог позабыть. Странно, что эти денежные замедления случились именно в это время, когда деньги, так сказать, лежат в моем собственном сундуке, и нужно только протянуть руку, чтобы оттуда достать их. Нужно теперь особенно так распорядиться нам, чтобы этого не случалось в наступающем году, которой доведется мне изъездить по незнакомым землям, где не легко будет изворачиваться, не имея в руках наличных денег. А потому, ты присылай вперед, не дожидаясь моих извещений, в неаполитанское посольство с курьерами всякую тысячу рублей, по мере того, как она накопится от продажи книги. Лучше мне в руках иметь лишнее, чем рисковать встретить подобный случай, который, как ты сам видишь, может случиться всегда. Уведоми, что стало печатанье книги. Я полагал приблизительно около 3000 р. Не позабудь также прилагать записку, кому именно из книгопродавцев и сколько отпущено экземпляров, чтобы я мог держать весь всегда счет в голове и не мог наделать, от неведения его, глупостей и неосмотрительностей. Думаю, что тебе не следует говорить о том, чтобы не давать без денег никому из книгопродавцев. Это ты сам знаешь, потому что и меня тому выучил. По твоей милости, я в Петербурге так расторопно распоряжался с печатаньем книг своих, как не знаю, распоряжается ли теперь кто из литераторов. Книгу мою я, бывало, отпечатаю в месяц тихомолком, так что появление ее бывало сюрпризом даже и для самых близких знакомых. Никогда у меня не бывало никаких неприятных возней ни с типографиями, ни с книгопродавцами, как случилось у Прокоповича. Денежки мне, бывало, принесут сполна все наперед; все это, бывало, у меня тот же час записано и занесено в книгу, и сверх того весь мой книжный счет я носил всегда в голове так обстоятельно, что мог наизусть его рассказать весь. Несмотря на то, что я считаюсь, в глазах многих, человеком беспутным и то, что называется поэтом, живущим в каком-то тридевятом государстве, я родился быть хозяином и даже всегда чувствовал любовь к хозяйству, и даже, невидимо от всех, приобретал весьма многие качества хозяйственные, и даже много кое-чего украл у тебя самого, хотя этого и не показал в себе. Мне следовало до времени, бросивши всю житейскую заботу, поработать внутренно над тем хозяйством, которое прежде всего должен устроить человек и без которого не пойдут никакие житейские заботы. Но теперь, слава Богу, самое трудное устрояется; теперь могу приняться и за житейские заботы и, может быть, с таким успехом займусь ими, что даже изумишься, откуда взялся во мне такой положительный и обстоятельный человек. Когда приведет нас Бог увидеться, и усядемся мы в уютной твоей комнатке, друг против друга, и поведем простые речи, понятные ребенку, от которых будет тепло душам нашим, ты подивишься и возблагоговеешь перед путями, которыми ведет Бог человека, затем чтобы привести его к нему же самому и сделать его тем, чем должен он быть, вследствие способностей и даров, выпавших на его долю. Но это еще не близко. Обратимся к делу. Шевыреву ты можешь послать экземпляров, сколько он ни востребует, для продажи в Москве. На этого человека можно положиться. У него точность, как у банкира. Он так выгодно выпродал все мои находившиеся у него книги, так изворотливо выплатил все мои долги, не оставив меня в неведении даже в последней копейке моих денег, что наиаккуратнейший банкир ему бы подивился. Тысячу рублей отложи на уплату за письма ко мне, на журналы и на книга, какие выйдут позамечательней в этом году. Я просил Аркадия Р<оссети> заняться пересылкой их, если это окажется тебе обременительным и хлопотливым. В этом году мне будет особенно нужно читать почти все, что ни будет выходить у нас, - особенно журналы и всякие журнальные толки и мнения. То, что почти не имеет никакой цены для литератора, как свидетельство бездарности, безвкусия, или пристрастия и неблагородства человеческого, для меня имеет цену, как свидетельство о состоянии умственном и душевном человека. Мне нужно знать, с кем я имею дело; мне всякая строка, как притворная, так и не притворная, открывает часть души человека; мне нужно чувствовать и слышать тех, кому говорю; мне нужно видеть личность публики; а без того у меня все выходит глупо и непонятно. А потому все, на чем ни отпечаталось выражение современного духа русского в прямых и косых его направлениях, для меня равно нужно; то самое, что я прежде бросил бы с отвращением, я теперь должен читать. А потому не изумляйся, если я потребую присылать ко мне все газеты и журналы литературные, в которые тебя не влечет даже и заглянуть".

11

"Неаполь 1847 г., генв. 5, нов. ст. Письмо твое (от 21 ноя. / 3 дек.) получил; вексель получен за четыре дня прежде. Долгое молчание твое я приписывал именно не чему другому, как затяжке дела и препятствиям ------Ты свое дело сделал, хлопотал и старался изо всех сил; но я своего дела не сделал------Если я, благословясь и молясь Богу, составлял книгу, взвешивая потребности современные жаждущего общества и многого того, что покаместь не видно поверхностным и ничего нехотящим знать людям; если я до сих пор нахожусь в твердом убеждении, что книга моя полезна: то будет малодушно с моей стороны остановиться при начале и не употребить всех сил для того, чтобы довести к концу дело. Если у нас не будет столько любви к доброму делу, чтобы уметь бороться из-за него с препятствиями; если мы не станем употреблять хотя столько постоянства и настойчивости в благих и добрых подвигах, сколько человек низкий употребляет в низких, в стремлении к своей своекорыстной и низкой цели: то где же тогда заслуга наша перед добром? И чем же мы тогда доказали нашу любовь к добру, когда из-за него не выдержали даже столько битв, сколько выдерживает гадкой человек из своей привязанности к гадкому? Итак, повторяю тебе, ты все почти сделал, что тебе казалось очевидно возможно; но я должен сделать также от себя, что мне кажется очевидно возможным------Если книга уже вышла в свет без этих писем, это ничего не значит. Это даже еще лучше----------Как только же они будут разрешены к печатанию, ты их тотчас же отправь в Москву к Шевыреву, чтобы он их вместил во второе издание, долженствующее печататься в Москве, прибавив к слову "издание" пополненное и умноженное ----------По крайней мере совесть моя тогда будет спокойна, и на душе моей не останется тогда упрека, что я был ленив и недеятелен в деле, требовавшем деятельности и благородной устойчивости характера; а без того я не могу успокоиться.

Относительно "Ревизора" ты уже, верно, знаешь мое решение - отложить до следующего 1848 года----------Я и прежде предполагал дать ее [17] на театре только в таком разе, если бы протекло значительное расстояние времени от появления в свет моей "Переписки", чтобы многие мысли успели обойтись в свете и в публике; иначе, все покажется дико и странно. Что же касается до напечатания "Ревизора" отдельно, то это имело бы смысл и расход только в таком случае, если б пиэса возымела в представлении большой успех и произвела сильное впечатление, а без этого нечего об этом и думать. "Развязку Ревизора" положи до времени под спуд. Мне нужно будет потом и самому ее хорошенько пересмотреть. Многое нужно будет сказать гораздо умнее и понятней, чем там сказано. Да и всего "Ревизора" нужно будет хорошенько пообчистивши, дать совершенно в другом виде, чем он дается ныне на театре. Теперь же на него гадко и противно глядеть; из него актеры сделали такую тривьяльность, что, я думаю, нет человека, которому бы приятно было на него поглядеть.

Насчет аккуратности денежной не беспокойся. Счет векселям я веду и, кроме того, что у меня добрая память, не позабываю все записывать. Все приходится так, как следует; нигде не проронено ни копейки: рубль в рубль и копейка в копейку.

Не гневайся на меня за то, что послал тебя к графине Н<ессельрод>. Если найдешь другую скорую оказию переслать мне книги, - конечно хорошо. А если не найдешь, почему не обратиться к ней, хоть, положим, для того, чтобы попробовать? Ведь она же не съест тебя за это! А мне простительно это покушение, потому что она исполнила уже одну комиссию мою в то время, когда еще не знала меня вовсе лично, - и сама даже вызвалась. Почему ж мне не подумать, что она и теперь может для меня сделать одолжение, уже узнавши меня лично? Вообще, я должен тебе заметить, что ты напрасно считаешь меня человеком, доверчиво предающимся людям и полагающимся на всякие сладкие обещания. В твоих глазах, я какой-то прыткий юноша, довольно самолюбивый, которого можно усластить похвалами и всякими вежливыми обхождениями, со стороны всякого рода значительных людей; а мне, говорю тебе не в шутку, это приторно, и я чаще знакомлюсь даже с такими людьми, от которых надеюсь получить именно черствый прием. Мне это нужно для многих, многих, слишком многих причин, которые я бы не умел даже и поведать, и которых ты, может быть, не понял бы даже и тогда, если бы я умел поведать их. Скажу тебе только, что настает наконец такое время, когда упреки, жесткие слова и даже несправедливые поступки от других становятся жизнью и потребностью душевною, и от них удивительно уясняется глаз, растет ум, силы и - словом - растет все в человеке... Но чувствую, что это не может быть тебе понятно. Ты меня не знаешь. Я думал, что многое объяснит тебе моя книга; но, кажется, ты считаешь ее за маску, которую я только надел для публики. Иначе, ты не сделал бы мне напоминания во второй раз, в конце письма твоего----------

Я бы этих слов не сказал бы и тому, который еще недавно начал узнавать людей. Из всего того, что мною написано, несмотря на все несовершенство написанного, можно, однако же, видеть, что автор знает, что такое люди, и уметь слышать, что такое душа человека; а потому не может так грубо ошибиться, как может ошибиться иной; а потому может даже лучше другого взвешивать и светские отношения людей к себе, и отношения людей вообще между собою. Чтобы раз навсегда было тебе, хотя отчасти, понятно, какого рода у меня нынешние отношения к людям, скажу тебе, что не без воли Промысла высшего определено было мне в последнее время сталкиваться с человеком в его трудные минуты и в самые тяжелые состояния душевные, в какие только и обнажается передо мною душа человека. Вот почему мне случилось узнать насквозь многих таких людей, которых никогда не узнать светскому человеку со всех сторон. Если бы случилось мне познакомиться с тобою теперь, именно в последнее время, а не прежде, между нами бы вдруг завязалась дружба навсегда, между нами никогда не произошло бы никаких недоразумений. Но я не введен был никогда вполне в твою душу. Твоя душа не занемогла тогда никакою скорбью, а потому и не могла обнаружить себя передо мною, да и я не в силах был бы тогда ее услышать. Вот почему мы, умея ценить друг друга, однако же не знали друг друга, и не было между нами истинно родного голоса, по которому человек человеку в несколько раз ближе, чем брат брату.

Еще тебе скажу: не думай, чтобы я когда-либо обольщался словами человека даже и тогда, когда меньше знал свет и был далеко невоспитаннее теперешнего. Драгоценный дар слышать душу человека мне уже был издавна дарован Богом, и в неразвитом своем состоянии он уже руководил меня в разговорах с людьми, и передо мной сами собой отделялись звуки истинные слов от звуков фальшивых в одном и том же человеке. Поэтому я весьма рано стал примечать, что есть дурного в хорошем человеке и что есть хорошего в дурном человеке. Ко мне становился человек вовсе не тою стороною, какою он сам хотел стать предо мною; он становился противувольно той стороной своей, которую мне любопытно было узнать в нем; так что он иногда, сам не зная как, обнаруживал себя передо мною больше, чем он сам себя знал. Итак слова твои и предостережение, изъявленные тобою в конце письма, которые ты даже советуешь мне записать себе в книгу, напрасны: ты их сказал вследствие того, что поторопился вывести заключение из дел, по-видимому похожих на те, из которых выводятся подобные заключения, но в самом деле не тех. Вместо того, чтобы воспользоваться сделанным мне твоим замечанием, я сделаю тебе несколько своих замечаний и попрошу их записать себе раз навсегда в свою памятную книжку.

1) Что люди знатные и вообще находящиеся в высших кругах имеют горькие и скорбные душевные минуты и не находят даже и средства показать себя с настоящей и с лучшей стороны своей, и положения их, если рассмотришь внимательно все обстанавливающие их обстоятельства, так бывают трудны, что не бывает решительно средств выйти из необходимости быть в черствых и холодных сношениях с людьми.

2) Что все живущие в Петербурге, хорошие и дурные без исключения, более или менее, покрываются, сами не слыша, наружною (очевидною для других и незаметною для себя) обмазкою эгоизма, - и, поверь, она у всех нас. Рассмотри себя построже: ты и в себе отыщешь признаки того. Вопроси построже свою душу, не ближе ли к ней свои собственные дела и страдания, чем дела и страдания других, не боишься ли (ты) во всяком, даже великодушном деле компрометировать прежде себя, и не отказался ли ты из-за этой причины уже от многих добрых дел, полезных другим?

3) Что, если мы будем смотреть на холодный прием, нам оказанный, и остановимся какой-нибудь невнимательностью к нам, которая покажется нам или пренебрежением к нашему званию, или неуважениям к нашим достоинствам, то никогда не сойдемся мы с человеком и никогда не придем к душе его, и будем вечно играть в жмурки между собою. Но если, не смутясь никаким наружным холодом, сделаешь прямо приступ к душе его и скажешь ему открыто: "Я, мимо всех приличий, пришел к вам, в уверенности, что благородна душа ваша и свято вам чувство добра, и вследствие этого я твердо говорю вам: вы должны сделать такое-то дело!" Поверь, что тот же холодный человек окажется другим после таких слов. Я по крайней мере уже испытал это.

Скажу тебе, что есть у меня знакомства, которые начались с первого раза даже упреками с моей стороны, и от меня приняты были благодарно такие замечания, которые от другого не были бы приняты и за которые бы даже на других рассердились. И эти люди сделались вдруг мне близкими людьми. Нет, напрасно ты думаешь, что ты знаешь людей, а я их не знаю. Ты знаешь их под светской их маской. Я очень понимаю, что на твоем месте и при твоих отношениях с ними, нельзя и узнать их иначе. Даже тот человек, который изворотливей тебя и более навыкся с людьми и более твоего одарен способностями слышать разнообразные силы и способности человека, как открытые, так и сокровенные, даже и тот по тех пор не узнает вполне человека, покуда не загорится весь любовью к человеку и покуда человек не сделается его наукою и единственным занятием, а душа человеческая единственным его помышлением. Если хотя часть такой любви поселится в душе, тогда все простишь человеку, не оскорбишься никаким его приемом; напротив, с любопытством ожидаешь от него всего, чтобы видеть, в каком состоянии душа его и как ему помочь потом освободиться от того, что мешает оказаться его достоинствам в истинном их свете. Даже я, получивший теперь, может быть, одну только песчинку этой любви, уже не могу теперь поссориться ни с одним человеком, как бы он несправедливо ни поступал со мною. Несправедливый поступок мне только дает новую власть над ним: я терпелив, я дождусь своего времени и потом выставлю перед ним так несправедливость его поступка, что он увидит сам эту несправедливость (половина несправедливостей делается от неведения); ему сделается совестно и, желая загладить вину свою передо мною, он уже сделает тогда все, что ни прикажу ему, как послушный раб для господина.

Друг мой, не пропусти этих слов. Прочитай письмо мое два, или три раза в разные расположения духа твоего. Почему знать? может быть, в них заключена правда, именно в это время нужная душе твоей. Не мы управляем своими действиями; незримо правит ими Бог; мы только орудия Его воли, и нами же Он говорит нам; а потому не нужно пропускать ничьих слов без того, чтобы не рассмотреть, что из них нужно взять в примененье к самому себе.

Но я заговорился; обращаюсь к письму твоему. Ты говоришь, чтобы я издательские распоряжения ограничил тобой и Шевыревым и не вмешивал сюда никого. Но я никого и не вмешивал: по поводу "Развязки Ревизора", Шевырев написал без моего ведома письма к В<иельгорскому> и В<еневитинову>; он позволил себе распорядиться так по случаю болезни Щепкина, которому поручено было лично хлопотать об этом. Слово лично особенно подтвердил Шевыреву потому, что я боюсь переписки и хлопот письменных, как огня: от них только бестолковщина и недоразумения. А.М. В<иельгорской> назначена была часть вовсе не издательская: ей поручалась просто раздача сумм бедным, в случае если бы был издан "Ревизор" и выпродан. Этого дела никто бы умнее ее не мог произвесть. Я тебе особенно советую с ней познакомиться. У ней есть то, чего я не знаю ни у одной из женщин: не ум, а разум; но ее не скоро узнаешь: она вся внутри. Р<оссети> я тебе советовал иметь в виду только в таком случае, когда не позволят твои собственные дела заняться изданием "Ревизора", которых я предполагал у тебя довольно; теперь же, как вижу из письма твоего, их даже более, чем я предполагал.