ОПЕРА-САТИРА

ОПЕРА-САТИРА

Инсценировка поэмы «Энеида». — Опера на сцене драматического театра. — Театр Садовского в Киеве. — Олимпийские боги или… царь Микола. — «Энеида» и «Золотой петушок».

Однажды (если не ошибаюсь, в конце 1909 года) зашла в кабинете отца речь об «Энеиде». Вспомнили 1903 год — юбилей Котляревского.

— Давно об этом мечтаю, — неожиданно заговорил Николай Карпович Садовский. До этого он все молчал, сосредоточенно попыхивая в люльку. — Давно хочу Энея, парубка моторного, Дидону, Юпитера и всю его божественную братию вывести на сцену.

И тут же признался, что, чего греха таить, уже работает над сценическим вариантом «перелицованной» «Энеиды» Котляревского.

Отец горячо поддержал Садовского.

— «Энеида» просто создана для театра. Странно, что до сих пор никто из наших драматургов не заинтересовался ею.

Театр Садовского, как и театры Старицкого, Кропивницкого, Саксаганского и Заньковецкой, можно назвать и театром Лысенко. Без его музыки не обходилась, пожалуй, ни одна новая постановка.

Оперный театр был в те времена закрыт для украинского композитора. И все же не только «Наталка-Полтавка», в основе своей произведение драматическое, но и оперетта Лысенко «Черноморцы», его же оперы «Рождественская ночь», «Утопленница» успешно ставились на украинской сцене.

Объяснялось это просто. Украинские драматические театры, на диво певучие и музыкальные, счастливо соединяли элементы драмы и оперетты, оперы и балета. Корифеи украинской сцены все (кто в большей, кто в меньшей мере) владели голосом, хорошо разбирались в музыке, в народных мелодиях.

Николая Карповича, как, впрочем, и всех братьев Тобилевичей[53], природа тоже щедро наделила слухом, голосом (баритон) и творческим даром. «По своему образу и подобию» подбирал себе Николай Карпович и актеров. Он организовал отборный смешанный хор, небольшой по составу, но довольно квалифицированный оркестр. Дела театра окончательно наладились, когда труппа Садовского после бесконечных скитаний, наконец, «осела» в Киеве, где стала постоянно выступать в помещении театра «Общества грамотности», известного в народе как «Театр Садовского».

Народный, реалистический театр, на сцене которого с огромным успехом шли острые социальные драмы и комедии прославленного брата М. Садовского — И. Карпенко-Карого, пьесы Островского и Гоголя, быстро «оброс» своим зрителем. Зритель этот — рабочие, рядовая разночинная интеллигенция, ученики, студенты — весь демократический Киев!

Кто видел Садовского на сцене, тому уже не забыть мужественное лицо, голос, решительные карие глаза, пышные, чуть наёженные усы «січовика».

Среди братьев Тобилевичей Николай Карпович выделялся богатырским ростом, здоровьем, военной выправкой и… солдатским «георгием» на неизменном во всех торжественных случаях (особенно когда надо было являться перед ясные очи начальства) черном сюртуке.

Своим солдатским «георгием» Садовский гордился по праву.

— Не какой-нибудь, а солдатский крест, в бою заработан!

— Было это под Шипкой, — обычно начинал Николай Карпович. — Хоть из «вольноопределяющихся», но солдат (не дело себя хвалить, а скажу!) вышел из меня стоящий. В бою из рук здоровенного турка полковое знамя вырвал. Что тут было! Отовсюду кинулись на меня турки. Пошла стрельба! Не знаю, не ведаю, как к своим добрался. А знамя донес! Так и стал георгиевским кавалером.

Николай Карпович лукаво, но и не без гордости посматривал на нас, подкручивая свой «гетьманский» ус.

После разговора об «Энеиде» прошло несколько месяцев. На премьере драмы Карпенко-Карого «Сава Чалый» (отец большой патриот театра Садовского, ни одной премьеры не пропускал) заглянули мы в директорский кабинет.

— Чем обрадуете нас, дорогой Николай Карпович? — спросил, здороваясь, отец. — Премьера премьерой, а пора и «Энеиде» выбраться на свет божий, сиречь на сцену.

— Да, нечего сказать! А я-то думал, пришли с поздравлением к «новорожденному»: вчера инсценировку дописал!

Договорились, что в ближайшие дни Николай Карпович заедет к нам с «новорожденным».

На читку отец пригласил Ольгу Петровну Косач и кое-кого из знакомых театроведов.

Снова, как когда-то, в дни нашей поездки в Полтаву, ожили перед нами боги Олимпа со своими ссорами, пьянством, бесстыдным развратом. Сыпал громами разгневанный Юпитер, льстивая Юнона что-то нашептывала сластолюбцу Эолу, между делом бранясь с Венерой не хуже заправской торговки-перекупки с Житного базара.

Такое чтение не часто услышишь! Николай Карпович не читал, а воссоздавал и голосом, и жестами, и мимикой олимпийцев, ад, Энея…

Сознавая, что на сцене невозможно раскрыть содержание всех шести частей «Энеиды», Садовский для сценической переработки взял только отдельные эпизоды: прибытие Энея с троянцами в Карфаген, после гибели Трои, любовь Энея и Дидоны, вмешательство олимпийских богов в судьбу Энея, его отъезд в Латину и трагическую смерть карфагенской царицы.

Внимательно слушал отец Николая Карповича, что-то серьезно обдумывая.

В такие минуты глаза, лоб, сведенный морщинами, чуть выдвинутая вперед фигура, наконец пальцы, бегающие по столу, словно по клавишам, — все выдавало в нем непрерывную работу мысли. Я хорошо знал и любил в нем эти минуты.

— Ну как? — спросил Николай Карпович, свертывая рукопись.

— А вот как! Слушал я вас, друже мой, и запала мне одна думка. А что, если богов с Олимпа да в оперу? Ваша инсценировка почти готовое либретто. Какой тут драматический, острый конфликт и, главное, сатира, донимающая, убийственная сатира на криводержавие. Зевс с компанией — это же наш Микола со всей дворцовой камарильей, и все это в национальном украинском колорите. — Волнуясь и все более воодушевляясь, отец продолжал: — Переделайте всю инсценировку, дорогой Николай Карпович, на оперное либретто. Если понадобится, мы все вам поможем, и будет у нас своя, первая на Украине комическая опера-сатира. У меня при вашем чтении даже отдельные сцены возникли.

Присутствующие поддержали отца. А там «сдался» и Николай Карпович.

— В ваших руках опера на материале моей инсценировки получится, чувствую, лучше комедии. А что впервые придется либретто писать, то «не святые горшки лепят».

Здесь же всем товариществом набросали план либретто. Николай Карпович горячился больше всех.

Отец, помню, рассмеялся:

— Теперь не оторвать Николая Карповича от либретто. Видите, как развоевался. Что сотник на раде козачьей.

Минул месяц. И снова в гостиной собрались патриоты будущей оперы. Пришли ведущие актеры театра. На этот раз, кажется, уже не Садовский, а кто-то другой читал либретто.

Оказалось, отдельные сценки не отвечают оперной специфике, а тексты некоторых арий и хоров трудно положить на музыку.

— За один раз не срубишь дерево враз, — подбадривал Садовского-либреттиста отец. — Ничего не поделаешь. Такая у нас, людей искусства, судьба: править, сокращать, переделывать…

«Доводил» либретто до «пуття» Николай Карпович уже не в одиночку, а с отцом.

Начав с «Андриашиады», подражательной сатиры на русификаторов, Николай Витальевич завершил свой творческий путь убийственной сатирой на царей и вельмож, на панков, сдиравших семь шкур с единокровных селян.

Уже приступив к работе, отец не раз говорил Николаю Карповичу Садовскому:

— Главное — сцена на Олимпе. Любовь Дидоны, признаться, меня куда меньше волнует. А на Олимпе есть где размахнуться, есть кого ударить.

Замечание это не случайное. Либреттист явно отдавал предпочтение роману Энея и Дидоны, красочным бытовым сценам «грекозапорожской» жизни, вывернутой наизнанку», а композитора привлекала возможность воссоздать в комедийно-сатирическом плане зловещие фигуры царя и его придворных в виде мифологических персонажей, сохранив при этом весь национальный колорит, так ярко подчеркнутый у Котляревского. Привлекала отца и героическая фигура Энея, вступившего в поединок со «злой судьбой», с роком, накликанным на его голову богами. Смело, как когда-то казаки-запорожцы, Эней переплывает «на човнах» морские просторы — «вперед, к неведомым берегам»; и в Дидоне все чаще вырисовывался перед отцом задушевный образ украинской женщины.

— Давно уже так не работалось, — говорил мне отец.

Он, бывало, наигрывал и напевал арии, а когда приходил Садовский, разыгрывались целые сцены.

Николаю Карповичу очень понравилась ария Зевса:

Я — рекс! Вчувайте і вклоняйтесь,

І розумійте слово — рекс!

Грішіть, та тільки оглядайтесь,

Бо ви моє покірне греке!

Над усіма людьми й богами

Панує влада скрізь моя,

І блискавками і громами

Трушу склепіння неба я.

Я все створив, всьому дав міру,

Уклав закони світові.

Людям натхнув і страх, і віру,

I став державцем над людьми!

Пел он ее грозно, напыщенно. В совсем другом, комедийном плане исполнялась им вторая часть арии:

На світі скрізь панує лад:

Один вперед, другий — назад.

На світі скрізь панує рай:

Один працюй, другий — співай.

Скрізь рівність в правді світовій:

Той сльози лий, той нектар пий.

І хвалить все себе само,

Один пануй, другий — в ярмо.

Чим живі ви? Чим все живе на світі,

Й та дрібна людська комашня?[54]

Тим, що за вас не мед і оковиту,—

А нектар п’ю отут щодня.

П’ю за народ, за всіх підданців,

Панів, князів і голодранців.

Садовский-Зевс скупыми, но очень выразительными жестами изображает «рай» и «равенство» своего царства, где «один пануй, другий — в ярмо».

Как-то я обратил внимание отца на то, что не весь текст либретто положен на музыку.

— Раньше я и сам хотел все положить на музыку, однако, — ответил мне отец, — намерение это пришлось отбросить. Прежде всего разговорный элемент как раз в духе украинской народной оперы, во-вторых, в отдельных случаях музыка может только ослабить характерные особенности языка Котляревского, сохраненные в тексте либретто.

Опера подвигалась быстро.

Послушать ее пришли все заранее намеченные артисты-певцы во главе с Николаем Карповичем, хормейстер, дирижер оркестра, друзья. Небольшой наш зал еле вместил всех приглашенных. Отец, как говорится, был в ударе: с большим вдохновением проиграл клавир оперы, сам пропел все номера. Николай Карпович читал ремарки, разговорный текст.

… Берег моря. Бог ветров Эол, проснувшись, вспоминает пьяную ночь на Олимпе, пиршество у Зевса, ссоры небожителей, из-за которых погибла Троя. Уцелел только Эней — сын Венеры — со своими воинами, но и его, враждуя с Венерой, хочет погубить Юнона, мстительная, коварная супруга Зевса.

А вот и сама Юнона. Легка на помине. Примчалась с Олимпа и обещает Эолу, старому греховоднику, молодую девушку, лишь бы тот утопил Энея.

Поднимается страшная буря. Высокие волны захлестывают лодки Энея. Но не растерялся вождь троянцев. Нравы богов ему известны. Он бросает в пучину свои последние деньги — взятку богу моря Нептуну. Симфоническая картина нарастающей морской бури — апогей конфликта богов.

Нептун прогнал Борея. Громовые тревожные звуки сменяются торжественным покоем. Стихает буря. Близится желанный берег. Обессиленные троянцы засыпают на земле Карфагена. Знакомая мелодия украинской веснянки. Озаренные луной, прославляя весну и жизнь, девушки ведут хоровод. Рассвет. Появляется Дидона — царица Карфагена. Она и жалеет Энея и восхищается им. Приглашает всех к себе.

Второе действие — «На Олимпе» — кульминационное в опере. Царство богов. Махтей, подметая Олимп, жалуется на свою судьбу, на порядки, установленные Зевсом. Боги только то и делают, что пьют, объедаются, сорят, а ты после них прибирай.

Кортеж богов. Снова банкет. Бахус, Марс и Афина прославляют Зевса, его царство, где «один слезы льет, другой нектар пьет».

Прибегает Меркурий. Он рассказывает о привольной жизни Энея и троянцев в Карфагене: «Эней там бісики пуска», совсем свел с ума Дидону.

Разгневанный новой ссорой Юноны и Венеры — «бабськими каверзами», Зевс посылает Меркурия на землю со строгим наказом Энею оставить Карфаген.

Притомившись после «трудных государственных дел», Зевс призывает богов пить, есть и веселиться.

Пустота, ветреность, высокомерие, паразитизм и жестокость небожителей раскрыты композитором с едкой, уничтожающей иронией. Тут мы встречаемся с уже знакомым по «Андриашиаде» приемом: музыка величального характера резко контрастирует с гротескным содержанием текста.

Помню, как насмешила первых слушателей оперы величальная ария Бахуса:

Співаю Зевсові я славу —

Олімпа пишному царю,

Його премудрую державу

Співаю, славлю і хвалю!

Він п’є від ночі і до світа

За здравіє своїх дітей.

Аполлон и оборванные, издерганные музы тоже «величают» Зевса, горько жалуясь на то (весьма прозрачный намек), что нет «зпоезії прибутку».

Разговорный элемент сохранился и во втором действии. Но яркая музыкальная характеристика Зевса, Марса, Юноны и Венеры, развернутые ансамбли (дуэты, квинтет, хоры), симфоническое вступление, гопак, знаменитый Юпитеров поход (кортеж богов) придают второму действию широкое оперное звучание.

Третье действие резко отличается от первых двух. Вместо едкой сатиры — сцены лирические (любовь Энея и Дидоны. Вынужденная их разлука). Здесь звучит музыка глубоких человеческих чувств, здесь уже нет ничего опереточного, легкого. Арии и дуэты

Энея и Дидоны, мелодика танцев насыщены интонациями украинских народных песен.

Меркурий — курьер Зевса — появляется на банкете у Дидоны в одежде старого кобзаря.

Готовясь к отплытию, троянцы все больше напоминают смелую ватагу запорожцев, а Эней, верный своему долгу (он оставляет Дидону, чтобы основать Рим), — храброго казацкого атамана.

Дидона в отчаянии, она не в силах перенести разлуку с Энеем, поджигает дворец и гибнет в огне.

Но уже подняты ветрила. Воплощением мужества и неумирающей силы народа прозвучала финальная песня:

Вітер свище,

Вітер грає,

Хвиля[55] піниться хистка.

Море сине і безкрає,

Привітай — но козака.

Впечатление огромное! Все поздравляли авторов музыки и либретто с «рождением» комической оперы-сатиры, желали ей «цензурного благословения и многие лета».

Труппа Садовского под руководством отца сразу приступила к разучиванию оперы.

Надо было спешить с инструментовкой. Чуть ли не ежедневно приходил к нам посыльный из театра, забирал готовые листки для репетиций оркестра.

Обсуждая с Николаем Карповичем и другими исполнителями будущую постановку, отец часто напоминал:

— Хорошо бы вам «Золотого петушка» посмотреть. Родного брата нашей «Энеиды». Не Додона, а чванливое, жестокое и глупое криводержавие выставил голым перед всем народом Николай Андреевич Римский-Корсаков. Признаться, все время, пока я сидел над «Энеидой», царь Додон со своей свитой стояли перед моими глазами.

«Золотой петушок» и на самом деле помог режиссуре найти немало удачных, социально-острых сцен, прямо перекликающихся с действительностью, с проснувшейся разгневанной Россией, где перепуганный царь прятался от народа за стеной жандармов.

Достаточно вспомнить кортеж богов во втором действии.

Впереди ликторы с жандармскими значками и стража. Ликторы заглядывают под трон, на трон, за стулья, скамейки и столы, даже за «облака». Не подложена ли кем бомба? Не спрятался ли бунтовщик?

Зевс всходит на трон, и на ступеньках его вытягиваются церберы с человеческими головами.

Картина, как видите, вовсе не античная для России 1911 года!

При постановке оперы отец встретился с весьма значительными препятствиями. Как я уже говорил, состав оркестра был невелик; когда дошло до репетиций, оказалось, что в оркестре отсутствуют такие важные для партитуры инструменты, как гобой, фагот, арфа. К тому же и струнный квинтет оказался далеко не на высоте. Отец знал ограниченные возможности оркестра театра и, как мог, приспосабливался, но, идя на компромиссный минимум, он все-таки не мог не требовать от театра инструментов, крайне необходимых для оркестровой палитры.

На этой почве возникли конфликты с дирекцией театра. Отец стоял на том, чтобы инструменты, указанные в партитуре, были все.

Придет, бывало, с партитурой на репетицию. Видит, в оркестре снова нет нужных инструментов.

— Не дам, раз так! Не будет того, что нужно для звучания оркестра, — не быть и постановке! Портить не позволю.

Случалось, что отец тут же забирал партитуру и огорченный шел домой.

Никогда не отделял Николай Витальевич свои творческие дела от личных, поэтому глубоко переживал каждый конфликт с Садовским, которого очень уважал и любил как артиста и человека. Он, конечно, понимал, что и Николаю Карповичу не так-то просто увеличить состав оркестра. Немалые на это нужны были деньги. Да одно подсказывал разум, другое — сердце, которому никак не хотелось давать в обиду свое произведение, к тому же, как чувствовалось ему, последнее.

Больно было за отца, и пришлось мне выступить посредником. Кое в чем удалось убедить отца, самые необходимые инструменты были доданы театром, и мир между двумя сторонами восстановлен. Опера-сатира, единственная в украинском оперном репертуаре, в чрезвычайно красочном сценическом оформлении зазвучала, и звучала она в театре Садовского несколько лет подряд с неизменным успехом.

В дни премьеры билеты даже на приставные стулья брались с боем.

Под античной одеждой демократический зритель легко узнавал настоящих «героев» оперы.

Когда в сопровождении трубных окриков и торжественных аккордов оркестра звучала ария Зевса: «Я — рекс! Вчувайте і вклоняйтесь, і розумійте слово— рекс!» и т. д. или когда Афина пела:

Се — рекс! Се рекс!

І сіріч пан і батько!

Народ коха, як лис курчатко.

Амінь!.. Уви… Єй-єй… Єй-єй!

весь театр вздрагивал от смеха и аплодисментов.

Это аплодировала галерка! Оружейники из «Арсенала», студенты, снимающие «углы» в подвалах или на чердаках, на «седьмом небе».

То молодая Россия смеялась над Россией старой, над ненавистным криводержавием, над которым история уже поднимала свою карающую руку.