ГЛАВА 17 В ВАШИНГТОНЕ

ГЛАВА 17

В ВАШИНГТОНЕ

Эндрью Джонсон был на посту президента целый год, когда конгресс принял закон о гражданских правах вопреки его вето. Этот закон имел своей целью гарантировать полные гражданские права всем лицам, родившимся в Соединенных Штатах (за исключением индейцев), независимо от их расовой принадлежности и цвета кожи или «предыдущего пребывания в рабстве или в иной подневольной зависимости».

Ликование среди аболиционистов было недолговечным. Опять вспыхнул воодушевленный политикой Эндрью Джонсона мятежный дух Юга. Беспорядки, бунты и убийства, совершаемые в Южных штатах, подтверждали опасения, что плантаторы Юга используют свою силу, дабы снова обратить негров в рабство, и что ни один противодействующий им человек, будь то белый или черный, не останется в безопасности. В сенате Чарльз Самнер, а в конгрессе Тадеуш Стивенс требовали принятия такой специальной поправки к конституции, которая дала бы неграм в каждом штате право участвовать в выборах. Благодаря их совместным усилиям родилась 14-я поправка. Уэнделл Филиппс и Фредерик Дуглас организовали всенародную агитацию в пользу этой поправки. Они ездили по городам и проводили массовые митинги, ратуя за то, чтобы вся нация требовала полных гражданских прав для вызволенного из рабства народа.

Деятели республиканской партии одобряли идею участия негров на Юге в выборах. Они были убеждены, что это принесет большое количество дополнительных голосов республиканской партии — партии Авраама Линкольна, павшего мученической смертью. Северные капиталисты тоже одобряли эту идею, ибо участие негров в выборах должно было несколько обуздать южных плантаторов. Отныне капиталисты Севера были намерены контролировать производство хлопка. Вот почему они были столь едины в восхвалениях Фредерика Дугласа.

Дуглас был великолепным оратором. Он не спрашивал, не задавался мыслью, в чем причина его огромного успеха во всех городах, куда бы он ни приезжал. Он не подозревал, что здесь играют роль эгоистические интересы. Когда жители Рочестера избрали его представлять их город на Национальном съезде лоялистов в Филадельфии, Дуглас принял это как знак уважения к негритянскому народу. В Рочестере в это время было свыше шестидесяти тысяч жителей, из них только душ двести негров. Поэтому темнокожий человек мог считать для себя честью избрание его единственным делегатом от «белого» города.

Выборы осенью 1866 года должны были показать, признает ли конгресс Южные штаты в том виде, в каком их реконструировал Эндрью Джонсон. Выборы были не президентские, а только в конгресс и в законодательные органы штатов.

Национальный съезд лоялистов был созван теми элементами Севера и Запада, которые хотели поторговаться с Югом, пользуясь негласным положением о том, что каждому штату будет дано конституционное право самостоятельно решать, какие группы населения могут быть допущены к участию в выборах. На этом съезде собирались поставить вопрос о желательности избирать в конгресс тех лиц, которые приняли бы в свои ряды всех «лояльных» представителей Юга. Дельцы Рочестера избрали своим делегатом Фредерика Дугласа, дабы усыпить бдительность своих противников и скрыть от них истинную цель этого съезда.

Хотя Дугласа избрали белые, но все оказалось не так-то гладко. Неприятности начались уже в поезде, который вез делегатов в Филадельфию. В Гаррисбурге состав был прицеплен к другому специальному составу, шедшему с юго-запада. Южане изумились, увидев в вагоне негра. Скрывая свой гнев, они сумели, однако, убедить других делегатов, что нет необходимости допускать чернокожего на съезд. Свой протест они мотивировали тем, что призыв «к социальному равенству» негров подорвет шансы республиканской партии. Делегаты с Севера согласились с этой точкой зрения. Передать их решение ничего не подозревающей жертве поручили велеречивому и обходительному джентльмену из Нового Орлеана. «Надо отдать ему должное: у него были превосходные манеры и ораторское дарование», — рассказывал Дуглас.

Свою речь этот джентльмен начал с того, что продемонстрировал свое знакомство с историей жизни Дугласа и его литературной деятельностью, затем заявил, что испытывает к нему высочайшее уважение. Он заверил делегата города Рочестера, что джентльмены, направившие его вести переговоры, а также те, кто сейчас сопровождает его, восторгаются достопочтенным мистером Дугласом и не имеют ни малейших помыслов отстранить его от участия в съезде. Здесь он сделал паузу, жеманно вытирая пальцы белоснежным носовым платком. Засунув его обратно в карман, он эффектным жестом простер к Дугласу руки и изогнул свой стан, вопрошая: «Разве не считаем мы необходимым отбросить все личные желания ради общей цели?» Не давая Дугласу ответить, он передернул плечами и продолжал говорить. По его словам, важно было только одно: «Полезно это для партии или нет?» Мистеру Дугласу, несомненно, известно, что сильное и глубокое предубеждение против его народа существует не только на Юге, но и на Севере. Поднимется крик, что-де республиканская партия ратует за социальное и политическое равенство негров, если знаменитый Дуглас будет присутствовать на Национальном съезде лоялистов.

В голосе джентльмена слышались слезы, когда он говорил: «Чем не приходится жертвовать во имя осуществления задач республиканской партии?» Но надо помнить, подчеркнул он, что в штате Индиана имеется несколько округов, где существует такое равновесие между республиканцами и демократами, что любая мелочь может перетянуть чашу весов, а если республиканские кандидаты будут там забаллотированы, то партия может не набрать в конгрессе двух третей голосов, нужных для проведения столь настоятельно необходимых законов.

— Милостивый бог дает крест, — закончил он набожно, вздымая очи к потолку, — и дает силу нести его!

Дуглас молча, внимательно слушал эту речь. Оратор откинулся на спинку кресла. Подошедшие с ним трое делегатов, стоявшие в проходе, повернулись, чтобы уйти. Но они застыли на месте, услышав голос Дугласа. Это был звучный голос, и то, что он говорил, было слышно всем пассажирам в вагоне:

— Джентльмены, при всем моем уважении к вам, скажу вам следующее: ваше требование, чтобы я отказался участвовать в съезде, делегатом которого я был законно избран, для меня равносильно тому, что вы предложили бы мне пустить себе пулю в лоб!

Физиономия южанина застыла. Один из сопровождавших его делегатов выругался — правда, не сразу.

Дуглас продолжал говорить убеждающим тоном:

— Какая выгода будет вам, джентльмены, если вы не допустите меня на съезд? Разве обвинение в трусости, которое будет непременно вам предъявлено, для вас не опаснее, нежели обвинение в излишней близости с неграми? Разве не назовет вас вся Америка трусливыми лицемерами, разглагольствующими о принципах, которые вы нисколько не намерены осуществлять в жизни? С точки зрения политики и необходимости разумнее будет допустить меня. Ведь известно же, что я по всем правилам избран жителями Рочестера делегатом на съезд. Этот факт был широко освещен и комментировался по всей стране. Если меня теперь исключат, народ будет спрашивать: «Где же Дуглас, почему его не видно на съезде?»

Слушатели не шелохнулись. По их холодным физиономиям было видно, что он не переубедил их. Дуглас вздохнул. Затем его лицо приняло такое же холодное выражение. Он встал.

— Итак, отбрасывая полностью вопрос о политическом благоразумии, я буду непременно присутствовать на съезде. Если я этого не сделаю, это будет противоречить принципам и практике всей моей жизни.

Южане вышли. Благовоспитанный джентльмен из Нового Орлеана забыл даже попрощаться.

Больше об этом ничего не говорилось. Фредерик Дуглас не был исключен, но в течение всего первого утреннего заседания ему давали понять, что его игнорируют.

На этот же день была назначена уличная процессия. Вся дорога от Индепенденс-холла была увешана флагами и знаменами, толпы людей запрудили улицы. Дуглас пришел вовремя. «Почти все, кого я там встретил, не то боялись, не то стыдились моего присутствия. Меня предупредили, что мне не разрешат пройти по городу в этой процессии; кое-кто говорил мне, что мое участие может настолько возбудить предубежденных жителей Филадельфии, что демонстрация, еще чего доброго, кончится беспорядками».

И все-таки Дуглас принял участие в процессии, и беспорядков не было. Но работа съезда, по сути дела, протекала без него. Он посещал заседания, не зная, что происходит за кулисами. Тем не менее он убеждал себя, что присутствие негра на общеамериканском политическом съезде необходимо.

14-я поправка в том виде, в каком она была представлена конгрессу, явилась компромиссом. Самнер, Стивенс и прочие радикалы оказались не в состоянии провести текст, гарантирующий неграм избирательное право. Первая часть поправки обеспечивала права гражданства всем лицам, родившимся в Соединенных Штатах или принявшим американское подданство. Эта часть явно превращала бывших рабов в граждан страны, но вторая часть столь же явно говорила о том, что каждый штат вправе не допускать негров к участию в выборах, и в таком случае норма их представительства в конгрессе должна быть соответственно уменьшена.

Тадеуш Стивенс понимал, что победа еще не достигнута. Тогда он начал атаку с другого конца. В марте 1867 года он внес в конгресс законопроект, предусматривающий конфискацию земель южных плантаторов. Стивенс указывал, что 70 тысяч крупных плантаторов Юга владеют землей в количестве 394 миллионов акров, кроме того 21 миллион акров принадлежит фермерам, каждый из которых имеет во владении менее чем 200 акров. Стивенс предлагал оставить мелким хозяевам их фермы, но превратить в собственность государства земли крупных плантаторов. Каждая из миллиона семей бывших рабов должна была по его плану получить ферму с наделом в 40 акров и 50 долларов деньгами; остальную землю предлагалось распродать по цене 10 долларов за акр, а суммы, вырученные от этой продажи, употребить для уплаты национального долга.

В криках, поднявшихся на всю Америку, Стивенса шельмовали по-всякому: он и революционер, и мерзавец, и вор, и изменник. Тадеуш Стивенс захотел слишком многого! Посоветовавшись со своими коллегами, Дуглас обратился к конгрессу с требованием провести закон, разрешающий неграм покупать землю в рассрочку. Для этого он предлагал, чтобы конгресс организовал национальную компанию земли и кредита с основным капиталом в один миллион долларов.

Лишь теперь, впервые после отмены рабства, негритянские рабочие стали думать об организованных действиях. Большое число негров работало в Вашингтоне и его окрестностях. Они собрались на массовый митинг и направили петицию конгрессу о том, чтобы негритянским рабочим было обеспечено равное право на труд с белыми рабочими. Петицию размножили, и комиссия в составе пятнадцати человек взялась за ее распространение. Подобные митинги состоялись в Кентукки, Индиане и Пенсильвании.

Когда в том же году в Балтиморе был организован Национальный рабочий союз под лозунгом «Добро пожаловать, сыны труда с Севера, Юга, Востока и Запада», негритянская проблема всплыла сразу же. Часть организаторов, выступавшая за прием негров в союз, мотивировала свое мнение тем, что, если этого не сделать, негров будут использовать в качестве штрейкбрехеров, и, таким образом, капиталисты смогут подавлять белых тружеников. Итак, вопрос о неграх был представлен только в негативном свете и остался нерешенным.

Фредерик Дуглас, узнав о характере дискуссий, пренебрежительно пожал плечами:

— Ничего, добившись избирательного права, негры сами пробьют себе дорогу!

— Югу необходима полная реконструкция классов, — заявил дальновидный негритянский рабочий лидер из Южной Каролины Джеймс Моррис, — не должно быть резкой грани между белыми и чернокожими рабочими!

— Но ведь профсоюзы открещиваются от негров все эти годы!

Хотя Дуглас сам в свое время участвовал в борьбе за права ирландских батраков, но здесь он не мог себе представить, как это белые и чернокожие рабочие в условиях противоречивой действительности Соединенных Штатов смогут объединиться против общего врага.

Выборы 1866 года принесли радикалам преимущество в конгрессе. Это событие послужило началом борьбы между законодательным собранием и президентом и позволило провести радикальный закон о реконструкции Юга и привлечь к суду за саботаж президента Эндрью Джонсона. Всем этим руководил неутомимый и бесстрашный Тадеуш Стивенс.

По решению сената Джонсон был оправдан, но сам процесс нанес ему такой удар, от которого он уже не оправился и разбил все его надежды на переизбрание на пост президента.

Фредерик Дуглас участвовал в избирательной кампании генерала Гранта осенью 1868 года. Собственно говоря, никакого соревнования и не было. Республиканская партия на сей раз оказалась монолитной. Жителям Севера надоело слышать о непрестанной грызне в конгрессе. Все считали, что самое необходимое — это найти такую сильную руку, которая провела бы разумную реконструктивную политику. Герой гражданской войны был избран подавляющим большинством народа.

Тем временем в другой сфере, в сфере международных интриг и политики силы, в которой имя Фредерика Дугласа представляло пустой звук, происходили события «по плану». Экспансионисты в Соединенных Штатах дождались, когда президент Грант занял свой пост, и сразу же возобновили попытки укрепиться в Караибском море.

Острова Караибского моря обладали огромной потенциальной ценностью. Тучные земли таили несметные богатства. Чернокожие бедняки, в свое время привезенные туда из Африки, представляли собой дешевую рабочую силу. Ключом к островам был Санто-Доминго, за который в прошлом шла отчаянная борьба между Испанией, Францией и Великобританией.

Со времени первой высадки Колумба 6 декабря 1492 года история острова писалась кровью. На одном конце его родилась вторая по счету республика в западном полушарии, получившая название Гаити. Когда Грант стал президентом Соединенных Штатов, Гаити уже существовала шестьдесят шесть лет, несмотря на то, что другие государства считали эту республику аномалией. На другом конце острова находилось более слабое государство — Санто-Доминго. Пока Соединенные Штаты были заняты гражданской войной, Испания аннексировала его под сурдинку. По этой причине «черная республика» Гаити, обладавшая скорее рвением, чем силой, стремилась занять место Соединенных Штатов в качестве защитника Санто-Доминго от агрессии европейских держав. В 1865 году Санто-Доминго сумело свергнуть власть Испании, но до независимости ему было далеко. Президент, опытный в военной тактике, отлично понимал, как необходимо иметь военные базы и порты для заправки углем в Караибском море. Не менее жадно взирали адмиралы и генералы многих других государств на Мол Сейнт-Николас — одну из лучших гаваней западного полушария. Но народ Гаити сумел удержать этот порт, и тогда американцы обратили свои взоры на другой, тоже неплохой порт в заливе Самона в Санто-Доминго. И вот президент Грант предложил «защиту» могущественных Соединенных Штатов «слабому, беспомощному народу, раздираемому на части внутренней борьбой и неспособному сохранять порядок у себя дома и вызывать уважение к себе за рубежом».

Но бдительный Чарльз Самнер выступил по этому поводу в сенате, и в течение целых шести часов голос его не умолкал под сводами большого зала. Его протест против аннексии Санто-Доминго отозвался эхом по всей стране.

Дуглас, поглощенный своими заботами, услыхал отголоски дебатов и выступил в защиту президента Гранта. Его сотрудники глядели на него в изумлении.

— Да как вы можете, Дуглас! — восклицали они. — Разве вы не видите, что это означает? И как вы решаетесь выступать против Самнера? Ведь это же самый отважный друг негров в конгрессе!

— Я не против Чарльза Самнера! Наш сенатор рассматривает предполагаемую аннексию как угрозу уничтожения негритянского государства, вот почему он так рьяно выступает против этого. Но даже великие и славные люди способны ошибаться!

Джордж Даунинг, пристально глядя на честное взволнованное лицо Дугласа, подумал: «Вот именно!»

Чарльз Самнер лежал на диване в библиотеке своего большого дома на Лафайет-сквер, слушая Дугласа с закрытыми глазами. Силы Самнера иссякали. Каждое из этих колоссальных усилий подтачивало его жизнь. Самнер был одним из немногих людей своего времени, понимавших, что союз и теперь еще может потерпеть поражение. В последний период деятельности Линкольна он был ближайшим его соратником и прилагал все усилия, чтобы выполнить заветы своего любимого главнокомандующего. Он слушал Дугласа, тоже знавшего и любившего Линкольна, и недовольно хмурился. Потом нетерпеливо сел, сбросив с себя легкий плед.

— Полноте, Дуглас, вы витаете в облаках! — сказал он, насмешливо фыркнув. — У вас в ушах все еще звучит сладкая песня эмансипации, заглушая все остальное. Боюсь, что вам предстоит мрачное пробуждение. — Его глаза потемнели. — И долго ждать не придется!

Уже через несколько дней Дуглас, приглашенный в Белый дом, ощутил и сам холодок предчувствия. Президент ошарашил его прямым вопросом.

— Ну, что теперь вы думаете о вашем дружке Самнере?

— Я считаю, мистер президент, — ответил Дуглас, осторожно подбирая слова, — что сенатор Самнер честный и доблестный государственный деятель. Он выступает против присоединения Саито-Доминго, полагая, что защищает этим, как и всегда, борьбу цветной расы. — Дуглас заметил, что краска медленно заливает лицо президента, и договорил ровным голосом: — Но вместе с тем я считаю, что на сей раз сенатор Самнер ошибается.

— Вы действительно так считаете? — в голосе президента слышалось удивление.

— Да, сэр. Если Санто-Доминго станет штатом Американского союза, я не вижу в этом больше бесчестия, чем если Канзас, или Небраска, или любая иная территория становится штатом. Это лишь означает, что часть приобретает силу целого.

Президент уселся поудобнее, на губах его заиграла улыбка. Дуглас наклонился к нему.

— А вы, мистер президент, что вы думаете о сенаторе Самнере?

Ответ президента был лаконичен:

— Я думаю, что он сумасшедший!

Комиссия, посланная президентом Грантом на Караибские острова, была одной из многих. Государственный секретарь Сьюард ездил сам в Гаити весной 1865 года. А в 1867 году он послал туда своего сына — помощника государственного секретаря. Назначение Фредерика Дугласа в комиссию Гранта являлось красивым жестом.

Военный корабль, на борту которого находилась сотня солдат морской пехоты и пятьсот матросов, под развевающимся американским флагом вошел в залив Самона, доставив туда пассажиров: Фредерика Дугласа вместе с конфиденциальной разведывательной комиссией. Комиссию сопровождал репортер нью-йоркской газеты «Уорлд», который создал немало шума вокруг «сердечных отношений» Дугласа с остальными членами комиссии, а также того, что Дуглас занимал почетное место за столом капитана. Вообще путешествие прошло великолепно.

Пробыв тридцать шесть часов в порту, комиссия приготовилась покинуть его, сделав вывод, что весь народ Санто-Доминго «единодушно» стоит за присоединение к Соединенным Штатам. Дуглас ничего не слыхал ни о повстанческой борьбе, происходящей в горах, ни о враждующих фракциях, каждая из которых торговалась с Америкой, ожидая ее помощи, ни о тех долларах, которыми золотил себе сюда дорогу Нью-Йорк.

И все-таки, несмотря на труды этой комиссии, Горас Грили и Чарльз Самнер провалили законопроект о присоединении. Для некоторых кругов это явилось горьким разочарованием, но все же далеко не окончательным ударом.

Негритянские рабочие организовали свой Общеамериканский съезд в Вашингтоне в январе 1869 года. Съезд принял резолюцию, требующую всеобщего избирательного права, раздачи государственных земель на Юге неграм, укрепления Бюро по делам освобожденных негров, национального налога в пользу негритянских школ и проведения конгрессом политики реконструкции. В результате этого съезда зародился Национальный союз цветных рабочих с собственной еженедельной газетой.

В качестве главного редактора газеты был приглашен редактор «Полярной звезды» Фредерик Дуглас.

Дети Дугласа были теперь взрослыми. Льюис стал самостоятельным преуспевающим издателем, Розетта вышла замуж, самый младший сын преподавал в школе на восточном побережье Мэриленда.

«Бесспорно, жить в Вашингтоне интересно, — думал Дуглас. — Это центр всей деятельности, столица!» И жизнь там приблизит его к широким массам негритянского народа. Но Анне Дуглас, которой лишь теперь, впервые за тридцать лет можно было отдохнуть от тяжелого труда и вечного бремени забот, очень не хотелось уезжать из Рочестера.

Дуглас зарабатывал на жизнь, но деньги никогда не являлись главной его целью. Анна умела растянуть каждый доллар. Обремененная детьми, Анна не могла нигде служить, но частенько в ту пору брала работу на дом, подчас тайком от мужа. В те годы, когда им приходилось прятать у себя беглых рабов, Анна почти не отлучалась из дому, готовая в любую минуту накормить приезжего, подать ему смену белья, укрыть теплым одеялом. Анна собственноручно стирала рубашки мужа, сама собирала его в дорогу, когда он уезжал. Фредерику было известно лучше чем кому-либо другому, как трудилась день и ночь Анна, выполняя бесконечное число разных обязанностей. Он любил ее и нуждался в ее помощи. Но, подобно Анне, жене Джона Брауна, Анна Дуглас была женой человека, чья жизнь принадлежала истории. И вот, хотя она куда охотнее предпочла бы отдыхать под пышной сенью дерева, посаженного Дугласом много лет тому назад, или наслаждаться комфортом их просторного прохладного дома, кое-когда посудачить с соседями, а кое-когда встретиться с кем-нибудь из многих друзей, приобретенных в Рочестере, она кивнула головой.

— Если тебе лучше будет в Вашингтоне, то, конечно, поедем!

Дуглас был сейчас в самом расцвете сил. Внешне он производил внушительное впечатление. Он это сознавал и был доволен, ибо считал себя представителем всех освобожденных негров Америки. Он был всегда настороже — и в своей речи, и в манерах, и в одежде. Теперь, имея на то возможность, он одевался безупречно; по дороге в Вашингтон обычно останавливался на несколько дней в Нью-Йорке и заказывал там сразу по нескольку костюмов, не забывая пополнить свой гардероб и крахмальными сорочками. Он ожидал, что, встречая его на Пенсильвания-авеню, на Лайфайет-сквер или на территории Капитолия, люди будут спрашивать: «Кто это? Из какого иностранного посольства?» — и рано или поздно узнают, что это «Фредерик Дуглас, бывший раб!»

«Ветераны» Рочестера устроили прием в честь уезжающего Фредерика Дугласа и его семьи, проживших в этом городе целых тридцать лет. Были приглашены все старые аболиционисты, которые сумели выстоять долгую жестокую бурю. Явился даже Джеррит Смит, слабый и весь какой-то ссохшийся. Радость и грусть соседствовали на этом пиру. Но все испытывали гордость за темнокожего человека, которого Рочестер считал теперь «самым достойным своим сыном».

Отец Гидеона Питса, капитан Питер Питс, был первым поселенцем Рочестера, поэтому Гидеон Питс и его жена явились инициаторами этого вечера.

— Трудненько жилось в этой тихой долине в былые годы, — глаза Питса лукаво сверкнули. — Но уж мы им дали жару!

Дуглас делал тщетные усилия, пытаясь сообразить, где он видел это лицо, заросшее косматой бородой. И только смешок собеседника вдруг оживил в его памяти дом, укрывший его от преследователей; он вспомнил, как неистово стучал кулаками в дверь и как ему открыл человек в ночной рубашке и босиком.

— Мистер Питс! — Дуглас схватил его за руку. — Ну, конечно, мистер Питс! — Он обернулся к Анне: — Знаешь, дорогая, это те люди, которые приютили меня в ту ночь на Ридж-Роуд. Помнишь?

— Еще бы не помню! — Анна улыбнулась. — Мне всегда хотелось заехать к вам и поблагодарить, но… — она сделала печальный жест рукой, и сразу же они с женой Питса погрузились в беседу. Темой явились их дети, и тут Дуглас вспомнил еще что-то.

— У вас была маленькая девочка, где она теперь.

Отец горделиво рассмеялся.

— Эта маленькая теперь уже взрослая девица. И весьма самостоятельная к тому же — член общества суфражисток, где председательницей мисс Антони. Она говорит, что теперь пора начать требовать избирательного права для женщин.

Дуглас кивнул:

— И впрямь! Мы надеемся, что теперь последует поправка к конституции, которая признает жен щин гражданами. Прошу вас передать ей от меня привет.

— Непременно, мистер Дуглас!

Когда Питс с женой отошли от них, Дуглас сказал:

— Вот славные, неиспорченные настоящие люди из народа.

И Анна немного грустно отозвалась:

— Мы будем скучать по таким людям! — В глубине души Анна боялась столицы.

В доме, который Дуглас снял на А-стрит в Вашингтоне, еще не был закончен ремонт, но он хотел, чтобы Анна наблюдала за всем переоборудованием. Вместе с родителями поехал Льюис, а Розетта с мужем остались в Рочестере до того момента, пока все не будет вывезено из старого дома.

По просьбе библиотеки Гарвардского университета Дуглас намеревался отправить туда двенадцать переплетенных томов своей «Полярной звезды» и «Газеты Фредерика Дугласа» за 1848–1860 годы для пополнения ее исторических архивов. Но прежде ему надо было еще съездить в Новый Орлеан, председательствовать на съезде негров Юга.

Дуглас давно уже хотел посетить Новый Орлеан на Миссисипи, столь не похожий на все остальные города Соединенных Штатов. Его традиции, обычаи и весь образ жизни напоминали французские и отчасти испанские, ибо в свое время он принадлежал испанцам. Новый Орлеан являлся центром культуры и законодателем мод, еще когда Нью-Йорк и Филадельфия были скромными приморскими деревушками.

Издавна здесь, как и повсюду в штате Луизиана, жили свободные негры. Когда Соединенные Штаты аннексировали Луизиану, их было свыше восьми тысяч. Эти свободные цветные люди были самых различных оттенков кожи, что свидетельствовало о слиянии крови — французской, испанской, негритянской и индейской. В Луизиане с давних пор признавались браки между белыми и метисами. Смешанные связи нередко оказывались прочными, и в результате их вырастали большие семьи. В 1850 году четыре пятых всех свободных негров, живших в Новом Орлеане, умели читать и писать и более тысячи негритянских детей обучались в школе.

Неудивительно, что когда в соответствии с законом о реконструкции Юга были созваны учредительные собрания и съезды для утверждения новой государственной машины штата Луизиана, негры приняли в них активное участие. В 1868 и 1869 годах в Луизиане насчитывалось сто двадцать семь законодателей-негров: сенаторов и членов конгресса. Три негра занимали посты вице-губернаторов, и первый из них — П. Пинчбэк пригласил Дугласа в качестве гостя к себе в губернаторский дворец.

Пинчбэк, внешне ничем не отличающийся от белого, обучался на Севере и служил капитаном в союзной армии. По виду и по образу жизни это был типичный образованный, зажиточный, гостеприимный луизианец — умный и способный, но хитрый политикан. Он мог бы уехать из Нового Орлеана во Францию по примеру многих тамошних негров или в какую-нибудь иную часть Америки, где легко сошел бы за белого. Но в крови Пинчбэка был Новый Орлеан. Он жил в центре ярких, калейдоскопических событий, балансируя над пропастью, зная, что в любой момент может погибнуть. Но и шарлатаном он во всяком случае не был.

Дуглас прибыл в Новый Орлеан в апреле. Ему была оказана самая сердечная встреча. Пинчбэк пообещал гостю:

— Я покажу вам мой Новый Орлеан, и вам не захочется уезжать отсюда!

В губернаторский сад явились люди для беседы с великим Дугласом: казначей штата Дюбуклет, скромный негр, проживший много лет в Париже; секретарь штата, рослый, хорошо образованный Деслон и Поль Тревинь, издатель газеты «Нью-Орлинз трибюн».

Тревинь не ладил с вице-губернатором. Он отвесил ему сухой поклон, надеясь, что тот оставит его наедине с Дугласом. Но Пинчбэк приказал подать кофе в сад, к фонтану. Пригубливая тонкую цветную чашечку, он улыбался одними глазами.

— Мистер Тревинь меня не жалует, — пояснил он Дугласу, — он считает, что я должен активнее будоражить жизнь: хватать ее за горло. А я пользуюсь другими методами.

Наблюдая эту пару, Дуглас понял, что перед ним два совершенно разных человека. Он снова подивился про себя, как это Пинчбэк сумел завоевать доверие негров Нового Орлеана.

— Откровенно говоря, — признался Тревинь, — я лучше понимал более прямые методы нашего предыдущего вице-губернатора. Был у нас такой Оскар Дэнн, — пояснил он, обращаясь к Дугласу, — из семи наших сенаторов-негров в шестьдесят шестом году он один в прошлом был рабом. Но по смекалке он всех перещеголял!

В то время Пинчбэк тоже являлся членом сената. Вице-губернатор долго рассматривал блюдо с пирожными и, наконец, протянул руку к одному, в форме сердечка. Не глядя на собеседников, он промолвил:

— Оскар Дэнн скончался совершенно скоропостижно. А я, — добавил он с ослепительной улыбкой, — предпочитаю жить.

Тревинь нахмурился и продолжал свой рассказ, будто и не слышал Пинчбэка:

— Благодаря Дэнну у нас были открыты школы для негров и белой бедноты. Он не делал никаких различий.

Дуглас вдруг вскочил и посмотрел на часы.

— Извините, я опаздываю. Нам нужно ехать. Продолжим нашу беседу по дороге.

Тревинь был очень рад этой возможности.

— Я дам вам свой экипаж. Не беспокойтесь! — Пинчбэк с ленивой грацией поднялся с кресла. — Все равно заседание не начнется вовремя.

Но заседание уже началось, когда Дуглас прибыл. Деловитый секретарь зачитывал список делегатов.

Съезд проходил не очень гладко. Расхождения в рядах республиканцев ширились и углублялись с каждым днем. Дуглас винил в этом Чарльза Самнера и Гораса Грили, которые, по его мнению, «будучи в течение долгого времени ярыми поборниками справедливости и свободы для негров, чересчур увлеклись проблемами недавно освобожденного класса». Дуглас игнорировал настойчивое влияние Национального союза рабочих и его экономической борьбы. В противовес он подчеркивал успехи, достигнутые в Луизиане республиканской партией: вот, мол, сколько у вас тут своих законодателей! Через шесть лет ему предстояло услышать, какими кличками их наделяли: и обезьянами, и шутами, и клоунами! Ему предстояло увидеть, как сжигают дотла выстроенные Дэнном с огромнейшим трудом школы; как вымарывают и фальсифицируют скрупулезно точные финансовые отчеты Дюбуклета; как умелую, вдумчивую политику Пинчбэка шельмуют «фокусами полукровки».

Но уже тогда в Новом Орлеане находились люди, все это предвидевшие.

— Настоящий хозяин Луизианы — Вармот, — пытались они охладить пыл Дугласа. — И он представляет капитал, который заинтересован в разных манипуляциях с бюллетенями рабочих: и белых и негров.

Но Дуглас гневно обрушивался на них:

— Настоящая партия рабочих Америки — это республиканская партия! — И он добился того, что переключил внимание съезда с профсоюзов на политику, не видя их взаимосвязи.

Итак, белые рабочие на Севере все более укрепляли свою профсоюзную организацию, постепенно теряя интерес к неграм и утрачивая живую связь с миллионами тружеников на Юге. А когда для негров настала ночь, им уже не оказали помощи.

Но все это произошло позднее. Теперь же Дуглас вернулся в Вашингтон, расточая дифирамбы по адресу Луизианы: ее красот и того изумительного народного прогресса, который он там наблюдал. Он делал самому себе комплименты по поводу того, что «удержал съезд от роковой политической ошибки». Интервью с ним было напечатано в газете «Нью-Йорк геральд», но демонстративно не помещено в радикальной «Трибюн» Гораса Грили.

Тадеуш Стивенс (1792–1868).

Чарльз Самнер (1811–1874).

Дома он нашел письмо из Гарвардского университета с напоминанием об обещанных комплектах газет. Библиотека желала бы получить их до наступления лета. «Да, надо этим заняться, — подумал он, — в самое ближайшее время». Он отложил письмо в сторону.

2 июня 1872 года дом Дугласа в Рочестере сгорел до основания. С ним вместе сгорели все газеты, и Дуглас ругал себя за то, что был так легкомыслен-и столько откладывал передачу газет, вместо того чтобы давно это сделать. Розетте и ее мужу удалось спасти кое-какие личные вещи. Мебель можно было купить другую: Анна рыдала по поводу множества невозместимых вещей, которые она хранила как память прошлого: детской пелеринки покойной дочери, школьных учебников, свадебного платья цвета спелых слив, первого цилиндра Фредерика.

Дуглас же думал только о своих погибших газетах и казнил себя за то, что вовремя не успел послать их в Гарвард.

Но боги еще не разделались с Фредериком Дугласом. Казалось, что они вступили в заговор против него, чтобы он вовеки не посмел поднять смиренно опущенной головы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.