ГЛАВА 12 АНГЕЛ МЕСТИ СЕЕТ БУРЮ

ГЛАВА 12

АНГЕЛ МЕСТИ СЕЕТ БУРЮ

— Вас посылало туда Общество по оказанию помощи переселенцам? — четыре года спустя спросили Джона Брауна на суде.

— Нет, сэр, — твердо ответил он. — Меня посылал Джон Браун, направленный рукою господа.

От этого поселка веяло романтикой. Индейцы, сновавшие по реке в своих стремительных челноках, видели в зарослях восточного Канзаса красивых птиц и называли это место Лебединым болотом. Отсюда по вспаханной земле, которая начиналась за темной илистой рекой, Джон Браун со своим младшим сыном Оливером проехал к «колонии Браунов».

«Мы застали наших в очень тяжелом положении, — писал он, — ни у кого из них не было еще жилища, корм для скота не был заготовлен; по утрам и вечерам они кое-как согревались у костров, и в те дни, когда разгуливалась непогода, это был их единственный источник тепла».

Итак, Джон Браун прибыл в Канзас, готовый начать борьбу за свободу. Но, едва ступив на эту землю, он понял, что его цель отличалась от цели большинства переселенцев, которые вовсе не намеревались рисковать ни своей жизнью, ни имуществом. Джон Браун выразил открытый протест против составленной прорабовладельческими элементами резолюции, лишавшей прав всех негров — не только рабов, но и свободных. Протест его, однако, поддержки не получил.

Пришло письмо с деньгами от Фредерика Дугласа. Он сообщал:

«Мы стараемся привлечь к Канзасу внимание всей страны: Чарльз Самнер с непревзойденным красноречием выступает в сенате; Генри Уорд Бичер превратил свою церковную кафедру в аукцион, на котором он призывал выкупать рабов на свободу; Джеррит Смит и Джордж Стернс пообещали на это деньги; Льюис Таппан и Гаррисон отказались от прежних разногласий. Гаррисон больше не сердится на меня за мою тактику: он видит, что мы кое-чего добиваемся. Происходит слияние партий Свободной земли, вигов, либералов и той части демократов, которая против рабства. Партия, организованная нами некоторое время тому назад в масштабах одного штата, уже выросла до размеров общенациональной… Мы приняли название «Республиканская», — так называлась — вы, наверно, помните — партия Томаса Джефферсона».

Джон Браун сложил письмо. Лицо его пылало.

— От кого это, отец? — спросил его Оуэн.

— От Дугласа. Пути господни неисповедимы! — больше он ничего не сказал, но ветер степей ощущался в его голосе.

В декабре пронесся слух, что губернатор и его прорабовладельческая клика собираются захватить Лоуренс. Услышав это, Брауны тотчас же собрались туда. Приближаясь в час заката к городу, экспедиция выглядела довольно странно: старая кляча, запряженная в ветхий фургон, и семеро крепких рослых мужчин с кирками, саблями, пистолетами и ружьями. Джон Браун взял на себя командование маленьким отрядом. Начались переговоры между губернатором Шэнноном и теми, кто возглавлял движение против рабства. Человек пятьсот волонтеров собралось защищать Лоуренс. Они трудились дни и ночи, сооружая баррикады и редуты вокруг города. В воскресенье губернатор Шэннон приехал в город для переговоров, после чего было объявлено, что стороны достигли соглашения. Хотя условия его оставались еще в тайне, Браун, ликуя, написал в Нью-Йорк, что вторжение рабовладельцев и их сторонников в Канзас отражено. Миссурийцев отправили восвояси без боя, без драк, они даже не успели поджечь ни одного новорожденного города, не разгромили ни одной типографии аболиционистов. «Для всех противников рабства главная задача в настоящее время, — писал Браун, — не отступать ни на шаг, и тогда Канзас станет свободным штатом».

Но события в Канзасе пришлись не по душе рабовладельческой олигархии. Срочно были направлены в Вашингтон представители плантаторов, дабы выразить правительству их гнев. И президент Пирс, пославший в свое время военный корабль в Бостон за тем, чтобы доставить оттуда одного-единственного, дрожащего, закованного в цепи беглого раба, назвал тех, кто хотел сделать Канзас свободным штатом, «революционерами и анархистами» и отказал им в поддержке федерального правительства, пригрозив тюрьмой за «бунт и измену». Наоборот, для подкрепления рабовладельческих сил в Канзас были посланы регулярные войска; вслед за ними территория наводнилась вооруженными отрядами южан, — один такой из Джорджии разбил лагерь вблизи Лебединого болота, в том районе, где находился хутор Браунов.

Майским утром с землемерными приборами в руках, сопровождаемый «помощниками», Джон Браун проник к ним в лагерь. Южане приняли его за государственного землемера, стало быть, человека «проверенного», и говорили с ним, не таясь:

— Мы отсюда никуда уходить не намерены. С теми, кто занят своим делом, мы драться не будем. Но аболиционистам, таким, как эти чертовы Брауны, мы зададим перцу, выгоним их всех отсюда, а кое-кого прихлопнем, зато уж избавимся от них, как бог свят!

Они называли по именам намеченные жертвы, а Джон Браун с преспокойным видом записывал каждое слово в свой землемерный журнал.

21 мая рабовладельческие силы ворвались в Лоуренс, разграбили его и сожгли. Жители города с ужасом наблюдали это, но даже не подняли рук, чтобы защищаться.

Разбойничьи действия рабовладельцев вызвали волну всеобщего гнева в Америке. Великан Чарльз Самнер в своей громовой речи заявил, что это «преступление, не имеющее прецедента в истории». Он не побоялся назвать сенатора из Иллинойса Стефена Дугласа и Мэтью Батлера из Южной Каролины убийцами жителей Лоуренса. На следующий день, когда Самнер что-то писал, сидя на своем месте в зале сената, Престон Брукс, молодой конгрессмен из Южной Каролины, зашел сзади и ударил его толстой палкой по голове. Чарльз Самнер, истекая кровью, упал без сознания в проходе между креслами.

А тем временем Джон Браун, не мешкая, прискакал в Лоуренс. В ярости стиснув зубы, смотрел он на пепелище. Он был вне себя от возмущения: как это жители города не дали головорезам никакого отпора!

— Что же вы сделали? — гневно вопрошал он.

Кто-то попробовал заикнуться насчет «осторожности».

— Осторожность, осторожность! — презрительно усмехнулся Браун. — Надоела мне до смерти ваша «осторожность». Трусость это, и больше ничего!

Однако теперь уже поздно было что-нибудь делать, и Браун стал собираться домой, когда к нему подъехал паренек верхом на лошади и сообщил новость: на хутор Браунов явились молодчики с разъезда Датч Генри и предупредили женщин, что все, кому не нравится рабство, пусть убираются прочь из этих мест к субботе, самое позднее — к воскресенью, иначе их прогонят силой. Они сожгли два дома и магазин неподалеку, в Немецкой колонии.

Это переполнило чашу терпения Джона Брауна.

— Я сам займусь этой компанией, — сквозь зубы сказал он.

Настало время действовать. Браун созвал своих сыновей: Уотсона, Фредерика, Оуэна и Оливера — и договорился с соседом, что тот даст лошадей и подводу. Долго и тщательно готовили оружие. Тяжелое предчувствие охватило тех, кто наблюдал эти приготовления. Все знали, что Джон Браун намерен начать активную борьбу за свободу Канзаса, но никто еще не понимал, какие формы примет эта борьба. Наконец подвода тронулась, провожаемая напутственными возгласами.

Театр Форда в Вашингтоне, где был убит А. Линкольн.

Негритянские пехотинцы в армии северян.

Теодор Паркер (1810–1860).

Горас Грили (1811–1872).

Джон Браун развязал гражданскую войну. Последующие события еще больше расширили ее масштабы. Джон Браун понял, какой ценой завоевывается свобода. Он это увидел в ту страшную ночь, когда вместе со своими сыновьями подъезжал туда, «где темнел длинный неприветливый илистый ручей — Лебединое болото, запомнившееся ему как кровавое болото. Сорок восемь часов провели они в засаде и вышли оттуда лишь на третий день на рассвете, оставив позади пять изрубленных, изуродованных, окровавленных тел и плачущих вдов и сирот… Но впереди скакал высокий страшный всадник с суровым смуглым лицом и красными руками. Его звали Джон Браун. Свобода добывалась дорогой ценой» (У. Б. Дюбуа).

Джона Брауна объявили вне закона. Его дом сожгли, все хозяйство, какое он с детьми успел создать, уничтожили. Но Джон Браун только начинал свою войну с рабовладельцами. По ночам он возникал из тьмы в самых неожиданных местах и всюду сеял смерть.

Его называли сумасшедшим, маньяком, но многие его враги начали опасливо покидать Канзас.

А негры простирали руки к небу в немом экстазе: «Грядет свобода!» Они прокрадывались через границу и шли искать Джона Брауна. Крохотный степной городок Тейбор в штате Айова, с тремя десятками домов, превратился в главную станцию «тайной дороги» на западной границе. Здесь Джон Браун организовал повстанческий лагерь и начал готовиться к рейду. Старик был полон энергии, все его существо дышало силой.

Дуглас осунулся и похудел от непрерывных поездок в Бостон, Нью-Йорк, Сиракузы и Кливленд. Во вновь созданной республиканской партии не было единства: какие бы пункты ни включала она в свою программу, южные отделения тотчас же выдвигали контртребования о расширении рабства и возобновлении торговли африканскими невольниками.

В довершение всего верховный суд вынес приговор по делу Дреда Скотта, явившийся новой безусловной победой Юга.

Дред Скотт был рабом одного жителя Миссури, который вывез его с србой сначала в штат Иллинойс, а потом в форт Снеллинг в северной части Луизианы, находившийся на свободной территории. Будучи возвращен в Миссури, Скотт возбудил судебное дело о предоставлении ему свободы на том основании, что, проживая на свободной территории, он обрел статус свободного человека. Скотт выиграл процесс в первой инстанции, но его бывший владелец апеллировал в верховный суд штата Миссури и в Верховный суд Соединенных Штатов. В январе 1857 года председатель Верховного суда США Роджер Б. Тани объявил решение. В нем говорилось, что негры есть низшие существа по сравнению с белыми, что они не являются и не могут стать частью американского народа, что у них «нет никаких прав, которые белый человек был бы обязан уважать».

Это решение ошеломило негров. Аболиционистов охватило отчаяние. Многие считали, что теперь продолжать борьбу бесцельно и безнадежно.

Один только Фредерик Дуглас не желал впадать в уныние. Голос «Полярной звезды» среди общего пессимизма прозвучал бодро и громко:

«Верховный суд Соединенных Штатов не единственная сила на свете. Мы, аболиционисты и негры, должны принять спокойно это решение, несмотря на всю его неожиданность и чудовищность. Сама попытка уничтожить навеки у порабощенного народа надежды, возможно, представляет собой закономерное звено в цепи событий, предшествующих полному свержению всей рабовладельческой системы».

Месяц шел за месяцем, а из Канзаса не было писем. Единственные вести, что доходили до Дугласа, были страшные рассказы о партизанских набегах Джона Брауна. Дуглас не участвовал в спорах насчет того, правильно ли поступает Браун. И все же про себя он думал, не разрушает ли этот человек то, что удалось создать аболиционистам? Ведь это же война! Неужели нет иного пути, кроме того, который избрал Джон Браун?.. На выборах в сенате республиканская партия потерпела поражение. Для аболиционистов выспренные декларации новой партии были как ушат холодной воды. И вдруг из Канзаса пришло сообщение: губернатор объявил этот штат свободным. В Канзасе началась мирная жизнь.

Однажды ночью в январе 1858 года Дуглас работал в типографии. Скованный студеной тишиной зимней ночи, дом спал. За окном крупными хлопьями падал снег, застилая улицу белой пеленой, стирая контуры и углы, пряча дорожки и ограды, приглушая все звуки. Вдруг Дуглас услыхал, что кто-то стучится в окно. Он тотчас задул огонь: на улице не должно быть видно теней, когда впускаешь в дом беглого раба. Но даже в темноте он сразу узнал плотно закутанную фигуру.

— Джон Браун! — тихо и радостно воскликнул Дуглас.

Он втащил гостя в комнату и кинулся стряхивать с «его снег. Дрожащими руками зажег лампу. Потом повернулся и оглядел человека, который для борьбы с рабством не пожалел ни репутации, ни собственной жизни, ни жизни своих детей. Браун отощал, и без того легкая его плоть еще больше высохла. Но, несмотря ни на что, казалось, что кости его высечены из гранита и в бренном теле горит мощный неугасимый дух.

— Вы живы, Джон Браун! — Эти наивные слова вырвались непроизвольно, но Браун наградил Дугласа улыбкой — одной из тех редких улыбок, знакомых лишь немногим людям и всегда покорявших сердца детей.

— Да, Дуглас. И теперь я могу выполнить свою миссию.

Сердце Дугласа радостно замерло. Джон Браун не бежал ниоткуда, он явился не за тем, чтобы прятаться, — не в его это характере!

— Фредерик умер! — Браун произнес это сухо и отрывисто, но лицо его судорожно передернулось от боли.

— О Джон, Джон!

Дуглас бережно усадил старика в кресло и, став перед ним на колени, стянул с него тяжелые сапоги, потом поспешил принести ему поесть. Браун был страшно голоден: он глотал куски, не пережевывая, и жадно запивал теплым молоком.

— Як вам из Чикаго. Был в Национальном обществе помощи Канзасу. Они собираются вооружить один отряд. Я привез письма от губернатора Чейза и губернатора Робинсона. Оба поддерживают мой план.

Дуглас выразил радостное удивление. Браун вытер свою растрепанную бороду; что-то похожее на усмешку скользнуло по его лицу.

— Канзас объявили свободным, и добрые люди рады были избавиться от меня, — сухо пояснил он.

Дуглас подумал: «Все-таки посадить такого человека в тюрьму они не посмели!»

Браун привез с собой окончательно выработанный план. Он расстелил на столе карты и начал объяснять, показывая тупым карандашом направления будущих рейдов.

— Когда господь создавал здесь Аллеганские горы, он знал, что им еще придется стать убежищем для рабов. Мы пойдем туда, в горы, расставим посты через каждые пять миль и бросим клич. Рабы сбегутся к нам, и в этой естественной крепости мы их будем прятать.

Дуглас следил за скользящим карандашом.

— Мы вооружим каждую группу по всем правилам, — объяснял Браун, — хотя насилия будем избегать, разве только в порядке самозащиты. Но уж если придется прибегнуть к оружию, то тем, кто на нас нападет, это дорого обойдется; мы не посчитаемся, кто они: гражданские или военные. Мы переломим хребет рабству, заставим плантаторов понять, что рабовладение — ненадежное дело. Кому охота будет вкладывать деньги в такую собственность, которая в один прекрасный день возьмет да сбежит от хозяина! — Браун лукаво подмигнул. — Мне не жаль ни денег, ни сил, потраченных в Канзасе, — продолжал он, — но все мои средства исчерпались. Нам нужны ружья, патроны, продовольствие и одежда. Потом-то мы будем доставать все на месте. Ядро моей группы замечательное! — Какая-то тень скользнула по его лицу. — Эти люди сумели уже доказать свою преданность делу.

Браун еще долго говорил о том, что надо организовать три военные школы: одну в Айове, вторую — в северной части штата Огайо и третью — в Канаде. Последняя должна стать постоянной.

— Ведь беглых негров будут переправлять в Канаду, и каждый из них должен научиться охранять «дорогу», — пояснил он.

— Сколько же потребуется лет, если мы намереваемся таким образом освобождать рабов? — заметил его друг.

— Не так уж много! Ведь с каждым месяцем наши опорные пункты будут продвигаться все дальше на юг! — Карандаш Брауна заскользил по Теннесси, потом спустился к Джорджии, Алабаме и, наконец, уткнулся в Миссисипи. — Дойдем до дельты. Рабы сами вырвутся из неволи.

Уже рассвело, когда они поднялись в квартиру Дугласа.

— Вам необходимо хоть немного поспать, Джон Браун!

Но старик не ложился. Он пытливо вглядывался в широкое коричневое лицо. Дуглас понимающе кивнул:

— Я с вами, Джон Браун. Но отдохните хоть немножко. А после поговорим. — И с этими словами Дуглас на цыпочках вышел из комнаты.

Через несколько дней Джон Браун покинул дом на Александр-стрит; его ждали в других местах. Первым делом он отправился в Бостон на средства Джорджа Стернса — лидера массачусетсских аболиционистов. Стернс, до сих пор не имевший случая познакомиться с Брауном, прислал ему приглашение на встречу с Друзьями свободы. Их знакомство состоялось на улице возле помещения Общества при посредстве одного канзасца; оттуда Стернс повез Брауна к себе домой.

Когда жена Стернса вошла в гостиную поглядеть на человека, чье имя летом 1856 года передавалось из уст в уста, он в ту минуту говорил: «Господа, я считаю, что Золотое правило и Декларация независимости— это одно неделимое целое».

«Мне почудилось, — писала она позднее, вспоминая глубокое впечатление, произведенное моральным магнетизмом Брауна, — что среди нас очутился герой эпохи Кромвеля».

По воспоминаниям этой женщины, Эмерсон назвал Брауна «самой идеальной личностью, ибо он стремился претворить все свои замыслы в действия». Но сам он с поразительной скромностью оценивал свои дела.

Стернс никак не мог выбрать удобный всем Друзьям день для встречи с Брауном и потому был вынужден назначить ее на воскресенье. Опасаясь, что Браун, как религиозный человек, не согласится, Стернс заранее рассыпался в извинениях.

— Мистер Стернс, — прервал его Джон Браун, — если у меня есть овечка, которою надо вытащить из ямы, то мне и святая суббота не помешает.

Браун ездил в Конкорд к Генри Торо. Вдвоем они сидели за столом, заваленным еловыми шишками, ветками, птичьими гнездами и чучелами птиц. Брали из большой миски орехи, раскалывали их зубами и вели задушевный разговор. Тощий, узкогрудый Торо поднимал некрасивое длинноносое лицо и буравил собеседника взглядом, стараясь разгадать тайну этого стального характера. В эту встречу Браун сказал с большим чувством писателю-отшельнику свои знаменитые слова, впоследствии повторенные им в тюрьме:

— Когда в Стране Свободы одна шестая часть населения томится в рабстве, все свободные люди обязаны немедля восстать против этого!

Добрейшая душа — Джеррит Смит гостеприимно встретил своего старого друга, когда тот приехал к нему погостить на несколько дней.

— Будьте очень осторожны с подбором людей, — советовал он Брауну.

— Мои люди вне всяких подозрений, сэр, — суховато ответил гость.

Подавив вздох, Джеррит Смит с грустью подумал: «У него просто какая-то сверхъестественная вера в бога и человека!»

Молодой униатский священник Томас Хиггинсон приступил самостоятельно к сбору средств для Брауна. В Гарвардском университете, его alma mater, Хиггинсона освистали, но он не отступил ни на шаг.

На митинге в Астор-хаузе в Нью-Йорке Национальный комитет помощи Канзасу вынес решение «пожертвовать капитану Брауну… 12 ящиков с одеждой на 60 человек, 25 револьверов «кольт» и 5000 долларов для расходов на любую защиту, какая может понадобиться». Впрочем, из этой суммы Брауну выдали только 500 долларов.

Браун был огорчен. Он надеялся, что ему помогут полностью обмундировать и вооружить отряд повстанцев. Он оставил своих товарищей раздетыми и без пищи, среди них были больные и раненые. Браун нанял некоего Хью Форбса, служившего прежде, по его словам, лейтенантом у Гарибальди. Ему Браун собирался поручить всю военно-техническую сторону дела. Форбс потребовал на расходы 500 долларов, и Браун дал ему эту сумму.

— Я возвращаюсь к себе в отряд, — сказал Браун Дугласу во время однодневной остановки в Рочестере, — а вас прошу продолжать вашу деятельность: собирайте средства, напоминайте им без устали о нашем деле. У меня ничего нет — ни телег, ни палаток, ни инструментов, вообще никакого лагерного оборудования. И не хватает боевых припасов. А семью свою я не обеспечил даже самым необходимым.

Джон Браун перепоручил Форбсу все военное обучение партизан, а сам занялся тем, что считал своим главным делом. Не хотел он тратить времени и на сбор пожертвований. У него было одно желание: посвятить себя всецело организации негров для предстоящих действий.

Пожалуй, ни один из белых современников Брауна не знал лучше его, как живут негры в любом уголке Северной Америки. Он был знаком с их газетами, посещал их церкви и школы. В ту пору для большинства его соотечественников все люди с темной кожей подразделялись только на рабов и на беглых. А Джон Браун с начала своей деятельности стремился узнать душу каждого негра. Он посещал их на дому, вел с ними дела, подолгу беседовал и слушал их рассказы о пережитом, сочувствовал их мечтам, давал им советы и прислушивался к тому, что советовали они. Самых бесстрашных и отважных он стремился вовлекать в свою группу.

В марте в Филадельфии в доме негра-лесоторговца Стефена Смита состоялась встреча Джона Брауна и его старшего сына с Генри Гарнетом и негром — секретарем Филадельфийского общества борьбы с рабством Уильямом Стилом. Браун провел в Филадельфии десять дней и очень много часов посвятил беседам в негритянских церквах.

Тем временем его чернокожий адъютант Каги, в рваной одежде, сгорбленный и неприметный, бродил по горам, осматривал местность, делал зарубки и заводил полезные знакомства. Каги был хитер и обладал тонкой смекалкой, в свое время он немного учился и, когда хотел, мог говорить толково и ясно. Смелый план Брауна был ему известен во всех подробностях— он только этим и жил. Он был ранен вместе с Брауном в Канзасе и без колебаний пошел с ним на смерть.

Каги считал, что Джон Браун совершает ошибку, атакуя Харперс-Ферри, тем не менее он удерживал мост, пока не свалился, весь изрешеченный пулями, в ледяную реку.

Весной 1858 года Браун отправился в Канаду для установления личного контакта с тамошними неграми. Их было тысяч пятьдесят. Большое количество негров проживало в главном городе графства Кент Чатаме; у них имелось несколько церквей, своя газета и частная школа. Здесь 10 мая капитан Браун выступил на конференции, созванной якобы для организации масонской ложи. На этой конференции была принята конституция, состоявшая из 48 пунктов, — американские власти были ошеломлены, найдя ее впоследствии на заброшенной ферме неподалеку от Харперс-Ферри.

До этого времени Фредерик Дуглас был хорошо осведомлен о всех планах Джона Брауна. Дом Дугласа являлся его штаб-квартирой в Рочестере (он настаивал на плате, и Дуглас был вынужден брать с него три доллара в неделю!).

«Находясь у меня, он проводил основное время за своей корреспонденцией, — писал потом Дуглас. — То время, которое он не был занят письмами, он посвящал работе над конституцией, намереваясь претворять ее в жизнь при помощи тех, кого он поведет с собой в горы. Он говорил, что во избежание анархии и беспорядка необходимо иметь правительство по всем правилам, которому каждый из его партизан должен будет принести присягу. У меня сохранился экземпляр этой конституции, написанной рукой капитана Брауна в моем доме.

Браун пригласил своих друзей из Чатама заслушать и утвердить его конституцию. Все свои помыслы, все свое время он отдавал задуманному делу. День его этим начинался и этим кончался. Иногда он говорил, что можно было бы при помощи нескольких человек захватить правительственный арсенал в Харперс-Ферри и запастись таким образом оружием, впрочем, никогда не выражая точного намерения это сделать. Все же, по-видимому, он об этом подумывал. Я не придавал особого значения этим словам, хотя не сомневался, что он верит в то, что говорит. По приезде ко мне он попросил у меня две гладко обструганные доски, чтобы начертить на них план фортификаций, которые он собирался возвести в горах.

Эти форты он намечал соединить тайными ходами сообщения: если один из них окажется захваченным, можно будет перенести оборону на соседний и разить оттуда врага в те минуты, когда тот уверится, что уже побеждает. Признаюсь, мои дети больше увлекались этими чертежами, чем я сам; все же они служили доказательством, что Браун заботится не только о цели, но и о средствах достижения этой цели и ищет всевозможных путей, чтобы наилучшим образом провести задуманную операцию».

Май 1859 года Джон Браун провел в Бостоне, собирая пожертвования, и в Нью-Йорке, совещаясь с негритянскими друзьями; потом поехал в Коннектикут поторопить с выполнением своего заказа на тысячу пик. На некоторое время его задержала болезнь, и только 20 июня пять человек — Браун, его два сына, Джерри Андерсен и Каги — отправились авангардом на Юг.

Не раз за эти месяцы Фредерик Дуглас предавался раздумью насчет правильности тактики Джона Брауна и приходил к выводу, что, пожалуй, это единственная возможность вызволить негров из неволи. Борьба против рабства истощалась. Север отлично понимал моральный и физический ужас рабства. Понимал это и Юг, но цены на хлопок продолжали расти. По логике вещей плантаторы не могли отказаться от своих рабов. Между тем многих старых, испытанных аболиционистов уже не было на свете. Преждевременно сгорел Теодор Паркер, отдав борьбе против рабства все свои силы. Пораженный чахоткой, он уехал в Италию, но ни солнце, ни южное тепло уже не могли ему помочь.

А Юг с каждым днем все больше наглел. Поняв, что доктрина «народного суверенитета» не поможет превратить Канзас в рабовладельческий штат, южные рабовладельцы стали искать для себя почву поустойчивее. Теперь они решили демагогически прибегнуть к конституции. Отныне Юг стал ратовать за тот принцип, что население присоединенных территорий должно быть лишено права голоса в отношении рабства. Южане утверждали, что конституция Соединенных Штатов допускает рабство на любой территории, присоединяемой к американскому государству, и охраняет эту систему до тех пор, пока данная территория не превратится в штат. Практически эта доктрина грозила сделать все будущие штаты рабовладельческими, ибо система рабовладения, насажденная в новых местах и закрепленная многолетним опытом, накопила бы достаточно сил, чтобы отвратить свою гибель.

Охваченный гневом, Гаррисон публично сжег экземпляр конституции, называя ее «порождением дьявола». Дуглас уехал от него, едва не заболев с горя.

В сердце Аллеганских гор, между штатами Мэйн и Флорида, открываются широкие ворота. С юга бурно бежит серебряная Шенандоа, сверкая под лучами солнца, с запада лениво течет в широких берегах Потомак. Они сливаются в ущелье, образуя водопад, и оттуда несутся в море. Здесь-то и находится Харперс-Ферри.

Почему Джон Браун избрал именно эту точку, чтобы атаковать рабовладельческую систему? Что это было, поступок безумца или мечтателя? В чем состояло его преступление?

На суде Джон Браун не ответил на эти вопросы. Его адъютант Каги был мертв. Грин, Копок, Стивенс, Коплэнд Кук и Хэзлит последовали за своим капитаном на виселицу, тоже не сказав ни слова. Пожалуй, в живых остался лишь один человек, который мог бы правильно ответить. Это был Фредерик Дуглас.

Дугласа осуждают за то, что в Харперс-Ферри он не был рядом с Джоном Брауном, что во время суда не выступил в защиту Брауна и что он скрывался от ареста, который грозил ему по этому делу. Но спасти Джона Брауна и его боевых друзей он все равно не мог бы. Каждое слово правды только туже затянуло бы петлю вокруг их шеи. А самого Дугласа привело бы на виселицу с ними вместе.

В погожий сентябрьский день пришло письмо от Джона Брауна. Оно было весьма лаконично.

«Я вынужден выступить раньше предполагаемого срока. Прежде чем уехать, я хочу повидать вас».

Браун жил под вымышленным именем, с двумя дочерьми (одна из них была действительно его дочерью, а другая — женой сына Оливера), выдавая себя за фермера, чьи интересы сосредоточены только на одном: как бы выгоднее использовать недавно купленный клочок земли. Все его соратники были в подполье. Брауны делали все, чтобы их ферма ничем не отличалась от обычного хозяйства земледельцев.

Браун назначил Дугласу встречу в Чемберсбурге. Там ему надлежит найти парикмахера-негра по фамилии Уатсон, который проводит его на место. В конце письма была приписка: «Привезите с собой Императора. Скажите ему, что час настал».

Браун имел в виду Шилдза Грина, беглого раба, с которым он познакомился у Дугласа. Великан Грин бежал из Южной Каролины. Кличку «Император» он заслужил благодаря своему росту и царственной осанке. Браун мгновенно ухватился за него, поведал ему свой план, и Грин обещал вступить в отряд, когда начнется рейд.

Дуглас и Грин поехали вместе. В Нью-Йорке они остановились у священника Глосестера. Услыхав, куда они направляются, жена священника сунула Дугласу десять долларов.

— Передайте это капитану Брауну с моими наилучшими пожеланиями, — сказала она.

Поезд несся на юг мимо зеленых полей и больших ферм зажиточных голландцев. Дуглас сидел у окна, свесив голову, не глядя ни на что. Состав, извиваясь, огибал Голубой хребет. Уже начался сосновый массив, и вот, наконец, остановка — Чемберсбург.

Первый попавшийся на станции человек указал им, как пройти в парикмахерскую Уатсона. Он долго глядел вслед удаляющимся неграм.

— Ишь, черти, шествуют так, будто они хозяева земли! — ворчливо проговорил он.

Когда они пришли в парикмахерскую, Уатсон велел своему сынишке отвести их к себе домой. Жена его приняла гостей с величайшим почтением: не знала, куда посадить великого Фредерика Дугласа и его друга.

— Располагайтесь как дома, — сказал им Уатсон. — Вечером, когда стемнеет, я отвезу вас на старую каменоломню. Там он вас ждет, но, пока светло, ехать нельзя.

Оставив телегу с возницей на дороге, Дуглас и Грин стали взбираться на гору. Кругом возвышались скалы, в свете луны похожие на огромные человеческие лица, и, когда из тьмы выступил Джон Браун, Дугласу померещилось, что это скала движется к нему навстречу. Потрепанная одежда Брауна была вся в пыли, седые волосы и резкие черты лица казались высеченными из гранита. Сердце Дугласа болезненно сжалось, когда он увидел перед собой худого, изможденного старика с горящим, воспаленным взглядом. Да, тут какая-то беда…

— Что с вами, Джон Браун? Что случилось?

Старик молча посмотрел на него. Он долго вглядывался в темное лицо, точно видел его в первый раз. Потом сказал:

— Идемте!

Они прошли в щели между двумя большими камнями, и Браун, низко пригнувшись, ввел их в пещеру. Внутри находился Каги. В углублении стены горел факел, кругом громоздились камни. По знаку Брауна все присели. Никто не заговаривал, ожидая, чтобы начал он. Старик нагнулся вперед, положил худую узловатую ладонь на колено Дугласа и, наконец, сказал:

— Ждать больше невозможно. Надо предпринять решительный шаг.

Дуглас мысленно выругал себя за то, что не приехал раньше. Видимо, эти месяцы крепко подточили силы старика. Ему необходима помощь.

— Но мне помнится, вы говорили, что начнете сзывать рабов ближе к рождеству, после уборки урожая, — мягко заговорил Дуглас. — Тогда их владельцы не сразу бы хватились, даже если многие и ушли бы. А боевые припасы вы уже распределили? А форты ваши готовы, где беглые смогут спрятаться?

Браун покачал головой.

— Ничего у нас не готово! — Он испустил глубокий вздох; было видно, что этот разговор причиняет ему страдания. — Вы оказались правы насчет Хью Форбса, — помолчав, сказал он. — Малый дезертировал и… — Браун словно боялся досказать свою мысль. — Боюсь, что он проболтался.

Лицо Дугласа не скрывало его чувств. Эх, жаль, что не задушил этого фигляра собственными руками!

— За нами следят, мои партизаны в этом убеждены. Арест возможен в любую минуту. Не забудьте, что я до сих пор числюсь в Канзасе вне закона, — добавил Браун сухим, почти безразличным тоном.

В этот миг вдруг разгорелся тускло светивший факел, Джон Браун вскочил и гордо тряхнул головой, откидывая назад седые пряди волос.

— И все-таки господь не оставляет нас своею милостью! Он отдал нам ворота и ключ к этим горам. И это наша самая верная, самая надежная защита!

Дуглас пристально посмотрел на него. Неужели это пламя факела смогло так изменить его друга? Браун был похож сейчас на ангела мести — он весь светился внутренней силой. Она зарядила все его существо энергией, влила металл в его негромкий голос.

— Я готов!

Дуглас перевел взгляд на Каги. Тот смотрел, не отрывая глаз, на вдохновенное лицо. Дуглас повернулся к Грину и на лице чернокожего гиганта увидел то же зачарованное выражение. Дуглас провел языком по дрожащим губам. Словно ледяная рука сжала его сердце. Это был страх.

— Карту, Каги! — отрывисто приказал Джон Браун.

Каги сразу же подал ее. Браун опустился на колени, и Каги расстелил перед ним на земле большой лист бумаги. Он поднес факел и светил им, стоя на коленях, пока Браун показывал пальцем план рейда.

— Эта линия — наша горная крепость, — пояснил он кратко. — Здесь, к востоку от Шенандоа, горы поднимаются почти до двух тысяч футов, а то и больше. Природа создала естественную защиту у самого перевала. Вот смотрите: один час ходу отсюда, и сто человек будут за такой стеной, которую никому не пробить. С этого места любая атака будет отражена Вот здесь Лоудон-Хайц, тут от перевала до самого сердца рабовладельческого края рукой подать. Нам бы только добраться вот до этого места, а сюда уж к нам побегут рабы.

Палец задержался на какой-то точке. Дуглас наклонился вперед, сдерживая дыхание. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Джона Брауна.

— Помилуйте… это же Харперс-Ферри, — сказал он дрогнувшим голосом.

Дуглас видел, как преобразился Браун, охваченный приливом сил.

— Да, — ответил Браун, — это самые безопасные естественные ворота в горы. Мы пройдем через Харперс-Ферри и запасемся в арсенале оружием, возьмем все, что нам требуется.

Так могли говорить лишь дети, безумцы и боги!

На несколько минут в пещере воцарилась тишина. Потом Дуглас встал, ударившись головой о низкий потолок. Не обратив на это внимания, он схватил Брауна за руку.

— Выйдемте на воздух, капитан, — сказал он. — Там поговорим. Я… я тут задыхаюсь.

Они вышли. Теперь их было только двое. И горная ночь, и звезды над головой, и островерхие голые скалы, выбеленные луною…

— Нельзя этого делать, Джон Браун! — возбужденно заговорил Дуглас. — Вы хотите напасть на федеральный арсенал, то есть начать войну с правительством! Вся страна поднимется против нас!

— Что вы, Дуглас! Мы не намерены никого убивать. Арсенал охраняет горстка солдат. Мы их ненадолго захватим в плен. Нам только взять оружие, и мы сразу уйдем в горы. Конечно, поднимется шум. Тем лучше: услышат рабы. Им станет известно, что мы в горах, и они начнут стекаться под наше знамя.

— Неужели вы в это верите? Положа руку на сердце, верите, что вам удастся так легко захватить арсенал?

— Фредерик Дуглас, разве я ищу легкого пути? От вас ли я это слышу? — сурово возразил старик. — Наша миссия — освободить рабов! И это наш план!

— Нет, такого плана не было! — с жаром возразил Дуглас. — Вы говорили, что допускаете борьбу только с целью самозащиты. А это же нападение!

Джон Браун отвечал с такой же горячностью:

— Когда я кружил по канзасским болотам, я тоже нападал! Но тогда вы этого не осуждали! Отнеситесь таким же образом к этой операции по форсированию перевала.

— Но ведь это государственное преступление! Мятеж! Война! Я отказываюсь поддерживать вас!

Ответ Брауна хлестнул как бич:

— Что ж, сами-то вы давно уже спаслись от рабства, вам теперь все равно! Ваши рубцы на спине помогли вам пробраться весьма высоко, потому и память стала коротка! Вы смеете болтать о каком-то преступлении! Да вы просто боитесь ружья!

— Джон, прекратите, ради бога! — взмолился Дуглас.

Он, пошатываясь, отошел в сторону, опустился на камень и закрыл лицо ладонями. Через некоторое время он почувствовал руку у себя на плече. Смущенно и ласково Браун проговорил:

— Сын мой, простите старика!

Дуглас схватил эту руку и прижался к ней лицом. Рука была жесткая, узловатая, но еще очень крепкая.

— Сейчас не время любезничать и произносить громкие слова, — сказал Браун. — Нам предстоит серьезное дело. Господь повелел мне спасти его чернокожих детей, несчастных страдальцев. Двадцать пять лет ушло на подготовку. Если я сейчас не перейду к действиям, все труды этих лет пойдут насмарку. Я возьму этот форт. Я удержу перевал. Я освобожу рабов.

Звезды блекли и постепенно угасали, серое небо сначала окрасилось в пурпурный цвет, потом порозовело и, наконец, стало голубым, а они все еще продолжали разговор. Каги вынес им поесть.

После Дуглас прилег в пещере; он закрыл глаза, но заснуть никак не мог: мозг лихорадочно работал, отвергая один план за другим…

Днем Браун разложил перед ним еще несколько карт. У него было все продумано до мельчайших подробностей, и он излагал операцию шаг за шагом: вот здесь он расставит своих людей, в этом месте он захватит мост, тут будут перерезаны телеграфные провода, а таким вот образом захватят пожарный сарай в арсенале…

— И все без единого выстрела, Дуглас! Поверьте, без единого выстрела!

Дуглас обрушил на него всю силу своей логики. Он убеждал Брауна, взывал к его разуму, умолял понять.

— Вы уничтожите все, чего мы достигли за это время!

Джон Браун холодно посмотрел на него и спросил ледяным тоном:

— Интересно знать, чего вы достигли?

Слова эти вонзились, как кинжал.

Так провели они весь день. Ночью разразилась гроза. Все сидели в пещере, тесно прижавшись друг к другу. Дождь молотил по камням, ураганный ветер вырывал с корнями деревья, оглушительные удары грома сливались в сплошную канонаду. А Джон Браун спал сном праведника, не слыша ничего вокруг.

Когда гроза кончилась, Дуглас вылез из пещеры. Было утро. Под ногами бежали широкие ручьи. На соснах еще висели клочья облаков, и с горных вершин сползал туман, но небо уже очистилось, и вот-вот должно было выглянуть солнце. Чудесно пахло землей, омытой дождем. Все обещало великолепный день — природа смеялась над Дугласом!

Позади послышались шаги. Не оборачиваясь, Дуглас догадался, что это Джон Браун. Он знал его решительную походку, его упругий шаг.

— Дуглас, — спросил Браун, и по голосу его чувствовалось, что за ночь он хорошо отдохнул. — К какому решению вы пришли?

Дуглас продолжал стоять к нему спиной. Ощущая неимоверную усталость, телесную и душевную, он ответил:

— Я еду обратно.

Старик не проронил ни слова. Дуглас порывисто обернулся, и в глаза ему бросилась прямая, стройная, озаренная светом фигура; легкий ветерок шевелил мягкие седые волосы, морщинистое лицо на фоне неба казалось выточенным. С горестным стоном Дуглас упал на землю и обхватил руками худые колени старика.

— Джон, не делайте этого! Вас убьют! Вас там всех уничтожат! Живыми вам оттуда не выбраться! Умоляю вас, Джон Бруан, не делайте этого! Не надо!

Рыдания сотрясали его тело, он никак не мог успокоиться.

— Полноте, Дуглас! — Браун поднял его за плечи и, прижавшись к нему лицом, заговорил, как с ребенком. — Стыдно вам! Все обойдется прекрасно. Пойдемте со мной тоже, — сказал он, заметив, что друг его начинает успокаиваться. — Пойдемте со мной, увидите, как все будет хорошо!

Но Дуглас только повел головой и снова припал к жестким, узловатым ладоням.

— Это для меня самое трудное! Я не могу пожертвовать своей жизнью. Много лет назад, еще в Мэриленде, я дал себе клятву жить. Это мой долг, Джон!

— Я могу обещать вам надежного телохранителя, — с усмешкой предложил Браун.

Дуглас сделал протестующий жест и умоляюще посмотрел на старика.

— Неужели нет никакого способа убедить вас отказаться от этого плана? — воскликнул он.

— Нет, никакого! — ответил Джон Браун. Он осторожно высвободился и, любуясь красотой лучезарного утра, отошел на край ущелья.

А Дуглас тяжело опустился на землю.

— Даже если вы и правы, — медленно заговорил Браун, — даже если операция в Харперс-Ферри провалится и меня ждет там смерть, я все равно обязан это сделать. До нынешнего дня мне никогда не приходилось думать, что я останусь без вашей поддержки. Но сейчас, когда этот факт стал для меня ясен, я понял другое: что могу спокойно умереть только в том случае, если вы останетесь живы. Так что предлагаю кончить этот разговор. Может быть, такова воля божья!

Дуглас заставил себя сесть. Он был совершенно обессилен.

— Я должен сказать Грину, — проговорил он.

Джон Браун повернулся к нему. Лицо его было спокойно.

— Ах, да — четким голосом сказал он. — Что ж, забирайте его!

В эту минуту из пещеры показались Шилдз Грин и Каги. Оба несли в руках рыболовные принадлежности.

— Шилдз, я уезжаю, — сказал Дуглас. — А ты?

В разговор вмешался Джон Браун. Просто и без лишних слов он пояснил:

— Вы оба слышали, что Дуглас против моего плана. Он предсказывает нам неудачу в Харперс-Ферри, говорит, что нас там всех перебьют. — Он помолчал, потом договорил: — Может быть, это и правда.

Дуглас ждал, что скажет Шилдз Грин, но тот лишь молча глядел на него. Тогда Дуглас спросил:

— Ну, как ты решаешь?

Император переложил удочку с плеча на плечо и перевел взгляд на Джона Брауна. Дуглас понял все и без слов, но Шилдз Грин посмотрел ему в глаза и ответил:

— Нет уж, я пойду со стариком.

С этими словами он повернулся и вместе с Каги побежал вниз к ручью.

Джон Браун протянул Дугласу руку и, помедлив, сказал:

— Уходите скорее и ни о чем не жалейте! У вас свое дело, а у меня — свое.

Дуглас не оглядывался, спускаясь по мокрым и скользким камням. Ни разу еще за прожитые годы не чувствовал он себя таким несчастным, ни разу еще жизнь не казалась ему такой пустой и мрачной, как в тот час, когда он уходил из горного убежища, чтобы жить во имя свободы. Он оставил Джона Брауна и Шилдза Грина умирать во имя свободы. Чья доля была завиднее?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.