10. «МЕЦЕНАТЫ» ИЗ «КАЛТЕКСА»

10. «МЕЦЕНАТЫ» ИЗ «КАЛТЕКСА»

Встречаясь с представителями деловых кругов Запада и Японии в Джакарте, я часто слышал от них слово «рай». Так бизнесмены называли эту страну за созданные индонезийским правительством благоприятные условия для иностранных инвесторов. Достаточно проехать по центральным улицам столицы, чтобы убедиться, что говорят они это не для красного словца. На проспектах размещается множество контор американских, западноевропейских и японских компаний, банков, агентств и бюро. Я посетил филиал «Калтекса» — американского нефтяного гиганта, одним из первых обосновавшегося в Индонезии. И по капиталовложениям, и по размерам прибылей далеко опережающего все остальные зарубежные компании, действующие в этой стране.

Здание штаб-квартиры компании разместилось на улице Кебонсирих в центре Джакарты. Как только въехал за ограду, сразу убедился в том, что американцы устроились здесь давно. Об этом свидетельствовали обширный, почти целиком укрытый тенью могучих деревьев двор, огромный цветник, круговой, как в усадьбах прошлого века, подъезд к центральному входу, устланный битым красным кирпичом. Зарубежные фирмы, осевшие в Джакарте в последнее десятилетие, такой роскошью похвастаться не могут.

Разведанные запасы нефти, оцениваемые в десять миллиардов баррелей, позволили Индонезии прочно войти в десятку крупнейших нефтедобывающих стран мира. Ежегодно здесь выкачивают около 800 миллионов тонн «черного золота». Индонезийская нефть, как говорят специалисты, «легка». В ней мало серных примесей, она сравнительно дешево перегоняется в самые тонкие продукты. Поэтому высоко ценится на мировом рынке, где известна под маркой «минас». Минас — название месторождения, которое находится в джунглях Суматры и дает половину всей добываемой в стране нефти. Скважины в суматранских дебрях принадлежат «Калтексу». Всего в Индонезии орудуют около пятидесяти иностранных нефтедобывающих компаний, но ни одна из них не может сравниться по размаху деятельности с американским концерном.

История его утверждения на индонезийской земле читается как детективная повесть. В марте 1924 года два молодых геолога сошли на пристань Батавии с американского парохода «Президент Хейес» после месячного плавания. Они были посланы калифорнийской «Стандарт ойл компани» в Нидерландскую Индию на два года с разрешения колониальной администрации. Разведочные работы американцы вели и на Суматре, и на Калимантане, и на Новой Гвинее. Закончив изыскания, уехали домой.

А через четыре года по их рекомендации хозяева «Стандарт ойл» обратились к голландскому правительству за разрешением попробовать добывать нефть на Калимантане и Новой Гвинее. Голландцы, руководствовавшиеся в своей практике одной лишь жадностью, конечно, отказали. Но чтобы не обидеть янки, разрешили им сделать пробные скважины на Суматре. Думали, что участки здесь бесперспективные. Вот пусть там и ковыряются.

Раскусившим главный порок колонизаторов американцам только этого и надо было. В 1935 году они начали брать пробы грунта в центре Суматры с площади примерно в 600 гектаров. Пять лет тщательных поисков принесли удачу. Две скважины — Себанга и Дури — дали грунт со следами нефти. Но об этом никто не знал, кроме тех, кто был непосредственно во главе геологических групп. Результаты поисков держались в строгом секрете.

Американцы завезли новое оборудование, приготовились к более глубокому бурению. Но помешала война. Специалисты были вынуждены спешно покинуть Индонезию. Суматранские недра только поманили, но еще не раскрыли своей тайны.

С первыми отрядами союзнических войск на индонезийских берегах после капитуляции Японии высадились уже и люди «Калтекса», образовавшегося от объединения калифорнийской «Стандарт ойл» и техасской «Тексако». Они разыскали в лагерях для интернированных некогда работавших с ними на Суматре индонезийцев и от них узнали, что в их отсутствие японцы активно возились вокруг тех двух, подававших надежды скважин.

Американцы заспешили. Им необходимо было попасть на Суматру первыми из иностранцев! Их тайна может быть открыта, и, кто знает, может быть, не только японцам. Но легко ли добраться до центра острова, когда не знаешь, к кому обращаться за содействием: то ли к республиканским властям, то ли к военным английским, то ли к бывшим колониальным голландским, то ли к умывшим руки японским? Просто ли пересечь сотни километров через джунгли, когда нет ни транспорта, ни горючего, ни продовольствия?

Гонимые стремлением застолбить участок, посланцы «Калтекса» пошли на хитроумный шаг. Они обратились, как это ни покажется странным на первый взгляд, к поверженным японцам. Психологически ход был выверен предельно точно. Пленный полковник Цусима, сломленный известием об атомной бомбардировке его родной Хиросимы, воспитанный в духе подчинения силе, по требованию агентов «Калтекса» отправился с двумя пустыми канистрами на велосипеде в суматранскую глушь. Добрался до лагеря для японских военнопленных, где по его приказу канистры были наполнены маслянистой жидкостью из пробуренных японцами скважин.

В декабре 1945-го образцы были в срочном порядке отправлены в Сан-Франциско. Это была первая партия «минаса». После исследования ее в лаборатории хозяева «Калтекса» поняли огромную ценность месторождения. В 1952 году 35 скважин месторождения Минас были связаны в единую систему. На геологической карте планеты появился новый крупный нефтеносный район. Он принадлежал «Кал-тексу».

В 1974 году обширное хозяйство американской компании на Суматре посетил с частным визитом японец по имени Торуоки. Его поездка так и прошла бы незамеченной, если бы не любопытство одного из джакартскмх журналистов. Ему показалась странной настойчивость, с которой Торуоки добивался разрешения на путешествие в суматранские джунгли. Оказалось, что японца позвала в дорогу ностальгия по дням почти тридцатилетней давности.

Торуоки был тем человеком, который возглавил буровые работы здесь после бегства американцев. Это он первым получил нефть в количествах, достаточных для того, чтобы заняться перегонкой ее в керосин. Это он дал месторождению название Минас, взяв для него слово, которым местное племя сакаев называет дающее пищевое масло дерево. Он же набрал первый сырец в канистры для американцев в 1945 году.

Теперь на Суматре 780 нефтевышек, поднимающих из глубин земли около миллиона баррелей нефти в день. Сейчас японские компании из кожи лезут вон, чтобы стать участниками прибыльной добычи дорогостоящей индонезийской нефти, но увы... Теперь им никогда не дотянуться до «Калтекса».

Все зарубежные фирмы решением индонезийского правительства от 1968 года были обязаны значительную часть добываемой ими нефти продавать по номинальной цене национальной корпорации «Пертамина». Своими силами та добывает всего шесть процентов общего объема, но, получая от шестидесяти до восьмидесяти процентов продукции заокеанских партнеров, обеспечивает контроль государства над частью нефтяного богатства страны. К сожалению, только над частью. И не большей. «Калтекс» волен поступать с сырьем по своему усмотрению. Он фактически на правах концессионера, не подотчетен местным властям в финансовых, производственных, торговых вопросах. Отдает правительству часть своих доходов, то есть платит какой-то налог, и покупает себе бесконтрольность. В 1968 году компания отстояла свое привилегированное положение откровенным шантажом. Дала понять, что если ее будут ставить в один ряд с другими, то она демонтирует и вывезет оборудование, отзовет специалистов. «Калтекс» знал, чем угрожать. Нефть для Индонезии — источник 70 процентов валютных поступлений. Внезапное и значительное сокращение ее добычи ввергло бы страну в экономический хаос.

Во время беседы на улице Кебонсирих представитель компании об этой истории не вспоминал. Напротив, всячески подчеркивал «сердечность» отношений между «Калтексом» и правительством Индонезии. Основную часть отпущенного для беседы времени он посвятил перелистыванию брошюры о «благотворительной» деятельности концерна. Говорил вдохновенно, стрелял глазами. Вот, показывал на фотографии,— школа, построенная на деньги компании, а здесь больница, которой мы дали лабораторное оборудование. Это — церемония вручения Бандунгскому технологическому институту библиотеки, а здесь... И так целых полчаса: взносы, пожертвования, стипендии...

Восторженные интонации исчезли и глаза потухли, когда я спросил о размерах той доли чистой прибыли, которую «Калтекс» выделяет на все эти ненефтяные дела. Последовал краткий и сухой ответ — коммерческая тайна. Данных о барышах, разумеется, не оказалось и в любезно предоставленной администрацией кипе рекламных проспектов. Не удалось узнать загадочную цифру и из правительственных статистических справочников.

Осталось довольствоваться предположениями местных газет. А те считают, что, судя по масштабам операций «Калтекса» в Индонезии, в его сейфах оседает не меньше половины выкачиваемых из страны иностранцами нефтедолларов. Зарубежные нефтедобывающие фирмы в целом имеют до восьми миллиардов долларов в год. Значит, четыре из них попадают на банковский счет американского концерна. При таких-то прибылях, что стоит «Калтексу» выложить миллион на благотворительность! Казна не оскудеет! А фирма рекламу себе сделает.

Условия инвестиций для иностранных фирм здесь настолько благоприятны, что с 1967 года капиталовложения «Калтекса» почти утроились.

Точку отсчета мой собеседник выбрал не случайную. Именно в том году правительство Индонезии объявило о намерении проводить экономическую политику «открытых дверей». Иностранному капиталу была предоставлена почти неограниченная свобода распоряжаться доходами, снижены, а во многих случаях и вовсе отменены различные налоги.

Наряду с американским капиталом в Индонезию мощным потоком хлынули японский, гонконгский, западноевропейский. С тех пор как были «открыты двери» и по 1981 год, иностранные монополии вложили в индонезийскую экономику в целом около 10 миллиардов долларов. Избыток и крайняя дешевизна рабочей силы, богатство природных ресурсов — все это в благоприятных условиях инвестиционного климата разогрело аппетиты монополий. Не в последнюю очередь они соблазнились «соответствующей социальной атмосферой». Под этим в капиталистическом мире подразумевается стабильность государственного режима, относительная слабость рабочего движения. Иностранный капитал занял господствующие позиции в добывающей и перерабатывающей промышленности, в производстве текстиля, удобрений, цемента, пищевых продуктов, металлоизделий, сборке автомобилей, бытовых электроприборов.

Список инвесторов после 1967 года возглавляет Япония. На ее долю приходится почти третья часть всех капиталовложений. Японский бизнес делает упор на перенос сюда производственных мощностей. Строит заводы по сборке легковых автомашин, радиоаппаратуры, холодильников, кондиционеров. Автогигант «Мицубиси» для рекламы своей продукции арендует в самом шикарном супермаркете «Рату-плаза» огромные, на зависть другим автокомпаниям, апартаменты.

— Мы можем себе это позволить,— говорил мне то и кланявшийся заведующий отделом рекламы.— Дела наши идут хорошо. За последние пять лет объем наших операций в Индонезии утроился. Посмотрите на улицу, там каждый пятый автомобиль — с нашей маркой.

На ленч представитель компании пригласил меня в японский ресторан тут же, в «Рату-плаза». Рядом с супермаркетом японскими конторами набит целиком высоченный небоскреб. Вот его хозяева и решили завести поблизости свой собственный ресторан. Чтобы и за обеденным столом чувствовать себя как дома.

В Асахане на Суматре действует уже первая очередь возводимого на средства японцев алюминиевого комбината. Он должен стать крупнейшим в Юго-Восточной Азии. Его проектная мощность — 225 тысяч тонн серебристого металла в год.

По такому же пути пошел западногерманский капитал. Он строит сталеплавильный комбинат в Чилегоне на Яве. Предприятие уже дает 500 тысяч тонн годовой продукции, а к концу 80-х годов должен, по проекту, увеличить производительность до двух миллионов тонн. Его обшитые серым шифером корпуса, дымящиеся усеченные конусы труб хорошо видны, когда едешь к пляжам Мерака или Аньера на западном конце острова.

Километров через десять после Серанга я как будто пересек невидимую границу, как будто попал в другое государство. Шоссе с серыми выбоинами сменилось ровной, блестящей на солнце асфальтовой лентой, по обочинам вместо плоских рисовых полей с пожухлой стерней появились обшитые зеленым бархатом травы нарядные холмы, на смену приевшимся глазу кокосовым пальмам пришли обсыпанные цветами живописные рощицы декоративных деревьев.

На первой же бензоколонке мне объяснили причину контраста. Оказывается, я въехал в «Кракатау кантри» — особый район, где живут иностранные специалисты с Чилегонского сталеплавильного комбината «Кракатау», названного в честь знаменитого вулкана в Зондском проливе.

Я заехал отдохнуть и перекусить в расположенный в центре этого огромного парка ресторан «Дайюх Куринг». С его веранды хорошо были видны двухэтажный отель, стилизованный под колониальную постройку, окруженный искусственными, аккуратненькими озерками, подстриженными кустами и миниатюрными бамбуковыми горбатыми мостиками, уютные коттеджи с ярко-красными черепичными крышами, мачты с флажками на площадке для игры в гольф на дальних холмах. Словоохотливый официант пояснил, что в «Кракатау кантри» самое лучшее в Индонезии поле для гольфа и самое свежее пиво из ФРГ. Я мог бы добавить: и самые высокие ресторанные цены.

Специалистов из Западной Германии я встречал на пляжах Мерзка и Аньера. В воскресные дни они выезжали туда большими группами. Располагались удобно, на целый день. Открывали зонты огромных цветастых тентов, раздвигали складные столы и стулья, доставали из багажников ящики-холодильники с пивом и провизией, разжигали мангалы. Вокруг них, как обычно, собиралась плотным кольцом толпа любопытных мальчишек из окрестных деревень. Они молча часами стояли и наблюдали за людьми, которые им, верно, казались пришельцами с другой планеты. Один из немцев сказал мне, что на первых порах это очень раздражало его. Он пытался разогнать пацанов, но безуспешно. Те разбегались мигом, но постепенно снова собирались вокруг специалистов.

— Игнорирование,— поучал меня немец,— единственное правильное поведение для нас, белых, здесь, в Индонезии. Иначе просто нельзя.

Этим правилом руководствуются не только те, кто устроил себе «особый район» в Чилегоне. Строительство крупных объектов типа чилегонского обусловило высокие темпы промышленного роста страны. В 1980 году, например, они составили более 9 процентов, примерно столько же — в следующем. Внушительные цифры буржуазная пропаганда использовала для восхваления Индонезии как «модели индустриализации» развивающихся стран. Местных серьезных экономистов рекламная шумиха, однако, не лишила способности отличать зерна от плевел. От них не укрылись ущербность и пороки навязываемого индонезийцам промышленного развития. Прежде всего оно не приближало, а, напротив, отдаляло тот день, когда Индонезия сможет опереться на свою национальную промышленность.

Не секрет, что все созданные иностранными монополиями предприятия прочно привязаны к поставкам из-за рубежа. Из готовых японских деталей и узлов собираются автомобили и бытовая техника. Не привези завтра любой шайбы, какой-нибудь микроплаты, и производство встанет. Завод в Асахане работает на глиноземе, который привозят из Австралии, Чилегонский комбинат плавит сталь из окатышей шведского производства. А ведь в стране есть и бокситы, и железная руда. Но монополии не идут на создание полных производственных циклов. Так доходнее, да и партнера держать на привязи легче.

Кроме того, основную часть продукции инвесторы экспортируют в другие страны. Тысячи тонн алюминия и стали аграрная Индонезия потребить, разумеется, не может. У нее самой пока нет возможностей делать даже железные лопаты. А иностранный капитал и не собирается помочь индонезийцам в создании соответствующих отраслей. Огромные промышленные объекты поэтому торчат в индонезийской экономике чужеродными телами. Они живут сами по себе, вне общего хозяйственного организма. Они не способствуют изменению к лучшему условий жизни населения. Похожи на пиявок, которые присосались к Индонезии и разбухают за счет ее соков.

Довольно высокая степень механизации и автоматизации производства на крупных предприятиях не позволяет также решить острую для Индонезии проблему занятости. Не вносят они положительного вклада и в дело воспитания национальных технических кадров. Администрация не подпускает индонезийцев к командным постам, инженерному руководству.

Наконец, импортная индустриализация в корне подавляет национальное предпринимательство, всякое проявление инициативы местными деловыми кругами. Она насаждает психологию пассивного потребителя, приучает индонезийцев и гвоздь, и трактор получать готовыми только из чужих рук.

Монополии не желают оказывать помощь индонезийскому правительству в строительстве мелких и средних предприятий, которые могли бы стать основой национальной промышленности. Игнорируют и просьбы о содействии в развитии сельского хозяйства и промышленного рыболовства, так как в этих отраслях требуются крупные капиталовложения и они не обещают скорые прибыли.

В феврале 1981 года правительство Индонезии приняло решение наложить в несколько этапов ограничения на вывоз необработанной древесины. Этой мерой оно надеялось стимулировать развитие национальной деревообрабатывающей промышленности, пресечь хищническую эксплуатацию лесных богатств страны иностранными компаниями. Ставилась задача к 1985 году полностью прекратить экспорт бревен и перейти к продаже за рубеж досок, фанеры, мебели.

Около 400 зарубежных фирм имеют концессии на лесоразработки в джунглях Суматры, Калимантана, Сулавеси и других островов. Вырубка ими ценных тропических пород приняла формы самого грубого, хищнического лесоповала. По данным на 1980 год, за какие-то десять последних лет около миллиона гектаров некогда одетых в зеленую шубу земель были превращены в безобразные, не годные для какого-либо немедленного вовлечения в хозяйственную жизнь пустоши. Появились серьезные проблемы нарушения экологического баланса обширных районов. Вымывание почв проливными тропическими ливнями поставило под угрозу восстановление их пригодности для сельского хозяйства или новых лесопосадок даже через многие годы.

Однако продиктованные катастрофическим расхищением лесов правительственные меры были встречены в штыки, прежде всего японскими лесопромышленниками, которые ежегодно вывозят из Индонезии чуть ли не за гроши 4,5 миллиона кубометров необработанной древесины. В ход были пущены известные приемы: резкое снижение темпов работ на лесоповале, вывоз оборудования, отказ в инвестициях в деревообработку. Поскольку экспорт древесины — важный источник валютных поступлений, то правительство было вынуждено пойти на попятную. График ввода ограничений был пересмотрен. В новой редакции он так и не появился на страницах печати.

Иностранный капитал, писала газета «Мердека», смотрит на Индонезию как на источник быстрой и гарантированной наживы. Чтобы страна оставалась такой и впредь, ее связали по рукам и ногам ущербным промышленным бумом, который индонезийцам пока наверняка приносит только одно — загрязненную, исковерканную, обезображенную окружающую среду. На одном из экономических семинаров весной 1981 года бывший в то время вице-президентом Адам Малик говорил, что сотрудничество Индонезии с капиталистическими странами никак нельзя назвать «удовлетворительным». Прежде всего потому, что оно «не уменьшает экономической пропасти между партнерами». Напротив, подчеркнул индонезийский руководитель, разрыв «растет и углубляется».

В фойе конторы «Калтекса», на деревянном резном столике, сделанном мастерами известной Джепары,— серебряная модель моста, которая тоже изделие народных умельцев из Джокьякарты. Миновать эту броскую композицию из ценного дерева и благородного металла, которым артистичные руки индонезийцев придали изящную выразительность, никак нельзя. Это модель «Моста дружбы», построенного компанией через реку Сиак на Суматре.

В брошюре о филантропической деятельности западных компаний утверждается, что мост способствует укреплению дружественных отношений с индонезийским народом. А на самом деле он построен прежде всего для тяжелых бензовозов «Калтекса». Инвестиционный «рай» для себя, возможность наживаться за счет индонезийского народа монополии хотели бы сохранить навечно.

Положение, при котором 70 процентов экспортных поступлений дает нефть, а 80 процентов государственных доходов поступает от иностранных нефтедобывающих компаний, чревато для Индонезии самыми неблагоприятными последствиями. Опасность такой чрезмерной зависимости от одного источника благосостояния уже давала себя знать. Стоило, например, объединению нефтедобывающих стран ОПЕК, в которое входит Индонезия, принять решение о замораживании цен на «черное золото» на мировом рынке, как Индонезия закончила 1982 финансовый год с дефицитом платежного баланса в 800 миллионов долларов. В более далекой перспективе однобокое ориентирование на вывоз сырой нефти таит в себе угрозу истощения месторождений, поскольку запасы нефти не беспредельны.

В Джакарте это понимают и пытаются поправить положение. Большие надежды возлагают на расширение экспорта других товаров: натурального каучука, пальмового масла, олова, кофе, чая, какао, табака и иных продуктов плантационного хозяйства. В связи с этим индонезийцам придется вступить в конкуренцию с соседними странами, экономика которых тоже в основном ориентирована на экспорт и примерно таких же товаров. Малайзия, например, крупнейший в мире экспортер олова и натурального каучука, Филиппины вывозят табак и сахарный тростник.

Для того чтобы поощрить местных и зарубежных бизнесменов к вкладыванию своих капиталов на развитие альтернативных нефти отраслей, правительство в 1982 году прибегло к ряду мер. Среди них — отмена ограничений на вывоз продуктов этих отраслей. Однако из-за слабости национального предпринимательства, а также обструкции со стороны западных и японских инвесторов заметных сдвигов в этом направлении пока нет.

Национальные экономические интересы правящие круги Индонезии пытаются отстоять и путем развития сотрудничества с соседними развивающимися странами в рамках региональной организации Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). В нее помимо Индонезии входят Малайзия, Сингапур, Таиланд, Филиппины и Бруней. Здание секретариата АСЕАН совместными усилиями этих стран было выстроено в Джакарте. Его пять этажей символизировали число участников Ассоциации. До 1984 года их было пять. Но потом к АСЕАН присоединился Бруней. Однако из-за этого вряд ли будут достраивать шестой этаж.

АСЕАН поставляет на мировой рынок 95 процентов знаменитой манильской пеньки, 85 процентов натурального каучука, 83 процента пальмового масла, 67 процентов олова. Много экспортируется копры, тропической древесины, фруктов, минералов. Как потребительский рынок АСЕАН тоже весьма значителен. Совокупное население стран Ассоциации превышает 250 миллионов человек.

Члены группировки имеют одних и тех же торговых партнеров: США, Японию, страны ЕЭС, Австралию, Гонконг. Весьма схожи и списки экспортных товаров. Эти два обстоятельства лишают их возможности широкого маневра в экономических схватках с транснациональными корпорациями. Не редко союзники по АСЕАН выступают как конкуренты. За 18 лет существования Ассоциации входящие в нее государства в области экономического сотрудничества достигли немногого.

В Индонезии и Малайзии черепашьими темпами сооружаются совместно возводимые заводы по производству мочевины, в Таиланде лишь собираются строить общими усилиями фабрику кальцинированной соды, в наметках пока и асеановские медеплавильный комбинат на Филиппинах и завод автозапчастей в Сингапуре. Существует ряд договоренностей о торговых преференциях, консультациях и прочих не затрагивающих глубинных экономических интересов мероприятиях.

Один из экономических обозревателей в беседе со мной на тему об асеановском сотрудничестве заметил: на регулярных встречах министров принимаются обширные резолюции, полные оптимизма и надежд. Когда их читаешь, нужно помнить, что каждую минуту, потраченную министрами на составление всего этого бумажного миража, в Индонезии, например, рождалось шесть человек, которых необходимо накормить, одеть, обуть и поместить под надежную крышу. За эту же минуту в стране потребовалось три новых рабочих места. И эти проблемы резолюциями, какими бы громкими и многообещающими они ни были, не решить.

Многие в Индонезии помнят плодотворность сотрудничества с Советским Союзом в конце 50-х — начале 60-х годов. С теплотой вспоминают совместную работу с советскими специалистами непосредственные ее участники. В Бандунге сердечные слова о наших геологах я слышал от Сунанто — работника крупнейшего в Юго-Восточной Азии Геологического музея. Свои воспоминания он типично по-индонезийски начал издалека.

В XII — XIV веках, сказал он, Бандунга не было. На его месте находилась столица Сунданского княжества Паджаджаран. Одно время им правил бесстрашный принц Силиванги, который, согласно преданию, не умер, а превратился в тигра. Сейчас изображение зверя — на гербе Западной Явы. Под изображением надпись на сунданском языке: «Благополучие. Безопасность. Спокойствие».

— Эти слова,— продолжал Сунанто,— я как-то перевел советским друзьям, соседям по палатке в джунглях Тимора, где мы вместе искали фосфаты. Старинное изречение понравилось моим коллегам.Они даже сделали его девизом всей поисковой группы. Объяснили так: в тяжелых условиях джунглей от всех и каждого при любых обстоятельствах требуется прежде всего спокойствие, которое обеспечит безопасность и успешное завершение работ,которые внесут свою лепту в благополучие индонезийского народа.

Вот так истолковали спаянные дружбой и общей работой советские и индонезийские геологи древнесунданское изречение на тиморской земле в 1957 году.

Советские люди помогали индонезийцам не только искать полезные ископаемые, но и прокладывать дороги, возводить мосты, строить заводы. Как символ доброго партнерства огромной чашей в центре Джакарты расположился спортивный комплекс, гостеприимно распахивающий свои двери участникам и зрителям спортивных состязаний, массовых митингов, грандиозных концертов. Спросите любого входящего на его трибуны, кто помог воздвигнуть этот заряжающий энергией и радостью стадион, и вам незамедлительно ответят: Советский Союз. Память об этом не умирает.