Глава двадцать шестая. На южных склонах Нань-Шаня

Глава двадцать шестая. На южных склонах Нань-Шаня

Главный элемент населения Юн-ань-чэна составляли дунгане; дунгане же преобладали как в городке Да-туне, так и во всех деревнях между этим последним и щеками Да-тун-хэ. По типу, в главной своей массе, они не особенно резко отличались от китайцев; но между ними попадались как рослые индивидуумы с широким румяным лицом и рыжими волосами, так и индивидуумы, вполне еще удержавшие особенности иранского типа. Таким образом, смешение типов здесь было полное и выступало даже в более резкой форме, чем, например, в Притяньшанье, – факт, нелегко объяснимый, если принять во внимание, что условия жизни местных дунган в уединенной долине должны были скорее выработать среди них более однородный тип.

Из Юн-ань-чэна мы выступили 28 апреля. Ин-гуань устроил нам торжественные проводы, но, увы, бедным офицерам, солдатам и народу пришлось вновь мокнуть под проливным дождем, который собирался с утра, но, как нарочно, полил в то время, когда мы завьючивали последнюю лошадь.

От Юн-ань-чэна дорога стала подыматься в гору и первые 6 км шла холмистой местностью вдоль долины небольшой речки – левого притока Ши-хэ. Эти холмы, поросшие кипцом и имевшие мягкие очертания, слагались из красноватых песчанистых глин, которые составляли почву всей долины от Ши-хэ до щек Да-тун-хэ. К концу шестого километра мы достигли высшей точки дороги, с которой открывался чудный вид на нижележащую котловинообразную долину помянутой речки, бравшей свои воды частью в небольшом кочковатом болоте, частью же в ущелье горы Хэ-гу-шань. От последней мы видели только подошву; вершина же скрывалась в тумане, который сползал по всем ее падям и полосами протягивался над котловиной, издали казавшейся совершенно зеленой: старая трава здесь была выжжена, а молодая успела подняться уже на 4–8 см. Здесь впервые мы увидели черные палатки тангутов и огромные стада яков.

Так как дождь шел не переставая, то мы решились спуститься в котловину и в ней остановиться, но сопровождавший нас офицер отсоветовал это сделать.

– Почва котловины, – говорил он, – пропитана водой и сверх того поросла травой, на которую, без сомнения, и набросятся ваши лошади; но с непривычки она может раздуть им животы и вызвать заболевания.

Замечание было вполне справедливое, и мы потащились дальше. Котловина оказалась действительно болотистой; по крайней мере, даже тропинка, по которой мы шли, была залита водой на десятки метров. Пройдя речку, мы вскоре заметили, что вновь подымаемся в гору; но это был лишь небольшой холм, по другую сторону коего расстилалась широкая долина левого притока р. Да-тун-хэ – речки Пин-фу-хур. Здесь, у полуразвалившегося пикета Бо-шу-хо-цзы, мы и остановились.

Речка Пин-фу-хур, протекавшая у подошвы крутого обрыва волнистого плато, отделяющего Юн-ань-чэн от долины реки Да-тун-хэ, образовала близ пикета довольно обширное кочковатое болото, кишевшее водяной птицей, среди коей мы тотчас же заметили одиноко разгуливавшего журавля – Grus nigricollis Przew. Брат бросился к нему, но ружье дало сначала осечку, а затем он, по-видимому, только ранил могучую птицу, которая тяжело взлетела и опустилась в расстоянии полкилометра от пикета. Ее преследовал лучший наш стрелок, казак Колотовкин, но потерял из вида после нескольких неудачных выстрелов из берданки на расстоянии 400–500 шагов.

После обеда, когда несколько разъяснело, мы здесь добыли для коллекции Montifringilla ruficollis Blanf., Motacilla (Budytes) citreola Pall., Aegialitis mongolicus Pall. и Tringa temminckii Leisl. Сверх того, в одной из трещин стены пикета Бо-шу-хо-цзы мы нашли гнездо Fregillus graculus L. с порядочно уже насиженными яйцами.

Мы покинули Бо-шу-хо-цзы на следующий день очень рано. Утро было ясное, и оба хребта, окаймлявшие долину Да-тун-хэ, были видны великолепно, притом с некоторых придорожных холмов на огромном протяжении; едва ли мы даже не видели на западе снеговые пики, подымающиеся близ вершины реки Харге-чу.

До импаня Пин-фу-хур, где нам была устроена почетная встреча, дорога шла вниз по речке того же имени; за этим же импанем – левым берегом Да-тун-хэ, большой реки, разбросавшейся несколькими многоводными рукавами по саю, местами прижатому к скалам Южно-Тэтунгского хребта, местами же имеющему в ширину метров 850, если не целый километр. Эта река в древности носила название Хао-мынь или Хао-вэй-шуй.

Близ импаня Пин-фу-хур мы натолкнулись на несколько юрт хошоутов. Это были единственные монголы, которых мы видели в Гань-су и в области Куку-нора.

От устья реки Пин-фу-хур до устья реки Ло-ху-лу – следующего левого притока Да-тун-хэ, на протяжении 11 км, долина широка, но сохраняет тот же волнистый характер, как и под Юн-ань-чэном; только здесь одевающая ее растительность получила еще более степной характер: всюду господствовал кипец (Festuca sp.), прошлогодние серо-желтые пучки которого, не вполне одевая почву, делали ее похожей на щетку. Только по южным склонам логов и на дне этих последних виднелись кое-где площадки луговых трав, которые почему-то зазеленели раньше и теперь яркими пятнами выделялись на блеклом фоне прошлогодней растительности. В таких логах, под валунами и крупной галькой, мы находили во множестве жучков из рода Agonum, а также Lorocera ovipennis Sem., Pseudotaphoxenus sp., Zabrus sp. и др.; и тут же Meloё n. sp. Среди многочисленных стад яков, коз и баранов и табунов малорослых, но красивых тангутских лошадок нам иногда попадались антилопы (Gazella przewalskii B?chn.), которые были, однако, настолько пугливы, что не подпустили к себе наших охотников ни разу ближе как на 500 шагов.

За речкой Ло-ху-лу стали попадаться пашни. Мы видели всходы ячменя (сорт «я-ми») и овса; но нам говорили, что в окрестностях Да-туна возделываются также горох и пшеница, которые, впрочем, не всегда дозревают. Здесь тангутов и монголов сменили дунгане. Стали попадаться ослы. Виднелись кое-где арыки, глинобитные заборы, следы каких-то построек. Ясно, что мы подходили к городу. А вот, наконец, и он показался… Да-тун больше Юн-ань-чэна, но он имеет столь же безотрадный вид, как и этот последний. Его невысокие глинобитные стены представляют развалину, которую едва ли есть какая-нибудь возможность привести в приличный вид. Внутри господствует запустение: лачуги и размытые водою стены оград образуют узкие кривые улицы, невзрачность коих еще более оттеняется высокими пай-лоу, впрочем также уже достаточно обветшалыми.

На единственной городской площади находится кумирня, на вид также убогая. Офицеры, за исключением одного только ин-гуаня, высокого и дородного маньчжура, устроившего нам прекрасную встречу, расквартированы в скверных помещениях; например, его ближайший помощник, которому мы сделали также визит, положительно не знал, на чем и где нас усадить; его приемная комната не имела и двух метров в квадрате, и притом по высоте была настолько низка, что на кане, занимавшем в ней три четверти всего пространства, и было возможно только сидеть. И подумаешь, ведь в таких квартирах старшие офицеры коротают девять холодных месяцев в году. Безотрадное существование! Замечу кстати, что у этого офицера из домашней обстановки я заметил только красный лакированный столик, на котором нам и подан был чай, и крошечную лакированную же шкатулку, одиноко стоявшую в нише стены.

Окружной город Да-тун был основан маньчжурами[173]. Но место это издавна служило административным центром; так, известно, например, что в начале VIII в. здесь находилось тибетское укрепление Да-тун-цзюнь[174]. Вероятно, этому укреплению принадлежали и те прекрасно еще сохранившиеся ров и крепостной вал, которые находятся к югу от современного города, имеют форму правильного четыреугольника и поражают своими размерами.

В Да-туне мы простояли два дня, которые прошли в визитах; урваться на экскурсию удалось только однажды, причем из бабочек мы здесь наловили: Ala pretiosa Alph. (n. sp.), Pyrgus bieti Oberth. и Triphysa dohrnii – вид, которого не существовало в европейских коллекциях, так как экземпляр, по которому в 1850 г. было сделано Зеллером (Zeller) его описание, был вскоре утрачен. Родиной зеллеровского экземпляра, надо думать, была Северная Монголия, где недавно вид этот снова был найден; привез его также и Вагнер с верхнего Енисея. Из птиц в коллекцию поступили: Acanthis brevirostris Вр., Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kittl. Herbivocula affinis Tick., Phasianus strauchi Przew[175], Sterna hirundo var. tibetana Saund., державшаяся здесь во множестве, и Podiceps nigricollis Brehm.; сверх того были замечены, но не добыты: Cyanopica cyanea Pall., Cinclus kashmiriensis Gould., Tetraogallus himalayensis Gray и Anser indicus Lath.

День, избранный нами для выступления из Да-туна, был неудачный. С утра шел густой ситник, который, очевидно, наладился на целый день. Через реку мы переправились вброд с порожними лошадьми и ишаками, багаж же свой и баранов перевезли частью на каюке, частью на плоту, который был связан из еловых жердей, укрепленных на турсуках. На перекатах, гребнем коих нас и повели конвойные солдаты, воды было свыше метра, так что некоторых ишаков, без всяких, впрочем, дурных для них последствий, сбило с ног и отнесло метров на сорок книзу. Нам говорили при этом, что Да-тун-хэ вздувается в огромную реку, имеющую в плесе метров до сорока двух, несколько позднее, а именно в конце мая, но что затем река постепенно спадает и в августе вновь достигает апрельских размеров.

Я уже имел случай заметить, что северные склоны Южно-Тэтунгских гор круто спускаются в долину реки Да-тун-хэ, которая, прижимаясь к ним почти вплотную, только местами оставляет площадки, пригодные для поселении. Таких поселений на нашем пути встретилось несколько: Гао-лай-ху у переправы, Ин-сань-чжа в 9 км далее и Да-хо-ту, Сайнь-там и Каса-хо по ту сторону высокого, сложенного из песчаников и красных песчанистых глин отрога, который тянется поперек всей долины и в средней своей части прорывается рекой. Это, так сказать, преддверье щек Да-тун-хэ, которые видны с него весьма отчетливо и вперед на многие километры.

Помянутый отрог встретился нам на десятом километре. Мы круто отклонились от реки и по скользкой, глинистой, сильно размытой тропе с трудом взобрались на перевал, с которого открылся чудный вид на всю долину Да-тун. Противоположный берег реки был усыпан селениями, которые располагались по трем левым притокам Да-тун-хэ: Е-ге-фэй, Са-го-хэ и Лин-гу-хэ. Самым крупным из этих селений был городок Сань-ши-мяо; нам говорили даже, что в нем жителей (дунган) было не меньше, чем в Да-туне. При устье Е-ге-фэй было расположено селение Ma-бе-чжи, а затем следовали с запада на восток Са-го, Лин-гу-вань и Ка-лин-ху. Между этими селениями тянулись поля, которые изумрудно-зелеными полосами резко выделялись на выцветшем фоне степи, где только в логах прошлогодняя трава стала уступать место молодой зелени, узкими змейками восходившей к горам, казавшимся сквозь окутывавший их туман огромным снеговым, недосягаемым по своей высоте кряжем.

Спуск с перевала шел по узкой долине реки Да-хо-ту, где мы впервые увидали расцветший экземпляр Iris Bungea Maxim. Миновав небольшое селение, мы снова вышли к Да-тун-хэ и, следуя окраиной его сая, не доходя до щек, которые проходимы разве только в зимнее время, достигли устья речки Каса-хэ, вверх по которой идет, через перевал Са-дабан, дорога в г. Синин. На этой речке мы и остановились выше селения Каса-хо, на болотистом островке, поросшем сочной молодой травкой, Rhododendron thymifolium Maxim., бывшем уже в полном цвету, Potentilla sp. и лозняком, который только что начинал распускать свои листочки на верхушках ветвей.

Здесь, в деревне, у мельницы, мы встретили целое общество красивых голубых сорок (Cyanopica cyanea Pall.), из коих два-три экземпляра тотчас же попали в руки нашего препаратора. Факт нахождения голубых сорок на ивах, росших у мельницы, несколько противоречит наблюдениям Пржевальского, который заметил, что птица эта тщательно избегает человека[176]. Впрочем, уже Березовский писал, что находил ее главным образом в культурном поясе гор, в пекинской же равнине – даже в садах[177].

Едва мы уставили свои юрты, как нас вызвал на объяснение наш проводник-тангут, заявивший, что он нас покидает. Этот тангут был подряжен нами в Су-чжоу в качестве проводника и отличного охотника на маралов и больших хищников; но ни в том, ни в другом отношении он нам не был полезен: восточнее Ма-ти-сы он сам никогда не бывал, а на зверей мог охотиться лишь в знакомых условиях. Но зато он несомненно пригодился бы нам на возвратном пути, служа в остальное время посредником в наших сношениях с тангутами. К тому же он был хорошим товарищем, хотя и держался особняком. Но, как мы его ни уговаривали, упрямый тангут настоял на своем и ушел в тот же вечер. Куда? Обратно в свое родное селение, с тем чтобы затем в сообществе нескольких односельчан промышлять маралов в горах. Наша же жизнь пришлась ему не по нутру. Он жаловался на скуку, на стеснение свободы, на вечное передвижение… Особенно же вознегодовал он, когда узнал, что мы идем в город Синин и далее на юг: «Как, вы покидаете горы в самое маралье время? Нет, слуга покорный, более я вам не товарищ».

На следующий день мы должны были перевалить через Южно-Тэтунгский хребет, который, как нам казалось, был до половины завален снегами. В действительности оказалось, однако, иначе. Тем не менее переход был очень тяжелый, так как нам приходилось карабкаться по глинистой тропинке, крайне скользкой, местами же представлявшей грязное месиво, в котором утопали наши лошади и ослы. Но верблюд вел себя молодцом и хотя с видимым усилием, но бодро шагал вперед; впрочем, если он без особых неприятных приключений и добрался до вершины перевала, то единственно благодаря Сарымсаку, который присматривал за ним, как заботливая мать за своим ребенком.

На наше, счастье день был солнечный, безветренный, теплый. Подъем начался сейчас же за селением Каса-хо. Мы оставили вправо болотистую долину и стали взбираться на горный отрог, в нижнем горизонте сложенный из красных и желто-серых глин, а выше – из бледных песчаников, прикрытых на 45 см черной растительной почвой и поверх последней – дерном луговых трав и мха, среди коих сплошными насаждениями росли Rhododendron thymifolium Maxim. и Prunus stipulacea Maxim. Еще выше, в полугоре, за пикетом Сайн-дин-там, стал попадаться великолепный душистый Rhododendron Przewalskii Maxim., росший здесь отдельными деревцами сантиметров в 60–90 высотой и резко выделявшийся яркой зеленью своих больших кожистых листьев на общем блеклом фоне прошлогодних трав, среди коих только кое-где мелькали одинокие цветы: у пикета – Iris glacilis Maxim. и выше – Meconopsis integrifolia Maxim., Isopyrum grandiflorum и Primula stenocalyx Maxim.

За пикетом дорога стала особенно трудной. Нам пришлось пройти несколько падей и три раза взбираться на третьестепенные отроги, пока, наконец, мы не выбрались на восточный склон главного отрога и не очутились над речкой Са-шуй, еле теперь видневшейся на значительной глубине. Здесь тропинка обратилась в грязную речку, обойти которую не было возможности, так как и выше и ниже наши животные уходили в размякшую почву, точно в кисель. Особенно же дал себя знать грязевой оползень, шириной в 6–8 м. Но, выбившись из него, мы уже без особых приключений добрались до нижней границы снегового поля. Здесь мы встретили несколько пеших дунган, которые с двумя лошадьми только что спустились с перевала.

– Ну как дорога?

– Пройдете благополучно.

Мы действительно прошли снега благополучно, но не без труда, так как местами пришлось карабкаться по тропинке, затянутой льдом, или идти скользкими косогорами, которые для того, чтобы сделать их проходимыми для нашего каравана, посыпа?лись землей.

Здесь порхала Montifrigilla nemoricola Hodgs., которая и попала в нашу коллекцию.

Наконец, мы взобрались на перевал, который нам называли каждый раз различно – Ха-, Ша– и Са-дабан и который имел 12500 футов (3810 м) абсолютного поднятия; таким образом, сегодня мы поднялись выше, чем на 915 м по вертикали, что составит около 90 м на километр. Спуск с Са-дабана оказался круче. Снега здесь не было, и дорога, местами искусственно выбитая в скале, многочисленными зигзагами сползла в узкую теснину, по которой и вышла на речку Лу-шуй.

Живописное ущелье, по которому протекала эта последняя, обставленное высокими скалами темно-серого и бурого палеозойского песчаника, поросло лиственными деревьями и кустарниками, которые едва зеленели. О прошлогодней траве здесь, однако, уже не было и помину, и цветы (главным образом – Ranunculaceae, но также Iris gracilis Maxim., Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., Coelonema draboides Maxim. и по галечнику – Gentiana Grummi Kusnez. (n. sp.), пестревшие на изумрудно-зеленом луге, представляли дивный, яркий, весенний ковер, среди которого, то разливаясь узкими ручейками, то собираясь в один бурливый поток, несла свои воды речка Лу-шуй. Здесь мы встретили нижеследующие виды птиц: Carpodacus rubicilloides Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Herbivocula affinis Tick., Chaemorrhornis leucocephala Vig., Calliope tschebaiewi Przew. и Merula ruficollis Pall.

Ущелье Лу-шуй-коу имеет в длину шесть километров. Оно довольно неожиданно кончается и выходит в широкую, котловинообразной формы и с волнистою поверхностью долину речки Алтын (у китайцев Са-мын-хэ), вверх по которой в 1873 г. прошел наш знаменитый предшественник в этих местах – Н. М. Пржевальский. Двумя километрами дальше, ниже слияния Са-мын-хэ, Лу-шуй и Дун-ша-фэй (Дун-ша-фи), мы завидели первые полосы хлебных полей и домики дунганского селения Сань-чжу-чун, близ которого и остановились.

В Сань-чжу-чуне нас встретили высланные сюда из Шин-чэна китайские солдаты и толпа окрестных дунган, отнесшихся к нам с необыкновенным радушием. Едва подходили эшелоны вьюков, как лошади мигом расхватывались, вещи тщательно снимались и складывались в кучу. На первых порах мы боялись пропажи или какой-либо неосторожности со стороны наших неожиданных помощников, но затем успокоились: так ловко и умело справлялись они с хитрой обвязкой наших сундуков, мешков и свертков, выработавшейся практикой многих дней, проведенных в дороге.

После обеда они явились к нам с музыкальными инструментами и сыграли несколько довольно мелодичных пьес, мотивом своим напоминавших туркестанскую музыку, – факт, говорящий опять-таки в пользу Палладиевой гипотезы происхождения дунган; что же касается инструментов, на которых они играли, то часть их может считаться китайским изобретением.

Я уже имел случай говорить о некоторых из этих инструментов. Янчин у дунган называется «ган-шань» и «чжан-ко-ган-шань», у китайцев – «янь-чин». Гырджак или, как пишет Пантусов, гиджек называется у дунган «ху-ху-цзы», у китайцев – «хун-чин»; дунганский «ху-ху-цзы» проще по устройству хамийского гырджака и имеет только четыре струны; впрочем, по словам Пантусова, подобные гырджаки встречаются и у таранчей, может быть, также и в Самарканде, хотя там этого инструмента мне и не довелось самому видеть. Раваб называется у дунган, как и у таранчей – «пипа»; на нем играют щипком. Наконец, сетар (трехструнный дутар) у дунган носит название «шана», у китайцев – «сань-шэнь-цзы», у илийских таранчей – китайского ревоба; сетаром же или сетером последние называют смычковый инструмент типа гырджака[178]; на сетаре дунгане играют, одевши костяные кольца на пальцы.

В Сань-чжу-чуне мы простояли два дня, экскурсируя в его окрестностях, которые представляют пересеченную местность, с почвой из красных песчанистых глин и грубых конгломератов, из-под которых лишь в немногих местах обнажается коренная порода – скалы кварцевого песчаника. Здесь особенно резко бросалось в глаза упомянутое различие в растительном покрове северных и южных горных склонов: тогда как северные, одетые густым мхом и поросшие кустарником, влажные и серовато-черные, едва вступали в первый период весны (мы нашли только одно цветущее растение – голубую Corydalis curviflora Maxim.), южные давно уже перешли к лету – желтые лютики отцветали, но зато среди кипцовых пучков, довольно густо одевавших красноватую почву, виднелись во множестве: Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., также Corydalis curviflora Maxim., Incarvillea compacta Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Fragaria sp. и др.

Это различие настолько здесь резко, что не могло не броситься в глаза и другим исследователям края. (См. H. М. Пржевальский – «Монголия и с. на тангутов», I, с. 238, и Лочи, цит. соч., с. 590). А. И. Воейков («Научные результаты путешествий H. M. Пржевальского по Центральной Азии», отдел метеорологический, с. 248) по тому же предмету говорит следующее: «Растительность в горах Ганьсу вообще очень роскошна, но однако, обширные леса вс. чаются лишь в южном хребте (это положительно не так; самые обширные леса находятся в области верхнего Эцзин-гола), и то на его северном склоне. Это, по-видимому, с. нное явление объясняется тем, что зимой в горах Ганьсу выпадает немного снега и на южных склонах он рано тает, и следовательно, там деревья остаются без защиты от очень сильных морозов (?), случающихся нередко весной. На северном склоне снег держится долее и под его защитой деревья не с. дают от весенних морозов.

С этим мнением я не могу согласиться. Сильные морозы, достигающие при отсутствии снега ?25° и более, не мешают в Турфанском округе расти даже таким деревьям, как Fraxinus sogdiana, Zizyphus vulgaris, Alantus (glandulosa?) и т. д.; то же можно сказать и о подгорье Нань-шаня. На северных склонах восточного Тянь-шаня (к востоку от перевала Буйлук), лишенных снежного покрова даже зимой, прекрасно растут некоторые кустарники (Cotoneaster. Rosa, Caragana и др.), а, между тем известно, что именно там морозы достигают иногда чрезвычайной силы. Таким образом, не морозы мешают росту леса, а другая причина, на которую я уже и указывал выше. Я говорю о сравнительной сухости южных склонов Нань-шаня.

Леса растут лишь там, где есть подпочвенное орошение. Северные склоны, нагреваемые очень слабо, испаряют очень мало воды, благодаря чему получаются условия для образования дернового покрова, в свою очередь задерживающего влагу, которая через посредство этого покрова и переходит в подпочву; этого и достаточно для того, чтобы дать возможность жить кустарнику и лесу. Совсем иные условия для растительной жизни представляют южные склоны Ганьсуйских гор. Они нагреваются очень сильно, вследствие чего испаряют очень много воды; остающееся же в почве этих склонов количество ее, очевидно, недостаточно для образования сплошного дерна. Благодаря же отсутствию этого последнего, вода не задерживается на склонах, не проникает в почву, а быс. с них скатывается, оставляя, как след своего пребывания, глинистую, рас. скавшуюся кору на поверхности земли.

Здесь мне удалось наловить во множестве новый вид Nisoniades, описанный мною под именем Nis. erebus, в нескольких экземплярах Carierocephalus argyrostigma Ev. и, наконец, Colias montium Oberth., только что тогда описанную Обертюром по одному экземпляру, полученному из Да-цзянь-лу. Из птиц нам здесь попались: Cyanopica cyanea Pall., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., Lophobasileus elegans Przew., Phylloscopus superciliosus var. mandelii Brooks., Calliope tschebaiewi Przew. и Phasianus strauchi Przew. Из других отделов животного царства, собранных нами здесь, заслуживает упоминания чрезвычайно ярко окрашенная травяная лягушка – Rana temporaria L. Сверх того, в Сань-чжу-чуне же, мне попалась на глаза змея, в длину имевшая не более 60 см, но при этом несоразмерно толстая; цвет ее был матово-черный, со слабо выраженным белым рисунком, как мне показалось, состоявшим из белых поперечных полосок; в общем она напоминала мне черную разновидность Pelias berus, довольно обыкновенную в окрестностях Сарепты.

5 мая мы перенесли свой бивуак в окрестности тангутского монастыря Алтын, известного у китайцев под именем Гу-мань-сы. Путь сюда шел вниз по речке Алтын-голу, холмистой местностью, изрезанной неглубокими сухими балками, в боках коих обнажались красноватые и лёссоподобные глины с значительной примесью голышей; кое-где голыши эти попадались в таких скоплениях, что глина получала характер лишь слабого цемента в грубом конгломерате. Поверхность холмов была покрыта степною растительностью, главным образом – кипцом, из-под которого почти всюду просвечивалась земля. Теперь, однако, на заре лета, кроме кипца, бросались в глаза и другие травы, которые на покатостях, обращенных к северу, группировались даже в сплошные ковры яркой зелени, испещренной желтыми, белыми, розовыми и голубыми цветами.

Особенно красиво выглядели сплошные насаждения то более голубых, то более фиолетовых (попадались и белые разновидности) ирисов (Iris ensata Thunb.), среди которых росли Viola biflora L., Corydalis straminea Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Gentiana Grummi Kusnez. Отдельными островками попадались также – сильно пахучая Stellera chamaejasme L., которая едва распускала свои розовые бутоны, и Euphorbia altaica Mey. Ельник, лиственные деревья и кустарные поросли встретились нам вновь только уже близ монастыря Гу-мань-сы. Береза здесь едва зеленела, тополя только что начинали распускать свои сережки; то же можно было бы сказать и о большинстве кустарных пород, которые поэтому и остались не определенными. Они были, однако, здесь довольно разнообразны; так, я могу отметить: Prunus stipulacea, Prunus chamaecerasus (?), Rosa sp. (?), по крайней мере два вида Berberis, Lonicera syringantha var. minor (?), Cotoneaster sp. (?), Hippophaл rhamnoides, Salix sp. (?), Caragana jubata, Rhododendron thymifolium, Potentilla sp.

Всходы хлебов подвинулись здесь уже значительно вперед, были густы и сулили хороший урожай населению попутных деревень – Ма-ла-ло, Линь-гань-чжо, Ши-хо-чжо и Ирма, на речке того же имени, состоявшему почти исключительно из дунган. Первые тангутские хозяйства встретились нам лишь у монастыря Гу-мань-сы, да и то, вероятно, они принадлежали этому последнему, имевшему вид настоящего городка, окруженного стеной с одними лишь воротами на реку.

Настоятель этого монастыря встретил нас очень враждебно. Он приказал затворить перед нами ворота и объявить нам, что не только не разрешает нам охотиться и собирать валежник в окрестностях Гу-мань-сы, но и не допустит нас к себе в монастырь. Мы обратились с вопросом к сопровождавшему нас китайскому офицеру: что это значит? На что получили следующий любопытный ответ: «Тангуты подчиняются не сининским властям, а кукунорскому чин-сэю, который ненавидит иностранцев. Желая, очевидно, ему угодить, старый гыгэн и делает нам теперь затруднения. Но вы не обращайте внимания на слова старика: его угрозы бессмысленны. Что он может сделать, если мы с вами?»

Кажется, гыгэн действительно скоро одумался. Он прислал нам новых послов, которые пытались объяснить происшедшее недоразумением и даже приглашали нас от его имени посетить его в монастыре, но мы не воспользовались этим приглашением, чем, кажется, очень огорчили монахов. Впрочем, за все время пребывания нашего близ их монастыря, они не переставали посещать нас и даже помогали нам ловить Siphneus fontanieri M.-Edw., – китайского слепыша, расплодившегося в окрестностях Гу-мань-сы в невероятном количестве.

Мы простояли здесь до 10 мая, экскурсируя в окрестностях ежедневно. Из птиц мы добыли здесь: Cerchneis tinnunculus L., Cyanopica cyanea Pall., Poliopsar cineraceus Temm., Chloris sinica L., Carpodacus pulchcrrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., M. melanope Pall., Herbivocula affinis Tick., Phylloscopus superciliosus var. mandelli Brooks., Ruticilla shisticeps Hodgs., Merula kessleri Przew., Trochalopterum elliotti Verr., Pterorhinus davidi Verr. и Phasianus strauchi Przew. Последние были здесь очень обыкновенны, и не проходило дня, чтобы брат не доставлял их нам на кухню.

Но главную нашу добычу составляли бабочки. Кроме значительного количества пойманных здесь Colias montium Oberth., мы наловили здесь красивых Lycaena lanty Oberlh., Triphysa dohrnii Z., Pyrgus maculatus Brem et Grey, Carterocephalus argyrostigma Ev., Nisoniades erebus Gr.-Gr., Hypoplectis adspersaria Hb. (var.), Gnophos difficilis Alph. (var. nov.), Scodiona belgaria Hb., Eucosmiia certata Hb. и др.

* * *

От монастыря Гу-мань-сы мы шли вниз по речке Са-мын-хэ (Алтын-голу), а затем через городки Шин-чэн и Дань-гэр вышли в долину Сининской реки, где застали лето в полном разгаре; здесь поэтому будет вполне уместно сказать несколько слов о климатических особенностях весеннего месяца в Нань-шанских горах.

Город Гань-чжоу-фу мы покинули 8 апреля, монастырь Гу-мань-сы – 10 мая; таким образом, общее число дней, проведенных в Нань-Шане, равняется 32; из них 15 дней приходятся на северные его склоны и 17 на южные. Общая длина пройденного нами за это время пути равняется 292 км. На этом протяжении мы пересекли три хребта по перевалам: У-бо-линь-цзы через хребет Ци-лянь-шань; Чжи-нань-линь через хребет Северно-тэтунгский; Са-дабан через хребет Южно-Тэтунгский.

Если исключить эти наивысшие точки маршрута, а также первую станцию от Гань-чжоу-фу – селение Пин-фын-ча, расположенное на абсолютной высоте, равной 5512 футам (1680 м), то в общем наш маршрут колебался в пределах абсолютных высот от 7650 футов, или 2330 м (селение Чжань-мань-цзэ) до 10900 футов, или 3320 м (Юн-ань-чэн).

Из 32 дней наблюдения ясных было всего только два дня: оба приходились на апрель (8 и 10 апреля), и притом на ту часть нашего пути, которая пролегала по равнине между Гань-чжоу-фу и Ма-ти-сы. Затем неоднократно случалось так, что с утра ясное небо, подернутое лишь перистыми (cirrus) или слоисто-перистыми (cirro-stratus) облаками, к полудню заволакивалось тучами или, наоборот, с утра пасмурное небо к вечеру становилось вполне ясным. Совершенно чистый небосклон ночью был довольно обыкновенным явлением, но в моем дневнике на этот счет не велось записей; таких же дней, когда небо хотя бы на несколько часов было ясным, показано девять.

То, что сказано здесь относительно ясных дней, в еще большей степени должно быть отнесено к облачным: из 15 таких дней только в четырех случаях небо оставалось постоянным в течение более 12 часов кряду; в остальных же 11 случаях облака или проходили и сменялись перисто-кучевыми (cirro-cumulus), или сгущались в дождевые тучи. Пасмурных дней в течение свыше 12 часов наблюдалось 13, пасмурных – наполовину шесть. Из них в шести случаях выпадал снег, в восьми дождь, в трех дождь и снег одновременно, в одном случае град со снегом и в одном же град с дождем (гроза 26 апреля). Хотя, таким образом, из всего числа дней наблюдения дней с осадками было 19, или 59 %, но в общем весеннее время в Наньшанских горах не может быть названо обильным водными осадками: снег только однажды, а именно 16 апреля, выпал на глубину девяти сантиметров; в остальное же время он только крутился в воздухе, на земле же не оставлял почти никакого следа; равным образом под крупный дождь (ливень) мы не попадали ни разу, моросило же часто, иногда подряд несколько часов, иногда же (впрочем, только в двух случаях) чуть не целые сутки.

Эти наблюдения вполне подтверждают слова Н. М. Пржевальского, который писал[179]: «В Гань-су, вообще обильной водяными осадками, климат весны суровее, чем в Монголии, так что в течение всего апреля здесь ни разу не падал дождь, хотя снежных дней считалось 17 [весной 1890 г., наоборот, преобладали дожди даже на высотах свыше 3350 метров абсолютного поднятия]. Затем в мае начались дожди, обыкновенно непродолжительные, так что, хотя в этом месяце считалось 20 дождливых дней и два снежных, но местные жители жаловались на засуху, да и травянистая растительность, в особенности на открытых склонах [конечно, обращенных на юг] или в степных местах видимо блекла от недостатка влаги»[180].

Обилие степных пространств в области гор Гань-су доказывает, однако, что весны 1873 и 1890 гг. вовсе не принадлежат к числу исключительных.

Правильно и другое замечание Пржевальского, что в Гань-суйских горах чаще, чем где-либо в Центральной Азии, весной наблюдается затишье[181].

Действительно, абсолютно безветренных дней мною было зарегистрировано семь, или 22 %; в остальные же дни ветер большею частью дул слабо, с большими интервалами и нередко при этом меняя румбы; случалось также, что ветер, наблюдавшийся нами, дул со стороны, противоположной движению облаков. Сильный ветер наблюдался дважды – с запада и юго-запада, буря однажды, а именно 30 апреля, в Да-туне, с юго-востока.

При этом следует, однако, заметить, что северные ветры наблюдались главным образом на северных склонах Нань-Шаня; на южных же они сменились восточными и юго-восточными ветрами, может быть первыми волнами летнего китайского муссона, который дул обыкновенно довольно сильно, хотя непродолжительно. На северных склонах Нань-Шаня южный ветер дул очень редко, к тому же начинался около полудня и кончался около четырех. Я принимал его за периодическое стекание с гор холодных масс воздуха (за бризы), почему и не отмечал в дневнике.

Осадки выпадали на северных склонах Нань-Шаня при затишье или при ветрах, дувших с севера и северо-востока, крайне притом слабых; так что здесь, очевидно, мы наталкиваемся на тот же факт, который разъяснил А. И. Воейков для северных склонов Кэрийских гор, получающих обильные летние осадки из местного источника – орошенных полей Хотанского округа, испаряющих огромное количество воды[182]. При этом нелишне будет заметить, что хотя осадки выпадали здесь главным образом в виде снега, но снег этот был обыкновенно влажным и тотчас же таял; только однажды он пролежал более суток.

На южных склонах Нань-Шаня дождь два раза выпадал при затишье, раз при северо-восточном ветре и шесть раз при восточном и юго-восточном ветрах. Гроза с градом принесена была также юго-восточным ветром.

За весь рассматриваемый период времени термометр ни разу не опускался ниже 6° мороза. Такое понижение температуры мы испытывали всего однажды, а именно в ущелье Ма-ти, 14 апреля, в 4 часа утра, после того, как накануне дул NON [северно-восточно-северный ветер], сразу же и значительно понизивший дневную температуру. Впрочем, до 4–5° мороза ртуть опускалась неоднократно.

За тот же период наивысшая температура достигала 25°, да и то столь высокая температура наблюдалась всего однажды, и притом в селении Пин-фын-ча, т. е. в Ганьчжоуской равнине, а не в горах. В горах же максимум температуры не превышал 19° в апреле и 24,5° в мае.

Сводя метеорологические данные H, M. Пржевальского, А. И. Воейков замечает, что в горах Гань-су в конце апреля и в мае встречаются резкие противоположности: ясные солнечные дни и очень сухой воздух и затем несколько дней сряду снег и метели, а в мае, в нижнем поясе гор, и дожди[183].

Вероятно, весна 1890 г. была в Гань-су особенно благоприятной или, может быть, наоборот, наблюдения Пржевальского производились в исключительно суровую весну, но только этот вывод не вполне совпадает с тем, что мы встретили в это время года в Нань-Шане. Я уже говорил, что буря, и то непродолжительная, наблюдалась всего однажды, сильные же ветры дважды; в остальное время господствовало полное затишье или дул такой слабый ветер, что он еле ощущался. Метелей нам наблюдать вовсе не доводилось. Последний снег выпал 22 апреля; затем 24-го, 25-го и 28-го снег выпадал с дождем; в мае же, даже в селении Сань-чжу-чун, выпадал только дождь.

Выпадение осадков если и понижало температуру воздуха, то незначительно; вообще же никаких резких переходов от тепла к холоду и обратно не замечалось, что, впрочем, видно и из амплитуды за месяц, которая равнялась:

– 6° (в 4 часа утра, 14 апреля, в ущелье Ма-ти)

+24,5° (в полдень, 6 мая, у монастыря Гу-мань-сы)

Итого: 30,5°

Я должен заметить, что дующие в Нань-Шане уже с конца апреля юго-восточные ветры приносят вместе с влагой и тепло – вот почему даже на перевале Чжи-нань-линь, абсолютная высота которого равна 12700 футам (3870 м), нас мочил дождь, пока ветер дул с востока, но когда он изменил свое направление на северное, то повалил снег, однако не надолго. Во время наступившего затем затишья все небо заволоклось однообразной серой пеленой, и пошел ситник, не прекратившийся и на следующий день. Вот почему, как это, впрочем, видно и из вышеприведенных данных, весною, на южных склонах Нань-Шаня, наивысшая температура почти всегда совпадает с облачным или пасмурным небом и ветрами с востока или юго-востока.

Суточные амплитуды, даже судя по месячной (с 10 апреля по 10 мая), не могут быть особенно значительными. Так оно и оказывается на деле:

Наибольшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 23° (4 мая).

Наименьшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 3,5° (2 мая).

Суток, когда ртуть термометра не опускалась ниже 0°, насчитывалось 12; суток же, когда ртуть не поднималась выше 0°, не было вовсе. Самый холодный день выпал на 16 апреля, когда суточная средняя (из 14 наблюдений) составляла ?1,15°; самый теплый день – на 5 мая, когда та же средняя (из 11 наблюдений) составляла +12°, причем амплитуда равнялась всего лишь 17°.

Весна в Наньшанских горах наступала постепенно и шла вперед равномерно, без каких-либо заметных скачков вперед или назад, от тепла к холоду, так что, судя по 1890 г., про нее нельзя сказать, чтобы она отличалась резкими противоположностями: то ясно, тепло и сухо, то опять на несколько дней холод, снег и метели.

Кстати, о влажности воздуха. Психрометром экспедиция снабжена не была. Поэтому, насколько велика была влажность воздуха весной в Наньшанских горах, я сказать не могу. Однако мною подмечен был целый ряд фактов, пригодных для грубого вывода. Так, в самые даже жаркие дни северные склоны гор оставались до такой степени влажными, что, при ходьбе по ним, сапоги намокали очень быстро; росы выпадали ежедневно; бабочки на расправилках долго не просыхали; смоченная бумага оставалась влажной в юрте в течение целых суток и высыхала окончательно только будучи выставленной на солнце; растения упорно не сохли, чернели, покрывались плесенью, и т. д. Все это, конечно, доказывает, что воздух в долинах Нань-Шаня весной в достаточной степени насыщен водяными парами, – вывод, к которому, как кажется, можно было бы прийти и a priori, если поставить в связь с орографическими особенностями страны (узкие, глубокие долины юго-восточного простирания) преобладающие весной воздушные течения с юго-востока (китайский муссон), при резкости и слабости ветров с других сторон горизонта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.