Побег из Северной Пальмиры

Побег из Северной Пальмиры

Приезд Айвазовского торжественно отмечали в мастерской Брюллова и на квартире у Кукольников. Собрался почти весь литературный и художественный Петербург. Только отсутствие Глинки, который находился в это время в Париже, огорчало Айвазовского.

Но за весельем и пирами Карл Павлович не забывал о дальнейшей судьбе Айвазовского. Не единожды заводил разговор о таланте мариниста в Академии художеств. Да, и в Академии понимали: промедление в признании заслуг Айвазовского может быть дурно истолковано за границей — Рим, Париж, Лондон, Амстердам удостоили художника высоких похвал и почестей. Теперь наступал черед его родины.

Старый заступник Айвазовского профессор Зауервейд подготовил представление Совету Академии. Александр Иванович красноречиво перечислял заслуги Айвазовского: «Приобретя себе имя в Италии, в Париже — славу первого художника, в Голландии и Англии — уважение знатнейших особ, объехавши Средиземное море до Мальты, занимавшись в Гибралтаре, Кадиксе и в Гренаде… Заслужив награды, как ни один из пенсионеров не имел счастия когда-либо себе приобресть, я себе в обязанность поставляю предложить, во уважение упомянутых достоинств, вознаградить его званием профессора».

Через девять дней после представления Зауервейда 13 сентября 1844 года Совет единогласно присвоил Айвазовскому звание академика. А еще через несколько дней Айвазовский был причислен к Главному морскому штабу в звании первого живописца. Ему было поручено написать виды русских портов и приморских городов: Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Свеаборга, Гангута.

Новой работе отдался Айвазовский с неутомимой энергией и в несколько месяцев выполнил нелегкий труд. Но в то же время он писал и другие картины. Петербургские аристократы, падкие на всякую моду, наперебой стремились приобрести творения Айвазовского. Для них важно было не только достоинство живописи, но и то, что Айвазовский признан за границей. Художнику заказали марины граф Виельгорский, граф Строганов, князь Гагарин, министр юстиции граф Панин и многие другие вельможи. Особенно много толковали о картинах, приобретенных графом Паниным: «Вид Неаполя с группой рыбаков, слушающих импровизатора» и «Лунная ночь в Амальфи».

Еще в Италии Айвазовский слышал немало легенд о живописце Сальваторе Розе. Попав к разбойникам, он и там продолжал заниматься любимым искусством. Эти поэтические рассказы и тихий городок, уютный городок Амальфи, с новой силой припомнились в холодном, чиновничьем Петербурге и заставили Айвазовского взяться за кисти. Среди высоких скал виднеется освещенная пещера. В ней собрались разбойники. Правее пещеры на вдающейся в море косе Сальватор Роза пишет открывшийся перед ним пейзаж. За спиной художника стоит разбойник в широкополой шляпе и с любопытством наблюдает, как возникают на холсте окрестности Амальфи… На вершине скалы виднеется таинственный дом с балконом, повисшим над морем… На заднем плане — туманные очертания Амальфи, а еще дальше — силуэт дальнего берега в сиренево-розоватом тоне. В небе величаво плывет полная луна. Своим светом она озарила облака, застывшие на границе между светлой частью неба и темнеющей к зениту. Море залито магическим светом луны, его поверхность покрыта переливающейся золотой рябью. Среди этого золота скользит парусная лодка. Вдали на море смутно вырисовываются силуэты кораблей.

Граф Виельгорский завидовал графу Панину. Николай I отправился смотреть картины в дом к министру юстиции. Передавали слова царя: «Они прелестны! Если бы можно было, то, право, я отнял бы их у Панина». Слова Николая I моментально облетели петербургские салоны. Дамы охотились за Айвазовским. Они готовы были на любые ухищрения, лишь бы залучить художника на один вечер в свои салоны. От многих приглашений Айвазовский не мог отказаться. Особенно часто появлялся он в салоне княгини Одоевской, вернее, Айвазовский приходил к князю Владимиру Федоровичу. Давно уже так повелось в доме Одоевского: у него в кабинете или в библиотеке собираются его гости, а в гостиной у княгини Ольги Степановны — ее.

В начале вечера, когда в гостиной Ольги Степановны еще никого не было, Айвазовский мог беспрепятственно наслаждаться беседой и музыкой в кабинете хозяина, но, как только у княгини появлялись гости, приходил слуга и объявлял, что княгиня просит Ивана Константиновича к себе. Однажды Айвазовский пришел к Одоевским раньше обычного. В кабинете были только Владимир Федорович и исхудалый человек небольшого роста со светло-русой бородкой. Айвазовский не сразу узнал Белинского. Прошло почти десять лет с тех пор как он видел критика на собраниях у Кукольников. Хотя Белинский был тогда еще совсем молод, болезнь и лишения уже наложили на его лицо свой отпечаток. А теперь Айвазовский увидел старого, вконец измученного недугом человека.

Увлеченный беседой Белинский даже не заметил вошедшего художника.

— Отнимать у искусства право служить общественным интересам — значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев…

Сильный приступ мучительного кашля заставил его прервать свою речь. Белинский попытался платком заглушить свой кашель. Платок тут же окрасился кровью.

Одоевский захлопотал, уложил гостя на диван и быстро поднес стакан заранее приготовленной соленой воды. Видно было, что хозяин сильно озабочен его болезненным состоянием. Постепенно кровь остановилась, и Белинский стал приходить в себя.

— Ну вот, слава богу, обошлось, — облегченно вздохнул Одоевский, — впредь, Виссарион Григорьевич, покорно прошу щадить себя и не доводить до такого состояния по милости Айвазовского… Кстати, вот он сам явился собственной персоной…

Одоевский сделал жест в сторону художника, застывшего у двери. Но еще больше Айвазовского был смущен сам Виссарион Григорьевич Белинский.

Одоевский обратился к Айвазовскому:

— Должен огорчить вас, Иван Константинович: Виссарион Григорьевич только что скорбел о том, что ваши прелестные виды Италии, полные такой счастливой безмятежности, усыпляют чувство общественного долга у художника и у зрителей, лишают искусство его самой живой силы, то есть мысли… А остальное вы сами слышали.

Айвазовский был взволнован этой встречей. В Риме вместе с Гоголем они не единожды перечитывали «Литературные мечтания». И вот теперь он неожиданно встретился с Белинским, о котором всюду так много говорят — кто с любовью и уважением, а кто со злобой и ненавистью. И вдобавок встретился, когда Белинский так резко осудил его творчество. А он-то думал, что его картины приносят людям радость, несчастных заставляют забывать про свое горе, а богатых и властных смягчают…

Айвазовский, робея, как когда-то в студенческие годы, подошел к дивану, на котором лежал Белинский.

Виссарион Григорьевич был поражен: он ожидал встретить самоуверенного модного художника, а перед ним был скромный молодой человек, моложе тридцати лет, с очень симпатичным, умным лицом, украшенным черными бакенбардами. Заметив, что Белинский не узнает его, Айвазовский напомнил ему об их давнем знакомстве. Но в этот вечер Белинскому и Айвазовскому не удалось поговорить так, как им хотелось бы. Скоро начали съезжаться гости, и Белинский незаметно ушел.

Айвазовский искал новых встреч с Белинским. Несколько раз он видел его у Одоевского, но, увы, всегда окруженного людьми.

…Айвазовский писал новую картину. Когда работа была завершена, он через Одоевского условился о встрече с Белинским. В назначенный день художник отправился к Виссариону Григорьевичу. Под мышкой он нес бережно завернутую картину. Слегка морозило, на цилиндры и меховые воротники прохожих падали снежинки. И от этой тихой погоды, от предстоящей встречи на душе у Айвазовского было светло, но где-то в глубине души таилась тревога, хотя и тревога эта была какая-то радостная.

Квартира Белинского была обставлена очень скромно, но содержалась в безукоризненной чистоте. В гостиной и в кабинете было много цветов и книг. Книжные полки тянулись вдоль стен и доходили до потолка. Белинский отказывал себе в самом необходимом, но на последние деньги приобретал книги и комнатные растения. Белинский принял Айвазовского в кабинете. Он был в старом байковом сюртуке. Ему нездоровилось. Черты лица заострились, а впалые щеки окрашивал чахоточный румянец. Айвазовскому стало неловко. Он было решил уйти, попросив разрешения зайти в другой раз. Но Белинский забрал принесенную картину и усадил художника в старое кожаное кресло, а сам прилег на диван.

Они разговорились как давние знакомые, с каждой минутой открывая друг в друге новые привлекательные черты. Айвазовский делился впечатлениями о чужих краях, рассказывал о Гоголе, об Иванове. Белинский подробно расспрашивал о картине Иванова. До него уже доходили известия, что художник без конца переделывает «Явление Христа народу», добиваясь совершенства.

Айвазовский обрадовался, что разговор перешел к живописи. Он подошел к своей картине и начал молча распаковывать ее.

Белинский насторожился. Он любил живопись, особенно пейзажную, но требовал от художников, чтобы картины будили мысли, а не погружали ум и сердце в одно только бездумное созерцание чарующей природы. Белинский видел в Петербурге несколько итальянских видов Айвазовского. Его привела в восторг живопись художника — свет солнца и луны, заливающий его картины, прозрачная радужная глубина моря, чистые, сверкающие краски. Айвазовский показался ему волшебником, способным своей кистью создать целый мир идеального искусства. Но вместе с тем рождалась опасность ухода художника от действительной жизни.

Когда Айвазовский наконец установил свою картину, Белинский встрепенулся.

Художник изобразил группу людей, спасающихся после кораблекрушения. И хотя морская стихия еще не успокоилась, но в мужественных позах людей дышала такая воля к жизни, что в их победе можно было не сомневаться.

— Ну, вот за это спасибо! — воскликнул Белинский, крепко пожимая руку Айвазовскому. — Я вижу, что для вас жизнь не только веселое пиршество, не праздничное ликование, но поприще борьбы, лишений и страданий!

Айвазовский слушал его с трепетом. Все эти дни, когда он, уединившись в мастерской, трудился над холстом, перед ним неотступно стоял образ Белинского. Он шел сегодня к Виссариону Григорьевичу, как идут на серьезный и очень важный экзамен.

Белинский поднялся с дивана и начал было ходить по комнате и вдруг опять закашлялся. К счастью, приступ длился недолго.

Айвазовский хотел было тут же проститься, но Виссарион Григорьевич опять усадил его и, глядя художнику в глаза, заговорил мягко и тихо:

— Уезжайте отсюда, Иван Константинович. Погубит вас Санкт-Петербург. Не для таких, как вы, этот город. На днях у Одоевского говорили, что царь намерен заказать вам множество картин. Вы погубите свой счастливый дар на этих заказах. Не дадут вам писать такие картины, какую вы нынче принесли. Подобные творения надобно создавать на воле. Уезжайте к своему Черному морю и трудитесь там для будущего. Будущее России прекрасно, и наши внуки и правнуки, которые будут свободны и счастливы, не забудут вас…

…Мороз крепчал, но Айвазовскому было жарко. Он расстегнул шубу. Мысли беспорядочно теснились в его голове. В ушах еще звучали последние слова Белинского. Решиться на бегство из Петербурга, поселиться в Феодосии, рядом с любимым морем… Как это было заманчиво и как трудно! Отказаться от жизни в столице как раз тогда, когда к нему пришла слава, появились деньги, а в будущем ожидает еще больший почет! Да, но искусство… Прав Белинский: он сам примечает, как много времени отнимают у него светские обязанности. А счастье ему приносит только труд. Вот все эти дни, когда он писал картину и нигде не бывал, к нему вернулось давно не испытанное счастливое удовлетворение. А разве Пушкин не мечтал вырваться из Петербурга и жить в деревне? Ему об этом рассказывал Одоевский. Да, Белинский прав… А Глинка?.. Тот же Одоевский поведал, что Михаил Иванович от тоски уехал странствовать по чужим краям — не мог забыть, как издевалась столичная знать над его новой оперой «Руслан и Людмила». А все потому, что к народной музыке обратился. Для аристократии это — что запах дегтя…

7. Радуга. 1873

8. Черное море. 1881

Да, прав Белинский: тяжело творить в Санкт-Петербурге. Того и гляди из славного художника превратишься в опального. Разве он сам этого не испытал в юности по навету Таннера? Тысячу раз прав Белинский… Уехать, уехать отсюда!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.