VIII ПОРАЖЕНИЕ РЕВОЛЮЦИИ

VIII

ПОРАЖЕНИЕ РЕВОЛЮЦИИ

Франция, наследница славной революции, Франция передовых идей, гуманизма и свободы, не хотела этой подлой войны. В ней громко звучали голоса протеста против готовящегося удушения испанской конституции.

— Вы хотите отдать Испанию на расправу инквизиции и иезуитам! — уличал правительство лидер либералов Манюэль.

Французские карбонарии и демократы надеялись вывести из повиновения войска, собранные для похода за Пиренеи. Популярный журналист Поль-Луи Курье обратился к солдатам с прокламацией:

«Солдаты! Вы идете восстановить в Испании старый режим и уничтожить революцию… И когда вы восстановите в этой стране старый режим, вас вернут сюда, чтобы вы и здесь сделали то же самое. А знаете ли вы, друзья, что такое старый режим? Для народа — это налоги, для солдат — черный хлеб и палки. Итак, палки и черный хлеб — вот что значит для вас старый режим! Вот что предстоит вам восстановить сначала там, а затем и у себя… И когда вы вернетесь из похода, вы получите все палочные удары, которые причитаются вам с 1789 года!»

7 апреля 1823 года племянник Людовика XVIII герцог Ангулемский приказал войскам перейти пограничную реку Бидассоа.

Карбонарий полковник Фавье с сотней преданных свободе людей пытался остановить солдат. Он обратился к ним с горячим призывом:

— Солдаты! Куда вы идете?.. В вашем авангарде идут капуцины и воры. Вами командуют эмигранты и изменники. Вы идете уничтожать свободу, которую ваши отцы добыли ценою крови!

Фавье протягивал солдатам герцога, Ангулемского трехцветное знамя Французской революции:

— Отшвырните прочь вашу белую тряпку с бурбонскими лилиями! Возьмите знамя свободы и с ним поверните назад, против собственных угнетателей!

Но недаром 100-тысячная армия интервентов подвергалась долгой муштре и основательному отбору. Это была хорошо вышколенная ударная колонна абсолютизма. Несколько пушечных ядер положили конец карбонарской романтике. Интервенты вошли в Испанию.

И тотчас испанской свободе пришлось расплачиваться за бездарность и нерешительность ее вождей.

Державшие северную границу части Бальестероса стали поспешно отходить на юго-восток, к Арагону.

Морильо, Стоявший в Галисии, увидев, куда ветер дует, поспешил продаться французам. Вскоре предал дело революции и Лабисбаль. Как только французы показались у Мадрида, он издал прокламацию с требованием установления нового правительства.

Крестьяне повсеместно встречали интервентов спокойно, а нередко и помогали им — ведь этого требовали пятьдесят тысяч падре и сто тысяч монахов. Поход превратился для войск герцога Ангулемского почти что в военную прогулку. Уже 23 мая, на сорок девятый день похода, интервенты заняли Мадрид.

Почему же они почти нигде не встретили сопротивления? Только после окончания испанской кампании французский премьер граф Виллель приподнял краешек завесы над секретом этих военных успехов французских интервентов. Из слов Виллеля явствовало, что можно воевать и золотыми пулями. Когда в палате депутатов министра настойчиво допрашивали о стоимости испанского похода, он сказал прямо:

— Я не хочу давать палате никакого отчета! Финансовая комиссия может принять это, как ей угодно… Она никогда не дознается до конца, чего это нам стоило!

Щадя подкупленных генералов испанской армии, премьер-министр оставил в тайне эту сторону военных подвигов «ста тысяч сыновей святого Людовика», как напыщенно именовали армию интервентов французские реакционеры.

* * *

Революция гибла. Либеральное правительство, глядевшее издалека, из Севильи, как расползается по швам его система обороны, приступило к формированию новой резервной армии под командованием Вилья Кампа для защиты последнего своего оплота — Андалузии.

К концу второго месяца войны французы заняли весь северо-запад и центр Испании.

Герцог Ангулемский учредил в Мадриде регентство, во главе которого поставил мракобеса герцога Инфантадо.

Снова, как и десять лет тому назад, по градам и весям Испании корчевали столбы с Досками Конституции, восстанавливали монастыри, охотились за либералами, устраивали вокруг костров изуверские шабаши.

Бальестерос состязался с французскими генералами в быстроте бега: кто раньше доберется до Андалузии?

И только мужественный Мина высоко держал в Каталонии врученное ему революцией знамя.

Со своей маленькой армией Мина не мог долго противостоять французам. Он перешел к партизанской борьбе, всеми тонкостями которой владел в совершенстве.

Шестинедельная кампания Мины против дивизий генералов Донадье и Кюриаля — чудо предусмотрительности, находчивости и решимости. Герилья прежних лет, когда крестьяне были на его стороне и каждый пастух становился гостеприимным хозяином и помощником, канула в вечность. Мина понял это и сумел переменить тактику. Он нашел средства, как принудить крестьян предоставлять ему приют, снабжать продовольствием и — что важнее всего — не выдавать его передвижений неприятелю.

Мина сумел заставить крестьян говорить французам то, в чем он хотел их уверить. Прием его был прост: он появлялся внезапно в местности, которую покинул накануне и где после него уже успел побывать враг. И тогда горе тем, кто предал его!.. Парти-заны Мины способны были делать по десяти лиг, чтобы наказать изменников. И ни одна каталонская деревня не решалась помогать французам.

Так, держа в железной руке население деревень и опираясь на дружественные демократические слои Барселоны, Таррагоны, Жероны и других городов, Мина приковал к Каталонии 20 тысяч солдат маршала Монсея.

Но все это оказалось бесполезным, ибо Мина был почти одинок в своем сопротивлении врагу.

А министры-восторженные даже в эти грозные дни не хотели сбросить с себя путы лояльности в отношении короля, которыми связывала их конституция, и растрачивали свой небольшой запас энергии на игру в бирюльки — на юридические толкования прав суверена.

В начале июня в Севилью пришло известие о том, что французские войска перевалили через Сьерру-Морену и вступили в Андалузию. Резервная армия Вилья Кампа рассыпалась — ее как бы не существовало.

11 июня собрались кортесы и потребовали от правительства доклада о положении на театре войны. Министры чистосердечно сознались, что ничего не могут поведать ни о численности французских дивизий, ни о направлении их марша. Во всяком случае, Севилья в опасности. Нужно эвакуировать кортесы, правительство и двор на остров Леон, в Кадис. Остров уже дважды устоял. Можно надеяться, что и теперь Леон окажется неприступным.

Кортесы вынесли решение о немедленном переезде в Кадис. Но король категорически отказывался двинуться в путь: он рассчитывал на восстание абсолютистов в Севилье. — Моя совесть и любовь к подданным не позволяют мне покинуть этот город! — заявил Фердинанд пришедшей к нему делегации кортесов.

Узнав о таком ответе, правительство растерялось. Что тут делать?

Выход из тупика нашел хитроумный Алкала Галиано. Он внес в кортесы законопроект, гласивший: «Принимая во внимание отказ его величества поставить в безопасность его царственную особу, а также его семью, кортесы объявляют, что настал момент рассматривать его величество в состоянии умственного расстройства, как это предусмотрено статьей 187 конституции 1812 года. Поэтому будет учреждено временное регентство, которое будет обладать исполнительной властью только на время переезда».

Кортесы приняли предложение. Тут же назначили регентство.

12 июня Фердинанд вынужден был со всей семьей покинуть Севилью. А 15 июня регентство сложило свои полномочия, и короля снова водворили на трон.

Так, уже находясь на краю гибели, испанские либералы сумели сохранить монархию, лишив Фердинанда разума и престола «лишь на четыре дня».

* * *

Кирога пришел к Риэго с особым заданием от нового военного министра генерала Сальвадора. Но он сделал вид, будто случайно заглянул к старому товарищу по оружию.

— Здравствуй, Рафаэль! Вот мы и снова в Кадисе! Три года тому назад мы отсюда открыли Испании путь к свободе…

— А теперь вот сидим сложа руки в ожидании победы наших генералов!.. Да только нам ее не дождаться… Я случайно натолкнулся на вопиющие факты. Калатрава и Аргуэльес втайне разрабатывают нечто вроде капитуляции. Но я ничего не могу предпринять против изменников, я бессилен.

— Да, я тоже слыхал об этом. Видно, дела наши совсем уж плохи…

— Они действительно плохи. И прежде всего потому, что плохи люди, которым эти дела доверены.

Риэго подошел к окну и показал вдаль:

— Вспомни, Антонио, нас была здесь горсть против целой армии. И мы побеждали!

— Что ж нужно делать?! Скажи, ты ведь президент кортесов. После короля ты первый человек в Испании!

Риэго горько усмехнулся:

— Ты знаешь так же хорошо, как и я, почему «первый после короля человек» лишен всякого влияния. Министры доверяют мне не больше, чем ты!

— Что касается меня, — счел нужным запротестовать Кирога, — ты напрасно…

— Тебе же известно — я потребовал две тысячи человек, чтобы пройти рейдом по Андалузии, и мне отказали! Возмутительно и смешно: всем вам не дает спать моя злосчастная слава!

— Что ж, ты правильно понимаешь свое положение, Риэго… Позволь дать тебе совет: я слышал, что донья Тереса готовится к отъезду в Гибралтар с твоим братом. Оставь и ты эту безнадежную возню и отправляйся вместе с ними в Лондон.

Риэго зашагал по комнате. Жилы на лбу его вздулись.

— При всей твоей неприязни ко мне я, не думал, Кирога, что ты способен на… на такую подлость. В отношении боевого товарища!.. Чтобы удалить меня таким путем из Кадиса… И вы посмели рассчитывать на мое согласие! Одна мысль об этом способна довести меня до крайности. Нет ли у тебя, честный Кирога, иных предложений для меня?

— Есть, есть…

— Тогда говори поскорей и уходи. Но берегись: есть оскорбления, которых не потерпит и былая дружба.

— Ты можешь покрыть себя новой славой…

— Прошу без лирических прикрас!

— Говоря кратко, тебе предлагают быть начальником штаба армии Бальестероса. Ты будешь и наблюдать за ним.

— Недурно придумано, черт побери! Славную фигуру буду я представлять собой под началом человека деспотичного, как великий визирь! Вам ведь прекрасно известно, что дон Франсиско со мною не в лучших отношениях…

— Отвечай, Риэго: ты принимаешь предложение?

Напряженное молчание. Риэго разводит руками:

— Что ж, принимаю…

* * *

Маленькая барка проскользнула мимо французских передовых судов, блокировавших Кадис, прошла незамеченной Гибралтарский пролив и 17 августа бросила якорь в порту Малаги.

Командующий гарнизоном Малаги генерал Саяс уже вел переговоры о сдаче города французам. Риэго арестовал Саяса и отправил его морем в Кадис. Так же поступил он и с настоятелями четырех мужских монастырей, монахи которых призывали народ к восстанию и к истреблению черных. На женские монастыри он наложил контрибуцию в тысячу реалов с каждой монахини. С города был взыскан налог в два миллиона реалов для покрытия военных расходов.

Прибытие Риэго внушило бодрость тем, кто был сторонником новой Испании, кто хотел защищать ее.

Генерал Риэго обратился с воззванием к солдатам гарнизона Малаги:

«…Боевые друзья! Мы победим наших врагов и будем существовать свободными людьми или же подпадем под их власть и станем влачить нашу жизнь опозоренными, закованными в цепи. Что касается меня, я никогда не перестану быть испанцем и буду неизменно сражаться рядом с испанцами! Вы всегда сможете видеть своего командира, вашего боевого товарища, разделяющим как успехи и славу, так и все лишения мужественных бойцов, выполняющих свой долг. Но я сумею наказать твердой рукою малодушных, трусов, бесчестных — всех, кто будет вредить славе и свободе отечества. Да здравствует конституция и доблестные ее защитники! Да здравствует конституционный король! Ваш боевой товарищ и генерал Рафаэль Риэго».

Риэго задался большой целью: начать из Малаги восстановление армии, дезорганизованной предательством генералов. Батальон за батальоном, полк за полком собрать войско в кулак и создать угрозу в тылу французов, осаждающих Кадис.

О деятельности Риэго в Малаге скоро узнал противник. Чтобы раздавить зарождающийся на юге новый центр сопротивления, французский штаб сформировал сводный франко-испанский корпус в 12 тысяч человек. Одна из дивизий, под командованием абсолютистского генерала Хуана Каро, выступила против Малаги со стороны Ронды. С востока, от Альмерии, двигалась дивизия генерала Боннемена. С юго-запада грозил генерал Ловердо. Враг был в пять раз сильнее конституционалистов.

* * *

Снова, как три года тому назад, Риэго пришлось пережить в Малаге тяжелые дни.

Его достигла весть, что 31 августа на фортах Трокадеро, господствующих над Кадисом, поднято французское знамя. Значит, дни Кадиса уже сочтены…

Почти одновременно с этим он узнал о капитуляции Бальестероса. Оттесненный графом Молитором к Гранаде, Бальестерос отправил парламентеров к французам. Ценой признания мадридского регентства он сохранил за собой командование капитулировавшей армией. Генералу было предписано оставаться с его войсками на месте и ждать дальнейших распоряжений штаба герцога Ангулемского.

Кругом царит измена… Конституционная Испания рассыпается в прах! Не безумие ли противиться неизбежному, оставаться в горящем здании, готовом каждую минуту рухнуть и погрести под собой неосторожных?.. Тереса шлет из Гибралтара через верных людей умоляющие письма. Она взывает, просит во имя их любви присоединиться к ней и прекратить ее муки. Одна ночь пути на паруснике — и он будет в кругу родных людей, вне опасности…

Но при одной лишь мысли о бегстве волна протеста поднимается из глубины сердца. Бросить на поругание врагу все, чему отдавал с юных лет свои помыслы и надежды, — свободу Испании?.. Нет, это не для него! Он не уйдет от борьбы, не может уйти! Он выполнит свой долг перед родиной до конца!

Еще не все потеряно. Разве в Каталонии не бьется Мина? А Эмпесинадо и Веласко тревожат захваченные врагом Севилью и Мадрид…

Риэго изменил свой план: он пробьется к расположению капитулировавших войск Бальестероса и призовет их снова взяться за оружие. Может быть, удастся пробудить чувство чести и в доне Франсиско… Во всяком случае, с ним или без него, со всей его армией или только с частью ее — двинуться дальше на северо-восток, в Каталонию, на соединение с Миной!

* * *

С 4 тысячами солдат Риэго выступил 3 сентября из Малаги. Немедленно после его ухода генерал Поррас, оставленный комендантом города, начал переговоры с французами и на другой день сдал Малагу генералу Ловердо.

Риэго пошел вдоль берега Средиземного моря на Восток. Но навстречу ему из Мотриля уже спешил Боннемен, Открытым оставался только путь через нагорье Альпухаррас.

Труднодоступными перевалами, обходя пропасти этой суровой сьерры, Рафаэль повел свой отряд на север. Он рассчитывал, перевалив через горный массив, достигнуть Приэго, у которого стояли полки Бальестероса.

Граф Молитор, командовавший французскими силами на юге Испании, приказал генералу Ловердо немедленно оставить Малагу и бросить подчиненные ему войска на преследование Риэго. В то же время Боннемен с пятью батальонами пехоты и тремя кавалерийскими полками должен был попытаться перерезать Риэго дорогу, выдвинувшись к Алькала-ла-Реаль.

Маскируя свое движение маршами и контрмаршами, не прекращая похода и ночью, патриоты в течение нескольких дней ускользали от преследователей и постепенно приближались к лагерю капитулировавших войск.

8 сентября Риэго удалось переправить своих людей через набухший от дождей Хениль. Тут их настигла и атаковала французская кавалерия — правда, без большого для нее успеха. Дав несколько арьергардных боев, испанцы оторвались от врага и скрылись в неприступных нагорьях Альпухаррас.

О движении Риэго стало известно Бальестеросу, и тот решил на всякий случай выслать навстречу отряду две бригады. В Приэго при штабе остался один лишь полк.

На рассвете 10 сентября у передовых постов лагеря капитулировавшей армии внезапно показался Риэго во главе своих батальонов. Не зная его намерений, Бальестерос приказал стрелкам открыть огонь. Рафаэль поднял над головой белый платок.

— Дон Франсиско, прекратите стрельбу! Прошу начать переговоры.

Бальестерос решил, что Риэго хочет сдаться французам и пришел просить его посредничества. Командующие сошлись посреди двух линий солдат, ставших на небольшом расстоянии фронтом одна к другой.

Разговор между генералами только что начался, как вдруг бойцы Риэго по его знаку стали бросать шапки в воздух и с криками «Союз! Да здравствует Риэго! Да здравствует Бальестерос! Да здравствует конституция!» побежали, держа ружья прикладами вверх, к солдатам Бальестероса.

Линии смешались, началось братание. Сам Бальестерос оказался в объятиях Риэго. Двух генералов тесным кольцом окружили офицеры-конституционалисты.

Как будто все идет гладко… Но Бальестерос, захваченный врасплох неожиданным поворотом событий, говорит более откровенно, чем сам того хотел бы. И Рафаэлю становится ясным, что дон Франсиско зашел слишком далеко в своих отношениях с врагом и от соглашения с французами не откажется.

При таких обстоятельствах пришлось действовать решительно. Офицеры Рафаэля, как было условлено заранее, арестовали и тотчас увели Бальестероса.

Наступил решающий момент.

— Солдаты, товарищи мои и братья! — обратился Риэго к войску. — Я прибыл к вам из Кадиса от наших конституционных кортесов. Изменивших генералов я покараю и поведу вас в бой за…

Но ему не дали договорить. Со всех сторон несутся крики:

— Долой войну!..

— Освободите дона Франсиско!

— К дьяволу черных!

Риэго надрывается:

— Солдаты! Я взываю к вашей…

Но уже осмелели офицеры-капитулянты:

— Это подлый предатель! Он взял нашего командующего обманом!

К Риэго подбегает генерал Балансат:

— Сейчас же освободите дона Франсиско, или я прикажу стрелять!

Риэго готов был дать бой. Но тут вернувшиеся разведчики донесли, что две бригады Бальестероса возвращаются в лагерь. С часу на час могли нагрянуть и французы. Надо было поскорей уходить.

Форсированным маршем уводил Риэго своих людей. Ни один офицер, ни один солдат из корпуса Бальестероса не последовал за ним. Более того, почти вся его кавалерия осталась с изменниками.

По пятам за отступающими гнался Боннемен. А от Кордовы на них устремился генерал Фуассак-Латур.

К вечеру 12 сентября Риэго с двумя с половиной тысячами Солдат занял Хаэн и попытался спешно укрепить его для защиты. Уже назавтра туда подошла дивизия Боннемена. Французы взяли город под жестокий артиллерийский обстрел.

Пришлось выступить из Хаэна и дать бой.

Воодушевляемые примером вождя, батальоны мужественно дрались за каждую пядь земли, обильно поливая ее своей кровью. Но враг имел подавляющий перевес в числе и был несравненно лучше вооружен. К Боннемену подоспел Шуазель. Яростными атаками неприятель протаранил линию пехоты Риэго и зашел ей во фланг.

Конституционалисты побежали. Откатываясь с позиции на позицию, цепляясь за скалы, за каждый природный рубеж, устилая путь трупами, солдаты Риэго достигли Манча-Реаля и укрылись в нем.

На улицах города завязался кровопролитный четырнадцатичасовой бой. Люди дрались с мужеством отчаяния — так, как умеют драться испанцы. Штыковые атаки следовали одна за другой непрерывно. Раненный в руку Риэго сражался в первой линии своих бойцов.

Когда он отдал приказ об отступлении, на улицах Манча-Реаля лежало 500 человек убитых и тяжело раненных его солдат.

Риэго повел своих людей к Ходару, в сторону Сьерры-Морены, в расчете пробиться к Картахене и оттуда морем достигнуть Каталонии, чтобы соединиться с Миной. Но Фуассак-Латур бросил наперерез ему д’Аргу с тремя эскадронами егерей и тремя ротами гвардейской пехоты.

Д’Аргу оставил в тылу свою артиллерию и налегке ночным маршем примчался на рассвете 14 сентября к Ходару. Здесь уже стоял в боевом порядке отряд Риэго — полторы тысячи пехотинцев и 300 всадников.

Рафаэль построил своих бойцов в два каре. Одно из них в завязавшемся бою потерпело тяжелое поражение, второе же отступило в порядке.

И тут закончилось сопротивление солдат конституции. Совершенно истощенные трехдневными боями с врагом, в десять раз более многочисленным, люди не выдержали выпавшего на их долю испытания, рассыпались в разные стороны.

Риэго с тремя преданными ему офицерами ускакал от гнавшихся за ним французских егерей.

Затерянный в холмах хутор. Пожилой крестьянин возится у колодца. Этому, пожалуй, можно довериться…

Риэго спрыгнул с коня.

— Друг, — обратился он к крестьянину, — ты можешь хорошо заработать… Мы щедро заплатим! Проводи нас только до Каролины.

Такие посулы за столь малую услугу показались крестьянину подозрительными. Уж не разбойники ли?.. А может, это сам предводитель смутьянов, что бродит тут в горах… этот проклятый Риэго?

Он отказался наотрез.

Риэго наводит пистолет:

— Иди вперед, веди нас! И берегись… Предателю не будет пощады!

Крестьянин как будто передумал:

— Дадите сто реалов — пожалуй, проведу.

— Получишь двести. Только чтоб поскорей! Да устрой нам ночлег на сегодня.

Проводник предложил всадникам следовать за ним и вскоре подвел их к уединенной усадьбе.

На пороге дома стоял хозяин, радушно встретивший прибывших. Это был брат проводника.

Когда поужинали, Рафаэль вспомнил о своей лошади, разделявшей с ним с самой Малаги все тяготы похода. Он вышел к ней во двор. Конь еле жевал. В пути он потерял подкову и захромал на одну ногу.

Стали устраиваться на ночь. Рафаэля не тревожили никакие подозрения. Но один из его спутников, англичанин Джордж Меттиас, сражавшийся в рядах конституционалистов, счел необходимым принять меры предосторожности. Он запер вход в дом и спрятал ключ.

Ночь прошла спокойно. Утром Рафаэль сказал проводнику, что нужно подковать коня.

— Сеньор, я отведу его в кузницу.

— Нет, приведи уж лучше кузнеца сюда.

Проводник ушел, предварительно шепнув брату, чтобы тот глядел, в оба и не упустил богатую добычу.

Беглецы уселись за завтрак. Англичанин не сводил глаз с окна, предчувствуя недоброе.

— Генерал, — вскочил вдруг Меттиас, — мы пропали! Сюда идут вооруженные люди…

Распахнулась дверь. В дом ворвались крестьяне с ружьями:

— Первый, кто шелохнется, получит пулю!

— Друзья, — закричал англичанин, — мы окружены!.. Весь двор полон врагов!

Риэго выступил вперед, опустил шпагу:

— Мы ваши пленники.

* * *

Когда 30 французских гусар отвозили Риэго и его товарищей в Андухар, им с большим трудом удавалось сдерживать натиск враждебной толпы. Остервенелая, натравливаемая попами, она набрасывалась на Риэго, как стая кровожадных волков.

В Андухаре пленник сказал начальнику конвоя, показывая на бесновавшихся людей:

— Этот полный злобы народ удавил бы меня, если бы не было ваших гусар. А ведь только в прошлом году здесь, в Андухаре, меня носили на руках… Дома были празднично иллюминованы, и под моими окнами не смолкали приветственные крики…

Шесть дней — с 15 по 21 сентября — Риэго оставался в андухарской тюрьме. Затем французский комендант получил предписание передать его испанским властям для дальнейшего препровождения в Мадрид.

Весть о пленении вождя революции быстро облетела всю Испанию. Эмпесинадо с отрядом партизан устремился к Андухару, чтобы отбить Риэго. За шесть дней он прошел пятьдесят лиг! Он ворвался в город с боем. Но слишком поздно: еще накануне под охраной целого полка Риэго отправили в железной клетке в Мадрид.

* * *

20 сентября французские войска захватили замок Санти-Петри на самом острове Леон. Дисциплина в рядах конституционных войск катастрофически падала. Через семь дней на острове взбунтовался батальон гренадер. Можно было опасаться беспорядков и в других воинских частях.

Руководившие обороной генералы пришли к выводу, что положение безнадежно. Правительство сообщило об этом кортесам.

Несмотря на протесты левых, большинство депутатов подало свои голоса за предложение правительства передать короля французам.

Отъезд Фердинанда был назначен на 1 октября. Накануне он милостиво согласился подписать следующее обращение к народу.

«Испанцы, первая забота короля заключается в том, чтобы обеспечить счастье своих подданных. Я спешу успокоить страхи тех, кто может опасаться воцарения тирании. Соединенный с народом, я вместе с ним испытал до конца превратности войны, но закон необходимости заставляет положить ей конец. В этих тяжелых обстоятельствах только мой властный. голос сможет устранить месть и преследования. Только справедливое и мудрое управление сможет объединить волю всех, и только мое присутствие в лагере неприятеля сможет рассеять ужасы, грозящие этому острову. Я решил выехать отсюда завтра. Но прежде чем я сделаю это, я хочу огласить чувства моего сердца, обнародовав следующую декларацию.

1. Объявляю от моей несвязанной, свободной воли, обещаю, клянусь верой и заверяю моим королевским словом, что, если необходимость и потребует изменения уже существующих политических учреждений, я установлю правительство, которое даст полное счастье нации, обеспечит личную неприкосновенность и гражданскую свободу испанцев.

2. Я решил установить общее забвение, полное и совершенное, всего прошлого, без всякого исключения, чтобы, таким образом, воцарились между испанцами мир, покой, доверие и единство, которых так жаждет мое отеческое сердце…

Кадис, 30 сентября. Я. король».

Фердинанд ни минуты не сомневался в том, что все эти обещания и обязательства не стоят и той бумаги, на которой они написаны. Свою подлинную волю он проявит через несколько дней, когда снова станет королем «божьей милостью».

Фердинанд покинул Кадис в богато разукрашенной лодке, провожаемый приветствиями горожан, депутатов и министров. На противоположной стороне, в Пуэрто-де-Санта-Мария, его ждали герцог Ангулемский, Инфантадо, пестрая толпа прелатов и грандов. Здесь был и Бальестерос, поспешивший к Кадису, чтобы лично поздравить Фердинанда с освобождением.

И первое, что соизволил изречь восстановленный в своих неограниченных правах испанский самодержец, было:

— Если я в чем-нибудь повинен, то только в том, что не повесил в 1814 году четверти всех испанцев!

На другой день после оглашения кадисской декларации абсолютный король «осчастливил» своих подданных новым декретом. Он объявил «недействительными и лишенными всякой силы все акты правительства, именуемого конституционным и управлявшего моим народом с 9 марта 1820 года по 1 октября 1823 года».

Когда Фердинанд приготовился к отъезду в Мадрид, глава регентства герцог Инфантадо издал такой циркуляр:

«Король, наш повелитель, изъявил желание, чтобы во время его переезда в столицу на его пути не находилось бы на расстоянии пяти лиг ни одного лица, которое в течение конституционного периода было депутатом кортесов, либо министром, либо государственным советником, членом высшего суда, командующим, генералом, политическим начальником, чиновником министерства. Этим лицам запрещается навсегда появление в столице или в королевских резиденциях, от которых они обязаны держаться на расстоянии в пятнадцать лиг».

«Желанный» ничему не научился и ничего не забыл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.