Мы стали коммунистами

Мы стали коммунистами

Не однажды на привале, во время передышек между боями замполит Булавин и наш комсорг Саша Шляхова, недавно ставшая членом партии, заводили со мною разговор о вступлении в партию. Разговоры эти и радовали и смущали. Ну что, что особенного я сделала, чтобы быть коммунисткой? Такою, как Булавин, как мой дядя, отдавший жизнь за Родину, за партию, как лучшие люди, которых я встречала на своем жизненном пути.

Конечно, я сражаюсь на переднем крае; ближе снайпера никого перед противником нет. И боевой счет у меня приличный, за полсотню перевалил. Но разве это все? Никаких выдающихся подвигов не совершала, даже крови не пролила за Отчизну, как другие, как та же Шляхова. В душе я все еще чувствовала себя девчонкой, недавней школьницей.

О вступлении в партию говорили не только со мною. Как-то на отдыхе — мы находились в запасном полку — ко мне подсела напарница.

— Ну как, Люба, надумала подавать?

— А ты? — ответила я вопросом.

— Я, кажется, решилась. Что мы, хуже других?

— Так ведь никто из наших девчат еще не в партии.

— А если они так же, как ты, рассуждают? «Подаст Люба заявление — и мы подадим». В одно время в снайперскую школу пришли, рядом воюем, значит и в партию вместе.

Я молчу, а про себя удивляюсь: глянь-ка, уже и моя тихоня Клава заговорила о партии! Что же я, самая несознательная?!

Услышав наш разговор, подсела Аля Фомичева.

— Ну что: слушали-постановили?

— А что ты, Аля, решила?

— Как все, так и я! Чем мы хуже снайперов второго взвода? А они, я точно знаю, уже подали заявления.

Коммунист — слово-то какое обязывающее! Наверное, я что-то очень важное еще недопоняла до конца, если возникают сомнения. А может, дело в том, что и Аля и Клава постарше меня. Что ж, время есть, подумать можно…

— Э, нет, Люба, так не пойдет! — решительно возразила Клава. — Это что же получится? К примеру, я кандидат партии, а ты, моя напарница, беспартийная?

— По-твоему, я из-за этого хуже стрелять буду?

И тут моя подружка сказала те единственно нужные слова, которые окончательно убедили меня:

— Не хуже, Люба. Но если ты будешь коммунисткой, ты еще лучше, еще злее воевать станешь. Сама знаешь, гитлеровцам особенно ненавистны коммунисты, они всех партийных хотели бы перебить. А мы не дадимся, мы сами раньше в них пошлем пулю — вот как я понимаю свой главный партийный долг.

Тут же мы втроем написали заявления — одинаковые, короткие. Какая у нас биография? Средняя школа, снайперские курсы да неполный год военного университета. Правда, год, стоящий многих лет мирной жизни.

Нина Обуховская и Полина Крестьянникова, узнав о нашем решении, присоединили и свои заявления. Еще раз коллективно, вслух перечитали устав, устроили друг другу небольшой экзамен по истории партии. Вроде бы на любой вопрос можем ответить.

Пятое марта 1944 года запомнилось мне на всю жизнь. На лесной поляне, где в проталинах желтела прошлогодняя травка, состоялось открытое партийное собрание батальона. Кто стоял, кто сидел на пеньке или на куче хвороста. Секретарь вел протокол, положив лист бумаги на раскрытый планшет.

Кроме нас, девушек-снайперов, подали заявления несколько бойцов и командиров. Те, кто постарше, подробно рассказывали свою довоенную биографию, отвечали на вопросы. Нам вопросов задали мало. Спрашивали о месте коммуниста в бою, о том, как мы понимаем свой воинский долг, что должны делать для победы. Но разве первые наши поручители, коммунисты Булавин и Рыбин, не знали каждую из девушек, не видели в бою?

Меня спросили: где я буду хранить свой партийный билет?

— У сердца! — сказала я.

Как ни краток был мой ответ, он понравился собранию. Коммунисты дружно подняли руки, голосуя за прием в кандидаты партии. Между прочим, и я и другие девушки именно так хранили свои партийные билеты: пришили внутренний карман к гимнастерке, как раз напротив сердца, а для верности прихватили кармашек суровой ниткой.

Через день нас вызвали в армейский политотдел, сфотографировали для партийных документов. Кандидатские карточки вручал начальник политотдела Третьей ударной армии полковник Лисицын. Пожимая нам руки, он от души поздравил со вступлением в великую партию коммунистов.

— Желаю тебе, пермячка, вернуться домой с победой! — сказал он мне.

— Спасибо, товарищ полковник! Постараюсь оправдать доверие народа и партии.

Лишь у Лиды Ветровой, самой юной из нас, были некоторые осложнения с приемом. Поступая в снайперскую школу, она, оказывается, «исправила» свой возраст в документах. Лиде было всего-навсего шестнадцать, и она боялась, что ее не примут. На партийном собрании пришлось открыться, что несовершеннолетняя: нельзя ж обманывать в такую минуту.

Коммунисты батальона единодушно поддержали ее кандидатуру, зато армейская парткомиссия и начальник политотдела Федор Яковлевич Лисицын заколебались:

— Не рано ли?

— Что значит рано? — взорвалась Лида. — Воевать с фашистами не рано, возраст не помешал! В чем я отстаю от своих подруг? — И закончила тихо: — Ведь я могу погибнуть в бою, так и не став коммунисткой…

Эти доводы, а больше того боевая характеристика Ветровой, имевшей на счету свыше полусотни уничтоженных фашистов, убедили товарищей.

Красные книжечки членов партии нам вручили месяца через три, под Пустошкой. Для фронтовиков, находящихся непосредственно на переднем крае, кандидатский стаж был сокращен. На войне другой счет времени.

Саша Шляхова, наш бессменный комсорг, стала парторгом роты. Новый комсорг появился позже, когда прибыли новички — очередной выпуск снайперской школы.