12. Несогласие с мистером Грегсбери

12. Несогласие с мистером Грегсбери

Йоркширские газеты бушевали. В графстве нет и не могло быть таких владельцев школ, как мистер Сквирс. Автор «Никльби» — презренный пасквилянт! — кричали патриоты графства.

Но неожиданно для патриотов оказалось, что мистер Сквирс мог быть их согражданином. На шум вокруг йоркширских школ откликнулся сам мистер Сквирс. Фамилия его была другая, само собой разумеется. Но сей джентльмен решился возбудить дело о клевете и уже советовался со своим атторни. По-видимому, писатель-клеветник вывел под именем Сквирса именно его, владельца небезызвестной школы, сообщала йоркширская газета, но он совсем не похож на этого мучителя невинных малюток! Было неведомо, какой совет дал обиженному джентльмену его атторни, но вскоре выяснилось, что и другой джентльмен, имеющий отношение к йоркширским школам, категорически утверждает, будто мистер Сквирс отнюдь на него не похож. Он припоминает, что к нему в самом деле как-то явились два посетителя, один из них завел с ним беседу, а другой старался зарисовать его черты. Эти черты нисколько не были схвачены в облике мистера Сквирса, — на этом он настаивает решительно.

— Смотрите, Диккенс, как бы йоркширские Сквирсы не поколотили вас, как поколотил Николас одного из них, — сказал ему как-то Форстер.

— Меня трогает ваша заботливость, Форстер, — весело рассмеялся Диккенс, — для вашего успокоения могу вам сообщить, что на этих днях кто-то мне говорил, будто появился какой-то третий Сквирс. Он появился в Лондоне — заметьте это, Форстер, — и чувствует настоятельную потребность нанести ущерб моему здоровью.

— Вот видите!

— Вижу. Но этот слух не проверен, успокойтесь. На худой конец, откуда вы знаете, что я не превращусь в Николаса и поле битвы не останется за мной? Пустое! Давайте говорить о серьезных предметах. Прежде всего очевидно: и газетный шум, и слухи полезны для того дела, которое я затеял. Теперь, я надеюсь, наше общество обратит внимание на йоркширские школы. Судебные процессы, о которых я вам говорил, не могли его расшевелить. Я не могу понять, почему оно не откликнулось на эти процессы. Должно быть, оно считало в порядке вещей, что виновник дурного обращения с детьми — волк в овечьем стаде. Не так ли? Короче, будем ждать. Роман не кончен, и мои Сквирс еще будет напоминать о себе. Кстати, я получил занятное письмо от какого-то мальчика… забыл его фамилию.

— Мальчика?

Что вас удивляет? Мне кажется, ему не больше десяти лет. Никак не больше. Но уже теперь можно утверждать, что из него выйдет кто угодно, но не судья и не атторни. Его юная совесть слишком щепетильна, он не допускает мысли, что мистер Сквирс и другие негодяи ускользнут от расплаты, а добродетель не будет вознаграждена по заслугам. Перед вашим приходом я написал ему длинное письмо.

— Длинное… письмо? — на респектабельном лице Форстера выразилось удивление.

— Форстер, милый Форстер! — воскликнул Диккенс и, вскочив, зашагал по кабинету. — Вы понимаете все, но детская психология для вас загадка. Малыш обратился ко мне с письмом, которому он придавал важное значение. Для него вопрос о возмездии — слишком серьезный вопрос, куда более важный, чем для взрослых. Бедняга боится, что я наделаю ошибок, когда придется мне воздавать моим героям по заслугам. Я помню себя в этом возрасте. И мне несправедливость причинила глубокие страдания, а ведь дети умеют страдать, Форстер. И вы хотите, чтобы я не обратил внимания на его письмо! Вы очень высокомерны, милый Форстер; в наказание, я прочту вам мой ответ, хотя рукопись не для типографии, а предназначена… Взгляните, дорогой, как зовут этого малыша, я, кажется, не поинтересовался узнать… его письмо у вашего локтя.

— «Хастингс Хьюгс», — прочитал Форстер старательно выведенную подпись под письмом корреспондента.

— Прекрасно! Хьюгс! Не кривите рот, это вам не идет. Лучше вообразите, Форстер, что это письмо пишет какой-нибудь из моих героев, а я жду от вас замечаний, которые очень ценны, как вы знаете. Слушайте!

Форстер знал, что ему не отделаться. В руках Диккенса очутилось письмо.

— Итак: «Уважаемый сэр! — начал Диккенс и снова зашагал по комнате. — Я дал Сквирсу один удар по шее и два по голове, чем он был, по-видимому, очень удивлен и разревелся. Словом, он струсил, и этого я от него ждал. И вы тоже? Я в точности выполнил ваши пожелания относительно барашка для малышей. Они получили также хорошего эля, портера и вина. Жаль, что вы не сказали, каким вином вы бы их угостили. Я дал им хересу, который очень понравился им всем, кроме одного мальчика, — ему нездоровилось, и он чуть не подавился… Николас получил своего жареного барашка, как вы хотели…»

Диккенс прервал чтение и воскликнул:

— Он особенно настаивал на большой порции барашка, этот малыш! Неужели вы и теперь, Форстер, будете отрицать у детей острое чувство справедливости? Дальше: «…но он не мог все съесть и говорит, что, если вы не возражаете, он хотел бы оставшееся получить завтра, в рубленом виде, с овощами, которые он очень любит, а я также… На Фанни Сквирс будет обращено особое внимание, — можете быть уверены. Ее портрет, который вы нарисовали, очень похож на нее, только, мне кажется, волосы недостаточно кудрявы. Особенно похож нос, а также и ноги…»

Форстер не вытерпел.

— Да перестаньте, Диккенс! Позабавились, и довольно! Посылайте вашему корреспонденту письмо, а меня увольте от дальнейшего чтения.

Диккенс покорился и бросил письмо на стол.

— Пусть будет по-вашему. Но скажу вам прямо — вы для меня загадка. В литературе вы понимаете решительно все, а как только дело коснется живых людей, — дети тоже люди, заметьте это, Форстер, — у вас не хватает терпения выслушать до конца даже письмо. Я уже не говорю о том, чтобы оценить… Ну, ладно. Вы одобряете мое решение отказаться от редактирования «Смеси»?

Форстер захватил в ладонь бритый подбородок и задумался. Диккенс не дождался ответа.

— Я обдумал все, — сказал он, — «Никльби» имеет успех, который не уступает даже старине «Пиквику». Бентли мне больше не нужен. Я не хочу возиться с его журналом. Ваше мнение?

— Пожалуй, вы правы, — сказал, наконец, Форстер.

— Прекрасно. Я не сомневался в том, что вы согласитесь. Я порекомендую Бентли поручить журнал Энсуорту. Не возражаете? Но боюсь, что и на этот раз я вынужден прибегнуть к вашей помощи. Вам придется, мой дорогой, сообщить эту новость Бентли. Если сообщу об этом я, не оберешься жалких слов о безвыходном положении мистера Бентли, которому мой отказ приносит тысячи фунтов убытка, и так далее и так далее. Они умеют прикидываться — эти издатели — жертвами писателей, когда им это выгодно. А я терпеть не могу хныканья. И затем… Он будет требовать этот исторический роман, будь он проклят!

Диккенс жалобно поглядел на собеседника.

— Умоляю вас, Форстер, уладьте и это дело с романом! Скажите ему, что я не могу сейчас писать роман, пока не кончу «Никльби». Кончу, а там видно будет.

Боюсь, что Бентли будет настаивать на романе. Наш отказ от журнала не сделает его более сговорчивым.

Диккенс вскочил.

— Это возмутительно, Форстер! Писатель всегда находится в их власти. Чтобы не умереть с голоду, он должен подписывать кабальные договоры и больше себе не принадлежать. Проклятая наша судьба! Боюсь, что придется поссориться с ним, как с Мэкроном.

— Возможно, — после паузы сказал Форстер.

— Нет, вы только подумайте! — горячился Диккенс. — Писатель Диккенс должен писать для коммерсанта Бентли роман. Потому что, изволите видеть, это выгодно Бентли. Ему наплевать, хочу я писать вот сейчас исторический роман, или нет. Все они, коммерсанты, ни во что не ставят наши интересы. Да! Отчего вы не пришли третьего дня вечером?

— Третьего дня вечером? — наморщил лоб Форстер.

— Да. Я вас вызвал, но вы не пришли, хотя сами убеждали меня посмотреть «Никльби» в Адельфи.

— Ах вот что! И вы были в театре?

— Был, вместе с Кэт и Маклайзом.

— И надеюсь, не уселись в углу ложи на полу, как в феврале на «Твисте»? Мне говорили, что эта переделка лучше, чем переделка «Твиста». Посмотреть надо было, но, признаться, я не был уверен, что вы не повторите февральской эскапады.

— Подозреваю, Форстер, что вы знали о моем намерении пойти, и уклонились из боязни повторения. Не отпирайтесь. Вы хитрый, Форстер. Нет, на этот раз я не сидел на полу. Этот каналья Стерлинг, — кажется его так зовут? — знал не больше того прохвоста… февральского. Ну, скажем, треть романа. Но у него есть выдумка, он изобрел по своему вкусу сюжет и развязку.

— И вы не учиняли скандала, как тогда, в феврале?

— Успокойтесь, не учинял! Ваш друг держал себя прилично. Но неужели все-таки нет никакого способа запретить такие переделки?

Форстер развел руками.

— Хорош закон! — воскликнул Диккенс. — И закон и издатели против нас. У себя на родине я не могу запретить спекулянту использовать мое имя на любой сцене и для пиратских изданий вроде «Пикника»! Дьяволы. Пикник!

— Ну, что поделать.

— Уф! Ваша благонамеренность, Форстер, меня всегда поражает. Наши отечественные порядки кажутся вам образцовыми. Вас ничто не возмущает.

— Вы плохо читаете «Экзамайнер», Диккенс. Я привык критиковать мероприятия, тормозящие прогресс и мешающие либеральной партии добиться существенных улучшений нашего социального законодательства.

— Но вы так почтительно критикуете, Форстер, что у меня остается убеждение, будто вы считаете все наши учреждения образцовыми.

— Разрушительная критика мне враждебна.

— Разрушительная…

Диккенс задумался, потом продолжал:

— Я не хочу разрушать, но я бы не мог сказать вместе с моим мистером Грегсбери: «Да, я горжусь этой свободной и счастливой страной!»

— С мистером Грегсбери? Это, если не ошибаюсь, тот член палаты, которого вы совсем недавно высмеяли в «Никльби»?

— Вот-вот. Грегсбери почитает ее счастливой, но пока у нас есть нищета, Форстер, страшная нищета, которую вы предпочитаете не видеть, я не могу повторить за ним этих слов. Впрочем, я ничего не буду повторять за мистером Грегсбери. Я насмотрелся немало мистеров Грегсбери, и у меня нет охоты им подражать. Вы, Форстер, уважаете цитадель нашего счастья и свободы — нашу палату, но вы знаете, как мало уважения я к ней питаю. Вы очень благонамеренны, Форстер, невзирая на свою критику и передовые статьи в «Экзамайнере»! Вы очень верны так называемому обществу, а я…

— А вы, Диккенс, — перебил Форстер и смахнул пылинку с рукава, — питаете пристрастие к низшим классам. Признаться, меня это удивляет. Ваше положение как писателя укрепляется с каждым днем…

— Вы опять за свое, старина! Пора обедать, Кэт ждет…