Эрос, «Я» и их враги

Эрос, «Я» и их враги

Возможно, энергия Фрейда не угасла, однако он не был машиной для сочинения. Ему приходилось ждать вдохновения, чтобы свободно выражать свои мысли. «Я здесь среди редких красот Альп, – писал мэтр Эрнесту Джонсу из Бадгастайна в августе 1920 года, – довольно усталый, жду благотворного влияния радиоактивной воды и чудесного воздуха. Я привез с собой материал по психологии масс и анализу «Я», но моя голова пока упорно отказывается проявлять интерес к этим серьезным проблемам». Основатель психоанализа работал над ними уже несколько месяцев, медленно, с перерывами. Но когда в голове у него прояснилось, «Психология масс…» стала быстро продвигаться. В октябре ученики Фрейда в Берлине читали черновик, а в начале 1921 года он принялся за окончательный вариант. «Я очень занят, – писал мэтр Джонсу в марте. – Полным ходом идет работа над брошюрой по психологии масс». Примечательно, что у него имелись сомнения относительно сей «брошюры». Отправляя один ее экземпляр Ромену Роллану, Фрейд с помощью самокритики пытался предвосхитить критику: «Не то чтобы я считал эту работу особенно удачной, но она указывает путь от анализа личности к пониманию общества».

В этом предложении сформулирована главная цель статьи «Психология масс и анализ «Я». Фрейд углубился в статьи и монографии, которые специалисты по психологии толпы, от Гюстава Лебона до Уилфреда Троттера, публиковали последние 30 лет, и использовал их как стимул для собственных размышлений. Хотя в конечном счете его «Тотем и табу» оказал на заключительные выводы большее влияние, чем «Психология народов и масс» Лебона, Фрейда интересовал вопрос, что сплачивает группы помимо явного и рационального мотива личной выгоды. Ответ неизбежно уводил его в область социальной психологии, но больше всего в «Психологии масс…» привлекает внимание свободное приложение идей психоанализа к объяснению социальных связей. «Различие между индивидуальной психологией и социальной психологией (или психологией масс), – начинает Фрейд свою работу, – на первый взгляд кажущееся нам столь значительным, при ближайшем рассмотрении теряет почти всю остроту». И действительно, «в психической жизни одного человека другой всегда учитывается как образец, как объект, как помощник и как противник, а потому индивидуальная психология с самого начала является одновременно и психологией социальной».

Утверждение расплывчатое, но с точки зрения психоаналитика абсолютно логичное. Конечно, в 20-х годах ХХ века, как и в последнее десятилетие XIX столетия, Фрейд был готов признать вклад биологического аспекта в состояние души. Но для его социальной психологии важнее то, что, заявляя о единой сути психологии отдельного человека и психологии масс, мэтр дает понять, что психоанализ, несмотря на свой бескомпромиссный индивидуализм, не способен объяснить внутреннюю жизнь человека без учета реалий внешнего мира. С момента рождения младенца бомбардирует влияние других людей, причем в детские годы такое влияние постоянно расширяется и становится многообразнее. В этот период ребенок развивается под воздействием поощрения и пренебрежения, похвал и обвинений, достойного и недостойного примера окружающих. Формирование характера, невротические симптомы, конфликты, в основе которых лежат любовь и ненависть, являются компромиссами между внутренними побуждениями и внешним давлением.

Вот почему, полагал Фрейд, специалист по социальной психологии при анализе сил, удерживающих группы людей, должен в конечном счете вернуться к изучению психических свойств индивидуума, именно тех, которые интересовали психоаналитиков на протяжении четверти века. «Отношение отдельного человека к своим родителям, к братьям и сестрам, к объекту своей любви, – писал мэтр, – к своему учителю и к своему врачу, то есть все отношения, которые до сих пор были преимущественно предметом психоаналитического исследования, могут претендовать на то, чтобы их расценивали как социальные феномены». Разумеется, групповое поведение имеет свои характерные особенности; Фрейд соглашался с Лебоном, что толпа более нетерпима, более иррациональна, более аморальна, более бессердечна и, главное, более свободна, чем отдельный человек. Но толпа, будучи толпой, ничего не создает. Она только освобождает, искажает, преувеличивает черты отдельных людей, ее составляющих. Следовательно, без понятий, разработанных психоаналитиками для личности, – идентификация, регрессия, либидо – никакое социально-психологическое объяснение не может быть полным; оно неизбежно останется поверхностным. Другими словами, психология толпы, а вместе с ней и вся социальная психология является вторичной по отношению к психологии личности. Это и есть отправной пункт Фрейда, которого он упорно придерживался.

Таким образом, экскурс основателя психоанализа в коллективную психологию на практике демонстрирует универсальное значение теории его учения. В этом отношении Фрейд радикально расходился с предыдущими исследователями организаций, масс и толпы. Исследователи психологии масс в большинстве своем были любителями, причем любителями предвзятыми – людьми с определенной миссией. Ипполит Тэн, который проанализировал революционную толпу в своей истории Великой французской революции, являлся литературным критиком. Эмиль Золя, сделавший массы главным действующим лицом «Жерминаля», романа о забастовке шахтеров, был плодовитым писателем и журналистом. Гюстав Лебон, работы которого по социальной психологии пользовались наибольшей популярностью, являлся разносторонним популяризатором современной науки. Только хирург Уилфред Троттер мог претендовать на определенные профессиональные знания в области психологии. Будучи близким другом Эрнеста Джонса, затем женившись на его сестре, Троттер стал хорошо информированным и критически настроенным читателем работ по психоанализу.

Все эти публицисты увлеклись психологией масс, наблюдая за тем, что они считали разнузданным поведением современной толпы. Для Троттера, писавшего о «стадном инстинкте» во время войны, эта толпа оказалась немецкой. Его вышедшая в 1916 году «толковая» книга «Стадный инстинкт во время войны и в мирное время», с сожалением отмечал Фрейд, «не сумела полностью избежать антипатий, вызванных последней великой войной». Ранее Золя, который явно не был реакционером, оплакивавшим навсегда ушедшее доброе старое время, описал толпы возбужденных, зачастую агрессивных забастовщиков как взрывоопасную смесь угрозы и надежды. Его предшественники и современники высказывались более определенно: они писали для того, чтобы предупредить, а не радоваться. Для них массы, особенно возбужденные, были мстительным, кровожадным, пьяным, иррациональным феноменом современности – демократией в действии. Фрейд не любил тех, кого называл тупыми простолюдинами – das bl?de Volk. Его старомодный либерализм имел аристократический оттенок. Тем не менее при работе над книгой о психологии масс основатель психоанализа не думал о политике. Это был пример применения собственного учения.

Как практикующий психоаналитик, Зигмунд Фрейд считал, что группа, масса или толпа, неустойчивая либо стабильная, удерживается вместе распределенными сексуальными чувствами – либидо «с вытесненным мотивом» – подобно страстям, которые объединяют семью. «Любовные отношения (выражаясь индифферентно: эмоциональные связи) составляют сущность также и массовой души». Эти эротические связи соединяют членов группы в двух направлениях – по вертикали и по горизонтали. В «искусственных массах», писал мэтр, более подробно рассматривая армию и Церковь, «каждый отдельный человек либидинозно связан, с одной стороны, с вождем (Христом, полководцами), с другой стороны – с другими массовыми индивидами». Сила этих двойных связей объясняет регрессию индивидуума, когда он присоединяется к толпе: здесь он может безопасно отбросить приобретенные запреты. Для Фрейда из этого следует, что, поскольку эротические взаимоотношения создают массу, неудача этих отношений приводит к ее распаду. В этом он расходился со специалистами по социальной психологии, которые считали панику причиной ослабления связей внутри групп. Наоборот, утверждал мэтр, паника возникает только после ослабления либидинозных связей.

Эти вытесненные эротические союзы также объясняют, почему коллективы, которые сковывают своих членов цепями любви, в то же время исполнены ненависти к чужакам. Будь то маленькая семейная ячейка или большая группа (которая на самом деле есть расширенная семья), любовь в ней ограниченна и сопровождается, словно тенью, чувством ненависти. «По свидетельству психоанализа, любая тесная и продолжительная эмоциональная связь между двумя людьми – брачные отношения, дружба, отношения между родителями и детьми, родительское и детское чувство – содержит осадок отвергающих, враждебных чувств, который ускользает от восприятия лишь вследствие вытеснения». Таким образом, отмечает Фрейд, религия никогда не теряет возможности критиковать тех, кого не относит к истинно верующим; «религия, хотя она и называет себя религией любви, должна быть жестокой и немилосердной к тем, кто к ней не принадлежит».

«Психология масс…» Фрейда, рассматривая новые пути анализа психики в обществе, выдвигает предположения, которые еще не были до конца изучены. Но удивительная краткость, с которой основатель психоанализа касается сложных вопросов социального объединения, придает исследованию оттенок импровизации. В послесловии, упоминая довольно пестрый материал, который он не смог включить в основную часть очерка, мэтр подчеркивает его умозрительный и переходный характер. Во многих отношениях «Психология масс…» Фрейда перекликается с более ранними исследованиями, такими как «Тотем и табу» и «По ту сторону принципа удовольствия». Впрочем, это также шаг вперед. В одобрительной рецензии, опубликованной в 1922 году, Ференци выделил как особенно оригинальный момент сделанное Фрейдом сравнение одержимости с гипнозом. Но что самое главное, Ференци считал, что «вторая главная инновация» основателя психоанализа лежит в области психологии индивидуума, в его «открытии новой стадии развития «Я» и либидо». Фрейд начинал дифференцировать стадии развития «Я» и отмечать его тесное взаимодействие с «Я-идеалом» – «Сверх-Я», как вскоре он его назовет. Экскурс мэтра в социальную психологию был репетицией более решительных заявлений относительно «Я», но до них оставалось еще два года.

В ретроспективе работа «Я» и «Оно», опубликованная в 1923 году, представляется неизбежной кульминацией пересмотра своих идей, которую Фрейд начал десятилетием раньше и ускорил после войны. В июле 1922-го он сказал Ференци, что занят одной умозрительной работой, продолжением «По ту сторону принципа удовольствия», и благоразумно прибавил: «Она выльется в маленькую книгу или ни во что». В следующем месяце он сообщил Отто Ранку: «Я отдохнул и настроен на работу. Я пишу о том, что называет себя «Я» и «Оно». Это «будет всего лишь статья или даже маленькая брошюра, вроде «По ту сторону [принципа удовольствия]», фактически ее продолжение». Но в характерной для себя манере Фрейд ждал вдохновения, чтобы идти дальше. «В черновике я продвинулся достаточно далеко, а все остальное ждет настроения и идей, без которых не может быть завершено». Небрежные и осторожные намеки мэтра позволяют взглянуть на его метод работы. Он писал самый главный текст нескольких десятилетий и все же был не уверен, когда и как закончит его, – и в такой же степени не уверен, будет это просто краткая статья или, возможно, нечто вроде книги «По ту сторону принципа удовольствия».

Поначалу работа «Я» и «Оно» вызвала у психоаналитиков некоторое недоумение, однако почти не встретила сопротивления и по большей части была одобрена. Это неудивительно. Она согласовывалась с их клиническим опытом и углубляла его, а разделение психики на три части – «Оно», «Я» и «Сверх-Я» – предлагало гораздо более подробный и понятный анализ структуры и работы психики, чем предшествующие теории. И лишь утверждение Фрейда, что идею «Я» и «Оно» он позаимствовал у Гроддека, вызвало легкий протест.

Георг Гроддек, самозваный «дикий» аналитик, относился к тем энтузиастам, которых в огромном количестве притягивал к себе психоанализ. Такие, как он, угрожали разрушить репутацию солидных и ответственных врачей, которой добивались психоаналитики. Фрейд считал его склонным к преувеличению, стандартизации и некоторому мистицизму. Возглавлявший санаторий в Баден-Бадене Гроддек обращался к понятиям психоанализа – инфантильная сексуальность, символизм, перенос, сопротивление – еще в 1909 году, зная о Фрейде лишь понаслышке. Затем, в 1912-м, ничуть не лучше информированный, он написал книгу, в которой резко критиковал психоанализ. Перемена взглядов произошла у него год спустя: прочитав «Психопатологию обыденной жизни» и «Толкование сновидений», Гроддек был потрясен. То, что он выдавал за свои идеи, другие сформулировали раньше и лучше. В 1917 году во взволнованном письме Фрейду, долго откладываемом знаке его «запоздалой искренности», Гроддек признавал все свои ошибки и решительно заявлял, что с этих пор будет считать себя его учеником.

Основатель психоанализа был польщен и, несмотря на скромные возражения Гроддека, принял его в ряды психоаналитиков. Необычное поведение последнего не уменьшало удовольствие Фрейда от общения с ним. Мэтра подбадривали живость Гроддека, его стремление к оригинальности и неистовость. Впрочем, временами он испытывал границы терпения своих новых коллег. На конгресс психоаналитиков в Гааге в 1920 году Гроддек привез любовницу, а доклад, который там прочитал, начал словами, которые все запомнили надолго: «Я «дикий» аналитик». Гроддек, должно быть, прекрасно знал, что именно такими не хотели быть присутствующие в зале – или, по крайней мере, выглядеть. Его доклад действительно был каким-то несуразным, диким. Это оказалась хаотичная свободная ассоциация, посвященная тому, что впоследствии станут называть психосоматической медициной. По утверждению Гроддека, заболевания тела, даже близорукость, представляют собой просто физические проявления бессознательных эмоциональных конфликтов и поэтому поддаются лечению психоанализом. В принципе психоаналитики почти не спорили с подобными взглядами, только выраженными не так откровенно. Как бы то ни было, конверсионные симптомы истерии, этого классического невроза в практике психоанализа, свидетельствовали в пользу общей позиции Гроддека, но он говорил несвязно, абсолютно неубедительно, как энтузиаст, и у него нашлось совсем немного защитников. Впрочем, и среди них был Фрейд. Потом мэтр спросил Гроддека, хотел ли он, чтобы его выступление восприняли серьезно, и тот заверил основателя психоанализа, что хотел.

У Гроддека были припасены и другие трюки. В начале 1921 года он подтвердил свой статус «дикого» психоаналитика, выпустив с помощью издательства Фрейда «психоаналитический роман» «Поиск души». Это удачное название придумал Ранк. Сам мэтр прочитал рукопись и остался доволен. Ференци, который близко сошелся с Гроддеком, тоже. «Я не литературный критик, – писал он в рецензии на книгу, помещенной в Imago, – и не считаю себя достойным оценивать эстетические достоинства романа. Но я убежден, что не может быть плохой книга, у которой получается, как у этой, захватить читателя и не отпускать с начала и до конца». Большинство психоаналитиков, коллег Фрейда, были более суровы. Эрнест Джонс презрительно назвал роман «пикантной книгой с несколькими вульгарными пассажами». Пфистер негодовал. Психоаналитики, эти заклятые враги респектабельности, похоже, в каком-то смысле стали ее жертвами и одновременно поборниками. Фрейд оставался тверд и сожалел, что Эйтингон безразличен к Гроддеку. «Он немного фантаст, – признавал мэтр, – но оригинальный парень с редким даром понимания. Я бы не хотел с ним расставаться». Год спустя основатель психоанализа говорил Пфистеру, что по-прежнему «энергично защищает Гроддека от вашей респектабельности. Что бы вы сказали, будь вы современником Рабле?». Но переубедить оппонента оказалось нелегко. Он любит свежее масло, говорил Пфистер Фрейду в марте 1921 года, но Гроддек очень часто напоминает ему масло прогорклое. Как бы то ни было, он знает разницу между Рабле и Гроддеком: первый был сатириком и не претендовал на звание ученого, тогда как второй уподобляется хамелеону, мечась между наукой и беллетристикой. Это смешение жанров Пфистер и все остальные находили чрезвычайно неприятным.

Конечно, Гроддек был для Фрейда не просто привилегированным шутом, который вносил яркие краски в слишком серьезную профессию. Примерно в то время, когда Гроддек опубликовал свой «Поиск души», он начал работать над книгой, которая должна была собрать все новые учения по психосоматической медицине и изложить языком, понятным обычному человеку. Работа задумывалась как серия писем восприимчивой подруге. Закончив несколько глав, Гроддек отсылал их Фрейду, который получал удовольствие от плавности и музыкальности слога. «Пять писем очаровательны», – писал основатель психоанализа Гроддеку в апреле 1921 года. Письма были не просто очаровательными – они были революционными. Пересыпая свой текст явными анекдотами и выдумками насчет беременности и родов, мастурбации, любви и ненависти, Гроддек снова и снова возвращался к понятию «Оно», которое придумал несколько лет назад. Этот невинно звучащий термин, позаимствованный у Ницше, должен был охватывать более широкий спектр явлений, чем психоаналитики обычно приписывали области бессознательного. «Я считаю, – заявлял Гроддек во втором письме, – что человек одушевлен Неизвестным, чудесной силой, управляющей одновременно и его поступками, и событиями его жизни. Высказывание «я живу» верно лишь в условном смысле, оно выражает лишь малую и поверхностную часть фундаментального принципа: «В человеке живет «Оно».

Фрейд иногда мыслил примерно так же, хотя и не точно. В апреле 1921 года в письме Гроддеку он проиллюстрировал свой осторожный новый взгляд на «Я» небольшим рисунком структуры психики и заметил: «В своей глубине «Я» также глубоко бессознательно и по-прежнему следует вместе с ядром вытесненного». Тот факт, что два года спустя мэтр вставил в книгу «Я» и «Оно» исправленный вариант этого рисунка, свидетельствует о том, как долго созревали у него идеи. Но эти ощущения открыли дорогу к окончательному формированию взглядов Зигмунда Фрейда на психику.

Тем не менее «Оно» Фрейда существенно отличалось от понятия Гроддека[203]. Еще в 1917 году основатель психоанализа писал Лу Андреас-Саломе, что «Оно» Гроддека «больше нашего бессознательного, не четко отделено от него, но за ним стоит нечто реальное». Разница стала заметнее в начале 1923-го, когда Гроддек опубликовал книгу «Оно», а несколько недель спустя из печати вышла работа Фрейда «Я» и «Оно». Прочитав краткое и четкое изложение мэтром его новых взглядов, Гроддек был немного разочарован и довольно сильно раздражен. В письме основателю психоанализа он образно называл себя плугом, а Фрейда – крестьянином, который использует этот плуг. «В одном отношении мы вместе – мы взрыхляем почву. Но вы хотите сеять и, если позволят Бог и погода, собрать урожай». В частных беседах он был менее доброжелателен и называл книгу Фрейда милой, но непоследовательной. В целом он видел в ней попытку использовать идеи, позаимствованные у Штекеля и у него самого. «При всем при том его «Оно» имеет лишь ограниченную ценность, для неврозов. Он делает шаг в сторону органического только тайно, направляемый влечением к смерти или деструкции, взятым у Штекеля и Шпильрейн. Конструктивный аспект моего «Оно» он отбрасывает, предположительно чтобы тайком протащить его в следующий раз». Это вполне объяснимая и не совсем иррациональная враждебность автора, которая демонстрирует, как трудно было выдерживать роль ученика Фрейда даже тому, кто взял ее на себя добровольно, как Гроддек.

Основатель психоанализа, со своей стороны, не испытывал трудностей в признании пользы произведений Гроддека для своих идей. Метафора о плуге и пахаре была достаточно точной. Но Фрейд настаивал, причем справедливо, на противоречии между их концепциями. С конца 90-х годов XIX века он много раз повторял, что люди наделены элементами психики, о которых сами не знают, не говоря уж о понимании, – они даже не подозревают, что скрывают их. Взгляды мэтра на бессознательное и на вытеснение были убедительной демонстрацией, что психоанализ не превозносит разум как бесспорного хозяина в собственном доме. При этом Фрейд не соглашался и со словами Гроддека, что в человеке живет «Оно». Основатель психоанализа был детерминистом, но не фаталистом: он считал, что психике присущи некие силы, сконцентрированные в «Я», которые дают мужчинам и женщинам власть, хоть и неполную, над собой и над окружающим миром. Поздравляя Гроддека с 60-летием, Фрейд подчеркнул дистанцию между ними шутливой фразой: «Мои «Я» и «Оно» поздравляют ваше «Оно»[204].

Более серьезно он описал эту дистанцию в заключительном абзаце работы «Я» и «Оно»: «У «Оно», к которому мы в заключение возвращаемся, нет средств доказать «Я» любовь или ненависть. «Оно» не может сказать, чего хочет; у него не возникло единой воли. В нем борются эрос и влечение к смерти». Можно было бы изобразить, «…будто «Я» находится во власти безмолвных, но могущественных влечений к смерти, которые пребывают в покое и по знакам, подаваемым принципом удовольствия, пытаются утихомирить возмутителя спокойствия – эрос, но мы опасаемся, что при этом роль эроса мы все же недооцениваем». Фрейд описывал эрос в терминах борьбы, а не поражения.

Погрузившись в «привычную депрессию» после вычитывания гранок «Я» и «Оно», Фрейд называл свою работу нечеткой, искусственно составленной и отвратительной по изложению. Он заверял Ференци: «Я поклялся больше не позволять себе ступать на такой скользкий лед». Основатель психоанализа считал, что новая книга серьезно уступает работе «По ту сторону принципа удовольствия», насыщенной идеями и хорошо написанной. Как это часто случалось, он себя недооценил: «Я» и «Оно» вошло в число самых важных произведений Фрейда. В своем собрании трудов он всегда выделял «Толкование сновидений» и «Три очерка по теории сексуальности», считал их предметом гордости, но работа «Я» и «Оно» – настоящий триумф ясности ума, как бы сам мэтр ее ни называл. Предвоенные жалобы Фрейда на старость, его мучительное переживание личной утраты, чисто физическая борьба за выживание и помощь семье, чтобы та не пропала в послевоенной Вене, – все эти многочисленные причины были достаточными для того, чтобы уйти на покой. Однако то, что другие исследователи оставили бы ученикам, Фрейд чувствовал себя обязанным сделать сам. Если для кого-то «Я» и «Оно» выглядит непонятным, причину этого следует искать в необыкновенной напряженности его послевоенной деятельности.

Предисловие к этой небольшой книге дышит уверенностью. Фрейд сообщает читателям, что развивает некоторые идеи, заложенные в работе «По ту сторону принципа удовольствия», теперь обогащенные «различными фактами аналитического наблюдения» и свободные от заимствований из биологии, к которым он прибегал прежде. Таким образом, сия работа «находится ближе к психоанализу», чем «По ту сторону…». Основатель движения также прибавляет, что коснулся теорий, новых для его учения, и поэтому не мог «не затронуть некоторые теории, выдвигавшиеся непсихоаналитиками или психоаналитиками до их отхода от психоанализа». Однако на сей раз Фрейд неблагожелательно подчеркнул, хотя он всегда охотно признавал вклад других исследователей, что в данном случае в этом нет необходимости.

В основной части работы мэтр все-таки нашел место, чтобы отдать должное «предположению» Гроддека, «автора, который напрасно по личным мотивам заверяет, что ничего общего со строгой высокой наукой не имеет», – предположению, что нас «оживляют» неизвестные, не поддающиеся управлению силы. Чтобы увековечить это открытие, основатель психоанализа предложил воспользоваться термином Гроддека, хотя и изменив его смысл, и назвать значительную часть бессознательного «Оно». Возможно, Гроддек посчитал такое признание не слишком щедрым, но мэтр был уверен, что его собственная работа, несмотря на осторожность, в высшей степени оригинальна. Его идеи «носят скорее характер синтеза, нежели умозрительного заключения» – что, мог бы прибавить основатель психоанализа, и к лучшему.

Работа Фрейда открывается повторением уже известного: фундаментальный принцип психоанализа, разделение между областями сознательного и бессознательного. Вне всяких сомнений, это «первый шибболет», который невозможно игнорировать: «в конце концов, такое свойство, как сознательность или бессознательность, – единственный светоч во тьме глубинной психологии». Более того, бессознательное динамично. Неудивительно, что психоанализ споткнулся о него при изучении вытеснения: «Вытесненное представляет для нас образец бессознательного».

Пока Фрейд не выходил за пределы области, привычной для тех, кто был знаком с его идеями, но он использовал эту область лишь как плацдарм для исследования неизведанного. Вытеснение предполагает вытесняющий агент, и психоаналитики выработали представление об этом агенте как о «связном организации душевных процессов», то есть «Я». Однако феномен сопротивления, с которым психоаналитик каждый раз сталкивается в процессе лечения, выдвигает сложную теоретическую загадку, которую Фрейд выявил еще много лет назад. Оказывающий сопротивление пациент в своих невротических мучениях зачастую совсем не знает или лишь смутно догадывается, что сопротивляется успеху психоанализа. Из этого следует, что «Я», откуда исходят и вытеснение, и сопротивление, не может быть полностью сознательным. Но в таком случае – утверждает мэтр – традиционная формула психоанализа, объясняющая невроз конфликтом между сознательным и бессознательным, должна быть неверна. В своей известной статье о бессознательном основатель психоанализа уже признавался, что его теория неврозов требует пересмотра: «Истина в том, что чуждым сознанию остается не только психически вытесненное, но и часть господствующих в нашем «Я» побуждений». Другими словами, «по мере того как мы с большим трудом продвигаемся к метапсихологическому пониманию душевной жизни, мы должны научиться эмансипироваться от значения симптома «сознательность». Этот пассаж, написанный в 1915 году, служит напоминанием, насколько сильно в теории Фрейда были перемешаны новое и старое. Однако полностью последствия своего открытия он изложил лишь в работе «Я» и «Оно».

Эти последствия были достаточно серьезными. Теперь психоанализ признавал, что бессознательное не ограничивается вытесненным. Все вытесненное является бессознательным, но не все бессознательное относится к вытесненному. «Также и часть «Я» – бог весть, какая важная часть «Я», – должна быть и, несомненно, является бессознательным». В развивающейся личности «Я» зарождается как часть «Оно», постепенно отделяя себя от него, а затем изменяется под влиянием внешнего мира. Проще говоря, «Я» репрезентирует то, что можно назвать разумом и рассудительностью, в противоположность «Оно», содержащему страсти. В последующие полтора десятилетия, которые ему остались, Фрейд так и не смог окончательно определиться, какие силы следует приписывать «Я», а какие «Оно». При этом он почти не сомневался, что в большинстве случаев решающую роль играет «Оно». В своей знаменитой аналогии в работе «Я» и «Оно» мэтр писал, что «Я» похоже на всадника, который должен обуздать превосходящую его по силе лошадь, с той только разницей, что всадник пытается это сделать собственными силами, а «Я» – взятыми взаймы. Взятыми взаймы у «Оно». Фрейд продолжил эту аналогию: «Как и всадник, «Оно» не хочет расстаться с лошадью, зачастую ему не остается ничего другого, как вести ее туда, куда хочется ей; так и «Я» обычно превращает волю «Оно» в действие, словно это была его собственная воля».

«Оно» не единственный противник, причиняющий беспокойство «Я». Известно, что еще до войны в статье о нарциссизме, а затем и в «Психологии масс…» основатель психоанализа выделял особый элемент «Я», который критически наблюдает за ним. Фрейд назвал этот элемент «Сверх-Я», и попытка объяснить его красной нитью проходит через всю работу «Я» и «Оно». Можно сказать, что всадник, или «Я», не просто отчаянно пытается управлять упрямой лошадью («Оно»), но одновременно вынужден бороться с рассерженными пчелами, которые роятся вокруг него («Сверх-Я»). Мы рассматриваем «Я», писал мэтр, как несчастное существо, находящееся в тройном подчинении и поэтому страдающее от тройной опасности – со стороны внешнего мира, либидо «Оно» и строгости «Сверх-Я». Фрейд считал, что «Я», подверженное страхам, связанным с этими опасностями, является осаждаемым со всех сторон и очень слабым посредником, который искренне пытается примирить силы, угрожающие ему и воюющие друг с другом. «Я» старается, чтобы «Оно» прислушивалось к требованиям внешнего мира и «Сверх-Я», и в то же время пытается убедить внешний мир и «Сверх-Я» подчиниться желаниям «Оно». Находясь между «Оно» и реальностью, «Я» слишком часто поддается «искушению быть угодливым, оппортунистическим и лживым, примерно как государственный муж, который при всем своем благоразумии хочет заслужить благосклонность общественного мнения». Тем не менее этот подобострастный и уступчивый приспособленец управляет защитными механизмами, сомнительным даром тревоги, рационального дискурса, способности учиться на опыте. Возможно, «Я» – несчастное существо, однако это самый лучший инструмент, имеющийся у человека, чтобы справляться с внутренними и внешними требованиями.

Последствия приведенных Фрейдом метафор оказались намного более глубокими, чем он сам тогда осознавал. Основатель психоанализа настаивал на том, что «Я» прежде всего телесно, то есть «в конечном счете происходит от телесных ощущений». Тем не менее «Я» обретает не только знания, но и свою форму от взаимодействия с внешним миром – переосмысливая опыт увиденных картин, услышанных мелодий и звуков, прикосновений к телам, испытанных удовольствий. В работе «Я» и «Оно» мэтр подробно не углубляется в этот аспект, но в «Психологии масс…» он исследовал взаимоотношения «Я» с внешним воздействием. В некоторых своих последних статьях и очерках Фрейд расширяет применение этих идей[205]. Его психология «Я» служила для того, чтобы преобразовать личную трагикомедию довоенного психоанализа в пьесу с гораздо более широким значением – шикарно костюмированную историческую драму. Тот способ психоаналитического исследования искусства, религии, политики, образования, юриспруденции, истории и биографии великих, который так увлекал Фрейда, существенно облегчался его представлением о «Я» как о всаднике, который, несмотря на всю сложность двойной задачи укрощения «Оно» и удовлетворения «Сверх-Я», все-таки способен видеть окружающую местность и, более того, учится на собственном опыте, продолжая скакать во весь опор.

Одного определения «Я» было бы достаточно для целой статьи, но Фрейд не ограничился тем, что значилось в названии. Более точным, хотя и не таким кратким, было бы название «Я», «Оно» и «Сверх-Я». Дело в том, что, как уже отмечалось выше, в своей модели психики мэтр также нашел место феномену, который он назвал «Я-Идеал». Если использовать привычные стандарты, писал основатель психоанализа, то следует сказать, что чем «выше» поднимаешься по шкале психической деятельности, тем ближе подходишь к сознанию. Однако все совсем не так. В работе «Я» и «Оно» Фрейд часто апеллирует к клиническому опыту, который свидетельствует, что самые возвышенные нравственные состояния, например чувство вины, могут никогда не осознаваться: «Не только самое глубокое, но и самое высокое в «Я» может быть бессознательным». Опыт практического психоанализа убедительно свидетельствует, что «есть люди, у которых самокритика и совесть, то есть чрезвычайно ценная работа души, являются бессознательными». Поэтому психоаналитики, несмотря на весь свой скепсис, вынуждены говорить о бессознательном чувстве вины. Фрейд предлагал читателям понятие «Сверх-Я».

Сознание и «Сверх-Я» – отнюдь не одно и то же. «Нормальное, осознанное чувство вины (совесть), – писал мэтр, – не представляет для толкования никаких затруднений». В сущности, оно является выражением осуждения «Я» со стороны его критической инстанции. Но «Сверх-Я» – не просто сложный отдел психики. Сознательное или бессознательное, оно, с одной стороны, содержит этические ценности человека, а с другой – наблюдает за его поведением, судит, одобряет или осуждает его. У пациентов с неврозом навязчивости и меланхоликов чувство вины в конечном счете достигает сознания, но у большинства других людей его можно только предполагать, поэтому психоаналитик распознает относительно недоступный источник нравственных мучений, который именно из-за своей бессознательности оставляет лишь фрагментарные, почти неразборчивые следы. Нравственная жизнь человека, предположил Фрейд, намного более склонна к крайностям, чем принято считать у моралистов, а значит, психоаналитик с готовностью подтверждает кажущийся парадоксальным тезис, что нормальный человек не только гораздо аморальнее, чем полагает, но и гораздо более моральнее, чем знает.

Основатель психоанализа демонстрирует феномен бессознательного чувства вины, цитируя пациентов, проходящих лечение, у которых симптомы усиливались, когда аналитик выражал надежду на их излечение или хвалил за успехи, которые они делают. Любые успехи тут же вызывают ухудшение их состояния. Это печально известная негативная терапевтическая реакция, утверждал Фрейд, и было бы ошибкой считать ее пренебрежением или хвастливой попыткой пациента возвыситься над врачом. Скорее нужно рассматривать эту несколько извращенную реакцию как серьезное, возможно отчаянное, послание. В происхождении негативной терапевтической реакции мэтр нисколько не сомневался: в ее основе лежит бессознательное чувство вины, желание наказания. Однако пациент этого не понимает. «Но это чувство вины у больного безмолвствует, оно не говорит ему, что он виновен, он чувствует себя не виноватым, а больным».

В «Новом цикле лекций по введению в психоанализ», написанном через 10 лет после «Я» и «Оно», Фрейд четко подвел итог этому исследованию. Новорожденные не обладают «Сверх-Я», и его возникновение представляет огромный интерес для психоанализа. По мнению основателя движения, формирование «Я» зависит от развития идентификаций. Фрейд предупреждал читателей, что намерен углубиться в сложный предмет, тесно переплетенный с судьбами эдипова комплекса. Эти судьбы, если говорить языком профессионалов, связаны с трансформацией объектного выбора в идентификации. Дети сначала выбирают отца и мать в качестве объектов любви, а затем, вынужденные отбросить этот выбор как неприемлемый, идентифицируют себя с родителями, перенимая их установки – нормы, запреты и ограничения. Другими словами, желание обладать своими родителями превращается в желание быть такими, как они. Но не точно такими же – как выразился Фрейд, «Сверх-Я» ребенка строится не по образу родителей, а по родительскому «Сверх-Я». В этом смысле оно «становится носителем традиции и неподвластных времени ценностей, передающихся таким путем от одного поколения к другому».

Это звучит довольно запутанно, но на самом деле все еще сложнее: «Сверх-Я», усваивающее требования и идеалы родителей, состоит не только из остатка раннего объектного выбора «Оно» или из своих идентификаций. «Сверх-Я» также включает элемент, который Фрейд называл формированием энергичной реакции против того и другого. Как и прежде, в работе «Я» и «Оно» мэтр объясняет свои новаторские идеи простым языком: «Сверх-Я» не исчерпывается призывом «Ты должен быть таким же (как отец)», оно включает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, то есть ты не вправе делать всего, что делает отец; кое-что остается только за ним». Сохранив характер отца, «Сверх-Я» будет действовать «в виде совести, возможно, в виде бессознательного чувства вины». Другими словами, «Я-Идеал» является наследником эдипова комплекса. «Высшая» природа человека и его культурные достижения объясняются с помощью психологии. Это объяснение, признался Фрейд, оказалось таким неуловимым для философов и, если уж на то пошло, психологов именно потому, что все «Оно», большая часть «Я» и, как выясняется, большая часть «Сверх-Я» остаются бессознательными[206].

Постаревший, одряхлевший и угасающий – по крайней мере, по своим собственным словам – Фрейд дал международному психоаналитическому сообществу массу материала для размышлений и обсуждения. Он многое изменил, многое прояснил, но кое-что оставил без ответа. Когда в 1926 году Эрнест Джонс прислал ему статью о «Сверх-Я», мэтр признал, что все неясности и трудности, которые тот отметил, действительно существуют. Однако он не верил, что выход укажут семантические упражнения Джонса. «Нужны абсолютно новые исследования, накопленные впечатления и опыт, и я знаю, насколько трудно их получить». Статья Джонса, считал он, это темное начало запутанного вопроса.

Очень многое зависело от того, как читать «Я» и «Оно». В 1930 году Пфистер говорил Фрейду, что снова перечитал очерк, «возможно, в десятый раз, и был рад видеть, что после этой работы вы обратились к садам людей, тогда как прежде исследовали только фундаменты и клоаки их домов». Это был разумный подход к пониманию новых формулировок основателя психоанализа, причем отчасти обоснованный в его текстах. В любом случае Пфистер был среди тех многочисленных сторонников Фрейда, которые верили во «влечение к смерти». Но не менее обоснованной была и более мрачная интерпретация: после работы «Печаль и меланхолия» мэтр предположил, что «Сверх-Я», обычно агрессивное и карательное, чаще стоит на службе смерти, чем жизни. Таким образом, споры продолжались и были весьма далеки от разрешения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.